Читать книгу: «Зима: Секреты выживания растений и животных в самое суровое время года», страница 3

3. Прогулка в конце зимы

Сегодня 16 марта 2000 года, канун Дня святого Патрика. Все еще зима. В Вермонте, где я преподаю в университете, наша поленница – запасы собранной деревьями и законсервированной солнечной энергии – опустела только на три четверти. Во всем лесу еще нет ни единого побега молодой зелени; листья, самые эффективные и прекрасные из всех солнцеприемников, какие только были придуманы, пока что бездействуют. Но строительный материал для них в виде сахаров уже поднимается по древесным стволам, а всего через четыре дня солнце пересечет небесный экватор и настанет день весеннего равноденствия, когда день сравняется с ночью, знаменуя окончание зимы – официальное, но не фактическое. В этих краях лед ослабит свою хватку лишь еще через месяц. Год был снежный, и я не могу устоять перед соблазном выйти в лес, чтобы осмотреться и побыть в зимнем мире. Но из этого мира мне нужно выбрать что-то для книги, и я произвольно решаю сосредоточиться на том, чтобы поискать в лесу возле своего мэнского лагеря гнездо клеста – чрезвычайно причудливой птицы.

Вот что много лет назад написал о своей встрече с белокрылыми клестами Уэнделл Тэйбер¹⁰ (Bent, 1968):

Дым поднимается прямо вверх, в морозную тишину раннего сентябрьского утра. Туман потихоньку рассеивается, открывая взору водоем. Спрятанное на километровой высоте, там, где граница леса расположена около 1400 метров или ниже, озеро Спек-Понд тесно обступают крутые склоны диких вершин штата Мэн – Махоосака и Олд-Спека – в убранстве хвойных лесов. С той стороны озера появляется белокрылый клест, потом еще один и еще. Словно из ниоткуда подлетают все новые птицы. Скоро собирается небольшая стая разведчиков, которые постоянно кричат, как будто призывают остальных. Мы с моим спутником стоим рядом и беседуем, а у наших колен проносится прекрасный самец. Птица садится на моего друга. Клесты повсюду, они деловито скачут по земле, собирая крупицы пищи, слишком мелкие для наших глаз. Они изучают каменное кострище и пролезают под длинные стесанные бревна, из которых сделаны подпорная стена и скамейка у входа в хижину. Быстро освоившись, птицы проникают внутрь постройки, чтобы исследовать сухие иголки пихты на приподнятом полу. Мне случалось наблюдать клестов, которые столь же свободно чувствовали себя в длинном темном сооружении без окон, где пробирались в самые дальние и укромные уголки. Великолепный самец с любопытным видом присаживается на бревно, наклонно лежащее на каменной стенке кострища. Он смотрит, как мы готовим завтрак, а нижний конец бревна тем временем весело горит на расстоянии меньше метра. Мы радуемся птицам, пока они здесь: следующий год не принесет такого лакомого для них урожая шишек, и клесты исчезнут. Они найдут новые богатые источники пищи где-нибудь западнее, ближе к побережью.

Белокрылый клест

Я хочу позаниматься клестами, потому что в этом году они тут, и это настоящий подарок. Белокрылых клестов (Loxia leucoptera) можно не видеть годами. Джон Джеймс Одюбон¹¹ писал в Камдене (штат Нью-Джерси) в первую неделю ноября 1827 года (цит. по: Stone, 1937): «…они в таком изобилии, что можно ежедневно отстреливать множество птиц из стай, которые постоянно садятся в рощицу виргинских сосен за моим окном». В следующий раз клесты появились в Камдене зимой 1836/37 года, а потом не возвращались до зимы 1854/55 года, когда, согласно сообщениям, они были «настолько ручные, что их можно было убивать камнями». Как и бородатая неясыть, клесты – птицы северные, а на севере животные обычно не боятся людей, потому что мало с ними встречались. На юге клесты появляются лишь изредка.

Помню, что мальчиком я видел клестов. Конечно, с тех пор они бывали в Мэне, но только этой зимой мне впервые пришло в голову, что пообщаться с ними поближе можно было бы, найдя их гнездо.

