Читать книгу: «Россия и Швеция после Северной войны», страница 3
Долгорукий, познакомившись со Спарре, стал с ним встречаться, они вместе обедали и вели «разговоры более часа и споры великие», но «хорновцы» внимательно следили за каждым шагом русского посланника и, заметив его контакты со Спарре, стали против него интриговать. Долгорукий понял, что рассчитывать на «благонамеренных» «голштинцев» не приходилось: они вели себя довольно неуверенно и осторожно, в то время как сторонники проанглийски настроенного Хорна всё более агрессивно и напористо. На их стороне был также королевский двор, так что силы были неравными.
Давать взятки шведам Долгорукий мог при условии, если они поддержат голштинскую партию, т.е. открыто выступить против Дании, а это было опасно и для взяткодателя, и для взятку берущих: могли сказать, что русский посланник вовлекает Швецию в конфликт с Данией. «Я никак не думал встретить здесь такие затруднения», – жаловался Василий Лукич в Петербург в январе 1727 года. – «Главное затруднение состоит в том, что все важные дела решаются в секретной комиссии, а с членами её говорить никак нельзя, потому что им под присягою запрещено сноситься с иностранными министрами…» Возмущался Василий Лукич и поведением тех шведов, которые деньги принимали, но взамен не только ничего не делали для прорусской партии, но даже не говорили «спасибо»: «При других дворах… таких необыкновенно гордых поступков не видел». На все его денежные подачки «здешние правители не только не отвечали учтивою благодарностью, но даже не отозвались ни одним словом».
Между тем, проганноверская партия не гнушалась никакими средствами, чтобы нейтрализовать влияние Долгорукого. Её члены подбрасывали на заседания секретной комиссии подмётные письма, в которых обвиняли Россию и голштинскую партию в заговоре против короля и королевы, а доброжелателей запугивали. Возникло т. н. дело о государственной измене Моритца Веллингка, старейшины шведской дипломатии и сторонника голштинской партии. Под надуманными предлогами Хорн и его сторонники состряпали против него дело, которое, правда, на специально созданном суде рассыпалось. Но «ганноверцы» на этом не успокоились и сумели довести дело до конца, приговорив бедного старца к казни. Его помиловали и приговорили к заточению в замок, но Веллингк по дороге к месту заключения скончался.
Дело Веллингка стало первой «ласточкой» в политической практике Хорна, а потом и его преемников К.Г.Юлленборга, Д.Н.Хёпкена. Скоро он таким же вероломным и коварным способом уберёт с политической сцены барона Ю. Седеръельма и окончательно разгромит голштинскую партию, создав новый политический ландшафт Швеции. Хорн шёл напролом к Ганноверскому союзу, используя все доступные ему средства: административный ресурс (кроме должности президента канцелярии, он стал ещё и лантмаршалом риксдага), интриги, демагогию, подтасовку фактов, запугивание и судебное преследование «голштинцев». Так что «остроты» у этого деятеля было хоть отбавляй!
Внося во внутришведские дебаты свою «остроту» и пытаясь воздействовать на настроения депутатов риксдага, т.е. вмешиваясь во внутренние дела государства, Долгорукий, конечно же подвергал себя большому риску. Но такова была тогда в Швеции обстановка, и послы Англии, Франции и России чуть ли не открыто оказывали влияние на ход дебатов в риксдаге и давление – на правительство. Риксдаг проницательный Долгорукий характеризовал следующим образом: «Все торгуют и один про другого сказывает, кому что дано: только смотрят, чтобы судом нельзя было изобличить, для того что та вина смертная».
Долгорукому, в частности, рассказывали, что Фредрик I и Хорн получали от Георга I «пенсион», в частности, глава правительства получал сумму, эквивалентную тогдашним 100.000 рублей. Конечно, противопоставить этому вескому «аргументу» что-то более существенное русскому посланнику было трудно, так что вопрос о присоединении Швеции к Ганноверскому союзу был предрешён.
