Цитаты из книги «Пьяный корабль. Cтихотворения», страница 3

Пьяный корабльВ стране бесстрастных рек спускаясь по теченью,

хватился я моих усердных бурлаков:

индейцы ярые избрали их мишенью,

нагими их сковав у радужных столбов.Есть много кораблей, фламандский хлеб везущих

и хлопок английский, — но к ним я охладел.

Когда прикончили тех пленников орущих,

открыли реки мне свободнейший удел.И я, — который был, зимой недавней, глуше

младенческих мозгов, — бежал на зов морской,

и полуостровам, оторванным от суши,

не знать таких боёв и удали такой.Был штормом освящён мой водный первопуток.

Средь волн, без устали влачащих жертв своих,

протанцевал и я, как пробка, десять суток,

не помня глупых глаз огней береговых.Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая,

вошла в еловый трюм зеленая вода,

меня от пятен вин и рвоты очищая

и унося мой руль и якорь навсегда.И вольно с этих пор купался я в поэме

кишащих звёздами лучисто-млечных вод,

где, очарованный и безучастный, время

от времени ко дну утопленник идёт,где, в пламенные дни, лазурь сквозную влаги

окрашивая вдруг, кружатся в забытьи, —

просторней ваших лир, разымчивее браги, —

туманы рыжие и горькие любви.Я знаю небеса в сполохах, и глубины,

и водоверть, и смерч, покой по вечерам,

рассвет восторженный, как вылет голубиный,

и видел я подчас, что мнится морякам;я видел низких зорь пятнистые пожары,

в лиловых сгустках туч мистический провал,

как привидения из драмы очень старой,

волнуясь чередой, за валом веял вал,я видел снежный свет ночей зеленооких,

лобзанья долгие медлительных морей,

и ваш круговорот, неслыханные соки,

и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!По целым месяцам внимал я истерии

скотоподобных волн при взятии скалы,

не думая о том, что светлые Марии

могли бы обуздать бодливые валы.Уж я ль не приставал к немыслимой Флориде, —

где смешаны цветы с глазами, с пестротой

пантер и тел людских и с радугами, в виде

натянутых вожжей над зеленью морской!Брожения болот я видел, — словно мрежи,

где в тине целиком гниёт левиафан,

штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежет

и опрокинется над бездной ураган.Серебряные льды, и перламутр, и пламя,

коричневую мель у берегов гнилых,

где змеи тяжкие, едомые клопами,

с деревьев падают смолистых и кривых.Я б детям показал огнистые созданья

морские, — золотых, певучих этих рыб.

Прелестной пеною цвели мои блужданья,

мне ветер придавал волшебных крыл изгиб.Меж полюсов и зон устав бродить без цели,

порой качался я нежнее. Подходил

рой теневых цветов, присоски их желтели,

и я как женщина молящаяся был, —пока, на палубе колыша нечистоты,

золотоглазых птиц, их клики, кутерьму,

я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролёты,

дремотно пятился утопленник во тьму.Но я, затерянный в кудрях травы летейской,

я, бурей брошенный в эфир глухонемой,

шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский,

ни зоркий монитор не сыщет под водой, —я, вольный и живой, дымно-лиловым мраком

пробивший небеса, кирпичную их высь,

где б высмотрел поэт всё, до чего он лаком, —

лазури лишаи и солнечную слизь, —я, дикою доской в трескучих пятнах ярких

бежавший средь морских изогнутых коньков,

когда дубинами крушило солнце арки

ультрамариновых июльских облаков, —я, трепетавший так, когда был слышен топот

Мальстромов вдалеке и Бегемотов бег,

паломник в синеве недвижной, — о, Европа,

твой древний парапет запомнил я навек!Я видел звёздные архипелаги! Земли,

приветные пловцу, и небеса, как бред.

Не там ли, в глубине, в изгнании ты дремлешь,

о, стая райских птиц, о, мощь грядущих лет?Но, право ж, нету слёз. Так безнадежны зори,

так солнце солоно, так тягостна луна.

Любовью горькою меня раздуло море...

Пусть лопнет остов мой! Бери меня, волна!Из европейских вод мне сладостна была бы

та лужа чёрная, где детская рука,

средь грустных сумерек, челнок пускает слабый,

напоминающий сквозного мотылька.О, волны, не могу, исполненный истомы,

пересекать волну купеческих судов,

победно проходить среди знамён и грома

и проплывать вблизи ужасных глаз мостов.

