Читать книгу: «Женщинам к просмотру не рекомендуется», страница 2

Легла под нежную руку, бережно ее подняв.

Одеялом укрываться не стала. Тело возлюбленно-го показалось холодным. Попробовала с боку на бок – все как-то неудобно. Сон не шел. Про Вадима лучше и не вспоминать. Но он, сука, как ни обнимет, сразу делается спокойнее и хочется заснуть, отключиться до утра, а после очунуться и не шевелиться, готовиться к очередному расставанию.

Нет, это все в прошлой жизни. Лучше закрыть глаза посильнее – сначала будет темнота, потом болезненные искры, а дальше – забвение. И он обязательно не приснится.

Но как ни старалась – со не шел, так и пяли-лась полночи в высокий потолок.

И по новой наваливались воспоминания: вот снова видит, словно на экране, идущую себя в сторону дома в легком платье; свет окон – с одной стороны и с другой, над головой августовское небо, полное звезд.

Она ненавидит себя, ей стыдно перед всем миром. Во что она ввязалась? Почему этого следа от кольца на пальце она не заметила раньше.

Значит, ему хватало подлости снимать его за несколько дней до встречи, куда-то прятать. А сейчас она приехала в его город, хотела сделать сюрприз, и тут он прокололся.

Не сразу она обратила внимание на след на правом безымянном. Они спокойно ужинали в ресторане. Вадим, как обычно, наглел, но ему шло.

Ей делал горячие комплименты. Она даже пыталась поинтересоваться его творчеством – потом на какой-то миг стало действительно интересно.

Но вдруг в пылу разговора он поднял палец к ще-тинистому подбородку. Она посмотрела на руку. И обрушился мир. В животе все сжалось. Она поняла, что та вечерняя музыка столицы в ней больше не зазвучит. И снова тихая пустота, как было до того, как он появился.

– Лен, ты не так поняла, – начал он тупые оправдания. – Я давно с ней не живу, просто раньше снимал, чтобы тебя не смущать.

Вадим был жалок – от уверенного в себе мужчины не осталось и следа. После резкой боли сделалось легче, так как поняла, теперь-то его она точно любить не сможет. Дальнейшая жизнь будет без него, как она себе ее и представляла.

Стало стыдно за него и за себя – дуру в красивом платье.

– Прошу, не провожай меня, – сказала Лена. – Умоляю, пожалей меня.

После девушка заплакала, хотела, как обычно, положить голову ему на плечо, опомнилась, побрезговала. Попробовала встать, поняла – ноги не держат. Вадим ей помог подняться.

Мелькал свет, шумела музыка, приглашенный музыкант пел про упоительные вечера и хруст французской булки.

Ей, как никогда, требовались его крепкие и теплые руки, но сейчас их невозможно было выносить, ощущать возле себя. Вадим погибал, когда открывал Елене дверь авто, чтобы она вышла из такси на улице родного поселка. Вместо ночи, полной страсти, она выбрала ночевку у родителей. Вадима всего трясло, он бы все отдал ради одного слова из ее уст: «прощаю».

Прощения быть не могло.

Заря осветила Москву. На широком экране телевизора отразились мужчина и женщина на кровати. Лена прижалась к возлюбленному, терпя неудобства и стараясь не шевелиться. Через час будильник заиграл знаменитую французскую песню о любви.

Она вылезла из-под руки мужчины, вздохнула, пора было собираться на работу. Вдруг осознала – выходной же. Совсем потеряла счет дням. Это все от счастья, убедила себя Елена, после легла на живот и уткнулась в подушку. Вздрагивали ее красивые лопатки, торчащие из легкой, кружевной ночнушки.

Ее ожидал долгий и нежный воскресный день с любимым человеком.

Стиснув зубы, Вадим бросался за ней раз за разом, стараясь вырвать из прошлого свою любовь.

Он погружался все глубже. Но как бы он ни старался, счастье ускользало. Кудрявую девушку было уже не догнать.

А Елена уже не стонала, она мычала от боли.

