Читать книгу: «В Содом», страница 6

Харахура

Володя перезвонил, как ни в чём не бывало:

– Погода тёплая, поехали в плавни похарахурим.

Слово «харахура» для нас с ним стало кодовым после поездки в соседнюю республику по обмену передовым опытом. На плакате увидели надпись: «Ленин хара, Ленин хура, Ленин хара хура». Что означало: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Харахурой мы начали называть проект, сделку, мероприятие. Бесконечное число значений имеет и глагол «харахурить». Он хитро всколыхнул ностальгию по молодости. Но я твердо решил имитировать обиду.

– Да что-то неохота.

– Главное начать, а охота появится.

Поездка эта – такой же дружеский ритуал, как и пятничные вечера, только более значительный, ежегодный. Как-то, когда он ещё руководил родным райкомом комсомола, пригласил меня на спартакиаду, которая, как и другие комсомольские мероприятия, сопровождалась гулянкой. Я приехал с вечера и утром подключился к подготовке массового гуляния, которой был занят весь актив. Сначала мы с Володькой поехали на химпредприятие, где в производстве был задействован спирт. Парторг завода, недавний выходец из комсомола, начал челночить через проходную с томиком сочинений Ленина под мышкой. Только вместо бумажного блока книги в обложку была вставлена фляга, сделанная из нержавейки, из которой спирт перекочёвывал в банки на сидении машины.

Потом мы двинулись на мясокомбинат. Там главный инженер, тоже из бывших комсомольцев, уже изрядно поддатый, начал валять дурака: «Как я вам что-то дам? Оно же не моё, народное. Ладно, так и быть. Выезжаем на трассу, равняемся и на ходу из машины буду вам передавать, как в кино про шпионов». После гонок с передачей мясопродуктов, на капоте был накрыт фуршет. Распорядитель общенародной собственности потерял способность дальнейшего служения народу. А мы поехали в палаточный лагерь на берегу лимана, куда стекалась спортивная гордость района.

К полуночи спиртное закончилось, и к первому секретарю явилась делегация спортсменов с ультиматумом: «Если не будет водки, то не будет и спартакиады». Володька отправил водителя домой к комсоргу местной потребительской торговой сети. Там, на крайний случай, всегда было припасена пара ящиков. Снабдив спортсменов допингом, мы сели в лодку, уплыли в лиман и проболтали до утра.

– Ладно, семейка тянет, – неохотно сказал я, – Пора родных навестить.

– Замётано! – бойко ответил он, не обращая внимания на моё показное безразличие.

Семейка меня никуда не тянула, но идея пришлась как нельзя кстати. Отец Григорий уже провел активную пропагандистско-разъяснительную работу в лучших традициях церковного и коммунистического учений. Вместо слов «добрый вечер» супруга встретила меня фразой: «Почему ты обидел общину?». Я сделал вид, что не понял, и заметил, что ни к каким общинам не принадлежу.

– Отцу Григорию отказали в помощи, и не пустили дальше проходной.

– У нас не царствие небесное, а режимный объект. И деньги мы там не печатаем, даются они очень тяжело. Затяжной кризис, пандемия. Приходится проводить реструктуризацию и сокращение расходов.

– А отец Григорий говорит, что на храмы на Руси последнее отдавали.

– До последнего он, слава богу, нас не довел, но в принципе совершенно прав. Христианская благотворительность должна быть жертвенной: если у меня две рубахи, а у моего ближнего ни одной, значит я вор. Почему бы тебе не подарить ему свою машину, а самой передвигаться на общественном транспорте. Вот оно и было бы последним.

– Мы же ему пожертвовали Фольксваген Поло, а эту он не сможет обслуживать.

– А ты перестань ходить в салоны красоты и СПА и пожертвуй ему деньги на обслуживание.

Соблюдавшая до этого враждебный нейтралитет тёща не выдерживает:

– Зачем же Вы нас куском хлеба попрекаете?

– Куском хлеба вас попрекает отец Григорий, которому он кажется слишком большим. Давайте оставим этот неприятный разговор на ночь глядя. Я вот о чем подумал, не навестить ли нам Васю? Я в тех краях буду с Володей по делам, он бы меня потом забросил, а Вы бы сами приехали.