Принимая в расчет хрупкое равновесие в правительстве и секретной комиссии по вопросу присоединения к Ганноверскому союзу, в которых противники союза были ещё достаточно сильны, Хорн решил подстраховаться и передать решение этого вопроса на суд риксдага, который и был созван во внеочередном порядке. Там ему удалось избраться в лантмаршалы и, легко манипулируя настроениями представителей сословий, получить карт-бланш на завершение переговоров по присоединению к Ганноверскому трактату.
На этом же риксдаге Хорн с помощью своих сторонников инициировал провокационные запросы в отношении бывшего посла в Петербурге барона Ю. Седеръельма. Хорну понадобилось дискредитировать голштинскую партию, выступавшую против участия Швеции в Ганноверском союзе, и набрать достаточное для продолжения переговоров с Англией и Францией число голосов депутатов. «Хорнисты» обвиняли барона в предательстве интересов страны и работе в пользу русских интересов.
Шведы попытались включить в текст договора пункт о защите голштинских интересов герцога Карла-Фридриха, но наткнулись на решительное сопротивление Пройтца и Бранкаса. Другая просьба шведов – о назначении субсидий на содержание армии – была учтена.
Долгорукий потребовал от шведов «конференций», т.е. переговоров по существу своей командировки. Было проведено две такие конференции, в которых со стороны шведов участвовали те же комиссары, которые вели переговоры с послами Англии и Франции: графы М. Делагарди, К. Экеблада и А. Банера, канцлера Й. Дюбена, статс-секретаря Д.Н.Хёпкена и советника канцелярии риксрода Ю.Х.фон Кохена. Все, кроме Хёпкена, принадлежали к проганноверской партии. Своё решение об акцессии, т.е. членстве в Ганноверском союзе, шведы мотивировали тем, что якобы опасались враждебно расположенной к ним России, и указывали на то, что Россия передислоцировала в район Петербурга 40 тысяч солдат, что армия стала в больших количествах запасаться сухарями, и что стал сильно вооружаться флот. Объяснения Долгорукого, что Петербург принимает меры предосторожности из-за того, что из Стокгольма стали доноситься голоса о войне с русскими, во внимание не принимались. Следствие и причина, как это до сих пор водится в Европе, когда речь идёт о России, поменялись местами.
Переговоры прервали рождественские праздники, но Долгорукий уже понял, что ничего хорошего ждать от шведов не приходилось. «Хорновцы» Магнус Делагарди и Юхан фон Кохен с товарищами «как раскольщики за английского короля хотя живые сжечь себя дадут», потому что Делагарди получал от английского короля ежегодную «пенсию» в размере 4.000 фунтов. Граф Хорн предложил членам секретной комиссии риксдага, в ведомстве которой находились все внешнеполитические дела, деревеньку в Бремене и сумму, эквивалентную 30.000 рублям (для Н. Бъельке) и фельдмаршальский жезл (К.Г.Левенхаупту), лишь бы они выступили за присоединение страны к Ганноверскому союзу. «Легче было турецкого муфтия в христианский закон ввести, нежели их от акцессии отвратить», – писал Долгорукий своей императрице о проганноверской партии. А король Фредрик на своих аудиенциях говорил с русским послом обо всём, только не о деле. Он был большой аматёр по женской части и в это время был без ума от своей фаворитки – молоденькой фрёкен фон Таубе.
Итак, прямые переговоры и подарки отдельным «знатным особам» не подействовали. «Надобно искать способов из закоулков всякое дело и слово провесть до того места, где оно надобно», – не сдавался посол. Вкупе с послом Австрии Бухартом Филипом фон Фрейтагом цу Гёденс он предпринял попытку перебить конъюнктуру и предложить шведам свои субсидии в размере 1.200.000 риксдалеров или по 200 тысяч рублей ежегодно в течение 3 лет, только бы страна воздержалась от вступления в Ганноверский союз, но шведы на это не пошли.
