Читать книгу: «Хрясь и в суп», страница 3
Слепая.
От рождения слепая, она не видела мира. Не видела, как он прекрасен, какие в нем яркие краски и насколько в нем много плохого, скудного и серого.
Родители с трудом выносили слепую дочь, когда рядом была здоровая, младшая. Она была гордостью семьи – спортсменка, музыкантша и даже в каком – то роде писатель: она писала небольшие заметки и статьи, отправляя их в журналы. Иногда опубликовывали, иногда нет – как повезет. Но сам факт радовал младшую дочь, Нину, а не приз или деньги.
Родители радовались, а сестра страдала.
Мама и папа были так ослеплены счастьем и успехами своей второй дочки, что напрочь забыли о второй. О юродивой, в каком – то смысле. Они не обращали на малышку никакого внимания, отдав ее в интернат для незрячих.
Там – то и началась ее жизнь. Жизнь, которой бы Аркадия и врагу не пожелала.
Она не знала, как выглядит ее комната, не знала, на какой кровати она спит, что это за тошнотворный запах каких – то гнилых персиков и скисшей вишни; не знала, как выглядит мыло и шампунь – отличала по запаху и по звуку открывающихся крышек, – не понимала, что такого красивого в белом снеге, который для нее был просто замерзшей водой, падающей с неба – она не знала ничего! Все в этом мире для нее было лишь ее воображением. Она не различала день и ночь, утро и вечер. Если бы их не вели на завтрак, она бы и не знала, что он вообще есть.
Аркадия прожила в интернате ровно два года, до четырнадцати лет, но успела хлебнуть и там горя.
Зрячие и не глухонемые, а обычные дети, которых сюда сдали за неимением в наличии свободных коек в интернатах для преступников, именно такие издевались над Аркадией и ей подобными.
Ей частенько доставалось по голове и спине, когда она вечером шла сама в свою комнату после душа и натыкалась на курящих и матерящихся малолетних преступников, которые и били, и измывались, и всячески унижали ее.
Аркадии казалось, что так будет всегда, но нет.
Однажды это увидел парень, который представил ей Славиком. Он был так же слеп, но слух у него был как ни у кого сильный. Он слышал даже то, что происходило в другом коридоре, находясь при этом чуть ли не за несколько десятков метров.
И таким образом он однажды услышал крики и мольбы Аркадии. Он помог, так как дрался он хорошо, а те подонки и не ожидали, что на них нападут.
Славик, схватив первое, что попалось ему под руку, – а это оказался кирпич, валявшийся около комнаты со стройматериалами, – и треснул каждого по голове. После чего увел Аркадию по темным коридорам в кладовку, где они переждали бурю.
Так и познакомились.
Не видя, они лишь могли воображать внешность друг друга. Например, Аркадии показалось, что у Славика густые засаленные волосы, прямой нос без единого изъяна, впалые скулы и теплые губы. Славику же показалось другое – красивые прямые волосы, от которых пахло живицей, холодные тонкие губки, нос с горбинкой и длинные густые ресницы, которых он никогда не увидит…
Никто не знал об их романе и о том, что у них есть убежище на чердаке интерната, где Славик уже давно обосновался и прятался. Сторож, добрый старичок дядя Миша, носил ему вкусности, заботясь о парне, как о собственном сыне…
– У меня не родителей, – заявил когда – то Славик. – Я один на Земле. Один. Хотя, может быть я и не на Земле вовсе… Кади, скажи, а может быть мы вообще не на Земле? Может быть мы только думаем, что мы сейчас на своей планете? А что если Господь ослепил нас, дабы перенести в другой мир? А?
– Это глупости, – тут же возразила девочка, кутаясь в его куртку и смотря в темноту, которая всегда была перед ее глазами. – Наша планета – одна во Вселенной, населенная живыми организмами. Так говорил мне папа. А он, на минуточки, учитель!
– Астрономии?
– Нет, физики.