Слезы текли по щекам. Она клялась себе, что это в последний раз. Больше никаких и никакого. Девушка со всей ненавистью впивалась в широкую спину мужчины, который ей даже успел понра-виться в первую минуту знакомства, которого она успела уже возненавидеть на всю жизнь.

Толчок за толчком. «Вот после этого я скажу “прекрати”, – думала Елена. – Вот сейчас точно… Я скину его… Прошу, не надо». Но она только безропотно смотрела на погрязшего в яростной страсти Вадима и боялась.

Вадим вспоминал все самое нежное и грубое, накопленное за время разлуки.

И, потеряв контроль, навалился всей тяжестью на женское тело, вдавив его в белые простыни широкой постели.

– Я по тебе не могу. Я без тебя никак. Я тебя… – тараторил Вадим, не понимая, это он думает или проговаривает вслух.

Когда все закончилось, Вадим открыл глаза. Мертвой хваткой прижал к себе Елену, не оставив ей шанса вырваться. Улыбнувшись своей несостоявшейся любви, закрыл глаза.

Руки разжались только после сна – девушка тут же выскользнула из его объятий. Вадим внимательно наблюдал, как рыжеватая блондинка медленно встает, подбирает с пола лифчик, поворачивается к нему спиной и красиво замирает, как памятник женскому одиночеству, возведенному перед сырой, бульварной, подсвеченной холодными огоньками Москвой. Елену освещал розовый рассвет, а она искала себе оправдание – ей больше всего хотелось себя простить. Внизу с шумом просыпалась столичная жизнь.

Небоскребы погасли. Бегающая подсветка, как шкала индикатора, остановилась на высших этажах.

Вадим, обмотавшись полотенцем, добрался до куртки, вытащил из кошелька последнее – три пятитысячных купюры и пять тысячных, протянул их уже одевшейся Елене.

– Спасибо.

– За что?

Девушка ощерилась, словно пантера, – мужчина дрогнул.

Елена взяла деньги, смяла обеими руками и швырнула Вадиму в лицо.

– За… – хотел было поинтересоваться предутренний клиент.

– Как вас по отчеству?

– Васильевич, – недоуменно произнес растерявшийся режиссер.

– Меня сегодня с вами не было, Вадим Васильевич. – Елена хотела сдержаться, но не смогла.

– Лучше передай эти деньги своей шлюхе. Она неплохо в эту ночь отработала.

Девушка вышла, не оставив за собой даже аромата духов. В номере снова запахло перегаром и куревом. Вадим топтался босыми ногами на смя-тых купюрах, понимая, что любви с ним сегодня уже не случится. Через два часа ждал поезд. И он точно знал, что на него успеет.

И потянулись долгие дни, внутриполитическая нестабильность страны отвлекала Вадима от себя самого. Он охотно впитывал в себя мнения разных сторон, садился за исторические книги, занимался анализом событий. Набрасывал материал для новой пьесы, где уже хотел замешать любовь и политику, страсть и безразличие, восхищение и отвращение.

Но в душе понимал, что все зря – поставить это ему не дадут, а другие театры не купят. Они берут его пьесы с удовольствием, но только комедии, где все просто, где в итоге правда побеждает ложь, а любовь – разлуку.

А жизнь требовала иных решений.

Вадим на одной из театральных встреч в провинциальном городке с пятью церквями накатил водки, почти не закусывая, и быстро поплыл. Провинциаль-ный театральный мир отмечал закрытие международного фестиваля. «Тоже мне, международный – позвали Белоруссию и Украину, просто весь мир», – про себя ехидничал Вадим. Вспомнил, что он выиграл гран-при этого торжества лицемерия.

Его «Эвридика» произвела впечатление на критиков.

А одна милая бабулька сравнила Вадима по почерку с величайшим Эфросом. Режиссер слушал хвалебные речи и умирал со стыда.

Потянулся к рюмке, молча налил, выпил, закусил укропом. От горячего жульена, бережно поданного официантами в белых рубашках, тошнило.

Порезанные тонкими дольками яблоки и апельсины казались бутафорскими: надкусишь – краской и пластиком подавишься.

Сидящие за столиком покосились на Вадима.

Он понял, что в фривольно расстегнутой рубашке выглядит нагло и вызывающе.

