Читать книгу: «В муках рождения», страница 3

Глава пятая
Княжна Рштуни

Ни холод, ни длинная дорога и короткий день, ни наступившая темнота не помешали Гургену продолжать свой путь вдоль левого берега Ванского озера, то отдаляясь, то приближаясь к нему. Он ехал прямо по узкой протоптанной в снегу тропинке, изредка останавливаясь только для того, чтобы узнать название сел и дать отдышаться коню. И так, не делая нигде привала, доехал он до столицы княжества Рштуни и около полуночи спешился у крепостных ворот. Он нещадно стал стучать в железные ворота, но, судя по гробовому молчанию, царившему в крепости, казалось, ему и из думали открывать. Гурген был не из тех, кто легко приходит в отчаяние. Не для того скакал он четырнадцать часов без передышки в эту стужу, заездив до полусмерти своего Цолака, чтобы возвращаться обратно, когда сердце его трепетало при одной мысли об Эхинз. О, сколько он должен ей рассказать!.. Он поднял такой шум и грохот, так колотил в крепостные ворота, что окрестные крестьяне, выглядывая из домов, думали, что у цитадели стоит целая толпа, и были очень удивлены, увидев только одного человека. Наконец из сторожевой башни раздался чей-то голос:

– Эй, кто ты и чего тебе надо? Кто просит гостеприимства в такую позднюю пору?

– Я, Гурген Арцруни, открой! – крикнули снизу.

– А ну, братцы, несите свет! Это княжеский брат. Живее!

И старый замок ожил, наполнился шумом и движением.

Гургену была безразлична эта суматоха, лишь бы скорей ему открыли.

Когда, наконец, ворота распахнулись, то слуги увидели только одного высокого, статного мужчину, который спокойно и быстро вошел в крепость, ведя в поводу коня. Он поздоровался с ними, приложив руку к груди, и повернул к лестнице, кинув на ходу: «Накормите коня получше – получите вознаграждение». Шагай через несколько ступенек, он поднялся вверх, в оружейные покои, откуда прошел в пустой, холодный зал. Слуга с фонарем в руке следовал за ним.

– Послушай, юноша, – сказал Гурген. – Неужели все спят? Княгиня и княжна у себя? Где же остальные?

– Никого здесь нет, князь, – ответил слуга. – Сейчас придет смотритель крепости, а я здесь недавно и ничего не знаю.

Тем временем Гурген радостно ходил по залу, разглядывая все вокруг. Слуга зажигал светильники, вытирал пыль с диванов и ковров. Другой в это время разжигал в камине огонь.

Вошел смотритель, коренастый мужчина с окладистой бородой, и молча стал в ожидании.

– Братец Хурен! – сказал Гурген, посмотрев на него своим орлиным водкам. – Не узнаешь меня? Разве друзей так скоро забывают?

– Прости меня, князь, – ответил Хурен немного подозрительно. – Мы знаем Гургена Арцруни, брата нашего великого князя Ашота.

– Значит, ты забыл сына князя Апупелча, Гургена, тоже Арцруни, который провел восемь лет у Мушега Рштуни?

– Как я мог забыть? Как могу не помнить тебя, мой княжич? – воскликнул удивленно и радостно Хурен, подойдя к нему. – Но как ты изменился, господи боже! Мальчик стал настоящим богатырем, да хранит тебя святой крест!..

– Довольно, довольно, братец Хурен. Да, я тот мальчик. А теперь скажи мне, нельзя ли дать знать княгине и княжне о моем приезде?

– Князь, разве тебе неизвестно, что княгиня – да упокоит господь ее душу – вот уже полтора года, как скончалась?

– А где же княжна?. – воскликнул князь.

– Княжна? Ты разве не слышал, что она, оставшись безутешной, одинокой и покинутой, волей-неволей должна была выйти замуж за князя Андзевского, Мушега?

– Что ты говоришь, Хурен?.. Когда же это было?