– Тогда понятно, – вздохнул с разочарованием Славик. – Знаешь, как я отличаю материалистов от мечтателей?
– Это легко.
– Не скажи, – усмехнулся Славик. – Вот смотри, я – материалист. Мне нужно убедиться, что что – то есть, потрогав это. Это мне жизненно необходимо. Но я верю в Бога. А его тронуть нельзя. Даже словом. Это наказуемо.
– Бог – это не материальный объект, – заявила Аркадия.
– Но все в него верят и рисуют его изображения в церквях. А нужно увидеть объект, прежде чем его рисовать, лепить, мастерить из деталей… Ты согласна?
– Ну?
– Так мыслит материалист и заходит в тупик. А вот мечтатель не думает «почему? » и «откуда? ». У него только один вопрос: «зачем? ». Он не задумывается откуда взялся Бог, он думает, зачем ему послано то или иное испытание или благо. Что ему хочет сказать Бог…
– Ты крещенный? – уточнила Аркадия, прервав его.
– Нет. Меня никто не крестил. Я же говорю, у меня нет родителей.
– То есть, ты не можешь обратиться к Богу, – заявила она. – Так зачем же почитаешь его, коли он тебя все равно не услышит?
– Бог услышит, – воспротивился Славик, обняв Аркадию. – Он слышит всех. Просто кого – то раньше, кого – то позже. Я думаю, что у него тоже только два уха, а не столько, сколько людей на планете.
– Но…
– Аркадия, – послышался шорох: Славик явно привстал. – Запомни, Господь услышит. Только нужно обращаться к нему искренне. Небеса – не магазин, а Бог – не торгаш богатством, умом и радостями. Он – Господь, и знает, как надо.
В тот день Аркадия ему ничего ответила. И больше не поговорила с ним ни разу. Славки умер. От болезни. Так сказал дядя Миша, который лично приглашал своего собственного сына – врача из города, чтобы тот посмотрел.
– Сказал, мол, воспаление легких, – рассказывал ей у постели больного Славика, еще живого, но уже уходящего в другой мир дядя Миша. – В город надо, в больницу. Иначе – умрет. Но директриса запретила. Сказала, что не собирается, дескать, оплачивать лечение какому – то слепому остолопу, от которого и пользы – то нет…
– Так и сказала? – спросила апатично Аркадия, держа горячую руку Славика.
– Так и сказала… А что уж тут, – дядя Миша вздохнул. – Она директор, ей виднее…
– Деньги будут. Не беспокойтесь.
– Да что ж ты, украдешь их, что ли? – усмехнулся сторож печально. – Эх ты, малышка, ничего еще не смыслишь…
Но Аркадия все смыслила.
Ночью, сославшись на усталость, она якобы побрела к себе в комнату, но, невероятным усилием воли нашла кабинет директрисы и, открыв, – его обычно никто и не запирал, считали, мол, слепым и глухонемым и в голову не придет воровать, – ворвалась туда.
Девочку не раз вызывали к директрисе, поэтому она знала, где сейф – слух у нее тоже был хороший. Да и клала она однажды в огромный металлический ящик, стоявший как раз на солнце, стащенный паек из столовой. Сейф запирался только обыкновенной щеколдой, так как никому было невдомёк, что и слепых с глухонемыми можно разозлить и толкнуть на дело против Господа.
Аркадия в ту ночь была как под гипнозом. Нащупав в сейфе толстый пакет, она достала его и, прощупав, поняла, что цель в ее руках. Она достигнута и можно убегать.
Однако, когда Аркадия на следующее утро явилась к комнате Славика, с пакетом, заткнутым за пояс и прикрытым объемной кофтой, она наткнулась на дядю Мишу, запах которого она не перепутает ни с чьим другим.
Он – то ей и сообщил:
– Помер Славик… все, отмучился…
– Нет… как же…
Девочка прижала руки к боку, где тут же стала такой тяжелой и враз ненужной пачка денег. Дядя Миша заметил это, – и возможно даже догадался обо всем, – но промолчал.
