Читать книгу: «Меч и перо», страница 3

– Увы, быть вечным никому не суждено. Человек приходит в этот мир лишь для того, чтобы испытать свою душу. И она может быть испытана чем угодно – властью и богатством, бедностью и голодом. И не всякая душа способна выдержать испытание.

– Старик, я немало испытал в этой жизни. Скажу тебе одно, душа может многое выдержать.

– Да, она многое может выдержать. И я хочу спросить тебя, что стало для тебя, Чингисхана, самым страшным испытанием в жизни?

– Не знаю. Наверное, сама жизнь и есть то самое тяжелое испытание. Остаться без отца и по чьей-то прихоти стать изгоем – это можно считать страшным испытанием. А может быть, самым страшным было, когда у меня отняли свободу и посадили в колодки.

– Я согласен с тобой Темуджин, отнять у человека свободу – всё равно, что отнять у него жизнь. Но ты согласишься со мной, что все эти испытания ты выдержал, потому что рядом с тобой и твоей семьёй в трудные минуты оказывались добрые люди.

– Да, я согласен с тобой, старик. И когда меня прятали в овечьей шерсти бесстрашная Хидаян со своим отцом, и когда нас не бросили…

– Тогда кому, как не тебе, знать то, что мир держится не только на власти и богатстве, но и на добре. И справедливый правитель должен уметь не только владеть мечом, но и завоевывать сердца людей праведными делами и великодушием, а может быть, и любовью. Если ты сумеешь это сделать, тогда тебя будут восхвалять веками, как кыргызы восхваляют Манаса Великодушного. И ты станешь бессмертным в сердцах людей.

– Хм… Великодушный, – подумал Чингисхан. – А может быть, действительно, старик прав, и люди слагают песни на века лишь о тех, кто завоевал их сердца, и в этом великом народном почитании и заключается истинное бессмертие? Почему такая простая вещь не приходила мне в голову раньше? Ведь я, покоритель мира, подчинил себе сотни и сотни тысяч людей и могу распоряжаться жизнью каждого из них по своему желанию. Жизнью, но не сердцами. Все оказалось так просто! Сердца людей – вот истинная, не сравнимая ни с чем победа, вот что надо завоёвывать, к чему надо стремиться…

Это простое открытие взволновало Темуджина. Он открыл глаза, чтобы поделиться с собеседником, но только теперь заметил, что и старик и собака исчезли. Перед ним, склонив голову, стоял его верный Джебе, а сам он находился у себя в шатре.

– Это был всего лишь сон, – заключил Чингисхан, но с удивлением отметил, что лёгкий аромат мяты, сопровождавший старика, все еще витал в воздухе. Так пахли белые цветы – эдельвейсы, которые Темуджин повстречал на перевале Бедель. Местные люди называли их «мамыры» и верили в то, что они приносят удачу. Это было хорошим знаком для всемогущего.

– Знаешь, Джебе, нельзя, оказывается, завоевать весь мир лишь одним мечом, – задумчиво обратился Чингисхан к своему главному воину, и в тот же миг снаружи раздались раскаты грома гром. Первые капли покрыли рябью поверхность озера. Чингисхан вышел из шатра и подставил лицо струям дождя. «Дождь – это к обновлению», – подумал он про себя.

Через час от монгольского отряда на мысе остались только погасшие костры. Чингисхан возвращался домой, с твёрдым убеждением в том, что никому и никогда не будет даровано бессмертие, и что всю оставшуюся жизнь надо спешить завоевывать сердца людские.