Искать птичье гнездо – это все равно что идти к научному открытию: часто очень многое здесь зависит от удачи. Стандартные методы позволяют серьезно повысить шансы на успех. Сначала следует убедиться, что данная птица встречается в вашем районе. Затем нужно выведать, какое конкретно местообитание для нее характерно. Дальше вы определяете период спаривания, в первую очередь прислушиваясь к песне самцов. Если самцы поют, птицы, скорее всего, распределяют территорию для выведения потомства и/или пытаются привлечь пару. Теперь нужно установить, где в пределах местообитания расположены гнездовья – это может быть очень четко определенное место. Потом вы начинаете наблюдать за отдельными особями, лучше на рассвете, когда они наиболее активны. Готовы ли птицы к постройке гнезда и как она проходит, можно понять по огромному количеству признаков. Например, вы можете видеть, как птица несет в клюве строительный материал для гнезда или пищу для птенцов. Наконец, вы следуете за птицей, наблюдая каждое ее движение и пытаясь предугадать каждое намерение, и при этом стараетесь оставаться незаметным. Искать птичье гнездо – это все равно что ловить скрытное животное вроде болотной или карликовой бурозубок, которые могут быть повсюду, но которых нигде не видно. Занимавшийся природной съемкой фотограф Элиот Портер (1966) писал:

Искать птичье гнездо – это умение, в котором все мыслимые руководства, географические каталоги и биологические описания и все вызубренные тома по орнитологии помогают мало. Тот, кто ищет гнездо, должен выходить в поле и в лес со смекалкой острой, как лезвие бритвы, с максимально обостренными чувствами и с умом, свободным от всего того груза, который накладывает оставленное им общество и который иначе отвлекал и занимал бы его. Разум искателя должен быть сосредоточен на окружающем мире, где он перемещается, не сознавая себя. Если ему удастся установить настоящую связь с природой, все существа, как сказал Торо, поспешат к нему с докладом. Он узнает своих товарищей, узнает, где они скрываются и чем живут. Все их действия станут громкими, у них не останется от него секретов.

Клест раздвигает чешуйки шишки, чтобы добраться до семян

Мои ожидания скромны. Я плыву по течению, но мое путешествие, как и любое научное исследование, начинается с прецедента. Я видел птиц раньше, в декабре, а затем в феврале и надеялся снова встретить их теперь, в марте. В декабре они еще перемещались и кормились стаями, значит, гнездование пока не началось, но к середине февраля малиново-красные самцы покинули стаи и завели свои громкие музыкальные трели, а золотисто-коричневые самки прыгали по елям вокруг, скрываясь в ветвях. Птицы гонялись друг за другом, стаи распались, и клесты вот-вот должны были начать выводить птенцов. Однако признаков строительства я не видел, а самки находились вне гнезд, то есть яйца еще не были отложены. Постройка гнезда занимает около недели, три-четыре дня нужно, чтобы отложить от трех до четырех яиц, а потом еще две недели уходит на высиживание, так что теперь, в середине марта, этот процесс, по моим подсчетам, должен был подходить к концу.

Клесты выращивают птенцов, когда из шишек ели и сосны можно достать больше всего семян. Для этого им часто приходится откладывать яйца зимой. Гнезда с яйцами в канадской провинции Нью-Брансуик находили в середине января, а в феврале – близ Кале в Мэне (Smith, 1949). Считается, что клесты могут размножаться почти в любое время года, если есть семена в каком-то из многочисленных подходящих им видов шишек. Родственники клеста по семейству вьюрковых, американский чиж и европейский обыкновенный щегол, наоборот, размножаются одними из последних: они могут откладывать выведение потомства до августа, когда созревают их семена (чертополох)¹².

Вьюрковые привлекают взгляд пестрой окраской, но, пожалуй, еще более примечательно необычное и разнообразное строение их клювов, приспособленных, чтобы доставать семена чертополоха, давить вишневые косточки или вытаскивать семена из-под жестких чешуек шишки. Глядя на клюв клеста, можно подумать, что он неправильно сформировался в результате порока развития. Вытянутое и узкое (по меркам вьюрковых) двухсантиметровое надклювье перекрещено с подклювьем, которое на полсантиметра короче. Когда птица просовывает приоткрытый клюв под чешуйку и закрывает его, кончики клюва расходятся примерно на 3 миллиметра и оказывают сильное боковое давление, в результате чего чешуйка отходит в сторону. Тогда семена из-под нее можно достать языком. Особенная структура клюва клеста, приспособленная, чтобы добывать семена из сосновых и еловых шишек, то, как эти птицы широко перемещаются по континенту в поисках плодоносящих хвойных растений, и их особый график гнездования позволяют считать клестов замечательными специалистами по хвойным деревьям и яркими представителями истинно северного, бореального рода птиц.

