Читать книгу: «Сказки старого дома», страница 10
Космическая скотина
– Давай, Юрик, выходи, приехали!
Юрик вылез из машины. На подъезде к деревне папа разрешил, ему как взрослому, сесть на переднее сиденье, и теперь Юрик старался вести себя соответственно: сам открыл дверцу «лады», которую папа недавно купил вместо иномарки – «жрёт много», – и деловито хлопнул ею, когда вылез.
«Клу-ши-но» – было написано на дорожном знаке, у которого они тогда остановились, чтобы Юрик пересел вперёд. Значит, так называлась деревня, в которой они оказались. Перед папой и Юриком стоял длинный дом, покрытый подоблезшей зелёной краской. На очерченном приземистым заборчиком дворе виднелся сарай с изящными яблонями за ним. Будка, прилепившаяся к забору боком, пару раз глухо тявкнула, но из неё никто не вышел.
– Папа, а где космодро-о-ом? – разочарованно протянул Юрик.
– Будет, погоди немного. – Папа немного постоял в раздумьях над багажником, потом взял Юрика за руку, и вместе они двинулись к крылечку.
Дверь открыла бабушка в красном халате – не Юрика бабушка, а просто, как в автобусе ездят. Она вытерла руки о подол юбки, прищурившись на незваного гостя, и сразу подобрела:
– Семён! Ты что ль? Сколько ж я тебя не видела…
– Я, Глафира Андреевна, я, – развёл руками папа.
– И сына с собой притаранил. – Глафира Андреевна опустила взгляд на Юрика, что при её невысоком росте было несложно. – Ты ж Юрик, верно?
Юрик кивнул, ещё не решив про себя, какая это бабушка – добрая, как его собственная, или злая, как Баба Яга.
– Ну, проходите в дом, раз приехали. – Глафира Андреевна засуетилась, и Юрик сам не заметил, как оказался вместе с папой за накрытым столом. Дымилась свежепожаренная картошечка с укропом, отдельно лежало любимое папой сало, а Глафира Андреевна уже поддевала ложкой помидоры из пузатой банки.
– Настоечки налить? – поинтересовалась Глафира Андреевна.
– Чуть-чуть, – сдержанно ответил папа.
Глафира Андреевна налила немного и себе, но графин на столе не оставила, убрала обратно на одну из полок.
Юрик поморщился. Мама просила следить, чтобы папа не пил, да и сам Юрик не любил, когда от папы плохо пахло и он начинал вести себя по-дурацки. Один раз он так пришёл забрать Юрика со школы, и теперь никто никогда не поверит в то, что его папа – бывший космонавт.
– Ну, за встречу! – чокнулись стопками папа и бабушка.
Юрик с неудовольствием взглянул на Глафиру Андреевну.
Та истолковала его взгляд иначе.
– Варенья хочешь? Доедай поскорей, я тебе чаю налью, с земляничным покушаешь.
Юрик понял, что его принимают за маленького, нахмурился сильнее и дёрнул папу за рукав:
– Пап, а когда уже космос?
– Скоро, Юрик, скоро, – уклончиво ответил папа.
– Да, Юрик, у нас тут в Клушино космическая экспозиция, сходите с папой, прямо в доме-музее Гагарина. Тебя ведь в честь него назвали? – улыбнулась порозовевшая от настойки Глафира Андреевна.
– Я не хочу в музей. Я хочу на космодром, – твёрдо ответил Юрик.
– На космодро-о-ом? – хохотнула Глафира Андреевна. – Ну ладно, покажу тебе космодром. Он у меня на дворе, в козлятнике.
Опять обманул. Юрик почувствовал, что его глаза предательски наполняются слезами. Как в прошлый раз, с каким-то дядькой, тоже типа бывшим космонавтом. Юрик думал, что тот расскажет интересные истории про другие планеты, но они просто пили и о чём-то ругались с папой. А Юрика отвели в другую комнату, играть на компьютере, на котором и игр-то никаких не было.
Но папа был сосредоточен на чём-то другом. Не замечая близких слёз Юрика, он покрутил стопку донышком по столу и наконец выпалил:
– Глафира Андреевна, я по делу. Мне туда надо.