– Я правду говорю, князь. Бедная княжна все твердила: «Оставьте меня в моем отчем доме, я не хочу ни княжить, ни замуж выходить, возьмите все себе, только оставьте меня в покое!» Но никто не обратил на это внимания, все, начиная с великого князя Ашота, стали ее советчиками, а князь Андзевский, не переставая, засылал к ним сватов. Князьям же Арцруни недостаточно было того, что они занимали крепость за крепостью, что брали отовсюду подати, им надо было еще выдать княжну за князя Мушега. А причина крылась в том – мы это уж потом узнали, – что князь Андзевский обещал им, если выдадут за него княжну, оставить великому князю Ашоту все наследство князей Рштуни. Вот к чему были все уговоры. Княжну из крепости не выпускали, следили за ней, чтобы не убежала. Бедная девушка в отчем доме была почетной узницей. Она проводила долгие часы в беседке на скале, устремив глаза на озеро и дорогу, и только с наступлением темноты, безутешная, возвращалась в свои покои. Никого ей не хотелось видеть, она никого не принимала, даже придворного епископа, тоже увещевавшего ее выйти замуж за князя Андзевского. Единственным утешением ее был монах из церкви святого Карапета, который несколько раз в год привозил ей письма. Только эти послания и вызывали радость на ее лице. Но глубокой осенью этого года тот же монах привез ей письмо и уехал. Княжна, получив его, заперлась в своих покоях и не выходила оттуда несколько дней. Когда мы ее увидели дней через пять, плаза ее ввалились и в них затаилась глубокая печаль. Она перестала посещать и горную беседку. Улыбка навсегда сошла с ее лица. Мы, ее старые слуги, не решались подходить к нашей княжне, выросшей на наших руках, всегда такой ласковой с нами. У нее больше не было для нас ни приветливой улыбки, ни ласковых слов.

Прошло не больше месяца, и вот однажды в нашу столицу торжественно въехали все князья Васпуракана во главе с князем Андзевским, и мы были ошеломлены, узнав, что они приехали за нашей княжной.

Княжна вышла из своих покоев под густым покрывалом. Мы все, слуги ее отчего дома, плакали. Служанки на подносах вынесли подарки, предназначенные каждому из нас. Княжна раздала их собственной рукой. Увидев наши слезы, она спокойно и строго сказала нам:

«Не плачьте, поминайте меня в своих молитвах, и да пошлет вам бог счастья». Затем села на коня и уехала. Это были ее последние слова. С тех пор наш замок опустел и наступил конец Рштунских нахараров.

И бедняга тут разрыдался, не в силах смотреть на Гургена, который с искаженным лицом слушал этот ужасный рассказ. Старик не понимал, что каждое его слово острой стрелой ранило сердце несчастного молодого человека.

– Какой же я глупый, князь! Вместо того, чтобы накормить тебя, рассказываю грустные истории.

И Хурен вышел из комнаты, покинув ошеломленного Гургена. Что это, явь или сон? Неужели, если он войдет во внутренние покой, Эхинэ не встретит его? Душевная боль становилась невыносимой. Единственным утешением могло быть только сознание, что Эхинэ любит его и любит всем сердцем. Но что пользы в том? Эхинэ принадлежит сейчас другому, ибо она обманута. Здесь какой-то коварный заговор.

Гурген тяжело вздыхал, то и дело поднося ко лбу руку, у него стучало в висках. Он не видел, как Хурен и слуги накрывали стол и заставляли его яствами. Гурген задыхался. Он вышел из зала через боковую дверь, ведущую на скалу, и стал пригоршнями прикладывать к голове снег. Ему стало немного легче, и когда Хурен пригласил его к столу, князь попросил оставить его одного таким не терпящим возражения голосом, что старик молча повиновался.