Описания гнезд в основном составлены более века назад, в золотую эру великих натуралистов. Они меня раззадорили. Гнезда клеста в виде глубокой чаши почти всегда находили в густых ветвях елей, на высоте всего от 2 до 20 метров. Согласно сообщениям, гнезда сделаны из еловых веточек и могут быть выстланы разным материалом: «шерстью и мхом», «кроличьим мехом», «мхом и мехом животных» (Macoun, 1909), «свалянным черным, похожим на шерсть лишайником» (Grinnell, 1900) и «длинным тонким черным волосом, напоминающим конский», так что гнездо на вид «почти черное». О яйцах пишут, что они имеют бледно-голубую, голубовато-зеленую, зеленовато-белую или кремово-белую окраску и покрыты крапинками и пятнышками «бледно-шоколадного», «бледно-лавандового», «пепельно-сиреневого» цветов, «черными закорючками» и «каштановыми и желтовато-коричневыми линиями». Почему природа наделила такой красотой нечто столь временное – яичную скорлупу, спрятанную под телом насиживающей яйцо птицы? Птенцы клеста «черные как сажа» и покрыты пухом, а когда они разевают клюв в ожидании пищи, стенки рта сияют «алым» или «ярким пурпурно-красным». В данном случае яркий цвет – это сигнал. Он побуждает родителей заметить и покормить птенцов, подкрепляя рефлекс выпрашивания.

Предвкушая зимнюю прогулку к клестам или туда, куда приведут меня их поиски, ночью я приехал в Мэн. Паркуя пикап у подножия холма ниже домика, вместо грузовика соседа я увидел лишь белый сугроб: выпало много снега. Я надел снегоступы и с облегчением обнаружил, что идти легко, потому что снег покрыт толстым настом. Луна еще не встала, и я шел при свете звезд.

На холме Йорк-Хилл ухнула пестрая неясыть, минуту-другую с Ларкин-Хилла на той стороне долины ей отвечала вторая. Этот год принес большой урожай клена, бука и дуба, и выросла хорошая популяция мышей. Затем некоторое время раздавался только ровный скрип моих снегоступов. Я навострил уши в надежде услышать концерт койотов или, может быть, крик североамериканского мохноногого сыча. Но вскоре в лесу повисла потусторонняя тишина.

Когда я дошел до домика, оказалось, что снег съехал с крыши со стороны подъема на холм и скопился над задними окнами и задней дверью. Благодаря уклону внутрь все же можно было попасть с передней стороны дома. Я быстро развел огонь и заглянул в журнал посетителей, где прочел запись, которую кто-то оставил 18 февраля: «Холодно, – 10 °C, порывистый ветер. Глубокий снег. Трудно идти даже в снегоступах». С тех пор как этот человек был тут, выпало много снега, потому что на подъеме я не видел ничьих следов. Затем я рухнул в постель.

Я уже почти спал, когда меня разбудила серенада воющих койотов на расстоянии около полутора километров в направлении Уайлдер-Хилла. Я снова чуть не уснул, и тут еле слышным пульсом донеслось гулкое ритмичное уханье виргинского филина. Я вскочил с кровати и открыл окно, чтобы прислушаться. Уханье шло откуда-то с разлива на ручье Олдер-Стрим, с того места, где можно купаться, и на меня нахлынули воспоминания о Бубо, моем виргинском филине, который порой провожал нас туда поплавать среди скал. Может, это он. Вряд ли, конечно, но такие моменты как раз и питают затаенную надежду, и нередко.