Так что 14 марта 1727 года шведские комиссары подписали два договора: один – с Пройтцом, другой – с Бранкасом, и присоединнеие Швеции к Ганноверскому союзу стало свершившимся фактом. Единственным утешением оставалось то, что Швеция своё членство в Ганноверском союзе оговорила обязательством не участвовать в войне против России. Но Долгорукий мало верил в это обязательство и 28 марта 1727 года докладывал в Петербург, что, судя по всем поступкам и поведению короля и высших правительственных чиновников, шведы «мыслят о войне» с русскими, и если она не начнётся немедленно, то только по причине нехватки у них средств и солдат. Но и этот недостаток шведы скоро могут преодолеть, потому что всеми силами и средствами взялись за поправление пошатнувшейся промышленности и сельского хозяйства и в спешном порядке вооружают армию и флот. В связи с этим посол настоятельно рекомендовал Екатерине приказать начать укреплять крепость Выборг и вообще готовиться к обороне. Умён и проницателен был Василий Лукич, и жаль его светлую голову, отрубленную через 13 лет происками бездарного и мстительного Бирона!
После присоединения к Ганноверскому союзу Хорн произвёл тщательную чистку госаппарата, пополнив и риксрод, и канцелярию новыми членами, его сторонниками. Все они были настроены резко антирусски. Немедленно вернулись к преследованию Седеръельма. На риксдаге расправиться с ним не удалось, но зато после риксдага и подписания договора с Ганноверским союзом обвинения в адрес Седеръельма возобновились. Ему вспомнили всё: и денежные вознаграждения и награды, полученные от русского правительства, и якобы недостаточно настойчивые действия по защите интересов Швеции, и личную переписку с осуждённым уже «голштинцем» Веллингком, в которой он высказывал своё негативное мнение о Ганноверском союзе, и открытые выступления в правительстве на этот же счёт. В травле дипломата принял участие и король Фредрик. В результате Седеръельма отстранили от должности и отправили в отставку, пообещав сохранить ему министерскую пенсию. Но барон её так и не дождался и в 1729 году в возрасте 56 лет умер в своём поместье Линдхольмен провинции Уппланд.
При отъезде из Швеции Долгорукий по рекомендации Верховного тайного совета встретился с остатками голштинской партии («благонамеренными» шведами) и в сильных выражениях предупредил их о том, что после акцессии к Ганноверскому союзу Россия не будет сидеть сложа руки и безучастно наблюдать за тем, как Швеция готовится к войне. Сама по себе Швеция большой опасности не представляла, а вот Ганноверский союз стал готовить в Балтийском море интервенцию против Выборга и Риги.
Петербург, опираясь на только что заключённый союз с Австрией, действительно не сидел, сложа руки. Х. Бассевич предложил начать войну со Швецией первыми, но Верховный тайный совет, в который входили А.Д.Меншиков, Ф.М.Апраксин, Д.М.Голицын, П.А.Толстой, канцлер Г.И.Головкин, вице-канцлер А.И.Остерман и голштинский герцог Карл-Фридрих, занял в этом вопросе более взвешенную позицию. Тем не менее, в воздухе запахло новой большой войной.
Возможно, шведы и задумались бы о словах русского посла, но поперёк шведского дела неожиданно «въехал» светлейший князь А.Д.Меншиков. Он единственный в Верховном тайном совете не согласился с рекомендациями Долгорукого. Новый шведский посол в Петербурге Херман Седеркройц, основываясь на предательской информации Александра Даниловича о заседаниях Верховного тайного совета, немедленно донёс в Стокгольм о том, что в императорском доме России царит несогласие. А. Хорн стал повсюду говорить о том, что за присоединение к Ганноверскому союзу шведам никакого наказания от русских не будет. А вскоре распоясавшийся временщик и сам подтвердил, что Швеции со стороны России опасаться нечего, написав об этом в личном письме члену риксрода фельдмаршалу К.Г.Дюккеру. Как всегда, за эту свою услугу он просил шведа оказать ему «на бедность» материальную помощь: императрица-де Екатерина больна, и «призреть» «бедного» вора и мошенника скоро будет некому. И шведы «призрели» и выплатили алчному Меншикову 5.000 червонцев. Тщетно В. Л.Долгорукий укорял Меншикова за подлую измену – укор с того скатился, как с гуся вода. Василий Лукич с горечью донёс в Петербург, что в Швеции России уже не боятся.
