Читать книгу: «Атаман», страница 5

На лице Ваньки промелькнула довольная улыбка. Слава тебе, Господи, миновала страсть!

Обрадовав Ваньку, Волчок покатил дальше, домой. Дома была одна Ленка; ее он также решил не тревожить на странствование: девчонка слабая, погонишь – пойдет, а после глаза выплачет.

– Ленка! а в Персии тебе не бывать, забудь, что говорено. Втроем держим ход – я, Ксюшка да Дергач, окромя трех – не надобно. Выпущаю тебя из шайки набранной.

Больше Волчок ничего не промолвил. Круто повернулся и, горбясь, вышел из дому. Вышел – и пропал…

VI

На шестой день, чуть проглянуло солнышко, Волчок вернулся.

Матка ахнула, увидев его: в смазных сапогах, в новенькой красной рубахе и в чистеньком пиджаке, картуз на голове также не старый, продырявленный, а совсем мало ношеный.

– Волчок, родной, ты откелева?

– В монастырь ходил! – за тридцать верст, к Стратилатию. Двор мел, дрова пилил, за конями ухаживал, игумну понравился, одарил меня он… Богу молился маленечко… Лови рупь, матушка!

Волчок протянул матери серебряный рубль, но она не сразу взяла. Такой был странный Волчок, что и обнять-то его матери хотелось и боялась она его.

– Поспать бы мне, что-то не выспался!

– Подь ко мне! – позвала с кровати Ленка: – я сейчас на фабрику, а ты отоспишься.

Волчок разделся и занял еще теплое от сестриного тела место в постели. Спал до самого шабаша, во сне часто вскрикивал, словно его душили.

Часа в три, когда пришла Ленка, Волчок встал с постели, вымылся, расчесал огрызком гребня свалявшиеся волосы и присел к столу есть с маткою и сестрой пшенную кашу. Матка все пыталась выспросить у него, где и как он мытарился, но Волчок уклонялся от разговора: был и сплыл, вот и вся недолга. «Экий хват»! – думала матка о сыне; ей нравилось, что он не болтун. Из Волчка будет толк: слыхать галчат по галканию, видать кречета по возлету.

Покончив с кашей, он не тотчас же поднялся с лавки, а повременил добрых полчаса, потягиваясь, как будто не выспался. Матка и Ленка часто ловили на себе его взгляд, – исподтишка он их внимательно рассматривал.

– Ну! – вдруг сказал Волчок, – пора мне… Ухожу, може, на неделю, а не то и поболее… Не сумлевайтесь, ежели долго не ворочусь: в монастырь опять, у игумна таково сладко жить, что у-ух! По подарочку ждите, тебе, мам, душегрею хорошую да черный плат, а тебе, Ленка, важнецкую шаль привезу.

Он окинул взором избу и лизнул языком губы, точно они у него мгновенно потрескались.

– Так вот… тяжел путь-от, помолись, мам, ежели что…

– Да ты бы погодил, Волчок, – робко попросила мать.

– Нет, пора мне, день приспел! – спокойно возразил он, кланяясь до пояса матке и сестре.

Сказано-сделано, не баба же он, у которой семь пятниц на неделе. Он вышел из избы.

Сперва он наведался к Ксюше. Ей было накануне сказано, как и Дергачу, что в долгий ящик дело не приходится откладывать. И она его не отложила… Ксюша сидела на бревне, рядом с безносым Трофимом, тачающим сапог, и о чем-то рассеянно болтала. Солнце пекло напропалую, а на ней уже была порыжелая жакетка и продранная шаль, из-под, которой бойко выглядывали глаза девочки и выбивались пряди непокорных волос.

– Время! – тихо сказал ей Волчок, – обряжайся живей, ежели не совсем готова.

Трофим, не поднимая глаз, спросил:

– Али куды ехать надумали?

– Надумали!

Трофим поднял лучистые глаза на Волчка и улыбнулся.

– По путям шествуем: первой путь – урождение, второй – смертушка… И промеж того должны странствовать – к тоске, к радости, к свадьбе, к болести. Все мы Господнии страннички. А только, как пить дать, пымают вас.

– Смотри, дядя Трофим, лишь тятьке не бай! – испуганно попросила Ксюша; Трофим кивнул головой:

– Чего ж мне, узнает и сам!

Волчок и Ксюша вышли со двора. Горестно было расставаться с Таборами – все-то здесь знакомо сызмальства, каждый дом, каждая лавочка у ворот, и во всем что-то родимое, близкое. Особенно горевала Ксюша, минуя церковь Параскевы-Пятницы. Ей вспомнились пасхальные ночи, когда горят плошки и трещат ракеты, а черная, неизвестная толпа гудит: «Христос воскрес»! – «Воистину воскрес»! И колокола тогда пересмехаются, а душа ликует, радуется.

– Останемся?

– Нет, нельзя! Экая нюня ты! Кабы знала ты страну Персию! Вот где удивление! Тот, богатей-то, перс-начальник, уехал намедни в Рыбинск али в Ярославль – не упомнилось – мальчишек вербовать, а меня обрядил, как следует, вишь, в новом я, – и рупь на харчи дал. Эва-ка!

Волчок показал Ксюше серебряный рубль. Ксюша более не артачилась. Ко время своего хождения в монастырь Волчок скопил на милостыне два целковых. Сперва он хотел оба подарить матке, но, рассудив один оставил у себя.

На прозеленелой улице ворота выставки глядели так печально, словно выставке было жаль, что Волчок ее покидает.

Так они оставили за собой и выставку и сопящую фабрику и подошли к волжской набережной. Там их ожидал Дергач. В правой руке он гордо держал деревянное копье, в острие которого был вставлен начищенный и наточенный гвоздь; в левой же была резиновая рогатка, – отлично, без промаха попадал он из нее в цель, и немало фонарей было разбито прежде, чем он достиг такой меткости. Карманы его курточки оттопыривались под множеством камешков, припасенных для путешествия.

