Читать книгу: «Атаман», страница 3

Но по субботам дорога между Загородным садом и выставкой особенно пустела. Волчок свои путешествия за таинственный забор обыкновенно приурочивал к этому дню.

– Стой!

Ксюша остановилась.

Волчок оглянулся по сторонам, не подсматривают ли, и, прыгнув в придорожную канаву, приподнял одну доску в заборе. В образовавшее отверстие сперва пролезла Ксюша, а за нею он, и доска вновь опустилась.

– Поди, ждут; мы маленечко запоздали! – беспокоился Волчок, торопливо пробираясь по заросшей травою дорожке к пустующим павильонам.

– Пущай! – ответила Ксюша; она спешила доесть последнюю коврижку, чтобы ни с кем не делиться.

Печальное зрелище представляли собой покинутые здания – высокие крашеные сараи со стеклянными крышами; они побурели от снегов и дождей, а ветер сорвал с них флюгера и перебил множество стекол. Странный городок – без жителей, без вещей в разрушенных домах… Ласточки, голуби и скворцы были его единственными обитателями. Они гнездились и на метеорологической башне, и в павильонах, и в покосившихся будках, когда-то полных всяких сладостей – вафлей, халвы, конфект, мармеладу, бутылей с фруктовыми квасами и с лимонадом.

Все постройки были расположены кругом; посреди него, на небольшой площади, высилось нечто в роде беседки или, вернее вершины колокольни.

Волчок любил свое царство, беседка была его тронным залом.

Величаво, как и подобает истому царю, он прошел по широким ступеням, за ним Ксюша, его достойная невеста.

– Здорово, ребята! – нахмурив брови, пробасил он подданным, сидящим на деревянном парапете в ожидании его прибытия.

Один из подданных, Ванька – сторожев сын, которого Волчок спихнул с плота в Тухлую, – еще не совсем позабыл нанесенную ему обиду и куксился. Но Волчок строго взглянул на него, и так властен был его взгляд, что оскорбленный подданный лишь сокрушенно шлюркнул сопливым носом. Против Волчка ничего не поделаешь: надо слушаться…

Другой подданный держал в руках резиновую рогатку и мечтал, как он вечером разобьет пущенным из нее камнем фонарь. Мрачный, одинокий, воспитанник Сиротского дома, он слыл среди мальчишек за отчаянного головореза; Волчок взял его в свое царство после единоборства, предварительно расквасив ему нос и опрокинув наземь. «Пусти»! – захрипел тогда побежденный, – «А мне упокоришься»? – спросил Волчок. Тот обещал стать на веки вечные верным другом, – Волчок пощадил его и, действительно, нашел в нем преданного угрюмого раба. Дергач, как и Ванька, приходился Волчку однолетком.

Ленка, сестра Волчка, тоже находилась в числе подданных. Царь пустоши любил ее, хотя сильно подозревал, что до вдовства матка была не раз замужем, а дважды – очень не походила на него Ленка, бледная, высокая, покорная, с робкими движениями и слабым, точно умоляющим голосом.

– Вы чего же, черти, не отвечаете, как я повелел? – грозно крикнул Волчок и даже притопнул по полу беседки босою ногой.

Подданные соскочили со своих мест и вытянули руки по швам:

– Здравия желаем, атаман!

– То-то! Садитесь опять, да впредь-то не позабывайте, а то буду бить…

Подданные влезли обратно на свои места.

– Жениться задумал я! – выпалил Волчок, – на Ксюшке. Так вот… С сегодня она будет… ну… моя жена. Верно, ведь? – обратился к невесте Волчок.

– Ладно, мне все равно.

Волчок опять нахмурился:

– А звал я вас не за тем… Все о стране Персии… Видел я седни того самого тамошнего хана. Ай, и богат же, богат! На ногах сафьяновые коты, на руках перстни; халат, что у татарина, куда там – татарина, жаром горит халат-от; весь в золоте. Сказал я хану: «Мои удальцы собираются»! Похвалил: всем, бает, будет за старание по… по лошади.