Посланник Н. Ф.Головин в 1727 году официально донёс о поступке Меншикова в Петербург, когда Меншиков в это время находился уже в ссылке в Берёзове. Взошедший на трон Пётр II нашёл поведение Меншикова изменническим и приказал допросить бывшего временщика по этому эпизоду дополнительно. Чем закончилось это расследование, неизвестно, а вскоре высокопоставленный предатель умер.
Со смертью Екатерины I положение «благонамеренных» шведов ещё более осложнилось. Пётр II немедленно уволил Карла-Фридриха из Верховного тайного совета, в который его ввела покойная императрица, и герцог вместе с супругой покинул пределы России. Петербург нормализовал отношения с Данией, и голштинский вопрос на некоторое время был снят с повестки дня и в России, и в Швеции.
После отъезда В.Л.Долгорукого посланником в Стокгольме остался граф и уже адмирал Н.Ф.Головин, который проработал в Швеции до 1732 года примерно с таким же переменным успехом, как и его предшественники. «Уловить» кого-либо из «острых и лукавых» шведов в прорусскую партию пока не удавалось. Правда, сам Арвид Хорн принял от него 5.000 червонцев, причём червонцы Головин вручил его жене, которая поклялась мужу держать подарок в тайне от окружения. Получив деньги, Хорн уверил посланника, что будет прилагать старание «к распространению между обоими государствами дружбы и поддержанию равновесия между королём Фредриком и герцогом Голштинии». Вслед за Хорном взятку получили фельдмаршал и член риксрода графы Дюккер, Бъельке и барон Дюбен (каждый по 2.000 червонцев), графы Юлленборг, Юлленшерна, барон Крунстедт, хоф-канцлер граф фон Кохен и граф Бонде (по 1.000 червонцев каждый). «Целомудренный» граф Бонде попросил Головина отдать деньги жене, но в его присутствии.
Деньги графы и бароны охотно брали, но никаких действий к «распространению дружбы» на Россию предпринимать не думали. «Здесь недоброжелательные к России люди очень жалеют об удалении князя Меншикова от двора», – писал посланник в сентябре 1728 года в Петербург, – «говорят явно, что они потеряли в своих намерениях великого патрона». Ещё бы! Остерман стоял стеной на защите русских государственных интересов.
Какой-то «благожелатель» сообщал Головину, что шведское правительство ищет способы заставить русский двор объявить Швеции войну и потребовать от Франции и Англии помощи. Он сообщал также, что Турция активно «обрабатывает» Швецию, чтобы вместе выступить против России. А. Хорн и его сторонники льстили себя надеждами на то, что в России начнутся беспорядки и всячески «ласкали» турецкого агу-посланника. «Доброжелательные» к России барон Сёдеръельм, граф Дюкер и Тессин, не попавшие в утверждённый свыше список «клиентов» Головина, осаждали его просьбами тоже выдать им денежную компенсацию за то, что они якобы сильно пострадали за свою приверженность России. Из Коллегии иностранных дел Остерман резонно посоветовал Головину деньгами понапрасну не сорить: «Мнится, что хотя б и дать на год, на другой по нескольку, когда усмотрим, как наши дела с Швециею обойдутся». Одним словом, события на северном фланге продолжали внушать Петербургу сильные опасения.
Официальный Стокгольм, потерявший былой вес в Европе, продолжал, как флюгер, колебаться при всяком дуновении ветерка из Парижа или Лондона. Посланнику в Петербурге Херману Седеркройцу были даны указания объявить русской стороне, что признать императорский титул Петра II шведы могут только в обмен на возвращение Выборга. Однако Седеркройц охладил воинственный пыл своего правительства, сообщив в Стокгольм, что никаких беспорядков в России не наблюдается, и что русская армия и флот находятся в хорошем состоянии. Также выяснилось, что французский и английский послы ссориться с Россией шведам пока не рекомендовали.