Рядом заговорила молодая режиссерша – и тоже, как назло, Елена. Яркая блондинка с бесстыжими глазами стояла с бокалом вина, из которого не было сделано и глотка. Плечи, тонкие ключицы и красивую шею подчеркивало декольте красивого вечернего платья.

«Такие разные Елены украшают мою жизнь», – пошутил про себя Вадим, потом поймал на мысли, что хочет поцеловать шею режиссерши – женщинам это нравится.

– Нет, я буду спорить. Одна из важнейших вещей в театре – это любовь, – говорила Елена, польщённая вниманием гостей.

– Любовь к алкоголю, – Вадим ухмыльнулся.

Толстый и с бородкой режиссер непонятно какого театра покосился на захмелевшего коллегу.

Две какие-то тетки с бусами на пышных грудях хмыкнули. Ничего не сказали, но всем видом показали, как им отвратильно поведение Вадима.

Зал зашумел, актеры уездных театров чокались, хвалили друг друга за талант. Заиграла песня «Как упоительны…». Особенно захмелевшие начали подпевать. Мурашки побежали по спине Вадима.

– Вадим, мы ценим ваш юмор, конечно, – начала режиссерша, поставив бокал. – Но если серьезно, то разве это не так? – Жесты Елены были импульсивными и ломанными. – Сколько великих драм написано, и в большинстве из них главная – тема любви.

– Да, трудно с этим поспорить, – понимающе согласились женщины и выпили коньяку из тонких стопок.

– И вот я про это. Вы же сами «Эвридику» ставили. Не мне вам объяснять, что там… – Елена подняла бокал, сделал глоток вина, облизав чуть обветренные губы. – Какая основная тема? Ну, можете не отвечать – тема любви. Так что…

Вадим отмолчался – показаться глупым он не боялся, ему захотелось пошлую женщину по профессии «режиссер», говорящую о любви. Устыдился своего желания. С чего это вдруг? Странная догадка пришла в голову: наверное, имя Елена – последний осколок, что остался от разбитого счастья, к кото-рому можно было еще прикоснуться.

– Вадим, вы очень талантливый, – зачем-то начала Елена. – Ваша «Эвридика», конечно, – это большой шаг вперед. Скажу честно, как женщина, до этого я у вас ничего подобного не видела, это ваш лучший спектакль. Сразу видно, что по-настоящему делали, от души. От всей вашей русской души, – добавила режиссерша с еврейской фамилией.

Песня, казалось, пошла по кругу.

Вадим и не заметил, как рука какого-то заботливого человека налила ему водки. Он чокнулся со всеми, подобрел, еще не успев опрокинуть рюмку.

А употребив – возрадовался, тщеславие кружило голову. Он почувствовал себя гением – своим среди окружающей тошноты.

– Я так бы никогда не позволила о себя ноги вытирать, – говорила одна женщина, когда дело дошло до обсуждения недавно просмотренного спектакля.

– И я, и я не позволяю, – тут же перебила и продолжила ее подруга, словно боялась, что не успеет произнести важную для себя мысль.

Дальше вечер пошел по обычному сценарию: после определенного градуса еще недавние комплименты обернулись оскорблениями. Режиссеры начали цапаться с актерами.

Вадим не выдержал и вышел на улицу чужого города. В гостиницу идти не хотелось. Прикурил у мужчины, стоящего у стеклянных дверей ресторана. И побрел по пустой улице города с пятью церквями.

Он прошел мимо одной церкви, второй и третьей, далее, поднявшись в гору по центральному проспекту, выбрался к церкви с тремя широкими куполами и высокой часовней, закрывающей часть яркой луны. В высоте арочного проема чернел медный колокол. Показалось, что там шевелятся какие-то тени, которые хватанут веревки и начнут трезвонить.

Вадим двинул вдоль церковного забора – заостренных металлических прутьев, выходящих из песчаного цвета кирпича, выложенного полуовалом.