– Ишь как! – удивилась Ленка, – мне-то коня ни к чему, а вам под стать.

Волчок рассердился.

– Молчать, дура! Видишь, не кончил слово я… Так вы, братцы, обряжайтесь. Пора выезжать. Уведем карбас али катер и задуем до Каспия, а по Каспию с рыбаками до страны Персии. Хан говорит: уже много мальчишек туда поехало, такие головотяпы, что ай-лю-ли! В Персии-то война страшенная, вот он и набирает тайком. А ежели кто разблаговестит, так того удушим.

Волчок вынул из кармана нож и воинственно погрозил им подданным.

– Так что молчок, ни гу-гу… Да и не в барыш вам болтать попусту: полиция учует, что мы в Персию собрались, перво-наперво в тюрьму, а опосля на заре расстреляют. Закон такой, не то все давно бы утекли. Да и расстрельная-то казнь в большущую милость, скорее всего обольют керосином и подожгут, как того скубента, что в мае красный стяг на бульваре перед людом пронес.

Ванька со страхом шлюркнул носом, а Дергач зевнул: дескать, не запугаешь.

– А теперича выметайтесь! – окончил свою речь Волчок. – В тую субботу опять приходите, а кто супротивничать станет, дам ему взбучку здоровую.

– Прощай, брат! – буркнул мрачный Дергач.

– Прощай! – покровительственно ответил ему царь пустоши, пряча складешок.

Подданные быстро засеменили по заросшим дорожкам и один за другим исчезли в лазейке.

– Ну, Ксюшка! – тихо сказал Волчок, обнимая девочку, – давай же поженимся.

IV

Солнце стояло уже очень низко, когда они, царь пустоши и его царица, покинули беседку. Они шли, понурив головы и не говоря. Лицо Волчка было бледно, а движения вялые, расслабленные. Новенький нож, о котором так долго мальчик мечтал, более не радовал его, ничто не радовало Волчка, и, кроме того, он стыдился Ксюши, не смея даже взглянуть в ее сторону. Сколько боли, сколько слез он принес ей своею женитьбою – право, лучше бы навсегда остаться холостяком.

– Ксюша! – наконец, не выдержал Волчок.

Она замедлила шаг.

– Прости меня, Ксюшенька!

Плечи Волчка вздрогнули.

Ксюша не отвечала. Она уже не походила на ту маленькую и вечно веселую девочку, что недавно сидела на крыше сарая, грызя корочку хлеба. Выросла, преобразилась, поумнела и покрасивела. Опорком, валяющимся в грязи, чувствовал себя Волчок рядом с нею.

Он прикрыл глаза грязными ладонями, прислонился к водосточной трубе облезлого домишки, мимо которого они проходили, и заплакал, трясясь всем телом.

– Волчок же! – испуганно крикнула девочка.

Он не отозвался.

– Да ну, какой… милый…

Руки девочки обвили его шею и оттащили от водосточной трубы.

– Дурачок, глупый ты… Ты, чаешь, рассердилась я, – ан нет. И тятьки не боюсь, плевать, ежели вздует. О-ой, смешной-то! Что сморчок, сморщился!

Волчок улыбнулся.

– Прости же!

На его сердце посветлело.

В Таборах им пришлось расстаться. Ксюша направо, он налево, оба домой. И так-то тяжело было расставаться что Волчок уже подумывал сейчас же утечь в страну Персию, лишь бы не расходиться, но оставлять товарищей в дураках стыдно, и не все еще приготовлено к поездке. Поэтому, хоть и горько было, а разошлись.

Лачуга матери Волчка глазела на вонючую улицу одним окном, да и то заклеенным во многих местах газетною бумагой; сколько раз оно билось – одному Богу ведомо. Не вставлять же каждый раз по новому стеклу: и так не густо, а тогда и совсем будет пусто – матка поденничала, стирала, мыла полы; Ленке платили за день пятиалтынный; Волчок бродяжил. В самый раз околевать с голоду.