Глафира Андреевна поджала губы, вскрывая банку земляничного варенья. Неспешно налила его в миску с синей звёздочкой, подвинула к Юрику.
– Очень надо. Ради Светки, – продолжал папа.
– Нет, Семён, ну ты всё же просто космическая скотина…
Юрик так был разочарован тем, что папа опять обманул с космодромом, что даже передумал плакать. «Ого, как она его!»
– Светке тяжело. Она мне писала, что от неё этот, геолог её, ушёл. А она уже на шестом месяце. Пока письмо шло, уже и седьмой настал.
– Ну и от меня-то тебе чего? Давай, передам что надо, – жёстко отсекла Глафира Андреевна.
Светка – это сестра Юрика. Только он её никогда не видел, потому что у неё другая мама. Мама Юрика говорит, что эта Светка вертит папой, как хочет. А папа говорит, что Светка живёт на планете в созвездии Скорпиона и передаёт с неё Юрику приветы и подарки.
Маме это не нравится, но Юрик гордится, что у него есть сестра. Папа показывал её фотографии. Она красивая.
– Глафира Андреевна! Я сам хочу к ней. Она одна не справится. У неё там родни, кроме меня, нет.
– Ну а ты чем думал? Ты, когда пил, не знал, что тебя лицензии могут лишить?
Папа опустил рюмку на стол, отодвинул от себя и посмотрел Глафире Андреевне в глаза.
– Мне твой сын, Толик, обещал, что ты поможешь. Я ему свою машину отдал. Его колымага у ворот стоит, её я тоже оставляю. Только отправь меня на Глизе.
Глафира Андреевна тут и правда будто обратилась в Бабу Ягу: подпрыгнула от злости, сердито замельтешила руками, маленькие седые волоски на висках закружились в танце.
– И энтот! Тоже скотина галактических масштабов! Машину чужую взял! Ну вот пускай он и везёт, раз такой умный! За меня пообещал он, ишь!
Папа испытующе смотрел на булькавшую бабульку, взяв Юрика за руку. Глафира Андреевна начала утихать. Причитая, выглянула в окошко на машину и подпустила ещё пару плохих словечек.
– Глафира Андреевна, я ему по работе помог. Наладится всё, и штраф он заплатит. Он же водитель от бога. Без машины сейчас никуда.
Глафира Андреевна снова посмотрела в окошко. Папа сказал что-то важное, что-то, что ей хотелось услышать.
– Ты ему говорил, чтоб он не звонил мне пока? Месяца два точно, а то ему – машину, а я под суд пойду.
Папа кивнул.
– На том и договаривались, не дети. Никто не узнает.
– Когда полетишь? – спросила Глафира Андреевна.
– Прямо сейчас. У меня всё с собой, – сказал папа, энергично вставая с кресла.
Юрик заволновался. Происходило что-то странное, кажется, папа собирался лететь к Светке. Юрик помнил, что, когда мама с папой ругались на кухне, то у них всё время что-то летело: то тарелки на пол, то жизнь в трубу, то Светка куда-то залетела, то папа из-за пьянки с работы вылетел. Намечалось что-то нехорошее.
Папа положил руку ему на плечо.
– Ну что, Юрик, сейчас космодром увидишь.
– Увидишь, только не пугайся, – ворчливо, но по-доброму подтвердила Глафира Андреевна.
Папа с Глафирой Андреевной что-то продолжали обсуждать, но до Юрика их слова долетали как в тумане: «Юрика друг заберёт», «побудет до вечера», «Ольга знает?», «вернётся с работы – прочитает записку»… Всё плыло перед глазами. Сейчас он увидит настоящий космодром. Но папа улетает, и Юрик сам не хотел нюнить, но по щекам побежали слёзы. Тут Глафира Андреевна приобняла его.
– Юрик, пойдём с тобой пару яблочек возьмём. А папа пока подготовится.
Юрик хотел отказаться – какие яблоки, когда его ждёт целый космодром! – но боялся, что если он не будет слушаться, то Глафира Андреевна или папа передумают брать его с собой. Вместе с Глафирой Андреевной он пошарил по траве возле деревьев и, почти не глядя, поднял пару мелких садовых яблок.