– Отмучился все, – повторил он, услышав всхлип девочки. – Ночью сегодня и умер. Почти что сразу после того, как ты спать пошла… Видать, ждал, чтобы тебя не расстраивать…
– Замолчите! Замолкните! Ничего не говорите!
День кончился, наступила ночь, но и она прошла. Славика не было. Он не пришел за ней. Не увел на чердак, не поговорил о какой-нибудь ерунде… Ничего. Пустота. Абсолютная пустота. Аркадия понимала, что даже не видела парня, но он тоже ее не видел…
И вдруг задалась вопросом: «А видит ли сейчас ее Славик? А может ли посмотреть, какая она? А что если она ему больше не нравится? Что если он увидит, какая она уродина и лишь обрадуется, что умер, не видя при жизни такого убожества?!».
От этого она еще больше расплакалась, но и тут ей помогли. Дядя Миша, тот самый сторож, когда – то, в какой – то день, пришел и, принеся девочке свежий пирожок с клубникой и сливового киселя, сказал:
– Помянуть надобно…
И после этого Аркадия впервые в жизни услышала запах спирта и попробовала кисель и съела булочку с клубникой.
– А ведь Славка про тебя только хорошее болтал, – почти не выпив, говорил весь вечер, повторяясь, дядя Миша. – Придет, бывало, утром, за что – то берется, а все о тебе лопочет… Мол, какая хорошая девчонка, подружка… А буквально за пару дней до хвори знаешь, что спросил?
– Что? – со слезами, спросила Аркадия, запивая горе киселем.
– Спросил: «Дядя Миш, – говорит, – а что есть любовь? »… Я аж оцепенел… Думаю, ну все, обрекла ты парня на вечные муки…
– Почему муки? – не поняла Аркадия. – Да как же…
– Любовь – это мука. Поверь мне, деточка. Мука, страшная. Яд крысиный и то бьет слабее по грызунам, чем по человеку неразделенная любовь. Я все боялся, что Славка, поняв с возрастом, насколько несчастен, умрет от горя, что никогда тебя не увидит. Это раз… А во – вторых, оттого, что будет и тебе, и обществу обузой… Да что уж там!
После этого разговора в последнюю свою ночь в интернате, Аркадия больше не была прежней. Ей все мерещилось, что где – то там, вдалеке, стоя около какой – нибудь церкви стоит ее Славик… И ждет лишь ее! Лишь ее зовет к себе, зовет по имени!
Но просыпаясь, Аркадия понимала, что ее зовет не Славик, а мерзкая старшая сестра, которая будит ее в школу. Девушки собираются и идут. Нина не рада возиться со слепой сестрой, а Аркадия не счастлива снова вернуться в семью…
Они все несчастны. Но родители, наконец – то устроившись в достойные учебные заведения, где хорошо платили, теперь могли и слепую девочку забрать на попечение и тянуть ее до конца. Сколько вынесет сама, столько и будут кормить.
Но они просчитались: Аркадию закалил интернат. Эти два года сделали из нее непобедимую воительницу. Она справилась со смертью Славика, справится и с насмешками одноклассников, и упреками отца с матерью, и даже с дурацкими обидами своей сестры.
Однако девочка не ожидала, что ее родители отнимут у нее еще и прошлое. Отнимут воспоминание.
Устроив дочь к хорошему окулисту, они получили однозначный ответ: можно сделать операцию и зрение, со временем, может и не станет идеальным, но мир, через очки, девочка будет видеть.
Именно это «будет видеть» и стало для Аркадии шоком. И первая мысль, которая и оказалась решающей в этом противостоянии страха и желания увидеть мир, была такова: «Увижу могилу Славика, увижу его! Увижу дядю Мишу – всех и все увижу! ». И сказала, что согласна.
В кротчайшие сроки подготовка и сама операция – на все три месяца и колоссальные вложения родителей. Им даже пришлось отказать ради еще одной зрячей дочери своей младшей в покупке нового смартфона, который, они не спорили, та заслужила. Но им пришлось сказать нет, чтобы наконец – то снять с себя петлю и освободиться. Уже навсегда.