Феи расчесанных головКогда на детский лоб, расчесанный до крови,

Нисходит облаком прозрачный рой теней,

Ребенок видит въявь склоненных наготове

Двух ласковых сестер с руками нежных фей.Вот, усадив его вблизи оконной рамы,

Где в синем воздухе купаются цветы,

Они бестрепетно в его колтун упрямый

Вонзают дивные и страшные персты.Он слышит, как поет тягуче и невнятно

Дыханья робкого невыразимый мед,

Как с легким присвистом вбирается обратно -

Слюна иль поцелуй? - в полуоткрытый рот...Пьянея, слышит он в безмолвии стоустом

Биенье их ресниц и тонких пальцев дрожь,

Едва испустит дух с чуть уловимым хрустом

Под ногтем царственным раздавленная вошь...В нем пробуждается вино чудесной лени,

Как вздох гармоники, как бреда благодать,

И в сердце, млеющем от сладких вожделений,

То гаснет, то горит желанье зарыдать.

БогемаЗасунув кулаки в дырявые карманы,

Под небом брел я вдаль, был, Муза, твой вассал.

Какие -- о-ля-ля! -- в мечтах я рисовал

Великолепные любовные романы!В своих единственных, разодранных штанах

Я брел, в пути срывая рифмы и мечтая.

К Большой Медведице моя корчма пустая

Прижалась. Шорох звезд я слышал в небесах.В траву усевшись у обочины дорожной,

Сентябрьским вечером, ронявшим осторожно

Мне на лицо росу, я плел из рифм венки.И окруженный фантастичными тенями,

На обуви моей, израненной камнями,

Как струны лиры, я натягивал шнурки.

ШкафВот старый шкаф резной, чей дуб в разводах темных

На добрых стариков стал походить давно;

Распахнут шкаф, и мгла из всех углов укромных

Влекущий запах льет, как старое вино.Полным-полно всего: старья нагроможденье,

Приятно пахнущее желтое белье,

Косынка бабушки, где есть изображенье

Грифона, кружева, и ленты, и тряпье;Тут медальоны вы найдете и портреты,

Прядь белую волос и прядь другого цвета,

Одежду детскую, засохшие цветы...О шкаф былых времен! Историй всяких кучу

И сказок множество хранишь надежно ты

За этой дверцей, почерневшей и скрипучей.

В Зеленом КабареШатаясь восемь дней, я изорвал ботинки

О камни и, придя в Шарлеруа, засел

В "Зеленом кабаре", спросив себе тартинки

С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел,Какие скучные кругом расселись люди,

И, ноги протянув далеко за столом

Зеленым, ждал, - как вдруг утешен был во всем,

Когда, уставив ввысь громаднейшие груди,Служанка-девушка (ну! не ее смутит

Развязный поцелуй) мне принесла на блюде,

Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит,Тартинок с ветчиной и с луком ароматным,

И кружку пенную, где в янтаре блестит

Светило осени своим лучом закатным.

ЗавороженныеИз снежной мглы в окно подвала

Они глядят на отблеск алый

И чуда ждут.Пять малышей – о, доля злая! -

Сидят на корточках, взирая,

Как хлеб пекут.Глаз оторвать нельзя от места,

Где пекарь мнет сырое тесто,

И ухвативЕго покрепче, в печь сажает,

И сыто жмурясь, напевает

Простой мотив.А дети, затаив дыханье,

С могучих рук его в молчанье

Не сводят глаз;Когда же золотой, хрустящий

Готовый хлеб из печки тащат

В полночный час,Когда сверчки под сводом темным

Заводят песнь в углу укромном,

Когда полнаДыханьем жизни яма эта,

Душа детей, в тряпье одетых,

Восхищена;Она блаженствует, а тело

Не чувствует, как иней белый

К лохмотьям льнет.Прилипли мордочки к решетке,

И словно чей-то голос кроткий

Им песнь поет.И тянутся так жадно дети

К той песне о небесном свете

И о тепле,Что рвутся ветхие рубашки,

И на ветру дрожат бедняжки

В морозной мгле.

ПредчувствиеВ сапфире сумерек пойду я вдоль межи,

Ступая по траве подошвою босою.

Лицо исколют мне колосья спелой ржи,

И придорожный куст обдаст меня росою.Не буду говорить и думать ни о чём —

Пусть бесконечная любовь владеет мною —

И побреду, куда глаза глядят, путём

Природы — счастлив с ней, как с женщиной земною.

я вижу, что все сущее обречено стремиться к счастью.

Я верю, что я в аду, стало быть, так оно и есть.

Красуйтесь, танцуйте, ликуйте. Я никогда не смогу вышвырнуть любовь в окно.