Фонари тускло освещали узкий тротуар. Увидел впереди человеческую активность. Взмыли ввысь голоса с кирпичной мостовой, словно стая ворон, растворились в черном небе. Проехала по дороге KIA с надписью «Яндекс» на двери. Из приоткрытого окна звучало все то же: «Как упоительны в России вечера…» Эта песня его догоняла, куда бы он ни шел. Вадим гневно сплюнул на тротуар, сам и не заметил, как перед ним оказалась женщина в черном. Тремя перстами она крестилась и бормотала что-то невнятное, глядя на крест в вышине. Смоляная прядь волос выбивалась из-под черного платка.

Вадим встревожился, разом протрезвел, обошел женщину, стараясь держаться от нее как можно дальше. Быстрее пошел вниз по дороге в сумрач-ную перспективу улицы. Хотелось обернуться – не преследует ли его женщина, но голова вжалась в плечи и не в силах была повернуться.

Ветер заиграл в проводах. В мусорке на углу закопошились крысы. Дорогу перебежала драная дворняга, пахнувшая керосином. В конце улицы был недостроенный переход. У парапета толпились люди кто-то в казачьей форме, а другие в черных футболках и фиолетовых шарфах. Какая-то чушь: что они здесь делают среди ночи?

Все-таки решился, обернулся – нет ли кого за спиной. Зашел по дороге в маленький магазинчик с бледными витринами. Пока продавщица искала нужную бутылку пива в холодильнике, уйдя в подсобку, Вадим смотрел сквозь стекло на беснующийся народ.

Один крупный человек с фиолетовым шарфом на шее что-то агрессивно спрашивал у молодых парней, чувствуя за спиной поддержку товарищей.

Выйдя на улицу, зажигалкой открыв бутылку пива, Вадим остановился.

– Вы зачем сюда пришли? – допрашивал парней, похожих на студентов, здоровый и лысый мужик.

– Просто фонариками посветить, – робко оправдывался доходяга.

– Знаем мы ваше «посветить», – взбеленился амбал в горке, вмешавшийся в разговор. – Домой идите.

– Вы не имеете права. Если что, у нас свободная страна.

– Рано вам еще о свободе говорить.

– Мне восемнадцать есть.

– Паспорт показать? – выкрикнул парень в кепке из группировки молодых.

Амбал толкнул подростка, тот отлетел, словнокукольный. Друзья за спиной не дали ему упасть.

Молодой в кепке достал сотовый и, попятившись, начал снимать.

Вадим, пошатываясь, подошел к патриотичной толпе, предупреждающую митинги против власти.

– Отстань от него, – заявил он амбалу.

– Иди отсюда!

Вадима толкнули спереди, сзади. Обозвали алкашом. Пока внимание перешло на провинциального режиссера, подростки успели отойти в сторону. У каждого были в руках сотовые, направленные в сторону назревающего конфликта. С пьяной лихостью, но довольно четко, Вадим ударил первого попавшегося. И, пригнув голову и протолкнув амбала к горке, прорвался ко входу в подземный переход. Он был на ремонте. Темное нутро его пахло отсыревшим бетоном. Мужики в папахах хотели было кинуться ему вслед, покрывая матюгами, но брошенная под ноги бутылка их остановила.

Осколки глухо разлетелись по асфальту.

Сначала Вадим пятился задом, спускаясь вниз по ступенькам. Но потом понял, что в его сторону никто не наступает, развернулся и заторопился в темноту перехода не слыша собственных шагов.

Среди почерневших стен все казалась та молящаяся женщина без лица. За спиной грянул надрывной гимн страны из патриотических глоток.

«Вот я – Орфей, твою мать…. Спускаюсь за своей Эвридикой в ад».

Выпитое пиво снова задурманило мозг, вернуло в отчаянное опьянение. Да, если ему, как Орфею, удастся пройти сквозь этот ад, она к нему вернется. Главное – только не обернуться.

И жизнь вернет его в прошлое, а он там сможет все исправить: снять это чертово кольцо за несколько дней, натереть палец мылом, разгладить след, а потом спокойно признаться, выбрав удобный момент, что он женат, но это ничего не значит, он в скором времени разведется и женится на ней.

И да, Елена бы сначала послала. Но это нормально.

После Вадим добился бы своего. Когда ты чист душой перед женщиной, то для нее легко совершать подвиги. И он был к ним готов. И она их ждала.