И действительно, операция оказалась более чем успешной. Аркадия стала видеть. За полгода зрение улучшилось настолько, что даже родители удивились: как так быстро? У девочки осталась дальнозоркость, но очки это быстро исправили и Аркадия превратилась из инвалида в полноценного индивида общества.
И первое, что попросила девочка после того, как выписали из больницы, это поехать к Славику.
Родителям пришлось долго объяснять, кто это такой и куда ехать, но они исполнили просьбу дочки и поехали снова в тот интернат. Аркадия не обратила внимания, как выглядит ни местность, ни сам интернат, где она провела два года. Ее волновала могила того, кого на до сих пор любила.
Но сторожа дяди Миши уже не было.
– Помер, – сказал молодой охранник, сидевший в небольшой будке. – Еще год назад. Как похоронил сына, так и помер.
– Как?! – изумилась Аркадия. – Нет! Он же был врачом! Сын…
– Говорят, разбился на машине. А большего не ведаю. Говорят, значит, не безосновательно.
– А вы не знаете, тут был мальчик, Славик? – спросила в отчаянии Аркадия. – Тут где – то есть кладбище?
– А он был воспитанником тут? – охранник кивнул на интернат, возвышающийся своей черной массой над девочкой.
– Да.
– Всех, кто умер тут, – он кивнул на здание, – не хоронят. Негде. Родичей нет, хоронить негде тоже. Вот и кремируют.
– Что делают? – не поняла Аркадия.
– Сжигают тела умерших, – пояснил охранник. – А прах развеивают над озером. Тут недалеко, в лесу. Но там сейчас болото. Лучше туда не соваться.
Но Аркадии было плевать. Она побежала туда, куда указала рука охранника, и вскоре оказалась у того самого болота. Оно было огромным, давно зацветшим зеленым ковром. Но тут пахло лилиями и черемухой, что было странно для подобного места. Солнечные лучи скользили по мху и н сверкал в лучах полуденного светила, деревья хранили молчание: ни единый листочек не смел шелохнуться. Птицы не пели, животные не бродили. Никто не смел нарушить царственную тишину. Никто не имел право на то.
Спустившись к кромке зацветшей воды, Аркадия села на мох и, поджав ноги, посмотрела на этот покой и поняла: если дух Славика где – то тут, то ему должно нравится. Он любил все одухотворённое. А все это место было просто благословлено самим Господом на вечный покой. На вечную тишину.
«Я оставляю тебя тут, – мыслила тогда Аркадия, прощаясь с прошлым, которое, по сути, и так отняли, даже еще раньше, чем она думала. – Спи тут спокойно. Но напоследок я лишь спрошу тебя…», Аркадия встала на ноги и уже вслух спросила:
– …услышал ли Господь твои молитвы?
Ответом ей был легкий теплый ветерок, всколыхнувший темные пряди волос и ударив ветками по лицу девушки. Ударил, а потом обласкал гладкими мягкими листами, утерев слезы.
– Тогда донеси до Него и мои, – попросил со стоном Аркадия, после чего ушла.
И больше никогда не вернулась. Хотела, может быть, да не сложилось.
Ад на Земле был недолгим. Всего два года.
Обычная школа, в которой ребята так и остались обычными школьниками, не чувствующими ни чужого горя, ни чужих переживаний. Они думали по – прежнему лишь о себе, не замечая горечи и слез в глазах. Да оно им было и не нужно.
Сразу они обратили внимание лишь на смешные косички Аркадии и ее вечные круги под глазами, за что прозвали ее «пугалом». Почему – сами, наверное, не знали.
После чего заклеймили Аркадию «дурочкой», когда ей перестала даваться физика и ее задачи. Одноклассница как – то обозвала «старинным огромным комодом с кучей ненужного барахла в голове, вместо мозгов», так и повелось: «Комод, иди сюда! », «Надо спросить у Комода…».