***

Герои существуют лишь у людей, и у каждого времени они свои – и те, которых помнят, и те, которых не могут забыть. К каким из них относился Чингисхан, трудно сказать. Вероятно, к тем и к другим… Одно было ясно – подобного героя степей, возможно, мир не увидит ещё многие тысячелетия. Родившись в жестокий век, он, словно огненный метеор, пронесся во вселенной, заставляя кого-то содрогаться лишь от одного имени своего, других – восхищаться его величием. Для кого-то он был злым гением, для кого-то – человеком, принесшим мир, покой и благоденствие, как для великих степей, где прекратились междоусобные войны между свободными племенами. А для кого-то он был просто человеком – мужем, отцом и любящим сыном. Но кем бы ни был этот великий монгол, его жизненный путь, как и у простых смертных, тоже подходила к концу. Остались позади те времена, когда только от одной мысли о предстоящих битвах и сражениях кровь закипала у него в жилах. И как бы ни пытался он уйти от старости, она настигла его, словно сокол, сбивший дичь. Она сбила его, и теперь он, постаревший и ослабевший от недуга вследствие падения с лошади во время охоты, неподвижно лежал на высоком ложе в своей ханской юрте и думал о превратностях судьбы. Наверное, впервые за все эти годы он понял, почему так и не привык к жизни в жилищах из камня и дерева. Он пробовал жить в простых домах и в роскошных дворцах, отвоеванных им у врагов. Но всегда чувствовал себя там неуютно, словно кто-то хотел отнять у него свободу и посадить обратно в колодки. Оседлая и размеренная жизнь была не для него, тем более что дворцы ханов были пропитаны духом человеческих пороков, которые, наверное, являлись неотъемлемой частью этих сооружений. Этот дух витал повсеместно, словно испорченный затхлый воздух в непроветриваемых помещениях, что наводило на Чингисхана безмерную тоску по степям Монголии. И его тянуло в жилище кочевника, где всё было просто, без дворцовых пышностей. В юрте он чувствовал себя свободным, и ничто там не стесняло его сущность. Роскошь и богатство – вот что не даёт оседлому человеку свободу. А где богатство, там человек хочет иметь и власть. А где власть и богатство, там живёт предательство и коварство. Вот почему кочевник меньше подвержен этим соблазнам. Ведь с большим обозом материальных вещей далеко не перекочуешь, и от врагов не скроешься в нужный момент. Чтобы выжить в степи, надо быть всегда в движении, как и сама природа. Он, как тот волк, который, живя в лоне природы, связан с ней невидимой нитью. Берёт от неё совсем немного, потому что лишнее для него становится обузой. Вот почему, наверное, он не мог принять жилища оседлых. И сейчас, представ перед своей судьбой, он был счастлив, что жизнь даровала ему радость быть кочевником.

Размышляя обо всем этом, Чингисхан вдруг почувствовал, как чья-то невидимая рука сильно сжала в груди его сердце. Мгновение – и сердце великого монгола замерло, потом напряглось, не в силах вытолкнуть очередную порцию поступившей крови из желудочка дальше, чтобы ещё на какое-то время продолжить непростой жизненный путь великого завоевателя. Оно первый раз за всю его жизнь затихло. В глазах гурхана появились круги, в лёгких не стало хватать воздуха. Сразу же в голове правителя возникла мысль о том, что это конец… Чингисхан невольно закрыл глаза и приготовился умереть, успев подумать напоследок: «Как же всё-таки короток путь жизни человека от его рождения до смерти. Но как же длинен его путь в нескончаемом море печалей и страданий».

– Ну, вот и всё… – обратился вслух он к вечному небу. Но не успел закончить свою последнею мысль на земле, как та же невидимая рука словно сжалилась над ним, отпустила его сердце, которое снова учащенно забилось, забарахталось в груди – как тогда, в горах Тянь-Шаня… Но это не придало Чингисхану уверенности. Он-то знал, что получил предупреждение о том, что ему пора, и надо прощаться. Его начало, его родник достиг своей дельты и готов был впасть в бескрайнее море, где его ждало, если верить ученью Шакьямуни, перерождение и новая жизнь.

Не всякому смертному даются такие привилегии: минуты прощания. Чингисхан воспринял этот знак судьбы, как подобает, ведь он относился к славному «Золотому роду», ведущему начало от Бортечоно и Хоомарал – Серого Волка и Каурой Лани, и он был истинным посланником вечного неба. Он избранный и должен подобающе уйти из этого мира, достойно покинуть Землю. Об этом он думал не раз, и вот главный момент настал. Чингисхан ясным взором посмотрел на верную жену Борте, которая третий день не отходила от его ложа, и дал ей понять, чтобы она нагнулась к его устам. Умная Борте в покорности склонилась над ним.