Вадим уходил дальше. С потолка капало, бетон под ногами кончился, последовала земля. Только не обернуться – иначе все, она враз растворится.

А пока Лена следует за ним.

– С тобой я почувствовала себя женщиной, – услышал он ее слова.

Хотел был повернуть голову влево – сдержался.

Ногой споткнулся о кирпичи, достал сотовый, экраном осветил себе дорогу. Спустя пару секунд пнул баночку пива – та бесшумно закатилась за свет. Ноги проваливались в липкое и неприятное, шаги давались все тяжелее. И кромешная темнота, казалось, не кончится. Но вот показался свет, нарисовался горизонт. Ад пройден, уже совсем близок выход в жизнь. Вадим выключил сотовый и спрятал в карман джинсов.

За спиной послышалось сопение и кашель.

«Нет, только не сейчас», – подумал Вадим; оборачиваться не стал, поверив в свою пьяную причуду, как в истину.

Послышались шаги нескольких пар ног, преследователи явно ускорялись. Служители царства Аида догоняли. Они не могли просто так отпустить Орфея, дерзнувшего увести Эвридику. Вадим заторопился, врезался в прогнившего деревянного козла, оттолкнул от себя, перешагнул через обломок поддона. Вот выход – рукой подать. Земля под ногами снова сменилась плиткой. Луна засияла в небе.

– Не оборачивайся, прошу, – умоляла Лена за спиной.

– Стой, тварь, – перебил мужской голос.

Они были совсем рядом.

Вадим зажмурился. Не обернулся.

Раз ступенька, два ступенька, три… Купол искрился, озаряя ночь, веяло свежескошенной травой, издалека доносился французский шансон – никаких «Как упоительны…». Осталась пара шагов. Вадим протянул руку, чтобы попытаться схватиться за новую жизнь, как за стальной прут: сжать крепко кулак и окончательно вытянуть себя силой на свет.

Вадима сильно ударили по голове, в глазах закружились стекляшки калейдоскопа, размывая пространство. Еще и еще… Рядом заржали. Восстановившись от нокдауна, Вадим рефлекторно обернулся. Перед ним стояли лысый и амбал.

Лены не было… Она, взмахнув на прощание рукой, – Вадим не увидел, но точно почувствовал, что так и было, – растворилась в темноте.

– Ты чего, мразь? – сказал мужик, обнажив кривые зубы.

Вот он – прислужник Аида.

Вадим с яростью всадил в него кулаком. Ему уже было все равно. Он повалил тело и бросился его избивать, после затянул на его шее шарф, чтобы задушить. Удары ногами полетели ему в голову.

Защищаться дальше уже не было смысла. Вадим увидел, что неподалеку зажглись фонарики, их лучи устремились к небу.

Его не было дома, уехал в командировку. Елена сидела на балконе и смотрела на застраивающуюся московскую окраину. Все меньше оставалось пу-стыря, все больше добавлялось многоэтажек.

Она взяла с подоконника айфон, тонким пальцем поводила по экрану. Странно, почему она до сих пор не удалила его номер? Подумала о нем, вспомнила все лучшее, улыбнулась. Вдруг поняла, что совсем не случайно нажала вызов. Женщина сосредоточенно подышала в ладонь, боясь саму себя.

Резко сбросила. Вызов так и не состоялся. После этого Елена откинула сотовый на стол и первый раз за долгое время пошла спать, не заплакав.

Давно завязавшая со своей работой Елена вошла в театральный зал со своим мужем, незаметно для него посмотрелась в зеркальце, аккуратно убрала с лица светлую чуть рыжеватую прядь волос. Об этой премьере долго говорили и писали, она купила два билета за месяц, муж не хотел, но ради любимой женщины согласился.

Они протиснулись через зрителей к середине партера, разместились в мягких креслах. Прозвучал третий звонок, а затем аудиообращение с просьбой отключить сотовые. Красивый муж в костюме взял ее нежно за руку. Они смотрели друг другу в глаза.