– А теперь вот сюда! Только чур не бояться. – Глафира Андреевна взяла его руку в свою и толкнула дверь сарая.
– Мммееее! – закричали козы где-то справа. Приторно пахнуло из ведра у двери. Что он, маленький, коз бояться? Зачем мы сюда? А где косм?.. Юрик не успел закончить мысль – и сжал руку Глафиры Андреевны, замерев на месте. В полумраке козлятника за деревянной загородкой двигалось нечто огромное, розовое, пульсирующее.
– Не бойся, не бойся! Она сама тебя боится, смотри, – распахнула загородку Глафира Андреевна.
Ничего. Огромное пустое и тёмное пространство. Пара подгнивших яблок валяется на сене.
– Не вижу никого, – еле дыша признался Юрик.
– Да, это Зорька тебя боится. Нырнула в свою червоточинку и спряталась. А то вон ты какой грозный, брови нахмурил, кулаки сжал.
Юрик чувствовал спокойную уверенность Глафиры Андреевны и вглядывался в тьму козлятника.
– Это ж вот космодром и есть. Нужно только Зорьку приманить. Попробуй, предложи ей яблочко.
Юрик кинул яблоко в середину козлятника. Несколько секунд яблоко лежало на полу, а потом внезапно исчезло, словно провалившись сквозь доски.
Глафира Андреевна засмеялась.
– Напугалась больше твоего, дура! Не вылазит. Дай-ка я попробую.
Она протянула яблоко пустому пространству и протяжно заголосила:
– Иди сюда, моя хорооошая! Иди-иди, я те яяяблочка дам! Ай кууууснае!
Юрик держал Глафиру Андреевну за руку и заворожённо наблюдал, как из пола начинает расти небольшая розовая и рыхлая пирамидка. На её вершине пульсировал жадный тёмный провал, а пирамидка всё росла и росла, как инопланетное дерево, становясь толще в обхвате.
На Юрика и Глафиру Андреевну медленно выползал огромный дождевой червяк. Юрик червяков не боялся, но этот такой большой… Мама, наверное, уже бы грохнулась в обморок.
– Тихо, Зорька, тихо… На яблочко, – умиротворяюще произнесла Глафира Андреевна. – Она не обидит, Юрик, она сама трусиха.
Юрик увидел, как червяк бережно и робко, словно слон в мультике, взял яблоко с протянутой руки.
– А теперь ты попробуй. Только яблочко на открытой ладошке держи, вот так, – показала Глафира Андреевна.
Юрик протянул Зорьке яблоко и, зажмурившись, почувствовал, как тёплая и немного мокрая большая губа забирает угощение с его ладони.
– Гла… Глафира Андреевна… а где же всё-таки космодром?
– А Зорька и есть космодром. Наш домашний клушинский космодром. Твой папа Зорьке в одно ушко войдёт, в другое выйдет – и окажется на планете Глизе.
Юрик недоверчиво посмотрел на Зорьку. Ушей у Зорьки как-то не наблюдалось. Глафира Андреевна истолковала его взгляд как непонимание и стала объяснять дальше:
– Вот ты знаешь, червячки в яблоке могут жить. Проедают себе там ход. А снаружи и не видно, что яблочко червивое. Представь себе, что наша вселенная – такое же яблочко. Мы можем только по поверхности, по кожурке бегать. А наша Зорька всё яблочко насквозь проходит.
Зорька задумчиво качалась рядом, словно поддакивая Глафире Андреевне.
Глафира Андреевна погладила Зорьку по розовому шершавому боку.
– Нашу Зорьку на Ганимеде нашли. Что-то там выискивала себе на пропитание, худенькая совсем была. Учёные начали её изучать, а она от них лётом, – не даётся. Что-то там облучали, со спутника фотографии делали. А потом мой Толик в экспедиции ее своим рационом стал подкармливать. Прилетает сюда, домой – а Зорька за ним. Ой, сколько крику было! Сколько больших людей понаехало! Толика из космонавтов выгнали – за подвержение земной экосистемы опасности. Они ж не знали, что Зорька ест как воробушек, накрутили страху по всем каналам. А мы с Толиком уже её приручили. Скотина знает, кто её питает. Потом вроде поутихли. Через мою Зорьку на Глизе прорвались, где у неё хвостик. Но Толика так и не восстановили, вот ведь люди…
– Гм-гм… – вежливо прервал рассказ Глафиры Андреевны папа. Он был в оранжевом потёртом космическом комбинезоне и держал под мышкой шлем. – К полёту готов.