– Я слушаю тебя, Темуджин, ты что-то хочешь мне сказать? – ласково промолвила она, и голос её дрогнул. Это почувствовал и Чингисхан. Но не подал виду, что заметил волнение Борте.

– Мне многое нужно тебе сказать, – начал спокойным голосом Чингисхан. Потом, будто вспомнил что-то важное, добавил: – Только ты теперь меня зовешь Темуджином, – и посмотрел на неё с бесконечной благодарностью.

– Кому, как не мне, звать тебя по имени? Так тебя нарекли при твоём рождении. С этим именем ты пришел в мир…

– С этим именем и должен покинуть этот мир, – добавил Чингисхан. Борте, поразмыслив, продолжила:

– Нет, ты теперь Чингисхан. Человек, сумевший объединить всех монголов и завоевавший все царства на земле. Но для меня ты всегда будешь тем самым Темуджином, которого я впервые увидела в девять лет.

– Ты помнишь, как мы с отцом приехали сватать тебя к уважаемому тестю Дайсичену? – Чингисхан вопросительно взглянул на Борте и чуть заметно улыбнулся. Это вышло у него как-то неуверенно. Было видно, что Чингисхану улыбка далась непросто, с трудом. Гурхан слабел с каждой минутой. Борте же не сразу ответила ему. Сердце её сжалась от тягостных предчувствий… Вдруг она с болью в душе осознала, что эти сокровенные минуты последние для нее, когда она может вести разговор и лицезреть мужа. Впереди её ожидает величайшая потеря из всех потерь, которые у неё были в жизни. Тот маленький Темуджин, которого она с первых минут полюбила всем сердцем, уходил в мир иной. Она закрыла глаза, во рту появилась горечь. Это был горький привкус чего-то неуловимого, безвозвратно уходящего… Тихим голосом она сказала любимому:

– Конечно, помню. Я всё помню. Каждый день, каждый час, каждый миг… – Борте замолчала, будто вспомнила что-то ещё сокровенное, и почему-то засмущалась, как тогда, когда впервые узнала, что её приехал сватать за своего старшего сына Темуджина, Есугей-батыр – хан славного рода Борджигинов. Это было так давно. Сколько воды с тех пор утекло в реках Керулена и Онон. Но она помнила тот день, как сегодня, когда они детьми, взявшись за руки, бежали по степи навстречу ветру. И думала она тогда, что время не властно над их детскими душами, а детство бесконечно. Но детство имеет обыкновение заканчиваться. «Наверное, счастливей поры, чем детство, у человека не может и быть», – успела подумать Борте. Чингисхан, словно догадавшись, о чём думает Борте, сделал вид, что не заметил, как она засмущалась, взял её за руку и продолжил:

– Сколько времени утекло с тех пор по нашей реке жизни…

– Да, достаточно времени, чтобы подвести итоги… – сказала она и осеклась.

– А сколько нами пережито, Борте. Об этом, наверное, знаем только ты и я.

– Да, сколько пережито. Не мне ли об этом знать, мой Темуджин, – промолвила она покорно, и после паузы добавила: – Наверное, пережитого нами хватит на десять жизней, если не больше… – после этих слов она поправила его подушку, чтобы ему было удобно вести с ней разговор.

– Ты тоже думаешь, что мне пора на покой? – покоритель вселенной глянул на неё так, будто речь шла не о смерти, а о чём-то несущественном. Борте продолжала молчать. Она опустила поседевшую голову и промолвила:

– Я не о том думаю, о чём ты. Ты – отец моих детей, и я хочу, чтобы ты был рядом с ними как можно дольше.

– Нет ничего вечного… Ты за них не беспокойся, с ними будет всё в порядке. Мы воспитали их так, как велела нам наша душа, сильными и честными батырами великой степи. Я не сомневаюсь, что они с достоинством продолжат моё дело и будут держать дела государства монгольского, как подобает, – после этих слов Чингисхан устало закрыл глаза и поморщился.