И, может быть, глядели бы еще, но свет начал плавно гаснуть. Зал погрузился в темноту. Раздались аплодисменты. Со сцены вверх выстрелили лучами многочисленные фонарики.

Полностью разочаровавшись в спектакле, Елена с мужем в антракте покинула театр. Премьера «Женщинам к просмотру не рекомендуется» ей совсем не понравилась.

Мразь

1

Улицу от поля и края соснового леса отделяла теплотрасса и железная дорога. По ней проходили поезда на юг – двигаясь в сторону вышки, которую местная детвора прозвала стальной башней. Возвращающиеся с речки, огорода или лесной остановки местные внимательно смотрели на окна проносящихся вагонов, откуда выглядывали бледные лица людей, чаще всего из столицы, замученные каждодневной работой, мечтающие о загаре и морской воде хотя бы раз в году. Посельчане им не завидовали и не сочувствовали, они постоянно видели ускользающие микрожизни пассажиров и воспринимали их как само собой разумеющееся.

Местный пейзаж прочно сросся с регулярно проносящимися пассажирскими составами, что казались для всех некой голограммой, которая строго по графику является из другого измерения и, бесследно исчезая за лесным поворотом, возвращается обратно.

Он, измотанный неурядицами в личной жизни, первым нарушил дистанцию пространств, ему тогда было тридцать шесть, подобрал камень в траве и швырнул в стекло проходящего вагона. Сам не понял, что нашло. Сдали нервы. И без того трясло весь день. Бросок получился сильный, рука, когда-то освоившая уроки бокса, не подвела. Симпатичная женщина отскочила от окна, взвизгнула.

Толкнула локтем граненник в медном подстаканнике, он опрокинулся, чай пролился, обжег спящего соседа в белой майке; парень от резкой боли вскочил с полки и заорал матом. Человек у путей его не услышал, так как пострадавший вагон умчался вдаль. Нарушитель остался доволен. Ему не стало легче, но боль сделалась другой – какой-то более понятной.

После этого у ребятни на улице появилась веселая забава – обкидывать камнями или гранитным щебнем проходящие поезда. Оттого что всегда приходилось быть начеку, чтобы не попасться железнодорожнику или кому-нибудь из взрослых, дети теряли чувство опасности от азарта. Им стало ясно, а после них и всем остальным, что столько лет явление, казавшееся голограммой, – и не голограмма вовсе, а самая настоящая реальность.

Поселковая атмосфера проникала в разбитые окна вагонов, а оттуда в ответ вылетали бутылки и банки из-под пива как напоминание о сиюминутном гневе. Но долго не задерживались: малолетние коллекционеры их охотно собирали и тащили домой.

Он вернулся под вечер в свой осиротевший дом, который находился возле переулка. Включил телевизор – там шли новости. Ведущая, нагнетая страсти, рассказывала о последствиях несчастного случая, что произошел на полигоне в Белом море при испытании жидкостей реактивной двигательной установки.

Он присел в кресло и печально смотрел в экран.

Может быть, месяц назад его и взволновала бы эта новость, как-никак там, далеко на учениях, погиб Юрик – уже капитан третьего ранга, его односельчанин. С ним когда-то учились в одном классе.

Он был круглый троечник, задиристый, но в целом надежный. Каждый летний день до девятого класса с ним на рыбалку ездили.

По стране Юрия уже объявили героем, но в поселке как-то скептически к этому относились. Герой? За что? За то, что просто погиб? Памятник еще ему теперь поставьте. Сказывалось то, что его знали многие лично и с героем сопоставить никак не могли, работал принцип «нет пророков в своем отечестве».

Ему сделалось совсем тоскливо. Он зажмурился… Последнее было услышано: «…радиационный фон остается в норме».

Развод, все подписано. Жена уехала с детьми в другой город. А главное – с кем? Работником рынка, мясником, с утра рубящим тесаком привозные туши свиней и коров.

Он переместился на старенький диван с деревянными ручками, обернутыми потертой тканью, лег поудобнее, увидел в трюмо свое отражение – не старый, атлетичный, интеллигентного вида человек без вредных привычек. Нет, ну на общем застолье опрокинуть одну-другую рюмку может, но не больше. Ведущий инженер радиаторного завода: год-другой – и он уже в главном штабе конструкторов. Второй год на доске почета заводоуправления. Победы заводской команды в футболе и боксе.