Там, на скале, снежный ветер играл его густыми, темными волосами, тяжелые вздохи его терялись в реве бушующего озера. Гурген продолжал прикладывать снег ко лбу, рассуждая сам с собой:

«…Вот что, оказывается, ждало меня, скитальца, после восьмилетней многострадальной жизни!.. Только мысль о встрече с Эхинэ скрашивала ее, и мне казалось, что сегодня начнется для меня новая жизнь. Увы, начнется, но какой она будет мучительной…

На пороге этой комнаты мечтал я о рае, но ад с его пытками проник в мое сердце и охватил его всепожирающим пламенем…

Эхинэ ведь получила все мои письма и даже последнее… В нем, этом последнем письме, и кроется тайна. Они подменили его… Но что могли они написать ей от моего имени?..

О, род князей Арцруни!.. Будь он проклят, этот род, породивший Меружанов!.. Какая неутолимая жажда власти и наживы!..

…Но ведь и я из рода Арцруни… При чем тут род?..

Как мне быть теперь?.. Неужели сидеть сложа руки? Нет, никогда! Надо мстить, и моя месть должна быть страшной, звериной, кровавой, такой силы, чтобы до основания сотрясти весь Васпуракан!.. Пусть рушатся крепости, пылают города, разоряются села, пусть люди говорят: „Все Арцруни таковы. Они всегда там, где надо разрушать и губить, там, где можно бесчинствовать; и если один из них действует изменой, коварством и клеветой, – другой не брезгует огнем и мечом, ядом и предательством“.

Что это я говорю… Господи! Извлеки из моего сердца эти муки, извлеки из меня дух ненависти и мести! До сего дня мне претило всякое зло, неужели же теперь, когда судьба лишает меня счастья и всякой надежды на благополучие, я опорочу свою совесть!.. Боже упаси! Лучше терпеть несправедливость, чем самому учинять ее. Нет, Гурген, не забывай того, что говорил в юности; пусть твой отец умер от изменнической руки отца Ашота, но ты не изменил никому, не стал братоубийцей. Пусть у тебя отняли твое наследство, твои вотчины, ты не захватишь чужого состояния… Но что сделал со мной его сын!.. Лучше бы он убил меня, чем нанес такой удар, разбив мне сердце и отняв мою Эхинэ!.. Нет, нет, слезы Эхинэ, страдания Эхинэ для меня горше всего. Но она осталась мне верна. Ведь неизвестно, что было написано в письме. Ей, несомненно, сказали, что Гурген умер… Несчастная Эхинэ!.. Она оберегла память обо мне в своем сердце, и чтобы только избавиться от насилия князей Арцруни, отдала им все свое состояние, вышла за князя Андзевского и навсегда похоронила себя в горах его княжества».

Так, говоря сам с собой и тяжело вздыхая, провел Гурген на берегу озера долгие часы. Ему стало немного легче, но отравленная стрела глубоко сидела в его сердце.

В это же время в одной из комнат нижнего этажа Хурен беседовал с женой, сыновьями и невестками, которые с нетерпением ждали его рассказа. Жена Хурена, как старшая в доме, расспрашивала мужа:

– Что, Хурен, разве этот князь Гурген не брат князя Ашота Арцруни? Кто же он тогда? Говорят, когда ему открывали ворота, он назвался Арцруни. Красивый, статный мужчина приезжий князь.

– Нет, Седа, князь, хоть он и Арцруни, но это внучатый племянник князя Ашота, дед которого убил его отца, князя Апупелча, чтобы овладеть его состоянием. Тогда наш князь Ашот Рштуни – да упокоит бог его душу, – человек умный и уважаемый, взял к себе сироту, десятилетнего сына князя Апупелча, Гургена, и воспитал его, как родного. Наша княжна и он росли и играли вместе, как брат с сестрой. Я не раз брал их кататься верхом или на лодке по озеру. Наша княгиня после смерти князя, несмотря на протесты князей Арцруни, пожелавших взять Гургена, не отдала им мальчика. Княгиня была умной женщиной. «Отца убили мечом, теперь отдать им сына, чтобы отравили ядом? – говорила она. – Нет, пока в доме князей Рштуни есть кусок хлеба, я этого мальчика буду растить, как сына. Князь перед смертью поручил его мне, и воля его для меня священна». Так семь лет он прожил в этом доме, как брат княжны, и мне казалось, что их хорошо бы поженить, но юный князь уехал в Грецию. И вот теперь неожиданно вернулся. Очень горячий молодой человек. Не знаю, что с ним стало, то ли голова разболелась у него в тепле, не пойму, но вот вышел в этот мороз на пригорок и ходит там взад и вперед. Велел оставить одного…