Петр II (1715—1730) – Император Всероссийский, сменивший на престоле Екатерину I. Внук Петра I, последний прямой потомок Романовых по мужской линии. Сам фактически не правил, опираясь на Верховный Тайный совет и фаворитов. Умер в 14 лет.
Поэтому в конце 1727 года Хорн по отношению к Головину резко сменил гнев на милость.
В 1728 году резко ухудшились отношения Хорна с королём Фредриком, и Головин тут же получил из Петербурга соответствующую инструкцию: «Вражду между графом Горном и королём содержать и, ежели возможно, ещё умножать весьма б полезно было; но потребно будет в том со всякою осторожностью поступать». До каких пределов следовало раздувать неприязненные отношения между главными фигурами шведского истэблищмента, Петербург не говорил, а ограничивался «ценными указаниями». Что ж, это было всегда типично и для КИД, и для МИД России, пытающихся руководить послами и резидентами с позиций перестраховки и при помощи бесполезных, но, слава Богу, бесплатных наставлений.
Николай Фёдорович обещал стараться, но просил прислать денег, чтобы попытаться перетянуть на свою сторону Хорна. Президент канцелярии, «заглотнувший», не поперхнувшись, 5.000 червонцев, намекнул Головину, что голштинский герцог не возвращает ему долг в размере 12.000 ефимков. Далее он дал понять посланнику, что Швеция готова начать сближение с Россией, если та заплатит ещё шведские долги Голландии. Бывший командир драбантов Карла XII прозрачно намекнул, что при этом не следует ни в коем случае забывать и о нём самом. Петербург дал Головину разумный совет никакими гарантиями на сей счёт себя не связывать, сроков и сумм не называть, дело по возможности тянуть и давать шведам лишь неопределённые обещания. И ждать, как себя поведут шведы далее.
Флюгер продолжал метаться на солёных ветрах Стрёммена и поворачиваться время от времени в сторону России. Неожиданно в ноябре 1728 года Головина начал «привечать» король Фредрик, выразивший желание сближаться с Россией. В дипломатии просто так ничего не происходит: оказалось, что бездетный король наметил в шведские наследники своего брата, гессен-кассельского принца Георга, а для этого ему нужно было заручиться согласием Петербурга. Голштинская партия окончательно ослабла – не в последнюю очередь из-за высокомерного поведения Райхеля, а высокомерие – это не тот товар, который иностранец должен предлагать в Швеции. Монопольное право на высокомерие имеют сами шведы.
Попытка короля Фредрика продвинуть на шведский престол своего брата была отвергнута правительством, но его расположение к русскому посланнику продолжало сохраняться. Фредрик хвалил «мудрое» правление Петра II и, узнав, что император-отрок планирует поездку в Германию, выразил пожелание с ним встретиться.
В отношениях между Россией и Швецией наступило временное затишье, что, впрочем, было не так уж и плохо, а России даже на руку. Хуже, когда у одной из сторон начали бы возникать какие-нибудь «революционные» идеи. В Петербурге короля Швеции по-прежнему представлял барон Дитмар. В Стокгольме долго медлили с признанием титула императора Петра II, и лишь осенью 1729 года это было, наконец, сделано. «Сим средством несогласие между обоими дворами кончилось», – заключил хорошо информированный посол Испании в России герцог Лирийский. – «В то же самое время Дитмар получил кредитив на звание чрезвычайного посланника и представил его. Русский двор был очень доволен».
Россия и Швеция в 30-е годы
Внутренние изменения, причинённые потерей
огромных территорий, находились в основном
в психологической области.
Альф Хенриксон.