Тёща обрадовалась. Ее сынок Вася обижается на мое небрежение, и корит в этом мамашу и сестру. Этот раунд заочного противостояния с церковной номенклатурой завершился достаточно удачно.

Володя заехал за мной в офис в пятницу. Как всегда, при поездках вне города, за рулем сидел руководитель его службы безопасности. В советском прошлом начальник райотдела милиции. Большой приколист и профессионал. Володька приметил его на одном из так называемых партийных заслушиваний, где все руководители регулярно отчитывались. На вопрос о том, как он относится к перестройке, Петро Вершигора ответил: «Мы ее переживем». В более ранние времена за такой ответ могли бы и в тюрьму упрятать. Но в клоунадско-перестроечные ограничились внушением, а Володька его потом пригласил к себе.

До родного хутора Володи доезжаем быстро. У Петра свой фирменный прием разговора с гаишниками. На их приветствие после остановки, он орет начальственным голосом: «Ты кого остановил, оборотень в погонах?!». После чего резко срывается с места. Срабатывает всегда. На генном уровне чувствуют своего. И номера на машине красивые.

Родной Володькин хутор Железный должен быть переименован в честь самого знаменитого уроженца. В девяностые он буквально возродил его. Построил свое поместье, несколько домов нужным людям. За ними потянулись другие. Местные резко повысили свое благосостояние на росте цен на землю и обслуживании постсоветской знати. Они сами следили за прибыльным порядком. Когда двое пришлых попались на воровстве из поместий, их связали и утопили в лимане (по-нашему, по-содомски).

За поместьем Володи присматривает семья, живущая тут же в отдельном доме. Она встречала нас у ворот. С ними ещё местная дивчина Галя и беженец Ильяс, плюс сынок подросток, как и отец, одетый в камуфляж. На них Володя остановился, потому что Ильяс не входил в местную тусовку и, как и моя Катька, не зажратый, всем обязанный, полностью зависимый, поэтому неизбежно преданный. Семья выстроилась во дворе, Володя сказал:

– Париться утром будем, а сейчас поужинаем и в плавни.

Стол в беседке уже был готов. Расстановка блюд в каждый приезд была неизменной. Я традиционно нацелился на сваренную по местному рецепту уху красного цвета и, изготовляемый только здесь, специалитет – жирную прессованную икру под названием «галаган».

Прямо за домом – причал с роскошным катером. Садимся и отчаливаем. Володя медленно ведет катер по узкому проходу между высокими стенами камыша. Плавни. Заплутаешь – не выберешься, хуже леса. После гражданской в них еще лет пять скрывались противники советской власти, и выкурить их так и не смогли, сами вышли. Но мы не заплутаем, наш канал четко выводит в лиман – неглубокий залив с абсолютной гладью воды. Полная тишина и темнота. Володя глушит двигатель, мы укладываемся на роскошные замшевые диваны и долго молча смотрим на звездное южное небо. Наконец Володя говорит:

– Нигде и ничего лучшего не найдешь. Чего тебе так чужое море приглянулось?

– Идея, – отвечаю я. – Ты же не захотел прочитать.

– Да, прочел, интересно даже. Только зачем ты эту схему накрутил? Жизнь она простая.

– Чёрт его знает. Вроде и простая, и есть все, а как-то не складывается. Вот жене и тёще – чего не хватает? Всё чем-то не довольны.

– А ты бы разок дал по рогам. Наши казачуры без этого не понимают, а ты с ними разговоры разговариваешь. Вот моей как-то бабы «стукнули», она рот открыла. Так я схватил подушку и придушил ее на койке. Сразу поняла.

– Это ведь я так, к слову пример. Людям-то чего нормально не живется? И сами не живут, и другим не дают.