Однако однажды случилось то, что Аркадия никогда не забудет, даже после смерти будет помнить и рыдать.
Увидев, как во дворе издеваются над двенадцатилетним мальчиком, с копной рыжих засаленных волос, голубыми глазами, полными слез и забавными веснушками на лице, Аркадия не вынесла. Подбежала и ударила обидчика по лицу. Малой убежал, поняв, что за него заступились, а для Аркадии настал судный час.
Схватив за руки и за ноги, уже к тому времени выпускники одиннадцатого класса, отнесли ее в женский туалет, в который без стеснения вошли, и окунули голову Аркадии в унитаз, пустив воду.
Аркадия чуть не захлебнулась, но после того, как швырнули на пол, мокрую и еле соображающую, один из хулиганов, расстегнув брюки, запустил пятерню под юбку девушки, и она впервые в жизни оказалась так близко с мужчиной.
Она не надеялась на помощь остальных. Они ржали и снимали на телефон, как она плачет и рыдает, бьется и пытается убежать…
И вдруг на какое – то мгновение ей показалось, что она видит позади ребят его. Славика. В обличии того самого мальчика, который так быстро сбежал и даже никого не позвал на помощь. Она почувствовала вдруг чье – то тепло, коснувшееся сначала ее плеча, а затем и всего организма.
Парень, который уже был готов чуть ли не зубами впиться в ее оголенную грудь, вдруг отступил и, быстро застегивая штаны и утирая с рук что – то красное, кинул нечто блестящее в одну из кабинок и приказал остальным уматывать.
– Сла…вик…
Он склонился над ней и, посмотрев немигающим взглядом, сказал:
– Твое время пришло.
И последнее, что успела спросить Аркадия, прежде, чем увидеть темноту, было это:
– Ты видишь меня?
И Славик успел кивнуть. После чего коснулся губами ее лба и Аркадия, впервые в жизни плача от счастья, ушла за ним во тьму.
Записки мерзкой личности.
«Сын Анхиза, поверь: в Аверн спуститься нетрудно
День и ночь распахнута дверь в обиталище Дита.
Вспять шаги обратить и к небесному свету пробиться-
Вот что труднее всего! »
Вергилий «Энеида».
«Мы идем в тишине по убитой весне,
По распятым во сне и забытым совсем».
Вадим Кузьмин.
Голое тело положили в гроб поверх кисеи. Формалина не пожалели. Белую блузку и брюки, разрезали на две половины и положили сверху, кое-как заправив края вдоль стенок гроба. Пиджак одели полностью. Правая рука была вывернута. Кисть загнута. Пальцы сжаты так, что фиолетовые ногти на несколько миллиметров впились в мякоть ладони. Даже меня на судебной медицине учили снимать трупное окоченение. Правая рука, бинтом, наспех привязана к левой. Ногти так и остались необрезанными, хотя я просил привести их в порядок.
– А вы за подушку, разве платили?
Я не стал спорить и второй раз все оплатил.
–Скажи, ты меня понимаешь?
–Да, – сдавленным выдохом вырвалось из неподвижного рта. Накрыв ее курткой, я помог довезти каталку до лифта.
На двадцать больных неврологического отделения была одна медсестра. С тяжелыми пациентами ночевали родственники. Посреди ночи мать могла разразиться смехом или истошным воплем от которого кровь стыла в жилах.
Я практически не спал. Мне было жутко.
Утром, оставив триста рублей санитарке, я уходил на работу. Это был самообман. Когда бы я не возвратился, памперс был полон, одеяло скинуто, а мать лежала на краю кровати.
Пока кормили через зонд, еду можно было контролировать. Затем, когда мать начала глотать, все что я приносил, к вечеру исчезало.
– Через неделю день города и мы работаем по скорой. Будем принимать гостей, – сказала заведующая отделением.
– Вытрезвитель для чиновников.
– Вот направление на освидетельствование для инвалидности. Да, и не забудьте встать на учет по месту жительства.