Что не так? Он поглядел в окно: подняв пыль, по улице проехал Семилетов Ромик на своей «девятке». Почему от него никто не уходит: толстого, противно сопящего, как подсвинок, вечно бегающего налево? Со всей улицей переспал, с кем мог.

Ни одной бабы не упускает. И дети есть, и жена красивая. Неужели все дело только в деньгах? Но у этого грузина и денег нет. Во всяком случае, ему хотелось, чтобы так было. Вспомнил его волосатые руки, белый, запачканный кровью халат, щетину – сделалось совсем противно. Как она могла с ним целоваться? Он закрыл глаза и вспомнил ее слова:

– Ты хороший, ты очень хороший, – говорила она, поправляя рыжую прядь волос, хотела что-то сказать еще, не получилось, поэтому повторяла снова. – Хороший, хороший. Просто так будет всем лучше.

Он понимал, лучше будет ей, ему не будет.

С нарастающей болью созерцал свою рыжую жену, давно друзья шутили – рыжие всегда гуляют, он не обижался, даже не придавал подколкам значения. Ему думалось, что старшая дочь вся в нее, те же ужимки: хочет что-то попросить – сразу не говорит, хитрит, все намекает и намекает.

«Хороший, хороший» звучало в ушах все звонче и звонче. Он понимал же четко одно: хорошие созданы, чтобы их унижали. За окном вечерело, в форточку ветер заносил аромат соседского навоза.

Захотелось напиться вусмерть. Хороший? Что может быть омерзительнее? Хороших бросают, на них ездят, ими пользуются, они за все отвечают. Вспомнил про очкастых коллег по работе: случись ошибка в чертеже – никто не решится взять на себя ответственность, лишь бы на другого свалить, в стороне остаться. А он, произойди что, честно признается, пообещает все исправить и… И так все выходные исправляет. Может, она ушла от того, что вечно пропадал на работе? Она все с детьми и одна. И туда…

И сюда… Так и появился этот грузин с городского рынка.

– Чем он лучше меня? – надрывался он, не понимая происходящее.

А она отвечала, и рыжая прядь красиво закрывала то один, то другой глаз.

– Нет, ты гораздо лучше. Я тебя не заслужила даже. Мне с тобой повезло. Ты очень хороший.

Хороший, хороший. Просто так вышло, я не могу больше. С детьми ты можешь каждые выходные видеться, я только рада буду, и он… – она оборвала судорожную речь, так и не договорив.

На улице становилось сумрачнее, комары жуж-жали все назойливее, водка пилась медленнее – поначалу даже тяжело. На лице отразилась преж-девременная усталость от скучно прожитых лет.

Он пил под виноградником на крыльце: выставил табуретку, накрыл ДСП – получился столик. Свежие огурцы нашлись в огороде, компота из красной смородины оставалось много – жена в прошлый год назакрывала с запасом.

Фасад еще пах свежей краской, дом после ремонта был одним из лучших на улице. Особенно сварливые жены ставили его в пример своим мужьям: мол, гляньте, как там у него – и покрашено все, и забор ровный, и грядки с капустой аккуратные. Когда по делам заходили во двор попросить на время какой-нибудь инструмент, трудно было не полюбоваться сараем: ровненький, прибранный, пахнувший свежим деревом, все по своим местам. А с торца – аккуратная поленни-ца, все дрова одинакового размера, словно с одного конвейера.

После пятой он решил, что точно в эти выходные навестит дочерей. Как они вообще уживутся с этим мудаком чернявым? Он все уже нафантазировал наперед: как этот мясник будет стараться наладить отношения с чужими детьми, задаривать подарками, покупать каждый день шоколадки, нелепо шутить. Неужели они могут на все это пове-стись? Они не дуры же… Но мать же их повелась.

Лживый грузин, весь манерный и неестественный.

Конечно, сначала будет романтика. А потом? Кто он вообще? Приезжий с гор работник рынка. Мясник – одним словом!