Значит, папа и правда улетает! Тут Юрик уже не выдержал и заплакал по-настоящему. Папа опустился на колени и прижался к Юрику колючей щекой.
– Юрик, мужик. Прости меня, но Светке помощь нужна. Наша мама меня не отпускала, но ты сам подумай! Там маленький городок, твоя сестра совсем одна. Скоро у нее ребёночек появится. Ты дядей будешь!
Дядя Юрик чувствовал, как щёки у него становятся тёплыми и мокрыми от слёз, прямо как губа Зорьки. Папа крепко обнял Юрика и протянул ему руку:
– Юрик, ты меня отпускаешь? Я весною вернусь, обещаю.
– Хорошо, лети, папа! – еле дыша, ответил Юрик и пожал протянутую руку.
– А летом уговорим Глафиру Андреевну – и вдвоём на Глизе слетаем, – заговорщицки подмигнул папа.
– Я т-те уговорю… – грозно откликнулась Глафира Андреевна. – Давай, не глупи, хватит ребёнка доводить. Колюще-режущее не перевозим – а то выкинет тебя Зорька в войд, мне грех на душу. По прибытии на Глизе языком не треплем, в графе «Способ прибытия» указываем «Разное», штраф за нелегальный въезд платим в кассу колонии. К переброске приготовсь!
Папа надел шлем и рукавицы, проверил все ремешки. Потом поднял ведро, неприметно стоявшее в углу, и вылил на себя сладкий липкий сироп.
Глафира Андреевна скомандовала:
– На стартовую позицию, руки по швам! Поехали!
И тут же подхватила Юрика.
– Отвернись, не надо на это смотреть.
Но зажатый в плотном объятии Юрик всё равно краем глаза увидел, как папа встал напротив Зорьки. Зорька поднялась и резко нахлобучилась на него сверху, будто чехольчик. Юрик моргнул, а когда открыл глаза, ни папы, ни Зорьки уже не было.
– Ну, с богом! – разжала объятия Глафира Андреевна и покрестила пустой козлятник. – Что, пойдем чай с земляничным вареньем пить?
И Юрик согласился.
В поезде
(по мотивам рассказа Энн Энрайт «Отель»)
Он проснулся от мягкого толчка о бок разделявшей отсеки плацкарта стенки – так бывает, когда локомотив слишком резко начинает набирать скорость, и внутренности поезда сжимаются, как у бегуна на низком старте. Недовольно вздохнула, но не проснулась девушка, из-за толчка верхней частью спины упёршаяся в свой стоявший под вагонным столиком чемодан. Верхние полки пустовали: мрачноватые работяги, видимо, вышли когда-то ночью. Он приоткрыл штору-заслонку и убедился, что огни привокзального посёлка мелькают всё быстрее и быстрее, готовясь смениться серыми в слабом свете утра зимними полями и гравюрами посадок вдоль путей.
В вагоне горело ночное освещение – это значило, что проблему с электричеством решили. Когда вчера в 11:26 он сел в поезд Москва Павелецкий – Назрань и шёл по составу к последнему плацкарту, подсвечивая себе фонариком телефона, то сначала не соотнёс перебой с освещением с отсутствием электричества в вагоне вообще. Сгрузил рюкзак под лавку, поздоровался с соседями, предложил посидеть двум стоявшим в проходе и немногословно выяснявшим порядок смен на стройке парням – пассажирам верхних полок, воткнул зарядку в розетку под столиком. Бесцельно полистал ленту, дожимая последние запасы заряда на телефоне, а когда спохватился, что и с началом движения залившаяся краской батареечка на экране не побелела, то зарядки уже осталось едва пять процентов – как раз позвонить жене, когда приедет, чтобы узнать, встала ли она в такую рань и справилась ли с капризной старушкой-машиной.