– У-у, язва! – встретила Волчка матка бранью, – пожаловало ненаглядное солнышко. Жулик сволочной!

Волчок сел на лавку к столу.

– А, ведь вздую, ей-ей! – сурово процедил он свозь зубы.

– Это родную матушку-то? – всплеснула руками матка, грязная, толстомордая и спившаяся баба.

– Да, вздую! – буркнул Волчок. – Ты это почто мои сапоги пропила, а? Утресь хвать-похвать, а они – тю-тю… Рожа разбойничья, вот как тебя величать, а не матушка. Завтра, чай, воскресенье, а я босыш буденный.

Ленка лежала на деревянной кровати и спала, привычная к подобной перебранке. Посреди избы стоял неоскобленный осиновый столб; он подпирал потолок, чтобы тот не провалился вместе с крышею, и изба не разъехалась.

Глядя на этот столб, Волчок заскучал, захотелось в лес и в поле.

– Ну, ладно! дай пожрать, – лениво попросил он.

Матка, обескураженная справедливым упреком, молча подала сыну латку с тюрей и краюху хлеба. Волчок стал хлебать. Уже почти совсем стемнело: матка постлала ему на полу лохмотья, заменявшие постель.

– Как поешь, так и на боковую, нечего тут прохлаждаться.

– Мое дело! – строго ответил Волчок, отодвигая от себя опустошенную латку.

От матки воняло водкой, потом и какою-то кислятиной. Черт знает, какая потаскуха эта матка! Мало того, что пьет, так и пропивать вздумала.

Но гнев Волчка смягчился, когда она, постлав, села с ним рядом и вздохнула.

– Нельзя, Волчок, так ругаться… Я ж тебя уродила, не иная… Скажу тебе прямо, от разных вы кобелей – ты да Ленка, прямо скажу, поистине, а токмо я, не иная. Ты первый мой, тебя от покойничка – царствие ему небесное! – Ленку ж с солдатиком прижила. Красив был, а я дура.

– Оставь! – отмахнулся от ее слов Волчок, но матка не унималась:

– Вот вырастешь, так узнаешь – часто мы согрешаем. Трудно было носить тебя, восемь месяцев нутро ныло, на девятый начала помирать. Злодей был покойничек, такой сатана – царствие ему небесное! – что злей не видывала: тяжелую не щадил, бил по чреву… а выносила сыночка!

Мать хихикнула и прижала к своей груди Волчка. Волчок не вырывался. Во тьме и в молчании они просидели с минуту, а потом Волчку это надоело; он осторожно высвободился из ее объятий и, не раздеваясь, лег. Заснул тотчас же, даже не слышал, как мать его благословила.

Спал он словно убитый и к утру позабыл все виденные за ночь сны.

Утром же он долго лежал с открытыми глазами. Стояло вёдро, все было в золоте: и щелистый пол, и столб, подпирающий потолок, и грязь, и бутыль с подсолнечным маслом на подоконнике.

Ленка еще спала, но мать уже возилась у печки – пекла ржаные лепешки; воскресенье, ведь, надо же приготовить что-нибудь вкусненькое.

– Мам!

– Что?

– Солнце-то!

– Да, солнышко! – добродушно согласилась она, перевертывая лепешку.

– А что, ежели бы оно упало теперь?

– А куда ж ему упасть?

– Куда-нибудь! – неопределенно ответил Волчок, но матка рассеяла его сомнения:

– Это когда Антихрист придет, да будет промеж людей шляться, да свои печати окаянные накладывать. А с виду Антихрист тот благой, хоть от девки самой что ни на есть распахабнейшей. И многие народы ему поклонятся, как Господу. Поди знай, може, он уж тутотка, на земле… И все ж ему душу-то грешную не захороводить в омут: Бог-от и грешников приголубит, а его в тартарару вечную. Эва как!