– Что с тобой? – спросила в тревоге Борте. – Тебе больно?

– Ничего, ничего… Просто вспомнил… – снова поморщился он и глубоко вздохнул. – Мне всегда старались причинить боль в этой жизни. Но судьба меня научила терпеть и не замечать… Сейчас мне больно только в душе.

– О чём тревожится твоя душа? – спросила Борте и затихла. Чингисхан некоторое время лежал с закрытыми глазами, погрузившись в свои сокровенные мысли.

– Знаешь, Борте. На пороге своего перерождения, человек, оказывается, мысленно снова и снова проживает свою жизнь. Его одолевают думы о том, сделал ли он всё так, как подобает в этой жизни. Думает о том, что успел, что не успел сделать, чего достиг. В какой-то момент к нему приходит осознание того, что есть вещи, которые он бы хотел, вернувшись назад, в прошлое, исправить. Но, увы, никому ещё не дано возвратиться туда, где тебя уже нет. То, что случилась мгновение назад, стало прошлым. И то, что мной сделано, – уже сделано, и его никому не исправить. Теперь, когда я стою перед небом, я хочу, Борте, об одном тебя попросить. Прости меня за Джучи. У меня был славный старший сын. Я не смог его уберечь.

– Не стоит просить прошения, Темуджин, на то была воля священного неба, – покорно сказала Борте, успокаивая своего хана.

– Да, такова была воля неба. Но мне кажется, что некоторые вещи в нашей жизни зависят не только от неба.

– Ты прав. Некоторые вещи человек совершает по своему выбору. Но ты – избранный, и послан самим небом, поэтому не вини себя. То, что ты делал в жизни, дано было тебе свыше, по велению неба. Ты смог объединить всех монголов и создать великое государство. В твоём улусе сейчас спокойствие и мир. Народ живёт и процветает, восхваляя твоё имя. На многие века ты обессмертил себя. Это был твой выбор.

– Ты, как всегда, права, моя мудрая Борте. Человек в каждое мгновение жизни стоит перед каким-то выбором. И в этом выборе, как я понял, самое страшное – предательство. Не тебе ли знать, сколько я видел и дружбы и предательства? Чего было больше, я уже не знаю. Но одно я точно уразумел: хорошее заставляет забыть плохое. Я ещё многое из задуманного не смог выполнить… Одно скажу – как бы ни был долог век человека, его жизни не хватает, оказывается, на все его задуманные дела… И был прав монах Чань-Чунь, когда сказал мне, что человеку всегда всего мало. Мало даже самой жизни.

– Ты не думай об этом сейчас. Думай лучше о будущем. Будет ещё время подумать о прошлом.

– Наверное, уже не будет… Я вот что тебе хотел сказать.

– Я слушаю тебя, Темудждин, – она приготовилась внимать Чингисхану, чувствуя, что это может быть одна из последних бесед с ним.

– Не знаю даже, как и начать… – он посмотрел на неё тёплым взглядом, исполненным благодарности, потом замолчал. Через некоторое время Чингисхан, переводя дух, промолвил: – Спасибо тебе за всё.

– Ну, полно… – снова попыталась Борте успокоить мужа, видя, как всё трудней и трудней ему становилось говорить.

– Ты подарила мне много минут счастья, – продолжил он, словно боялся, что упустит, что-то важное. – Ты подарила мне прекрасных детей. И в трудные времена ты была мне и матери опорой.

– Каждая мать ради своей семьи будет бороться и любить своего мужа, желая ему много лет здравия. Потому мы и женщины…

Теперь, когда Чингисхан стоял на пороге смерти, он всей душой осознал, что его суженная, которая разделила с ним все печали и радости, была великой женщиной, как и его мать Оэлун. Воспоминание о матери перенесли его мысленно сквозь времена в детство. В этот миг Чингисхан отчётливо ощутил запах материнского молока. Ему привиделось, как они с матерью идут по бескрайней монгольской степи. Она, взяв его за руку, поёт ему песню о батыре, который покорил мир. И он, очарованный песней, следует за матерью. И ничего не было прекрасней на свете, чем пение матери и ласковое прикосновение её рук.