– Если так, то лучше тебе пойти наверх, он ведь может позвать тебя.

– Я оставил там Григора. Когда князь вернется в комнаты, меня позовут.

Так больше часа беседовали муж с женой, но Григор не показывался. Тогда Хурен поднялся наверх и увидел Гургена, ужинавшего вместе с Григором. Старик сердито подошел к Григору.

– Оставь, братец Хурен, это я велел юноше сесть за стол, – сказал Гурген и, потянув за рукав старика, посадил его по другую свою сторону.

Гурген сам удивлялся, как мог он есть после стольких волнений, но могучий организм его нуждался в подкреплении. За ужином он думал о том, что ему предстоит еще много одиноких ночей и тяжелых дум. Еда не доставляла ему удовольствия и, быстро насытившись, Гурген встал из-за стола.

– Что, князья Арцруни часто навещают свое новое поместье? – спросил он у Хурена.

– После отъезда княжны прошло вот уже четыре месяца, и пока никто из них не показывался. Мне поручили охрану крепости. Сегодня я впервые открыл двери этих покоев и затопил камин.

– Значит, и ключи от спален у тебя?

– Ты, князь, верно, хочешь отдохнуть, – сказал Хурен и, достав связку ключей, прошел вперед.

– Братец Хурен, – сказал князь, – ты знаешь, когда я был мальчиком и жил у князей Рштуни, в замке у меня была своя комната. Нельзя ли мне переночевать в ней?

– Как пожелаешь, князь. Но после твоего отъезда княжна взяла ее себе, а с того дня, как она уехала, нам так тяжело, что мы и не входили туда.

– Нет беды, братец Хурен, воспоминания детства у нас с ней общие. Так пойдем же туда и еще раз вспомним те счастливые дни.

Хурен со светильником в руке прошел вперед. При входе в комнату внимательный взгляд заметил бы сразу, что здесь чувствовалась женская рука. Повсюду ковры, диваны, дорогие ткани, сундуки, ларцы. Все здесь дышало уютом и ласкало глаз.

– Так я пойду за постелью, князь, – сказал Хурен.

– Нет надобности, – решительно сказал Гурген.

Хурен окинул взглядом постель княжны и высокую фигуру князя, сравнил их мысленно и покачал головой. Он поставил на стол два светильника и кувшин с водой, пожелал князю доброй ночи и оставил его в печальной радости от мысли, что он должен провести ночь в комнате Эхинэ.

И мы покинем князя в этой комнате с его противоречивыми, горькими думами, где мешалось все – любовь и ненависть, месть и прощение, презрение и сладкие воспоминания детства. Мешалось и боролось, как бушующее море, пока, наконец, всемогущая природа не взяла свое, и Гурген уснул глубоким сном.