Тогда он решил, что попросит проводницу его разбудить и пошёл в темноте к началу вагона. На место проводника взгромоздился прожектор, освещавший шкафчик и мойку двум людям в сером. Один из них, стоявший спиной, получал инструкции по починке перебоя по телефону, другой, увидев, что пассажир кого-то ищет, махнул рукой в направлении тамбура, бросив рукой огромную тень на товарища. Когда он, последовав указанию, пошёл в тамбур, за спиной прозвучало не внушающее уверенности в успехе предприятия «Миха, дело – труба».
В тамбуре стояла красивая женщина в зимней форме, похожей на шинель бойца, и красном берете. Всё её лицо с чёрным разлётом бровей тоже пылало красным, так как она подбрасывала поленья в тамбурную печурку, которую он раньше никогда и не замечал, даже в старых вагонах.
Он описал проводнице своё затруднение, и та заверила, что его разбудят точно в срок. Проводница поинтересовалась, не холодно ли в вагоне, и удовлетворённо кивнула, когда он сказал ей, что в вагоне весьма тепло. Ободрённый её спокойствием, он вернулся на своё место. Честно говоря, ему даже нравилась эта глубокая темнота, прерываемая лишь всполохами фонарей за окнами.
Пассажиры в вагоне сидели тихо, как мышки. Он добрался до своего места, выключил телефон и заснул, даже не успев заправить простыню.
Теперь его благостное ночное спокойствие сменилось отупением, столь же раздражающим, как и жёлтый автоматический свет. Он выглянул в коридор. Электронное табло над туалетами беззастенчиво врало, сообщая, что сейчас 3:19. Лёгкие касания утренней зари за окном говорили ему, что сейчас никак не меньше пяти. Выходить он должен был в 4:20. Проспал!
Он включил телефон. Задумавшись на полминуты, заставка наконец оповестила его, что сейчас 5:05. С каждой минутой он уезжал всё дальше от цели. Ни сообщений, ни пропущенных от жены не было – значит, как он и предполагал, она не вставала и ждёт его с первым автобусом. С досадой он набрал смс: «Проспал. Приеду позже».
Перспектива потерять день на выяснение отношений с РЖД, тряску на автобусе и успокаивание жены с её фрейдистским «Опоздал – значит, не хотел приезжать» его совсем не радовала. Полвоскресенья будет убито на мотню и скандал из-за того, что она ждала, готовилась, договорилась с тёткой, что та возьмёт племяшку-крестницу на один выходной, а он всё испортил, а вторая половина – на слёзные раскаяния, сожаления об упущенном времени и нервные попытки за огрызок дня наверстать упущенное. Он раздражённо выдохнул и решил излить злость на непосредственную виновницу – проводницу.
Вагон спал. Чей-то нос жаловался на судьбу скорбными руладами и, казалось, готов был убежать от своего владельца, как от майора Ковалёва. Негромкий стук в купе проводницы прозвучал слишком вежливо. Он не умел быть напористым и скандальным и злился на себя, предчувствуя неизбежную фальшь положения. Дверка открылась, и за ней показалось заспанное лицо. Женщина без возраста, с жидковатой метёлкой жёлтых волос вопросительно уставилась на него, не понимая, чего он хочет от неё в столь ранний час.
– Здравствуйте! Я настоятельно просил вашу коллегу разбудить меня, так как не смог зарядить вчера телефон. Она пообещала, что это сделает, а я в итоге проспал свою станцию.
Опять слишком вежливо.
– Какую коллегу? Вы с какого места? – в замешательстве переспросила метёлка.
Он добавил раздражения в голос:
– Я с места 33. Я должен был выйти в Грязях и просил второго проводника меня разбудить.
– У нас нет никакого второго проводника, я не знаю, кого вы просили, – женщина подловила его на слове и теперь, освоившись, стала напоминать ему нахальную мышь.
– Ну как же нет, вчера она здесь топила вагон и сказала мне, что меня разбудят!
– Аааа… Так это начальница поезда, к ней все вопросы.
– Ну как это «к ней все вопросы»? Сейчас-то мне что делать? Свою станцию я проехал.
– Ополье следующая, если проехали – там можно выйти.