– Детство – это самое счастливая пора любого человека. Остальной отрезок жизни – борьба за место под солнцем. Как жаль, что в жизни так быстро заканчивается хорошее, – тихо промолвил Чингисхан, потом посмотрел сквозь верхнее отверстие ханской юрты на звёздное небо и замолчал, погрузившись в сокровенные думы. Свет мерцавших звёзд был ярок, как тогда в горах. Они напомнили ему нелёгкий переход через перевал Бедель. Чингисхан вспомнил и того волка и его спутницу, которых он встретил в пути. «Где сейчас волк и его волчица? Продолжается ли его род, от которого произошли и мои предки?»

– Мы с тобой, наверное, были в этой жизни так же, как та пара волков, – проговорил он, отрешившись от своих дум и посмотрев, в тоске о безвозвратно уходящем времени, на Борте. На её глазах блеснули слёзы.

– Про какого волка ты вспомнил? – попыталась она скрыть слезинку и, отвернувшись в сторону, потихоньку вытерла подолом лицо.

Чингисхан не спешил с ответом. Немного поразмыслив, он сказал:

– Если ты помнишь, это было тогда, когда я втайне от всех побывал на берегу горного озера.

– Помню. Как не помнить… «Горячее озеро» – Иссык-Кол, кажется, оно так называется. О нем мне когда-то поведал наш Джучи.

– Да, именно то озеро. Так вот, я не рассказывал тебе тогда, что там, на высоком перевале, я встретил пару волков. Они задрали козерога. Когда мы подошли к ним вплотную, они нас не испугались и готовы были сражаться за свою добычу.

– Это тебя удивило?

– Да. Ведь человек сильней любого зверя, – многозначительно подчеркнул Чингисхан, сдвинув брови к переносице.

– Может, волчица была беременна и очень нуждалась в пище в тот момент, – высказала свое предположение Борте.

– Наверное. Я так тогда и подумал, – подтвердил её догадку муж.

– Ну, и не стоит этому удивляться. Так устроена жизнь. Мать за своё потомство всегда готова пожертвовать жизнью. Будь это лютый зверь или человек. Все мы подчинены воле священного неба. И поэтому… – не закончив свою мысль, Борте замолчала.

– Знаешь, Борте, тогда мне показалась, что в этого волка вселился дух моего отца. Как ты думаешь, Борте, когда я покину этот бренный мир, куда переселится моя душа?..

Не дождавшись ответа от жены, Чингисхан поспешил сам ответить на свой вопрос:

– Я думаю, стану волком. Потом я дождусь тебя. И мы, как та пара волков, будем продолжать свою жизнь там, в горах. Горы – это сила… – Он снова закрыл глаза. Лицо гурхана стало спокойным и умиротворенным. Женское чутье подсказало Борте, что жизненная силы Чингисхана уже на исходе, и он хочет попрощаться с детьми. Она нагнулась к его уху и спокойным голосом спросила:

– Ты хочешь увидеть детей?

Потом нежно погладила его за руку и, когда он открыл глаза, заглянула в них и поцеловала в лоб. Чингисхан, наверное, впервые так отчётливо осознал, что, как и горы, женщина – это сила, и мир держится не только на войнах, но и на любви. Ему захотелось крепко прижать Борте к своей груди и ощутить, как бьётся её сердце. И сейчас, когда надо было сказать ей что-то касающееся, их сокровенного, он лишь тихо вымолвил:

– Позови сыновей.

– Они все эти дни стоят здесь, у твоей ханской юрты, и в покорности молятся, чтобы вечное небо послало тебе здоровье, мой хан, – сказала она. Потом вышла из юрты и сделала знак нукеру у входа, чтобы он не пускал в юрту никого постороннего. Затем обратилась к сыновьям, которые стояли поодаль в ожидании матери. Она посмотрела на детей, скорбевших из-за болезни отца. «Как повзрослели и возмужали вы, мои жеребята», – подумала Борте. Перед ней стояли настоящие батыры, и каждый из них стоил если не одного тумена, то тысячи нукеров – точно. Она с материнской гордостью взглянула на них.