Глава шестая
Крестьянин

Мы оставили в дороге наших путников, которые вскоре, следуя примеру Гургена, погнали коней и скрылись из виду. Вахрич остался один и, испугавшись, что его навьюченный конь совсем застрянет, спешился и медленно пошел дальше, ведя лошадь в поводу. Уже затемно он перешел реку Туха и правым берегом озера дошел до села Харзит. Продрогший, усталый, мучимый жаждой, ибо бурдюк с вином Святого Карапета совсем опустел, он продолжал идти, рассуждая сам с собой: «Если князя не окажется здесь, тем лучше. Он, верно, уже отдыхает. Кто не захочет служить у князя Арцруни, да еще у такого князя, который ласков и слаще меда, когда доволен тобой, и гневен, как огонь небесный, когда недоволен? Пожалуй, и я сегодня заслужил свой отдых. Переночую в этом селе, слава богу, кумовьев у меня тут хватит. Пойдем же поищем себе пристанища, а может, и князь отдыхает уже здесь…»

Когда Вахрич вошел в село, собаки с лаем набросились на него. Он остановился и постоял немного, раздумывая, куда бы пойти, где его лучше примут, и, наконец, направился к куму Геворку.

Не успел Вахрич дотронуться до двери, как она сама открылась но, к его удивлению, в доме никого не оказалось. «Ну, окажем, кум Геворк уехал или умер, – подумал он, – а жена, дети? Неужели все умерли?» Тогда Вахрич решил пойти к своему старому приятелю Карапету. Тут ему пришлось долго стучать, пока кто-то подошел и, недовольно бурча под нос, открыл дверь.

– Добрый вечер, братец, – сказал Вахрич.

– Да благословит тебя бог, добро пожаловать! – ответил хозяин и приказал домашним: – Ребята, несите свет и разожгите очаг.

Когда принесли свет, старые друзья узнали друг друга и крепко обнялись.

– Братец, что же ты не назвал себя? – спросил Карапет.

– Не назвал, чтобы проверить, сохранилось ли еще армянское гостеприимство. Слава богу, вижу, что все по-старому. Верно, хозяин дома что-то бормочет за дверью, но все же говорит гостю: «Добро пожаловать». Да здравствует Армения и армяне! Да, братец ты мой, за Евфратом и Чорохом с деньгами в кармане и то негде преклонить головы… А на нашей благословенной земле в полночь тебе и дверь откроют, а если понадобится, то в буран опустятся из села в ущелье и вытащат тебя из-под снега. Помоги, боже, армянам!

– Да услышит тебя господь, братец. Но вот уже сколько времени, как он наказывает нас за грехи наши. Ты был на чужбине много лет и не знаешь, чего мы натерпелись от этих нечестивых арабов. Мы про греков и персов уже и думать забыли. Всюду, куда ни ступит араб, сплошная гибель.

– Как не знать этих неверных? Позавчера в Муше я сам нескольких зарезал, как кур.

– Да не убавит бог тебе такой работы. Ребята, спустите поклажу, отведите лошадь в конюшню!

– Скажи-ка, друг Карапет, не видел ли часом, не проехали ли через село князья?

– Мы, братец ты мой, князей здесь не видали.

– Сегодня в полдень проехал через село высокий, величественный молодой князь, – сказал сын Карапета. – Постоял немного у церкви, собрался было спешиться, да, видно, раздумал, выпрямился и погнал коня. Конь был белый, в яблоках, хороший конь.

– Это князь Гурген, теперь он, должно быть, в Мохраберде.

– Что ты говоришь, братец, возможно ли это?

– Гурген и невозможное делает возможным. Вы бы видели его при дворе греческого императора, как все его там любили. Наши армяне пользуются большим почетом в греческих войсках. Двадцать лет тому назад греческий император был из рода князей Арцруни, а спарапетом²⁵ при нем – князь Мамиконян. Мы в Тортуме узнали о смерти спарапета. Вот умный и храбрый был человек!

Между тем очаг разгорелся и осветил комнату. Вахрич, произнеся: «Слава тебе, господи!», растянулся у огня. Хозяин дома приказал сыновьям принести еды, достать вина, накормить лошадь.

– А теперь, братец, расскажи, – сказал Вахрич, – где протоиерей Саак, жив или умер где вся наша родня? Вижу, ты что-то грустный. Где кум Петрос, кум Геворк, живы, здоровы?