Россия и Швеция на фоне польских событий
История вообще, а история новая и новейшая в значительной степени есть результат или проекция поступков и действий руководителей государств – королей, царей, императоров, президентов, премьер-министров, министров и прочих «вождей». Положение о ведущей роли масс в историческом развитии общества и государства в значительной степени является мифом и мифом весьма вредным. На самом деле всемирная история свидетельствует неуклонно об одном: тот, кто, говоря современным языком, имел административный ресурс, тот и направлял ход событий, и как бы марксизм ни пытался доказать обратное, исторический процесс опровергает его ежечасно и ежеминутно даже в наш «прогрессивный» и «демократичный» XXI век. Массам отведена роль статистов, оказывающих на ход событий лишь в опосредованном виде под предводительством «вождей», и с этим ничего не поделаешь.
Обстановка в Европе всегда, в том числе и в 1730-е годы, была нестабильной, и нестабильность очень часто вызывалась исключительно династийными распрями. После Северной войны (1700—1721) началась война за испанское наследство (1701—1714), потом последовал раскол в Европе по поводу т.н. «прагматической санкции» императора Германской империи КарлаVI17; затем возникло противостояние Венского союза (Россия и Австрия) с Ганноверским. Потом последовала война за польское наследство (1733—1734), а за ними – война России и Австрии с Османской Портой. При этом во всех конфликтах была замешана «супердержава» Франция, стремившиеся расчленить или, по крайней мере, ослабить Австро-Венгерскую империю и отбросить её союзника Россию за «варварский» барьер18.
В борьбе за наследство какого-либо монарха решалась проблема создания выгодных территориальных, политических и военно-социальных преимуществ той или иной страны над своими соперниками и соседями. Королевская или императорская власть символизировала страну, нацию и само государство, поэтому борьба за возможность посадить на испанский или польский трон своего ставленника на самом деле была борьба наций и народов за своё место под солнцем.
В это десятилетие России впервые пришлось встретиться с массированным идеологическим наступлением Запада, обеспокоенного усилением России и вступлением её на европейский театр действий. Зачинщиком выступила Франция, обвинившая Россию в экспансии на запад, представившая Петра и его последователей как агрессоров, якобы угрожавших безопасности Европы. Франция предложила установить т.н. восточный вал и вернуть московитов в их «варварские» степи и леса.
Сразу после войны за польское наследство, в котором Франция потерпела сокрушительное фиаско, на арену вышли т.н. «Московские письма» Ф. Локателли, в которых он предупреждал европейцев от складывавшегося у них положительного мнения о русских и воскресил образ «русского варварства». Русские, по его мнению, не являются европейцами, они хуже татар, их происхождение темно – скорее всего, они происходят от скифских рабов, и рабство – их вечный удел. Утвердившись на Балтике, они пытаются распространить своё пагубное влияние на весь континент.
Швеция, находившаяся теперь на периферии большой европейской политики, была выбрана Парижем в качестве орудия противостояния России на северном фланге, но для России шведский фактор отнюдь не считался второстепенным. Именно интегрированность Швеции в общеевропейский контекст делал её достаточно важной для русской внешней политики и дипломатии.
Попытки пристёгивания шведского королевства к французской колеснице особенно рьяно проявились в период польского кризиса. Инструментом французской пропаганды стало французское посольство, так что Стокгольм в 30-х годах превратился в арену жестокой борьбы русской дипломатии с французской. Миф о русской угрозе пал в Швеции на весьма благодатную почву. После поражения в Северной войне шведская дворянская и купеческая элита стали мечтать о возвращении утерянных в войне территорий, и политика реванша надолго овладела умами и шведского правительства, и большинства населения страны.
С 1730 года русский трон заняла племянница Петра I, бывшая курляндская герцогиня Анна Иоанновна. Внешней политикой при ней вполне успешно руководил неизменный граф А.И.Остерман. Фельдмаршал Б. Х.Миних (1683—1767) в это время так оценивал положение в Швеции: «Швеция дала нашей государыне императорский титул; мы не ждём с её стороны никакого беспокойства…» Это, конечно, была слишком оптимистическая и поверхностная оценка, отражавшая сугубо текущий момент и не заглядывавшая в будущее. Более реально на Швецию смотрел вице-канцлер Остерман.