– Да потому что дураки. Я на охоте сижу, жду кабана, тоже задумываюсь. То им тогда не нравилось, то теперь всё не так. А мне что тогда, что сейчас. Пришел из армии, поступил в техникум, стипендия копеечная. Харчей из дома натащишь, так за три дня их всей комнатой и уничтожат. Банку из-под варенья три раза ополаскиваешь. Все время жрать хотелось. Потом в спорте успехи появились, талоны на обед стал получать. Потом в депо токарем зарабатывал больше, чем на комсомоле. И остался бы там, не пропал. Девчата были ещё и лучше, душевнее. Сейчас они все письки бреют, а я не бритую люблю. Охотился бы, рыбачил. Все как сейчас. Еще и спокойнее.

Володя заснул, а я задумался: почему рухнул?

5. СОДОМ ПО-СОВЕТСКИ

Вроде и система «свой-чужой» работала, и «законы-понятия». Крали по кругу, но по чуть-чуть, и всё в итоге в стране оставалось, потому что граница была на замке. Благо страна, как и Содом, чрезвычайно богатая. Можно было не напрягаться, не было стресса от мыслей о завтрашнем дне. Рубль в день и рано дома. Не хватало только рабов, которые своим бесплатным трудом могли бы обеспечивать наслаждения граждан богатейшей страны мира. Потому и наслаждения были крайне однообразны. Хотя, в силу своей дефицитности, очень ценились и приносили истинное удовольствие. А не пресыщение, как нынче. Всех равняли, словно на содомском ложе, и даже слишком. Перекосы были в пользу не элитного большинства. Ему социализм был послан богом. Нас равняли под него. И еще ровнее. Гоняли на уборку помидор, да еще со своим ведром. И на консервный комбинат, где я, сняв пиджак и галстук, возил тачкой мешки с солью, под издевательскими взглядами грузчиков сидящих в теньке, обязанных это делать.

Наш редакционный водитель зарабатывал не меньше журналиста. Машиной пользовался как своей: катал семью, таксовал. Ещё и смотрел на тебя свысока, выражал крайнее неудовольствие в командировках, мешавших таксованию. Зато, когда радушные хозяева задабривали корреспондентов дарами полей и ферм, пытался отгребать себе львиную долю под тем предлогом, что он везёт. Я проявлял принципиальность и ничего не брал, отчего он меня просто возненавидел. А потом набрался наглости, что спрашивал у провожающих меня к машине: «Где грузиться?».

Я очень любил бывать на Днях урожая и животновода, там чествовали передовиков. Скупал дефицитные книги, которые у сельских тружеников спросом не пользовались. Помню, тот же первый секретарь Пахомов, приобняв знатную доярку, облагодетельствованную орденом и автомобилем, говорил: «Достигли. Зарабатывает, как я». А когда героиня отошла, добавил: «А живёт лучше. С фермы прихватывает баллончик с молоком, комбикорм для домашней скотины. Сад, огород. Детей её учиться отправили. Вот он – социализм».

Появился чистый, естественный человек. Не забуду свою поездку в маленький шахтёрский городок, на самой восточной оконечности страны. Деревянные тротуары. Гигантские грузовики с углём, из которых солярка сливалась в частные легковушки, что позволяло им в холодную погоду ночами оставаться с работающим двигателем.

Я приехал сюда за компанию с Володькой на излёте перестройки. Он гнал составы подержанных японских иномарок, колёс и прочего барахла. Партнёром его был местный спортивный деятель, который, при мгновенном превращении спортсменов в криминал, стал авторитетным бизнесменом. Но при этом, он всё ещё жил в квартире-хрущёвке с не запирающейся, как и у всех, дверью.

Прознав о гостях, в ней то и дело возникали соседи и знакомые с ящиком водки или коньяка в руках, и неизменным вопросом: «Ну, что там на материке?». Под материком понимался остальной мир, о котором спрашивали для приличия, потому что обитателей этой содомской резервации он не интересовал. Все жили как бы одной семьёй, круглосуточные застолья не прекращались. Разыгрывались шекспировские страсти. Жена хозяина была в отъезде, а две его любовницы сцепились. Одна дала другой по лбу острым каблуком-шпилькой. Та схватилась за топор.

– Не волнуйтесь, – успокоил нас хозяин, – девочки сами разберутся.

И верно, через полчаса они рыдали, обнявшись, с выкриком: «Какие мы дуры!».