Вахрич тут схитрил, не назвав первым кума Геворка, – Карапет не должен был знать, что сначала он стучался к Геворку.

– Что ты, Вахрич, неужели тебе неизвестно, что мы перенесли за эти годы? Господь отвернулся от нас. Бессовестные арабы разоряют страну, грабят, режут, убивают, уводят в плен наш народ. Бедный Геворк распродал все, что имел, и уехал в Багдад, чтобы вызволить из плена жену и двадцатилетнего сына, если только они еще живы. Половина села разорена, мы сами не знаем, что будет с нами весной. Удивительно еще, как ты жив-здоров добрался до нас, вы же едете из греческих земель. Я удивляюсь, как вы проехали через Тарой, а мы слыхали, что арабы перебили там всех. О тебе ведь тоже слуха не было. Я два раза был в Моксе, мне сказали, что ты на чужбине. Поужинай теперь и расскажи, где ты был, что видел. Каков твой князь Гурген, поможет ли он нашим горестям или сам станет для нас напастью?

Гость и хозяева поужинали, выпили вина, а когда отдохнули, Вахрич начал свой рассказ о том, как он в Моксе убил несколько курдов и, испугавшись мести их родичей, почел за лучшее уехать в Спер и как он в пути встретился с Гургеном. Увидев неопытного знатного юношу, который ехал искать счастья по свету, Вахрич решил, что имеет дело с наивным мальчиком и что хорошо бы поступить к нему на службу. Сам человек зрелый и плутоватый, Вахрич прикинул в уме и нашел для себя эту службу подходящей.

– Я человек беглый, – продолжал Вахрич, – думал поступить на княжескую службу, а видя меня с этим семнадцатилетним юношей, решил я, меня будут принимать за его воспитателя. Когда он начнет заниматься делами и разбогатеет, полагал я, то, естественно, я буду его казначеем и стану богаче чем он. В-третьих, я уже опытный воин, убивший на своем веку не одного курда, хорошо владеющий оружием, ясно, и им буду повелевать, ибо этот юный князь, конечно, будет робеть.

Достигнув границ Тарона, я попросил князя взять меня к себе на службу. Он рассмешил меня своими простыми и наивными вопросами, согласился принять, но сказал, что никогда не простит мне лжи. Я с трудом удержался от смеха, ведь я был уже зрелым тридцатилетним мужчиной. «Очень хорошо», – ответил я, согласившись с ним. Через три дня мы заночевали в деревне на берегу Евфрата. Утром, когда мы собрались уезжать, к моему князю подошел крестьянин и пожаловался, что я накануне хотел силой обнять и поцеловать молодую девушку и только ее крики заставили меня отпустить. Сказал, что я наговорил грубостей пожилым женщинам, защищавшим красотку, Князь спокойно спросил меня, правда ли это. Я, посмеиваясь, признался в своем поступке. Мог ли я бояться этого мальчика? Тогда князь обратился к крестьянину: «Отец, ты видишь, что мой слуга признался в своем проступке?. Будь спокоен, больше этого не повторится».