Участковый терапевт Одинцов опоздал на двадцать минут. Неспешно переоделся, накормил местного, рыжего кота, перекурил с окулистом и пригласил меня.
Пока я доставал бумаги он смахивал пыль со стола. Над столом висела ксерокопия гравюры с картины Беклина «Остров мертвых». Вероятно, хозяин кабинета причислял себя к великим поклонникам этого художника. Мне стало любопытно, к кому он больше благоволил: к вождю мирового пролетариата или ефрейтору пятнадцатого баварского полка.
Двадцать минут он изучал эпикриз. Когда прекратил читать и снял очки, то по его измученному, новой для него информацией лицу, было видно, что он ничего не понял и в случаи чего не сможет даже что-то посоветовать, не говоря уже о какой-либо помощи.
– Сколько ей?
– Пятьдесят два.
Опустив уголки рта, и выпячив губы он промямлил.
– Ничего менять не будем.
Александра Сергеевна была добродушной, дородной, широколицей женщиной пятидесяти лет, с явно заметным малороссийским акцентом, воспитанной на свежем воздухе, русском мате и детективах Дарьи Донцовой. Как и у воспетым Сааведрой оруженосце, ее речь изобиловала неуместными пословицами и оговорками. Отсутствие медицинского образования и опыта ухода за лежачими больными она компенсировала превосходными кулинарными способностями (такой пиццы я никогда не ел), эмпатией(к матери она относилась как к сестре)и трудолюбием (пол в квартире давно так не блестел). Раз в две недели, на выходные, она ездила в общежитие к дочери, которая училась в Авиационной академии. В эти дни с матерью оставался я.
Она была как ребенок. Ребенок который никогда не вырастет, не начнет сам есть, ходить, говорить. Она мотала головой, капризничала и отказывалась есть. Суп со слюной стекал по подбородку. Я отбросил ложку, опрокинул поилку и в отчаянии занес руку. Мать вперила в меня свои темно-карие глаза, протянула к лицу здоровую руку и дотронувшись кончиками пальцев до моей щеки завыла. Я отпрянул назад. Стул опрокинулся и я навзничь упал. Она все понимала. Она выла за нас обоих.
У Всеволожской ЦРБ шли последние приготовления ко Дню Победы. Двое школьного вида подростков красили в желтый цвет уродливых лебедей из автомобильных покрышек. Женщина, в белом халате, стояла рядом и нервно махая рукой разговаривала по телефону.
Последние два месяца, в местной прессе, не переставали нахваливать новоизбранного губернатора. Писали о тех баснословных суммах которые он выделил на развитие здравоохранения. Действительно кое-что изменилось. Если не считать лебедей, то у входа в поликлинику посадили три липы, на втором этаже уже два месяца ремонтировали туалет, крышу здания морга покрыли толью, а всю администрацию, на переподготовку, на месяц свозили в Финляндию. Над входом повесели вывеску «Земляки – это наша победа». В таком виде она просуществовала ровно два дня. Потом, либо по оплошности рабочих, либо кто-то решил пошутить, первые две буквы в последнем слове отвалились. Насколько мне известно, в таком виде, вывеска существует по сей день.
– Спрошу сразу, как говорится не в бровь, а в глаз. Деньги на бензин есть? – спросил меня районный невролог, Владимир Сергеевич.
Его вопрос поставил меня в тупик, но поймав на себе его сияющую улыбку, я моментально все понял. Уточнив последние расценки на бензин, и мысленно пересчитав имеющуюся у меня наличность, я утвердительно кивнул.
Не заглянув к матери, он прошел на кухню.
– Какую группу хотите?
– Первую.
Он глубокомысленно вздохнул.
– Тогда надо еще кое-какие документы. Могу посодействовать, ну, чтобы вам лишний раз ко мне не ездить.
Через неделю, еще раз накормив его прожорливого, железного коня, я забрал мамину карточку и направление на освидетельствование.