Прячась на кухне от возлияний, я стал невольным свидетелем разговора ещё двух девочек-конкуренток. Сначала одна создала новую семью с мужем другой. А та потом сошлась с её бывшим мужем. Разлучница рассудительно растолковывала разлучённой плюсы и минусы сложившейся ситуации: «Твой (теперь мой), лучше трахается. Но мой (теперь твой) – семейственный, о детях заботится». Вспомнилось описание арабского купца о том, как покупали у русичей рабынь еще до принятия христианства. Продавцы сидели в общей комнате, держа на коленях полонянок. Тут же на виду у всех с ними совокуплялись. Приходящий покупатель, застававший эту процедуру, вынужден был дожидаться, пока она закончится, и лишь затем начинались торги.

Местные были потомками ссыльных и тех, кто их охранял. Из-за оторванности от материка законы тут перетекли в понятия. В ресторане гуляли менты и криминал, заказывая друг для друга блатные песни, поздравляли с «трудовыми» успехами. В чистом виде модель свободы, равенства и братства.

Может, не лезли бы мы по всему миру со своими идеями, не кормили и не вооружали бы всяких дикарей, так всеобщее счастье когда-нибудь на земле и наступило. Но мы почему-то стали рабами у рабов. Создали дефицит материальных благ, перекос между духовностью и брюховностью. Променяли такую страну на фальсифицированную колбасу. Да еще с радостью и улюлюканьем.

Помню, как ликовал после августовского путча дворник нашего номенклатурном дома Саша, по кличке Шнырь. Ему, вопреки всем нормам, выделили в этом доме пятикомнатную квартиру, а мне, вместо положенной четырёхкомнатной, дали трёх. Проигнорировали льготу за кандидатскую степень. Он в наглую построил во дворе два кирпичных гаража, в одном из которых разводил кроликов. Благодаря чему в перестройку у него одного из первых появилась иномарка. И вот едва сменилась власть – завопил: «Будем вас, коммуняк, в канализационные люки сбрасывать!». Но не пришлось.

Практически все жильцы вписались в новую жизнь. В отличие от Шныря, ставшего настоящим дворником, перед которым раньше приходилось шапку ломать за всякую мелкую услугу.

Даже бывший первый секретарь горкома партии Коля Луценко, что кажется совсем невероятным, возглавляет городской комитет правящей ныне партии. Но ему не зря дали кличку Постановщик. Когда в наш обком в перестройку назначили первым секретарём номенклатурного вырожденца, который внешностью и манерами напоминал Шарикова из культового фильма, Коля разыграл такой спектакль. Приезжал в обком пораньше, и когда Шариков поднимался по лестнице, выскакивал в майке-алкоголичке с зубной щёткой и пастой в руке: «Ой, извините, Иван Кузьмич, ночь просидел за докладом». Закономерно, что «круглосуточный труженик» стал первым секретарём, сперва коммунистического, а сегодня антикоммунистического горкома. Такие Постановщики нужны всегда.

Вечерами жильцы нашего «элитного» дома, где самая просторная квартира была у дворника, по советской традиции собирались у лавочки во дворе. Банкиры, предприниматели, руководители новых ведомств. Обязательно всплывала шутка: «И чего мы не знали ни дня, ни ночи, всё о благе народа радели. Давно надо было сделать переворот к новой жизни».

Подсознательно ломали свой советский менталитет, оправдывая новые порядки. В люки нас сбросить хотели? Фермерами стать вместо колхозников? Работайте теперь за копейки на латифундистов, у которых ни молока, ни комбикорма не украдёшь, не говоря уже о подаренном холодильнике или машине. И детей ваших никто бесплатно в ВУЗах учить не будет. И зубы не на что вставить. Ведь даже мои журналюги – типичные римские рабы. Живут в моих квартирах, работают под надсмотрщицей Катькой, получают бесплатный обед и радуются, что у их коллег в других изданиях нет и этого. Серёга скучает, и радуется, когда я приезжаю. Моника тоже гордится близостью к телу и, наверное, хвастается этим перед подружками. Но всё до поры. Содом у нас в крови, и он вернётся на просторы нашей необъятной родины. Хорошо бы без бессмысленного и беспощадного бунта.