Мы вскочили на коней и выехали из села, Когда мы переехали Евфрат и под вечер уже подъезжали к селу, где должны были переночевать у родника, князь спрыгнул с коня, велел и мне спешиться и привязать коня к дереву. То же сделал и он сам, Я не понимал, что он хочет сделать, когда он спокойно сказал: «Ты сегодня утром признался в своем непристойном поступке. А так как я обещал, что этого больше не повторится, я должен наказать тебя». Не успел я расхохотаться, как он, взяв меня левой рукой за шею и стиснув ее, как железом, швырнул меня оземь. Наступив коленом мне на спину, он так высек меня своей плетью, что я, не в силах двинуться, стал умолять отпустить меня. Но он нещадно продолжал бить, пока я, как ребенок, не промолвил: «больше не буду». Он сейчас же отпустил меня и спокойно, словно ничего не произошло, сказал: «Ты тогда же должен был дать мне слово больше этого не делать. Я бы тебя так легко не отпустил, но вспомнил, что ты не забыл моего первого наказа и не солгал, а признался в своем проступке. Так впредь берегись». Я хотел было подняться, но спина моя, на которую он наступил коленом, онемела, я не мог повернуть головы. Кое-как, избитый и пристыженный, я поднялся с земли. А суровый князь, которого я четверть часа тому назад считал юнцом и высмеивал, вскочил на коня и ускакал. Тогда у родника я стал раздумывать – не уйти ли мне со службы от этого горячего юноши?.. В село входить мне не хотелось, но надо было подлечиться, и я прошел вместо четверти часа целый час, пока с трудом не добрался до первого дома и не попросил ночлега. Наши крестьяне – народ добрый. Когда они увидели, в каком я состоянии, и узнали, что меня избили, сейчас же позвали ко мне старуху-лекарку. О, снадобье этой старухи было ужаснее порки!.. Не в силах терпеть, я громко мычал, как бык. Вдруг над головой раздался знакомый голос: «Вахрич, не стыдно тебе реветь, как мальчишке?» Это был мой князь. Мне, и верно, стало совестно. А старушка, безжалостная и спокойная, как лекарь, говорила: «Ты хотел скорее поправиться, и я приготовила сильное снадобье. Утром сядешь на коня и уедешь. Не бойся, все пройдет». Я лежал на животе. Когда меня стали угощать ужином, я не смог глотать. Опять позвали старуху. Она пришла, осмотрела мне шею и сказала: «Видать, три человека били его. Один держал голову, другой наступил на спину, а третий порол. Ничего, и это пройдет». Она смазала мне шею своим снадобьем. Охая и вздыхая, я, наконец, уснул, а утром проснулся здоровехонек. Лежу себе и думаю: «Этот князь со своей невероятной силой далеко пойдет, а если он станет великим человеком, часть его величия тогда, естественно, перепадет и мне. Будь умен, Вахрич, не расставайся с ним, не говори ему неправды. Какое счастье, что я не солгал тогда, иначе он избил бы меня насмерть. Но преступление ли поцеловать девушку? Сегодня же в пути я осмелею и попрошу его сказать, сколько есть на свете преступлений. Кто мог подумать, что этот нежный, как девушка, юнец, обладает такой чудовищной силой? Только Гайк²⁶ был такой сильный, да еще царь Трдат. А этот юноша, когда ему будет лет двадцать, горы может сдвинуть. Нет, я не расстанусь с ним, а если еще раз меня бес попутает, скажу: „больше не буду, пощади“, – и он простит».

Встал я с места, вижу – могу двигаться, возблагодарил господа бога, поцеловал старухе руку (за этот поцелуй мне порка не угрожала) и выехал из села.

С того дня прошло вот уже восемь лет, но я ни разу больше не слыхал от князя сурового слова и не видел порки. Но зная его характер, я уже не перечу ему. Он мне рассказывал потом, как он служил в войсках Манвела Мамиконяна, как, возглавив небольшой полк, храбро воевал, как за это греческий император даровал ему область Тортум и много денег, как спарапет Манвел хотел оставить его при себе и отдать ему в жены одну из своих дочерей, но Гурген отказался. Всем казалось, что спарапет не простит этого, но он до самой своей смерти продолжал любить князя.

Вахрич рассказал, как он с князем ездил в Тортум, где князь перестроил заново прекрасный замок у самого озера и дачу рядом с водопадом.

– Он хоть и молчит, но, видимо, обручен с какой-то княжной, и любимая его где-то здесь близко, так как сегодня он умчался, как одержимый, и мгновенно исчез с глаз. Кто знает, может, и коня своего заездил теперь совсем…

– Князьям, нахарарам, епископам легко живется. Лучше, братец ты мой, поговорим о народе, которому приходится работать и на князя, и на попа, и на разбойника. Скажи лучше, выгодно ли работать тебе у князя?