Я проснулся на рассвете, заставил себя подняться и, стоя на нетвердых ногах, надел снегоступы, чтобы поскорей оказаться в лесу. Опередил первые лучи солнца, показавшиеся из-за хребта Киннис-Хэд, посмотрел, как они сияют золотом на красных елях, где месяц назад я наблюдал за резвящимися с пением клестами. Плачущая горлица завела скорбную рассветную серенаду, напоминающую совиное уханье. Еще две птицы отозвались с запада и с севера. В воздухе не было ни малейшего движения, и, если не считать протяжного утреннего хора горлиц, стояла тишина.

Всего через несколько минут шума заметно прибавилось. Начал отбивать глухую дробь волосатый дятел. К нему присоединились еще два дятла, выстукивая по «барабану» сухого дерева ту же мелодию, но на другой ноте. За полчаса, что я гулял по лесу, мне встретились две пары канадских поползней и небольшая стая синиц. Я слышал пение пурпурных чечевиц и сосновых чижей. Пролетела со звонким, как колокол, криком стайка вечерних американских дубоносов. Ворон присел в сосны и прокричал: «Р-рап, р-рап, р-рап…» Ритм и мелодия его крика напомнили мне моего друга ворона Голиафа, живущего с подругой бок о бок со мной неподалеку от моего домика, где они каждый год устраивают гнездо и выводят четыре-пять птенцов на одной и той же ветке одной и той же сосны. Клестов не было. Ни звука. Может быть, они улетели, исчерпав весь урожай еловых семян? Или недавние метели разбили их гнезда?

Ели по-прежнему были увешаны таким количеством шишек, что верхушки деревьев казались коричневыми. Но, хотя еловые шишки подолгу остаются на дереве, семена из них выпадают, когда шишка высыхает и у нее отгибаются чешуйки. Месяц назад свежий снег был усыпан семенами ели, и синицы скакали по земле, собирая разбросанные семена, а канадские поползни вытаскивали их из шишек на верхушках деревьев. Я нашел ель, на снегу под которой было несколько сотен шишек. Их откусила и посбрасывала красная белка.

Позже шишки нагрелись на солнце и слегка ушли в подтопленный снег. Выходит, эта белка не торопилась собрать то, что сбросила.

Я быстро подобрал горсть шишек. У каждой были откушены лишь первые несколько чешуек у основания. Снег был весь замусорен чешуйками: белка кормилась на шишках с дерева. Но почему большую часть она просто сбрасывала, не вскрывая? Позже, вернувшись в домик, я изучил пять из отбракованных шишек. У каждой было в среднем по 40 чешуек, а если шишка заполнена семенами, то под каждой чешуйкой должно быть два семени. Таким образом, целиком заполненная шишка дает около 80 семян. В пяти шишках их могло бы быть почти 400, но я нашел всего 23 семени, то есть здесь было примерно по пять семян на шишку. Неудивительно, что белки, попробовав шишку, выбрасывали ее и больше не подбирали.

Сколько семян должно быть в шишке, чтобы белка решила, что дальше нет смысла тратить на нее силы и выбросила бы ее? Белка может быть уверена, что не вскрывает одну и ту же чешуйку дважды, потому что, чтобы заглянуть под нее, ее нужно откусить. А вот клест точно не знает, под какими из 40 чешуек на каждой шишке, которую он попробовал, есть семена. Поскольку он плохо помнит, какие чешуйки проверял, скорее всего, ему приходится пробовать их по несколько раз. Так что, возможно, для клеста отделять жесткие чешуйки от шишек имеет смысл, только если шишки действительно полны семян. Впрочем, не исключено, что раздвигать чешуйки проще, чем откусывать их, как белка. Может быть, клесты исчезли, потому что шишки потеряли слишком много семян?

Красная белка

Я не надеялся получить ответ на этот вопрос, но он все же побудил меня залезть на ель и добыть увешанную шишками ветку. Чешуйки на шишках раскрывались, и, ударяя по ветвям, я заставлял семена, кружась, дождем осыпаться на землю. Я осмотрел десять шишек, по 40–50 чешуек в каждой, и обнаружил, что число семян на шишку в них гораздо больше (20, 6, 36, 8, 2, 35, 28, 16, 12, 17), чем я насчитал ранее в шишках, выброшенных белками. Может быть, это дерево чем-то отличалось или вышло так, что клесты на нем не побывали? Очевидно, и на этот вопрос я не смог бы ответить с ходу. Но стоял чудесный день, небо синело, температура росла, а наст оставался достаточно твердым, чтобы по нему прекрасно ходилось на снегоступах. Нужно было использовать момент.