– Так дело не пойдёт. Где мне найти начальницу поезда?
– Начальница в седьмом вагоне, мы во втором. – Проводница потянула дверь, давая понять, что разговор окончен.
Чертыхаясь про себя, он вернулся на место, надел куртку, рюкзак. Ненадолго задумался, в каком направлении ему идти. Свернул налево и взялся за обжёгшую пальцы холодом металлическую ручку двери между вагонами.
Проходя ещё одно сонное царство, он внутренне был готов ошибиться и увидеть за последней дверью ученическую перспективу путей, исчезающую во тьме, но там был ещё один вагон. Когда он собрался продолжить путь, за спиной из коридора вдруг вышагнула тень.
– Куда вы? – несколько испуганно спросила миниатюрная молодая проводница. Он бы принял её за студентку-пассажирку, если бы ей на плечи не был накинут всё тот же серый бушлат. – Наш вагон последний.
«Да что они меня тут, за дурака все держат?» – подумал он про себя. За дверью в тамбур явственно горел тусклый свет следующего вагона.
– Этот вагон не считается. Это зеки. Нам ночью их прицепили, так что туда не пройти, – доверительно шепнула проводница.
Перепутал конец с началом. Зеки, безответственная начальница, хамка-проводница крутили хоровод гнева в его голове, пока он разворачивался пробирался в обратную сторону – к голове состава. Проходя своё место, он со злобным удовлетворением отметил, как слез на пол и грязнится пододеяльник, как неаккуратно смята сном вагонная подушка – такое подчёркнутое большое «неспасибо» экипажу этого дурацкого поезда.
В третьем вагоне у туалета царил кислый и тошнотворный запах нейтрализованных нечистот. Его стерильность, сохранявшая в себе реминисценции к оригиналу, была ещё хуже, чем бесстыдная откровенность деревенского сортира. Зажав нос пальцами, он пробрался дальше, гадая, как выживают пассажиры с ближайших мест. Разгадка похрапывала на полках в обрамлении висевших по крючкам прикидов хаки. Солдаты даже спали не по-граждански – сурово, вытянув руки по швам поверх одеяла, хмурясь во сне. «Странно, время зимнее, непризывное», – подумалось ему.
Через три купе спящие богатыри закончились и их сменили стариковские кальсоны, свисавшие с верхних полок, вместе со своими морщинистым содержимым. Ноги стариков бесстыдно выпячивались в коридор из-под белых одеял, напоминая о дешёвой комнате страха на ВДНХ с резиновыми трясущимися руками, в которую затащила его дочка в последний приезд. Возможно, какой-то пространственный сдвиг заставил престарелые телеса трястись в двух измерениях, как в игрушке Portal: руками подрабатывать в павильончике в Москве, а зловонными ногами преграждать путь недовольным пассажирам в вагоне № 3. «Только бирок на пальцах не хватает», – чёрно пошутил про себя он, пригибаясь под ногами, как в лимбо.
Вагон был удивительно однороден в своих двух стратах. «Такое чувство, что билеты по дешёвке напополам выкупили служба соцзащиты и военкомат. Хотя и то, и то – защита, может, это даже одно ведомство, – размышлял он про себя, уже даже отпустив злобу и увлекаясь нечаянной ролью социального антрополога. – Что им в этой Назрани, мёдом, что ли, намазано?»
В четвёртом вагоне выяснилось, что в Назрани мёдом было намазано не только старичкам, но и старушкам. Здесь демографический срез общества был уже порепрезентативней, но престарелых изюминок всё равно было больше, чем в среднем. В ближайшем к проводнику купе в масочках для защиты глаз от бьющего из тамбура света лежала пожилая супружеская пара. Сначала ему показалось, что они не спят, а ведут какой-то разговор раздражённым шёпотом. Но, хотя под масками не было видно глаз, через мгновение он убедился, что это лишь парочка сомнамбул. Дневные разговоры и переругивания тянулись нитью от одного к другому, и даже сон не мог разорвать их взаимных претензий, обращённых в никуда.