– Давно ты? – спросил его Волчок.

– Давненько, атаман! – угрюмо ответил Дергач. Волчок взял от него копье и похвалил:

– Ладное!.. Молодец, Дергач, пика дельная…

Перед тем, как расстаться с городом, Волчок шмыгнул в мелочную лавку, ютящуюся в конце набережной. Он накупил хлеба, вяленой воблы, соли, подсолнухов, две удочки с лесами и крючками, четверть махорки, курительной бумаги, спичек, кирпичного чаю, сахару и медное колечко с цветным камешком – для Ксюши. Рубль растаял, осталось два стертых пятака.

Ксюша очень обрадовалась подарку. Она весело бежала по пыльной дороге к роще; обремененный покупками Волчок и вооруженный с ног до головы Дергач еле поспевали за ней.

 
Тры-та-та! Тры-та-та!
Вышла кошка за Кота,
За Кота Котовича,
Ермолай Петровича!
 

– на бегу выкрикивала Ксюша.

– Вот дрянь! – ухмыльнулся Волчок, луща семечки.

Дергач мрачно глазел по сторонам.

– Быть грозе! – вдруг указал он пикою на сгущавшиеся в небе тучи.

Волчок сплюнул наземь подсолнечную шелуху и ничего ему не ответил.

Дорога пролегала холмами и возгорьями; в глубине оврагов, над которыми перекинуты деревянные мосты, сверкали журчливые ручьи. Душный, почти раскаленный воздух рассекали ласточки и стрижи, а птица, по имени дождевик, голосила: «пить, пить»!

Невдалеке от рощи, на крутой горке, стояла печь для обжигания извести. Каменные, задымленные стены, и в них двери, похожие на окна, и окна, похожие на двери.

– Будто крепость! – подумал Волчок, глазея на хлопочущих около нее рабочих. Они наваливали в двери-окна известковые глыбы; их фартуки, руки, бороды и соломенные шляпы были в белой пыли. Зной делал работу невыносимой, глаза мучительно блистали, а из пересохших глоток не вылетало ни одного слова. Казалось, у этих людей вырезали языки, чтобы никто не знал о том, как жжет солнце, и как грузны известковые камни. Печь-крепость была их владычицей.

Беглецы ускорили шаг.

Сосны Деевской рощи манили к себе, в тень, в прохладу, но с Волги доносилась перебранка. Волчок и Дергач подошли к обрыву, к росшей на нем иве, – и вот, что они увидели внизу.

На корме зачаленной барки сидели у столика три барочника, перед ними пыхтящий самовар. Недаром поволжан дразнят водохлебами – полуведерный самовар был пузат, как купец первой гильдии. Солнце жгло непокрытые головы барочников, но они, обливаясь потом, терпеливо пили с цветных блюдечек чай и были, по-видимому, вполне счастливы.

В это время к берегу пристала лодка с двумя пьяными мастеровыми. Мастеровые чем-то задели барочников, те лениво, словно нехотя, начали ругаться. Но пьяницам вовсе не понравилось такое невнимание. Они повысили голос, облаяли барочников сиволапыми обормотами и даже зацокали по-вологодски: «цайныцки – самоварныцки»! Это уж не на шутку рассердило барочников, потому что они были доподлинные ярославцы.

– Голь фабричная! – огрызнулись они.

– Забастовщики!

И, вдохновись, зачастили такими словечками, что мастеровые сперва было совсем призамолкли в изумлении. Однако, скоро оправились и запустили в ругателей камнями, которые ударились по обшивке баржи, не долетев до мужиков.

– Ах, свиньи! – взвизгнул Дергач, натягивая рогатку. Целил он очень старательно, пыхтящий самовар бесил его, как бычка растянутый кумач.

«З-з-з-з»! – вылетел снаряд и с такой силой щелкнул по медной камфорке, что чайник упал на колени к бородатому барочнику и ошпарил его, а самовар, перевалясь за борт, звонко булькнул, скрываясь пол водой.

Барочники окаменели, – ни Волчка, ни Дергача они не видели из-за ивы и думали: причиной гибели их утешителя – мастеровые. Но оцепенение длилось лишь миг; ошпаренный молча вскочил с табурета, бросился в воду и поплыл к берегу. Два его товарища притянули за веревку привязанную к рулю баржи лодку, спрыгнули в нее и также молча загребли наперерез фабричным, тщетно пытающимся спихнуть в Волгу свою лодку, завязшую в песке.

Волчок с трепетом следил за происходящим. Если мастеровые не успеют уехать, барочники их, наверное, убьют… Выплывший бородач был ужасен. Бронзовое лицо приняло молчаливо-дикое выражение, – можно было подумать: он дал себе клятву не дышать до тех пор, пока не расквитается с обидчиками.

Но они ускользнули… Кое-как им удалось сдвинуть лодку с песку, и теперь, напрягая все мускулы, они гребли в две пары весел, мешая друг другу и поднимая брызги.

Ошпаренный бородач остановился.

– Дья-в-в-во-лы! – в одном слове вылилась вся его ярость. Он забегал по берегу, не зная – бросаться ему вслед за ними вплавь или нет. Неуклюжая барочная лодка не догонит, да, к тому же, впопыхах барочники сломали весло.

– Дья-в-в-во-лы! – вновь разразился ругательством бронзовый бородач. Набрав в подол рубахи кучу мокрых камней, он принялся метать в отступающих. Они были уже далеко, течение помогало их побегу, но бородач кидал, не уставая.

И он попал… Прямо в грудь.