На 1731 год Петербург выделил Головину на раздачу членам риксдага или, как выразились чиновники Канцелярии, «на употребление потребным особам» 10.000 рублей. «Потребные особы» должны были препятствовать выбору неугодного теперь Хорна в лантмаршалы риксдага, которого активно поддерживали французский посланник Шарль Луи де Бьодо Кастеха19 (de Biaudos Casteja) (1731—1738) и английский посланник Эдвард Финч (Финк) (1728—1739). Последний, доносил Головин в Петербург, получил на подкупы шведской верхушки огромную сумму в 60.000 ф. ст. и каждый день угощал у себя членов риксрода и канцелярии. Но уже в июле 1731 года Головин получил из Петербурга инструкции взаимодействовать во всём с Финчем. После 12-летнего противостояния с позиций Ганноверского и Севильского союзов англичане вернулись к сотрудничеству и с русскими, и с австрийцами.
«…Я переведенною ко мне суммою никак не в состоянии отвратить предложения английского двора», – писал Головин, – «и хотя в секретной комиссии находится много доброжелательных персон, однако они мне откровенно… дают знать, чтобы им дано было некоторое награждение, в противном случае они могут пристать и к другой стороне…» Все деньги Головин раздал влиятельным членам влиятельной секретной комиссии, но его «лошадка» пришла к финишу последней. Впрочем, трудно сказать, насколько сильно на процесс выборов влияли деньги иностранных дипломатов, но Головин, во всяком случае, оказался в проигрыше, и в лантмаршалы (спикеры) был избран Хорн. Нарушив данное посланнику «дружеское» слово, новый лантмаршал стал избегать встреч с ним, ссылаясь на то, что его положение не позволяло ему сноситься с иностранными министрами. Всё это было шито белыми нитками, потому что положение Хорна нимало не мешало ему, в частности, сколько угодно встречаться с графом Кастехой.
Вместо себя Хорн отправил к Головину гоф-канцлера фон Кохена. Гоф-канцлер интересовался, не могла бы Россия взять на себя выплату шведских долгов Голландии. Головин ответил, что если Швеция продемонстрирует своё дружеское расположение к России, то, возможно, императрица Анна Иоанновна и рассмотрит этот вопрос положительно.
– Что ж Швеции надобно для этого сделать? – спросил гоф-канцлер.
– Возобновить союз с Россией, – ответил Головин. – Изготовьте проект, я его отправлю к своему двору.
Члены секретной комиссии риксдага, по мнению Головина, вроде бы горячо поддержали предложение русского посланника, однако вмешался лантмаршал и предложил с этим проектом не торопиться. О своей приверженности к союзу с Россией начал говорить и король Фредрик, неожиданно посетивший русского посланника. Прибыв в 6 часов вечера на ужин, король просидел у посланника до 2 часов ночи. Это случилось во время сессии риксдага, и Николай Фёдорович выразил мнение, что момент для возобновления договора о союзе двух государств наступил весьма подходящий. Король согласился с этим, но сослался на свою беспомощность, поскольку в Швеции слишком много других «королей», которым и принадлежит решающее слово в таких делах.
Вопрос о возобновлении союза с Россией пока не входил в конъюнктурные планы «других королей», т.е. шведского правительства и секретной комиссии риксдага, и им пришлось заниматься уже преемнику Н.Ф.Головина, всё тому же М.П.Бестужеву-Рюмину.