– Дети мои, отец призывает вас к себе, попрощайтесь с ним, – тихо сказала Борте, и, уже не в силах сдержать слёзы, заплакала. Но плакала она беззвучно. И лишь плечи её вздрагивали, и они выдавали, что Борте смирилась с ожидающей её потерей.

***

В ханскую юрту вошли Угэдей, Чагатай и Толуй. Став на одно колено перед ложем отца, положив правую руку на сердце, они застыли в ожидании его слов. Чингисхан окинул их отеческим взглядом:

– Знание правды – вот главная мудрость жизни, – так начал он. – Я покидаю вас, дети мои. Мечта моя сбылась, я объединил всех монголов. В нашем государстве царит мир и покой. Следуя закону «Священной Ясы», вы можете на долгие-долгие века обеспечить нашим потомкам благодатную жизнь. В этом и заключается истинное дело мужей…

Он замолчал, и вдруг ему подумалось: «Счастливый я отец. Мои дети умны, исполнены достоинства. Я ценю их не только как сыновей, но и как воинов. Каждый из них стал личностью, они ценимы и войском, и своим народом. Не это ли главная моя победа? Ведь в жизни редко бывает, когда все твои дети становятся один лучше другого». Чингисхан, наполненный отцовским чувством гордости, неторопливо продолжил:

– Я хочу, чтобы после моей смерти никто не оплакивал меня. Мы не должны показывать врагу свою слабость.

С каждым словом Чингисхана выражение лиц его сыновей становилось всё более скорбными. Иначе и быть не могло. Каждый из них, хоть и не хотел себе в этом признаться, осознал всем нутром, что их отец, покоритель вселенной, умирает. Никто не в силах изменить то, что предначертано небом. И он – обычный человек, как и все остальные смертные, со своими печалями и радостями.

– Отец, – промолвил Угэдей и на его глаза навернулись скупые мужские слёзы. Голос его дрогнул. – Мы, твои дети, желаем вам ещё сто лет здравия. Вы поправитесь, и ваш недуг отступит от вас, – с чувством произнёс он от имени братьев, так и не решившись смахнуть предательскую слезу, которая скатилась по его лицу. Эта капля не ускользнула от взора Чингисхана.

– Капля дождя не напоит даже одну овцу, но тысячи капель заставят выйти из берегов реку. Одна слеза батыра может расколоть камень. А слеза матери – скалу. В чём сила мужчины? Уважать мать и отца, которые дали ему жизнь. Принимать правду такой, какая она есть. Дети мои, мы можем как угодно называть мой недуг. Хворью, болезнью или еще как-нибудь. И мы можем кого угодно обманывать, успокаивая себя, что великий Чингисхан не может вот так просто взять и умереть. Запомните одну истину. Себя самого никогда не обманешь. Я чувствую, что мне пора на покой…

Чингисхан замолчал и перевёл дух, потом спросил их:

– Помните, дети мои, я когда-то спросил вас – какое наслаждение выше всех наслаждений? Тогда ты, Толуй, ответил мне: «Высшее блаженство заключается в том, чтобы тренировать своих аргымаков, бродить вдоль глубоких озер, спускать своих ястребов и устраивать охоту на птиц, ловя серых уток». Чагатай, ты же сказал тогда, что «высшим блаженством является подавить врага, опрокинуть наездника, расторгнуть сговорённых и привести с собой добычу». Так ты ответил, Чагатай? – спросил он слабеющим голосом у среднего сына.

– Да, отец. Это были мои слова, – поспешил подтвердить Чагатай, склонившись в почтении.

– Угэдей, а ты помнишь, что ты ответил мне?..