Я пошел дальше и в конце концов нашел еще две ели, шишки с которых грызли белки. У 10 из 321 шишки от основания (с которого всегда начинают белки) было откушено всего по несколько чешуек, после чего шишки были оставлены. Иными словами, белки их забраковали.

Однако теперь число семян на чешуйку было высоким, как и в шишках на деревьях. Впрочем, в большинстве семян были маленькие отверстия, как будто их изъели крошечные насекомые. По мере того как я собирал новые данные, исходно простой вопрос становился все более сложным. Одними выходными в этом проекте было уже не обойтись. Подсчеты убедили меня, что еловые семена в лесу есть, пусть в разном количестве и не везде, но идей о том, почему исчезли клесты, у меня не возникло, зато появились вопросы о поведении красной белки.

Спускаясь с поросшего елями хребта, чтобы быстро перекусить в домике, я увидел бурундука, который семенил по снегу. Должно быть, ему пришлось прорыть в снегу длинный ход, чтобы выбраться к свету. Он не мог рассчитывать найти здесь пищу, но у бурундуков настал период спаривания, так что зверек пробудился от зимнего сна с другой целью.

Я поспешил в дом, чтобы согреться у печки и подпитать собственный метаболизм, быстро перекусив бутербродом. Восстановив запасы тепла и топлива, я тут же вновь отправился на улицу на снегоступах и спустился с холма в сторону Олдер-Стрима. Через несколько минут я шел по свежим лосиным следам. Следов было много, и они были усеяны тысячами снежных блох. Снег вокруг также был усыпан лосиным волосом, по одному-два у каждого следа, – через пару месяцев, скорее всего, птицы будут выстилать им свои гнезда. Кое-где по лосиному следу прошел олень, – видимо, это было проще, чем самому прокладывать путь в глубоком снегу. Повсюду лежала привычная сетка следов красной белки, зайца и рябчика. Глубокую борозду оставил в снегу дикобраз, там, где регулярно проделывал путь между своим каменистым логовом и деревом тсуги, которое объедал по ночам. Бок о бок прошли два койота, рысь двигалась одна, а занятные следы в ельнике, возможно, оставила американская куница.

Я зашел в ветровал зрелой бальзамической пихты, где за последние десять лет выросли заросли новых молодых деревьев. Странным образом почти у всех молодых пихточек здесь не хватало почек на верхушке главной ветви, которая растет вертикально и позже должна стать стволом дерева. Как это могло получиться? Я никогда не видел ничего подобного. Верхушки остались лишь у нескольких молодых пихт – в трех разных местах всего у 4 из 56, 3 из 57 и 3 из 75. Возле многих деревьев поменьше были беличьи следы, а на земле валялись оставленные зубами белки свежие стружки и отломленные верхушки без почек. Многие деревья, до верхушек которых было не достать лосям и оленям, тоже оказались повреждены. Значит, это были белки. Обычно в это время красные белки начинают добывать кленовый сироп и сахарные лакомства, протыкая ветки сахарного клена и возвращаясь покормиться, когда испарится вода из сока. Но в этой части леса сахарных кленов нет, вот зверьки и перешли на новое блюдо.

Ко второй половине дня крошечные клочки облаков исчезли, небо приобрело насыщенно-лазоревый цвет. Ветер улегся, снова закричала плачущая горлица. Возвращаясь к холму, я услышал в лесу ворона. Судя по приглушенному крику, его клюв был занят пищей, – видимо, он кормился зимней падалью. Так что я пошел в направлении звука и вскоре увидел следы птицы, которые шли к пню, где был взрыхлен снег. Раскопав его, я нашел зарытый свежий кусок красного мяса в оленьей шерсти. Вороновы запасы.

В долине появился другой ворон, который, пролетая над отверстием в пологе из елей, увидел меня и от плавных взмахов перешел к быстрым ударам крыльями с громким свистящим звуком: «Свуш, свуш, свуш». Второй ворон должен был это заметить, и так и произошло: он услышал звук, встревожился и взлетел. Теперь я трусцой поспешил прямо туда, где должна была лежать туша оленя.