Когда Михаил Петрович Бестужев-Рюмин в конце 1731 года во второй раз появился в Стокгольме, он обнаружил, что в стране многое изменилось. Русское влияние усилиями А. Хорна в 1726—1727 г.г. было сильно подорвано, причём не последнюю роль в этом сыграли подачки шведского посла в Петербурге Г. Седеркройца А. Д.Меншикову. Голштинская партия после прихода к власти Анны Иоанновны утратила своё значение и в России. Члены шведского правительства, не переставая брать у русского посла деньги, стали явно склоняться к заключению союза с Францией. Правда, к моменту появления Бестужева положение Франции в Швеции слегка пошатнулось, и Париж, ввиду развала Ганноверского союза и сближения Англии и Голландии с Австрией, оказался на какое-то время изолированным.
Союз России с Данией оказался большим сюрпризом для Швеции, и шведское правительство «отомстило» русскому, заключив без согласования с Петербургом мир с Польшей, нарушив тем самым одно из положений Ништадтского мирного договора, согласно которому такой мир мог быть заключён только при участии России. Так что, вопреки оценке Миниха, положение в Швеции с точки зрения интересов России оставалось не таким уж и благоприятным.
Правда, к этому времени у Петербурга стало двумя головными болями меньше – сами собой отпали голштинская и мекленбургская проблемы. В 1732 году дипломаты Австрии и Венгрии провели совместные переговоры с Копенгагеном и договорились о том, чтобы компенсировать голштинскому герцогу Карлу Фридриху потерю герцогства двумя миллионами талеров20, из которых половину выплачивала Дания, а половину – Россия и Австрия. Герцог заупрямился и настаивал на компенсации территориальной. В результате он потерял на свои земли все права, а Петербург умыл руки.
Другой зять Петра Великого, мекленбургский герцог Карл-Леопольд, за буйный нрав и бесчинства по отношению к своим подданным был лишён австрийским императором Карлом VI права управлять своим уделом. Петербург долго пытался добиться у Вены прощения Карлу-Леопольду, но император настаивал на том, чтобы герцог сначала покаялся. Поскольку буйный герцог каяться отказался, то вопрос «завис», пока не скончалась его супруга, племянница Петра Великого, Екатерина Ивановна. Власть перешла формально к их дочери Анне (Елизавете) Леопольдовне, переехавшей в Россию, вышедшей замуж за принца Брауншвейгского Антона-Ульриха и родившей в 1740 году наследника российского трона Иоанна Антоновича (Ивана VI).
Более-менее плавный ход русско-шведских отношений был нарушен в конце 1732 года, когда скончался Август II Сильный, курфюрст саксонский и король польский, в связи с чем на польский трон стали претендовать сын умершего Август III и ставленник Версаля Станислав Лещинский, уже побывавший на польском троне благодаря штыкам шведской армии Карла XII и силовой дипломатии Арвида Хорна, тогда боевого генерала и командира отряда драбантов короля. Французский посол Шарль де Кастеха (Кастеха), усердно обрабатывавший А. Хорна в пользу вмешательства Швеции в борьбе за польское наследство, особо бурную деятельность развил в Стокгольме именно в 1733—1734 гг.
Перед Бестужевым стояла задача обеспечить мир на северном фланге, чтобы облегчить положение России в центре Европы (Польша) и на юге (Турция). Первые впечатления посла свидетельствовали о том, что шведский двор, правительство и многие рядовые шведы однозначно склонялись к поддержке кандидатуры Лещинского. Сам Лещинский обратился к шведскому королю с призывом поддержать его кандидатуру. «По обстоятельствам и по разговорам здешних министров и прочих знатных персон надобно думать, что двор шведский по всякой возможности будет помогать Лещинскому», – докладывал Бестужев. Но одновременно посол видел, что Швеция не была в состоянии играть какую-либо самостоятельную роль в Польше без посторонней дипломатической и финансовой помощи. Президент канцелярии тоже не был настроен в пользу безоговорочного ангажемента – страна была не в состоянии помочь Лещинскому даже деньгами. Да и Франция, по оценкам Бестужева, будет проявлять по отношению к своему кандидату сдержанность и скупость. Как мы увидим, прогноз этот, в общем-то, подтвердился на практике. С.Г.Нелипович пишет, что большое сдерживающее влияние на Стокгольм в это время оказывала и Вена.