– Да, отец. Тогда я дал такой ответ: «Полагаю, что лучшим наслаждением будет, если обеспечить процветание великому государству, созданному трудами нашего отца-хана, жить в благоденствии со своим народом, и держать в порядке дела государственного управления, дать возможность наслаждения старейшинам и обеспечить спокойствие подрастающей молодежи», – и Угэдей склонил голову.

Чингисхан некоторое время молчал, потом опять заговорил:

– Да, слова Угэдея были вполне правильны… Я скажу вам так: если дела государственного управления находятся в порядке, если хан государства мудр и искусен, если начальствующие его братья обладают совершенством, если давшие ему жизнь отец и мать живы и невредимы, если у него имеются знающие чиновники, если он располагает войском, способным подавить врага, если его дети и потомки будут здравствовать до скончания веков, если ему будет покровительствовать вечный дух вселенной, то в этом и будет заключаться его несравненное великое блаженство. Дети мои! Следуйте повелению своего сердца и живите так, как я учил вас, – в правде с самим собой. – Эта речь Чингисхана оказались последней, и свет в его глазах стал меркнуть. Его сознание провалилось в бездну.

– Борте, Борте где ты… – уже не видя ничего вокруг, позвал Чингисхан свою суженую.

– Я здесь, мой Темуджин, – отозвалась она и поспешила к изголовью постели, став рядом на колени.

– Знаешь, Борте, что самое трудное было в моей жизни?

– Не знаю, мой благородный отец моих детей.

– Самое трудное в моей жизни – это было каждый день оставаться сильным. Я всегда стремился к тому, чтобы мой меч был мечом правосудия…

После этих слов взгляд Чингисхана потух, как свеча на ветру. Дети его в великой скорби склонили перед ним свои головы.

– В одном ты прав – себя не обманешь, – промолвила Борте и с огромной любовью посмотрела в угасающие очи Чингисхана. После чего сказала ему своё последнее слово: «Ты всегда был честен с самим собой и не терпел лжи. Я только могу сказать тебе спасибо за всё. Мы с тобой прошли нелёгкий путь. Вечное небо всегда благоволило нам и нашей семье. Но, увы, даже оно не властно над смертью. Для семьи ты всегда останешься хорошим отцом, для меня – хорошим мужем, для народа же – справедливым правителем. Про тебя будущие поколения будут слагать легенды, воспевая твои подвиги. Ты будешь вечным героем степей. Иди с миром…»

– …Я чувствую запах горного эдельвейса… И вправду, всё оказывается, как на обратной стороне луны… Всё было, как будто бы вчера… – прошептал Чингисхан последние слова на этой земле, после чего сердце великого монгола остановилось, и душа его, подобно молнии, взмыла в небо, обессмертив на века его имя.

…Сквозь время и пространство пара волков неслась в бесконечном движении по горной гряде, и над ними стелился голубой шлейф небесного пути, проходившего над землями, где промчалась золотая колесница Чингисхана. То был путь великого воина, который никому не дано повторить. Ибо у каждого свой путь, своя дорога, своя судьба. Над каждой землей – свое небо. А у каждой дороги есть конец. И никому не дано в этой жизни знать свою судьбу, пока жива душа.

…Какие глубокие чувства вызывают воспоминания о предках,

которые ушли не так далеко, если учесть, что каждый из нас

прибудет туда к ним. Знать и помнить об этом необходимо нам самим,

и горсть земли, брошенная на их могилу, – связующая нить.

Чингиз Айтматов

ПЕРО

Самолет «Боинг-737» авиакомпании «Люфтганза», рейс №1213 Ганновер – Бишкек, в 19.58 по общеевропейскому времени, с немецкой педантичностью, согласно расписанию, вырулил на взлетную полосу. Ровно через две минуты он взлетит, и настанет очередь следующего самолета. На стартовой позиции самолет замер. Рука капитана корабля легла на рычаги тяги. Через какие-то мгновения он получит от диспетчера разрешение на взлёт, после чего потянет рычаги на себя, и самолет в стремительном порыве уйдет в небо.

Прочувствовать предстартовое состояние лайнера, когда он только набирает реактивную силу, – это особенное ощущение. Кто летал, тому знакомо это чувство, и каждый, наверное, по-своему переживал это состояние.