– Бог свидетель, что я от своего князя видел много добра. Он заботился о моей семье, писал ей, передавал мне ответы, смотрел за мной, когда я болел. Да он обо всех своих слугах заботится, не только обо мне.

– Этот князь из рода Арцруни?

– Да.

– Так зачем же он покидает Армению? Нам нужен такой храбрец. Он бы нас защищал от врагов и разбойников, а таких, как ты, негодников, ставил бы на путь истинный.

– Правильно говоришь, братец Карапет. Очень правильно. А кто сейчас ваш князь?

– Ашот Арцруни. Человек неплохой, но что он может сделать? Страну защитить он не в силах. Когда врагов мало, князья идут на них, разгоняют, а когда вражьих войск много, все укрываются в своих крепостях и замках и спокойно смотрят, как эти нечестивцы убивают, грабят и уводят в плен народ, жгут города и села. Когда же враг уходит, они спокойно выходят из своих замков, начинают уговаривать народ снова сеять, жать и строить себе жилища. Вот какова наша судьба. Совсем недавно проклятые арабы снова разорили нашу страну. А что сделал князь Ашот? Укрепился в своей крепости, послал арабам заложников, богатые дары и сам себя освободил, правдам и нас вместе с собой, но было уже поздно – потери у народа большие.

– Вот сасунцы, брат Карапет, – это настоящие люди! То, что не смогли сделать нахарары, князья, все эти Арцруни и Багратуни, сделали они. В Таране сейчас не осталось ни одного араба.

– Что ты говоришь!.. Еще двух недель нет, как они были здесь по пути из Тарона. Мы и сами приготовились дать им отпор. Умирать – так умирать, хоть за дело. И вдруг слышим, что они исчезли. Эти нечестивцы все время появляются то тут, то там. Надо их как следует разбить, чтобы им неповадно было.

– Если бы так, то им хватило бы и последнего удара сасунцев три дня тому назад. Ни одного араба не осталось в Муше: востикан, военачальники, конники, пешие – все перебиты.

– Ты что, братец Вахрич, бредишь?

– Какой там бред? Святой Карапет свидетель, что никого не осталось.

– Откуда ты знаешь? Кто тебе рассказал?

– Я сам был там с ними. Я же тебе сказал, что вот этой рукой перерезал несколько человек. Ты, видно, плохо слышишь.

И Вахрич принялся подробно рассказывать. Вся семья Карапета, окружив его, слушала затаив дыхание. Когда же они узнали о разгроме врага, о смерти востикана, то радости крестьян не было конца.

Карапет отправил сыновей за священником, соседями, за кумовьями и сватами, и вскоре, несмотря на сильный снег, комната наполнилась народом. Вахрич еще раз повторил свой рассказ о подвигах сасунцев, обильно разукрашивая его все новыми и новыми подробностями. Все пришли в восторг, на столе снова появилось вино, певец взял в руки свою трехструнную нехитрую лютню и воспел храбрых сасунцев. Веселье продолжалось до глубокой ночи.

Молодежь, выйдя на улицу, расходилась по домам, говоря между собой: «Братья! Почему бы и нам, как сасунцам, не пойти на врага? Не будем же мы в час опасности прятаться, как куры. До каких пор нам срамить имя армян?..»

В это время Вахрич, утомленный за день, уже громко храпел в тихой комнате Карапета.

Утром он вскочил на коня и, расспрашивая по пути, где его князь, к вечеру добрался до столицы княжества Рштуни. Каково же было его изумление, когда он узнал, что князь, не отдав ему никаких приказаний, уже покинул границы княжества. Тогда он повернул коня к Моксу. «Поеду-ка в Мокс²⁷, проведаю жену и детей», – решил Вахрич. И действительно, в Моксе все было тихо и спокойно, ибо область эта вкушала покой под покровительством спарапета Смбата Багратуни.