Алкоголь пьянил, не расслаблял тело, но дурманил голову. Груз с души медленно сползал во внутреннюю бездну.

– Привет, Витек, – крикнула баб Маша – томная, сутулая, полная, в размалеванном платке на голове, проходившая с сумкой-тележкой по улице.

Она облокотилась на калитку.

– Нормально дела, – ответил Витька, понимая, что язык его не сильно уже слушается.

– Уехала все-таки… – баб Маша тяжело вздохнула. Конечно, она обо всем знала, как, впрочем, и весь поселок. Подобные новости расходились быстро, обрастали сплетнями и слухами, превращаясь в очередной уездный миф, обсуждаемый бабками, женщинами, а то и мужиками на пятаке или у магазина, или на очередной пьянке.

– Да, – неожиданно вырвалось у него, он сам даже не ожидал.

– Ну, ты давай не дури главное, – баб Маша указала на открытую бутылку. – А то сам помнишь, скольких эта херня уже под косу отправила.

Вон Миха какой мужик был, а Андреич, Митька…

Баб Маша начала перечисление всех ушедших по синей лавочке: кто утонул, кто замерз на снегу, кто провалился в колодец у депо, а кто просто вовремя не похмелился.

– В общем давай, Вить, говорю, не дури. Беда-то и не беда. Молодой еще, все впереди. Еще этих баб будет. Да что я тебе рассказываю? Сам все понимаешь. Ты мужик хороший.

Дальше он ничего не разобрал, словно и не про него говорили. «Хороший» – ухмыльнулся он, ага-ага. Представил, что в понедельник ему выходить на работу, слышать подбадривающие слова товарищей. Сделалось еще тошнее.

И все терпимо, только не говорите это «хороший-хороший».

Баб Маша ушла, укатив за собой сумку-тележку.

– Хороший, – Виктор налил себе рюмку.

На улице зажглись на промасленных столбах фонари. У соседей заиграла музыка, включили радио – пятница, после работы к Семеновне съехались дети, внуки, в общем, как и обычно. Девушка пела – задавался вопрос «но почему?».

Эту песню он уже слушал. «Но почему?» – с эмоциональным напевом продолжала задавать вопрос певица.

– Похую! – грубо и вслух ответил он, подивясь своей грубости, вырвавшейся изнутри.

Бабки с улицы вышли к сваленным доскам у посадок на бревно. Подойдя к калитке, Виктор их заметил. Представил, что баб Маша рассказала им, что ушла точно. Сейчас сидят и обсуждают. Алкоголь обострял и открывал новые чувства, до этого для него чуждых и диких. Неожиданно злость, которая зародилась в его голове, доставила Виктору удовольствие. Он отворил калитку, двинулся к дороге, встал под сливу и с удовольствием начал поливать тонкое деревцо мощной струей. Дурац-кая улыбка скользнула по губам. Журчание бабки услышали, но сделали вид, что ничего не заметили.

Вот, смотрите соседи, бабки на пятаке и все, кто пожелает: это я, Виктор, золотой медалист, спортсмен, инженер, человек с доски почета заводоуправления; один из лучших выпускников школы – гордость отца и, наверное, матери; победитель региональных олимпиад по математике, бронзовый призер области по боксу среди юниоров в полусреднем весе. В жизни же он никогда не дрался, все конфликты избегал – терпеть их не мог – хотя при этом правым боковым мог вырубить многих с легкостью. Тренер еще в детстве отточил у него эту коронку через пот, слезы и изнурительные упражнения, как говорится, через «не могу». А дальше – перспективный и ответственный студент технического университета, гордость преподавателей. Человек с будущим. Во всяком случае, так утверждали люди страны, которой недавно не стало. Виктор заслужил право поссать на сливу, которую сам когда-то сажал. Ведь все детство он видел только тетрадки, учебники, потные раздевалки спорткомплекса «Динамо», когда его сверстники развлекались, как могли, как должны были в соответствии со своим возрастом: речка, велосипеды, мотоциклы, гитара, алкоголь, девчонки, вылазки на природу. Виктор заметил, что на него косятся бабки с бревна. Он ощерился. Гнев перебил обиду.