Бо́льшая часть туши была засыпана снегом, который кто-то сгреб лапами со всех сторон в радиусе около полутора метров. Повсюду были следы огромной кошки. В середине снежной кучи оказалось прорыто отверстие, через которое виднелось свежее красное мясо и обгрызенные ребра. Вмятина на снегу возле туши показывала, что здесь рядом с оленем лежала кошка – крупная красная рысь или канадская рысь, оставившая несколько клочков мягкого пушистого меха.

Я выкопал оленя из снега и увидел кровоподтек у него на голове и задней части шеи: животное кусали живьем. Раны подтверждали, что крупную олениху весом, может быть, около 60 килограммов и с тридцатисантиметровым плодом в утробе убила кошка.

Еще раз пролетел с криком ворон. Я оставил это место и пошел кружным путем, чтобы глянуть на логово дикобраза в куче камней в чаще пихт и елей. Прошлой ночью здесь появились свежие следы, ведущие из логова и обратно. В это время дикобразы кормятся корой красной ели и восточной белой сосны, опоясывая деревья огромными голыми лоскутами открытого ствола. Свою любимую пищу, тсуги, они уже давно уничтожили. Под одним из недавно убитых дикобразами деревьев я нашел отрыгнутый комочек-погадку и рядом – птичий помет. В комочке был длинный прямой черный остевой волос и более мягкий подшерсток медведя, а также несколько иголок бальзамической пихты и чешуйка еловой шишки. Это была погадка ворона. Рядом могла быть еще одна туша, так что я тут же отправился прочесывать чащу, ожидая увидеть источник попавших в погадку медвежьих волос, но вместо мертвого медведя нашел еще одного мертвого оленя. Здесь недавно трапезничали и во́роны, и койоты. Кошачьих следов не было, и туша на этот раз не была забросана снегом. Я постоял на месте, где было убито животное, рисуя в своем воображении противостояние хищников и добычи, голод и борьбу в снегу, но до моего слуха доносились лишь сладкое пение пурпурной чечевицы, соснового чижа и, что лучше всего, эльфийская трель золотоголового королька. Я воспрянул духом, пока наслаждался его милым напевом, и думал об удивительной выносливости и удаче, которые помогли птице дожить до конца зимы и наконец обрести надежду увидеть весну.

По пути обратно в домик я видел, что еще больше снежных блох тысячами собираются в глубоких впадинах лосиных следов. Температура поднялась выше нуля. По снегу прошел маленький паучок, затем я встретил рыжую мохнатую гусеницу медведицы¹³, которая тоже пробиралась по насту, покрывавшему снег глубиной от полуметра до метра. Куда и зачем шла гусеница, когда вокруг не было ни одного зеленого стебелька? (Я взял ее домой, выкормил, доведя до взрослой стадии, и определил как медведицу бурую, Phragmatobia fuliginosa.)

Наконец, когда я вернулся в домик, у меня уже не оставалось сомнений, что большинство клестов улетело. Наверное, их гнезда разрушили прошедшие недавно необычно сильные снегопады. Я мог бы и догадаться об этом, ведь клесты, жизненный цикл которых состоит из резких взлетов и падений, даже бросают в гнездах птенцов, если иссякли источники пищи (Macoun, 1909). Остаются только отбившиеся скитальцы, и, как будто чтобы напомнить об этом, клест залетел в мой лагерь.

Заехал поужинать мой приятель, Гленн Бума, студент курса зимней экологии 1990 года, который часто сбегает сюда от городской жизни в Бостоне; когда-то он зарекомендовал себя тем, что поймал болотную бурозубку. Мы развели костер, чтобы поджарить мясо, в раннее вечернее небо стал подниматься дымок от сухого клена, который мы спилили и раскололи на дрова прошлой осенью, и тут прилетел яркий землянично-розовый самец белокрылого клеста (взрослый). Он пропорхнул в 30 сантиметрах от моего уха и сел на край кострища. Птица подскочила близко к тлеющим углям и клюнула золу. Через минуту она исчезла так же быстро, как и появилась, оставив нас удивленными и озадаченными.