Наверное, большинство пассажиров все свои мысли в это время направляют к богу, прося его, чтобы он сделал перелет благополучным от взлёта до посадки. Другие – знатоки статистики, которая утверждает, что самолет является самым безопасным транспортным средством, в этот момент просто закрывают глаза и стараются как можно быстрее оказаться в воздухе (будто это зависит от них), после чего спокойно отходят ко сну и коротают, таким образом, время полета. Но есть и такие, кто, скрывая внутренний страх под маской железного спокойствия, думают о том, что, может быть, именно в этот раз сели не на тот рейс, и, по той же злосчастной статистике, могут попасть в роковые проценты.

Но как бы то ни было, все двигатели «Боинга-737» рейса №1213 ровно в 20.00 вышли на свои положенные тягловые барьеры, и капитан корабля одним движением руки, словно жокей, пускающий скакуна в аллюр, погнал махину по взлётной полосе, и стремительный самолет с бешеным ускорением помчался вперед. Когда «Боинг» достиг на разгоне положенные 450 км /ч, он с удивительной легкостью, будто и не было тех трёхсот тонн, оторвался от бетонки и взмыл, словно птица. Пассажиры, придавленные скоростью, невольно вжались в кресла, доверив свои жизни пилоту, а его жизнь – всевышнему.

На борту рейса №1213 находился чрезвычайный посол СССР в Люксембурге Чингиз Айтматов. Известному писателю нравились предстартовые ощущения. В такие минуты его охватывало удивительное чувство. Ему казалась, что стальной гигант, который медленно выползал на взлетную полосу, постепенно наполнялся жизненной силой. Словно в бездушную высокотехнологичную конструкцию самолета вселялся неизвестной природы дух, он условно называл его Икаром, в честь наказанного Солнцем сына мифического воздухоплавателя.

«Как далеко вперёд ушла человеческая мысль со времен полета Икара с Дедалом», – подумал писатель в тот момент, когда самолет оторвался от земли. Посмотрев через иллюминатор на шасси, которые аккуратно спрятались за створками, он заключил, что Дедалу и не снилась, что дух его отпрыска в ХХI веке сможет с легкостью поднимать тяжеленный гигант в небо и, не опасаясь Солнца, доставить его в любую точку планеты.

Для Айтматова мир полётов был особенным и где-то даже близким. Это было связано с тем, что частые странствия, переезды из страны в страну стали неотъемлемой частью его жизни. И действительно, когда он переступал порог какого-либо аэропорта, он словно попадал в иной мир, не вписывающийся в контекст земных реалий. Здесь были свои правила и неписаные законы, своя аура. Огромные таблоиды высвечивали время маршрутов и номера рейсов. Диктор приятным, совсем не «вокзальным» голосом, объявлял о начале посадки или о прибытии лайнеров. Мягкие голоса прощаний, крепкие объятия встреч. В этом месте земная круговерть не останавливалась ни на минуту. Создавалось впечатление, точнее иллюзия отсутствия самого времени в его обычном восприятии. Возможно, местные константы давали повод предположить, что есть другие измерения и пространства. Поэтому, если ты подолгу находился в этой системе координат, то трудно было отличить день от ночи. Но в этой системе всё было единым слаженным механизмом, подобным швейцарским часам, в которых всё выверено с высокой степенью точности, что давало возможность согласованной работы каждого колесика с секундной погрешностью за долгие годы.

Эта предельная чёткость и обособленность от всего и нравилась писателю в системе воздушных сообщений между странами и континентами. Порой в длительных перелётах он начинал терять чувство времени. Скорее всего, из-за постоянной смены часовых поясов. Но когда, после молниеносного броска, он снова оказывался на земле, перескочив из одного часового пояса в другой, у него реально возникало понимание того, что человек когда-нибудь укротит время и сможет передвигаться в прошлое и будущее в любом направлении. В такие моменты он ловил себя на мысли, что пока человек летает, он остаётся молодым.