Я выглянул в окно. У подъезда стояла темно-синяя «семерка» дяди.
С родственниками матери, я виделся крайне редко, как правило, раз в десять – пятнадцать лет. Поводом для предыдущей нашей встречи были похороны бабушки. Нет, в их жизни были и более радостные события: рождение детей, свадьбы, но так как от меня веет только проблемами и одиночеством, то меня принято игнорировать. Рыдать они начали еще в подъезде.
Первой на пороге квартиры появилась, раздобревшая после вторых родов, Мария. Скорбно скривив перекаченные ботоксом губы, она чем-то мне напомнила куклу Чаки, она бросилась мне на шею. Следом за ней вплыла Оленька. По ее самодовольному виду было заметно, что полоса неудач в ее жизни кончилась и она наконец-то, с четвертого раза, поступила на коммерческое отделение Педиатрического Университета, о чем и поспешила мне сообщить. Словно тени прошмыгнули постаревшие тетя и дядя. Замыкал процессию мой племянник. Розовощекий, коротко стриженый блондин с глуповатой полу ухмылкой. Он напомнил мне солдата Вермахта, со старых, черно-белых фотографий времен Второй мировой. За ним впрыгнула его беременная жена. У них был «honey-moon» и поездка на похороны моей матери рассматривалась ими как забавное приключение. Они постоянно перешептывались и хихикали.
По дороге в церковь Мария донимала меня вопросами о стоимости маминых похорон.
– Ты спрашиваешь из любопытства или у тебя есть какие-то планы, – не выдержав, спросил я.
– Я всегда знала, что ты мерзкая личность, – буркнула она и больше со мной не разговаривала.
В нашем приходе было два священника. Тучный, лощеный с мелкими ястребиными глазками отец Никодим и сосланный к нам за какую-то провинность, из Петрозаводска, невзрачный, но острый на язык отец Фотий.
– Не тот гроб, – пренебрежительно фыркнув, сказал отец Никодим.
– А какой надо?
– Этот фиолетовый, а сейчас пост. Я вам сейчас телефончик дам.
В ризницу вошла матушка.
– Никодимушка, где калькулятор? Панихидок столько заказали. Почем покойничек у нас?
– Но может все-таки этот подойдет, – пытался настаивать я.
– Слушайте что вам говорят, – вмешалась матушка.
– Все-таки я не пойму в чем разница, – не унимался я.
– Так, – подойдя ко мне сказала матушка. – Вам что, для мамы жалко?
– Может еще Петру на лапу дать, что бы в рай без очереди пустил, – вырвалось у меня.
Мать отпевал отец Фотий.
– Вам нужно оплатить только первые десять дней. Ну, а потом, как правило, – она замолчала и подвинула ногой, выставленное в коридор судно.
Фасад здания выходил на набережную канала Грибоедова. На первом этаже, украшенный античными колоннами, расположился банк, мороженица «Баскин Роббинс», салон красоты. Набережная не замолкала даже ночью. Смех, щелчки фотоаппаратов, охрипшие выкрики зазывал на водные прогулки, уличные музыканты – бесконечная какофония улицы.
В окна четвертого этажа тоже смотрел кусочек неба, и откуда-то снизу доносились звуки жизни. Я шел по длинному коридору. Дверей не было. В палатах лежали люди. По большей части старики. Они были голыми. Их руки и ноги были привязаны к кроватям синтетической, упаковочной лентой. У некоторых на запястьях были видны ссадины и кровоподтеки. Постельное белье отсутствовало. От серых, рваных матрасов, пропитанных потом и испражнениями, исходил сладковатый, приторный запах. Воздух был липким. Те, кто не были привязаны, лежали неподвижно, с раскрытыми ртами и остекленевшим взглядом.
Мы спустились на первый этаж. В солнечном свете, падающем с улицы в приоткрытую дверь, порхали серебряные пылинки.
– Скажите, вам кошмары не сняться?
– Не жалуюсь молодой человек.
– Завидую.