На новом переходе ему на глаза попался стоп-кран. Красный, демонический рог манил к себе, а проволочка с пломбой, висевшая на нём, смотрелась так же надёжно, как попытка связать шёлковой ленточкой гиппопотама. Он представил, как дёргает стоп-кран и солдатики, старички в кальсонах, проводница-метёлка, сомнамбулики и остальные пассажиры в недоумении летят со своих полок, как чашечки с выбитого из рук подноса. «Имею моральное право!» – мстительно подумал он. Будто испугавшись такого поворота событий, поезд скрипнул тормозами и начал замедлять свой бег.
«Что за станция-то? Как там она говорила… Ополье? В первый раз слышу о такой станции между Грязями и Воронежем – подумал он, вынужденно замедляясь из-за выходящих в Ополье людей. – С другой стороны, ты и в первый раз проезжаешь нужную станцию на поезде Москва – Назрань», – едко напомнил внутренний голос, и он с тоской бросил взгляд наружу, раздумывая, не выйти ли и ему в Ополье.
Из тамбура пятого вагона было видно только кусочек станции, и казалось, что поезд действительно остановился в поле, залитом робким светом утра. Лишь наличие встречающих, неожиданно многочисленных в столь ранний час, говорило о том, что где-то рядом в снежной дымке прячется вокзальчик. Пахло снегом и металлом поезда – особый плацкартный запах, который приходит вместе со скрипом тормозов и под аккомпанемент звякающих в подстаканниках ложечек. Он въедается в майку и волосы, и жена, обнимая с дороги, морщит носик и говорит: «Пахнешь поездом». Погружённый в эти мысли, он вдруг почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд и вздрогнул. Со станции холодным оценивающим взглядом на него смотрел человек с пёсьей головой.
Пёс принюхался, двинул жёсткими стоячими ушами и зевнул, показывая красную пасть. Потом всем корпусом вдруг резко повернулся, перспектива сменилась, и он понял, что это всего лишь какой-то смеющийся дед, расчувствовавшись, взял на руки четвероногого друга. «Нет, всё же не буду выходить – решил он, с завистью глядя на обнимающихся и гомонящих людей снаружи, розовый собачий язык, улыбки детей, которым почему-то не спалось в такую рань. – Из этой глухомани потом не выберешься, а от Воронежа рейсовый автобус до Липецка каждый час ходит».
Остановка была едва ли трёхминутной. Поезд тронулся, когда он проходил следующий вагон, немноголюдный, с приглашающе распахнутым чревом сидушек. Бородатый здоровяк в одном из купе щёлкал кусачками для ногтей и складывал обрезки на широкую оконную резинку.
В конце вагона стоял и смотрел в окно, опёршись костяшками пальцев на полочку рядом с титаном, человек в сером. Человек кивнул ему, будто старому знакомому, и он узнал в человеке вчерашнего электрика.
– Я ищу начальника поезда, – сказал он электрику.
– А, вы тоже? – как-то буднично, но по-доброму откликнулся электрик, поворачиваясь уже всем корпусом. – Тогда пойдёмте, я вам следующую дверь открою, а то там вагон-ресторан, ещё закрыто.
Пока тот открывал дверь своим ключом, он смотрел на спину электрика в сером блестящем ватнике, с резко выступающими горбами лопаток, на скромный и чистый сугробчик снега в межвагонье – и почувствовал кожей морозное утро снаружи.
«Светлый человек», – подумал он и усмехнулся. В вагоне-ресторане было безлюдно и тихо. Он прошёл барную стойку и обнаружил неожиданное препятствие: на лавках спал неопрятного вида мужчина, ноги его висели как мост, как шлагбаум в проходе между сиденьями. На столах рядом с ним лежали бесчисленные коробочки с надписями «Приятного путешествия!». С утра они должны были полететь в люксовые вагоны с завтраком. «Просто „Господин из Сан-Франциско“ – кивнул он про себя. – Кто-то покупает высший сервис, а коробочки собирать будет всё равно неказистый мужичок из забытого вагона-ресторана».
Побеспокоить стража прохода неизбежно пришлось. Мужик сел, осовело огляделся и, судя по всхрапу за спиной, вернулся в исходное положение, как только открылась вторая дверь вагона.
Вагон-ресторан был словно буфером между двумя мирами. Следующие вагонные двери не нужно было дёргать и хлопать, достаточно было нажать кнопку – и створки с шипением разъехались, пуская путника в тамбур, как космонавта в камеру декомпрессии. Бедноватые плацкарты закончились – и начались купе. Они были столь чисты, что присутствие в них пассажиров казалось вовсе не обязательным. Белый яркий свет и красная дорожка придавали комичную торжественность узкому проходу – и он шёл по нему будто на встречу с президентом или будто сам был кинозвездой на фестивале. Где-то рядом, за стенкой спали люди, но в это верилось так же слабо, как в наличие воды на Марсе. «Мене, мене», – жалобно пела ложечка в забытом на столе стакане. Хорошо было бы ухватить такое купе в поездку на море, пусть даже придётся переплатить за одно место сверху, зато можно будет ехать только втроём с женой и дочкой. «Вот и для инвалидов в начале вагона расширенный проход, может, и маму можно вытащить?» – раздумывал он, приближаясь к заветному седьмому вагону.
Оранжевые двери запикали и впустили его. Что-то было не так с этим купе. С удивлением он обнаружил очередь, и, хотя вслух люди ничем не возмущались, в воздухе стояла напряжённая, гудящая тишина. Вдалеке был виден красный берет и слышался спокойный, умиротворяющий голос начальницы поезда. Пока он шёл по вагонам, он успел смириться со своим положением, но сейчас по крупицам собирал раздражение обратно. Толпа недовольных убеждала его в своей правоте, и он было понадеялся, что их присутствие облегчит разговор о компенсации, однако пассажиры и не думали объединяться. Каждый стоял со своей проблемой, в свой черёд подходил к начальнице, что-то ей объяснял, потом отходил и, вежливо вжимаясь в стеночку, шёл вдоль очереди в конец вагона.
За окном мело. Поезд ехал вдоль снежного поля без посадок и строений, и граница между землёй и небом размывалась, будто он летел в абсолютно белом пространстве. Очередь продвигалась быстро, но и не убывала – за ним уже стояло несколько человек, с тем же мрачным напряжением, написанном на лице, что и у него самого.
И вот он шагнул навстречу женщине. Именно её вчера он принял за проводницу. Её чёрные брови, смоляная коса и красный берет казались ещё контрастней и красивей при ярком свете утра за окном в сочетании с белизной тамбура. Она улыбнулась, и он почувствовал, что его решимость казаться злее и настырнее тает под её улыбкой. Но он всё же собрался с силами и сказал – не как возмущается обиженный сервисом клиент, а скорее как ребёнок жалуется маме:
– Вы обещали меня разбудить. Мне нужно было выйти час назад, в Грязях, но меня никто не разбудил, и я проехал свою станцию.
Начальница сочувственно посмотрела на него:
– Я сомневаюсь, что это была ваша станция. Я тщательно проинструктировала проводницу, и она должна предупредить вас перед станцией прибытия. Вы ничего не проехали, ваша станция будет ещё нескоро.
– Но я же точно помню, что прибываю в Грязи в четыре двадцать, а на часах… – он полез проверить время на телефоне, – пять ноль пять! – И тут же смутился, заметив, что часы стоят. Память лениво шевельнулась, будто побеспокоенный поглаживанием толстый кот. С удивлением он вспомнил, что накануне гостил у дочери и играл с внуками, потом вернулся домой и уже засыпал с женою в своей постели. Когда он попал на этот поезд?
Начальница взглянула на свои часы:
– Всё верно, пять минут шестого. Но вы прибываете на станцию назначения на несколько секунд позже. Вернитесь в свой вагон, вы успеваете ещё поспать и выпить чаю.
Он отошёл от неё смущённый, потупив взгляд, стараясь вжиматься в стеночку, чтобы не мешать растущей очереди, которую (сейчас он помнил) когда-то уже прошла его мать. В каком-то ещё неизвестном ему вагоне этого поезда когда-нибудь будут ехать его жена и дочь. А метель за окном будто застыла, и теперь он мог рассмотреть каждую снежинку как под микроскопом – как долго она кружится, гонится за остальными, взмывает к небу и парит, парит, парит, прежде чем устать, медленно спуститься и уснуть под тихой землёй.
