Читать книгу: «Пока не забыто», страница 9
– Хорошо, – сказал он, – что за время затянувшегося следствия Пищики успели построить этот дом и записать его на имя матери Лиды. Иначе власть выбросила бы их из служебного дома прямо на улицу.
– Идет, – прервал я шефа, потому что не мог отвести глаза от металлических ворот у кирпичного дома и открывавшейся калитки.
Из нее выходила стройная Елена Васильевна, одетая в легкий ситцевый сарафан цвета морской волны. За ее маму я принял вторую, следовавшую за ней тучную женщину. Только, когда она подошла совсем близко и стала усаживаться рядом со мной, я узнал в ней свою одноклассницу Аллу. Машина плавно тронулась. Алла прикоснулась к моей ладони. В салоне не умолкал голос бодрившейся Лидии Ивановной. Я не имел понятия, с чего начинать разговор с Аллой и, когда мы приехали в лес.
Несколько ее неуместных фраз тоже не дали толчка для обстоятельной беседы. Я шагая в трех-пяти шагах впереди Аллы и разгребал палочкой прошлогодние листья под деревьями. Грибов не оказалось и по мере продвижения вглубь леса. Без единой находки вернулись и Лидия Ивановна с Гендельманом. Вечерело. Оранжевый диск солнца касался макушек застывших от полного безветрия деревьев.
До того, как снова сесть в машину, Гендельман разлил в четыре граненых стакана грамм по сорок согревшегося в багажнике коньяка. Принюхиваясь к его неповторимому аромату, мы делали маленькие глотки и закусывали конфетами «Грильяж». На обратном пути коньяк еще больше раскрепостил язык Лидии Ивановны. В основном вспоминали общих знакомых.
– Вот и пообщались, – сказала Алла, выходя из машины, когда мы опять остановились напротив металлических ворот.
– Надо быть сильными, – ответил я, потому что других слов я просто не нашел.
После той поездки Алла снова надолго исчезла из моего поля зрения. У с Лидией Ивановной у меня и Гольдмана завязалось доброе многолетнее общение. Полный ярких впечатлений отпуск завершился незаметно. Когда мы возвращались домой, Гендельман рассмеялся, когда услышал, что я соскучился по жене и сыну. Мой недовольный взгляд заставил его развернуться и сменить тему.
– Вот видишь, а ты мог бы и не испытать этого приятного чувства, если бы не уехал из дому на месяц. Ну, да ладно. Скоро выходить на работу.
– Я соскучился и по ней, – поменял тему и я.
«А соскучились ли на фабрике по мне?» – подумал я вдруг, потому что вспомнил о недавнем разговоре с директором фабрики. Мои хорошие отношения с Евдокией Ивановной складывались, главным образом, на основе радиогазеты. Я продолжал ее редактировать. Как бывший идеолог обкома партии, директор порой даже советовала мне заострить внимание на какой-нибудь актуальной теме. И вдруг, когда до окончания моего обучения в институте оставалось меньше половины времени, Евдокия Ивановна посоветовала мне включиться в поиск работы на большом машиностроительном заводе. Лишь там, а не на швейной фабрике, возможно, по-матерински считала она, что настоящий инженер-механик может найти что-то действительно интересное.
– И, между прочим, тебя ожидает много работы, – продолжал Гендельман, в свою очередь. – Вот ты и подумай, как следует. Вдруг тебя осенит такое новшество, которое вызовет желание у киевских и московских швейников отправиться за передовым опытом к нам в Винницу.
Эти слова говорили о совершенно другой точке зрения тоже немаленького начальника. И я заколебался, потому что не знал, кому верить. Не странно ли, что именно тогда я совершенно случайно вышел на путь осуществления авантюрного пожелания главного инженера. А ведь оно было сродни заявлению Остапа Бендера о переименовании Васюков в Нью-Москву, а Москвы – в Старые Васюки.
Месяца два спустя вернулись из совместного отдыха на Черном море в Одесе Майя и Базя. Майя особенно радовалась великолепному бронзовому загару. Похвастаться им ей ужасно захотелось своей подруге Вале Чучмаревой. У нее оказался не менее важный повод похвастаться назначением ее Юрки начальником отдела автоматики при созданном еще Совнархозом проектном институте.
Когда мы поднялись к ним на четвертый этаж, Юра что-то громко обсуждал с двумя новыми сотрудниками на балконе. Утопая в облаке сигаретного дыма, они, и в моем присутствии, продолжали возмущаться непониманием руководства на предприятиях города задач их отдела электронной автоматики. В этом им виделась и причина того, что к ним уже более трех месяцев не приходят заказчики.
У жаждавших дела молодых специалистов вызвало ироническую улыбку и мое предложение по использованию автоматики в управлении производством на швейной фабрике. В их представлении электронная автоматика сочеталась с металлургией, машиностроением, химией, но никак не с производством одежды. Ложное предубеждение быстро поменялось после того, как я разъяснил поставленную задачу более подробно.
Мы продолжили тот разговор после чая с блинами. Он завершился вычерчиванием нескольких блок-схем будущей системы. Перед тем как разойтись, мы даже обсудили определенные условия предстоявшей работы. В них меня больше всего устраивало, что соскучившиеся по делу ребята брались не только за внедрение новшества в производство. Они согласились также участвовать в совместном поиске кабельной и комплектующей продукции. Несколько дней проектанты прикидывали стоимость работы.
Наши совместные наброски я показал Гендельману, а Юра – своему директору. Моего главного инженера идея заинтересовала сразу, хотя мы еще не имели понятия об источнике финансирования. Это была сложная задача в условиях повсеместных фондов и лимитов. Так как разговор шел о солидных затратах, Гендельман отправился к начальнику управления легкой промышленности Совнархоза Лисице. Идея заинтересовала и его. Его подчиненные сразу изыскали деньги в фондах, связанных с развитием науки. Какой же уважавший себя руководитель не хотел собственной причастности к работе такой значимости и масштаба?
На отдыхе в Одессе жене Гендельмана Базе очень понравилась Майя. Когда они вернулись, Базя настояла на поочередных встречах за обеденным столом у них и у нас в конце рабочей недели. Тогда же наши новые друзья (таковыми мы их теперь считали) стали нас приглашать на дни рождения и в праздники. За таким столом у них собиралось двадцать и больше персон. Они, как и хозяева, были старше нас лет на десять. Более солидными были и должности, которые они занимали.
В гости нас теперь приглашали и они. Ширился круг наших приятелей. Разумеется, они проживали в отдельных квартирах. Существенно выше нашего был и уровень их материального достатка. Я это я связывал с «фактором времени» и не сомневался, что вскоре мы тоже достигнем большего. Я и в этом тогда старался равняться Гендельмана. Он проживал в трехкомнатном особнячке с гаражом, почти у самого порога. Жилище было построено фабрикой специально для него. Заграничный мебельный гарнитур стоял у него даже в кухне.
Всего одна яблоня и два куста сирени росли на его маленьком земельном участке. Зато он находился в самом центре города. Даже его начальники более высокого уровня проживали в домах менее предпочтительной многоэтажной застройки. От этого я еще больше восхищался способностями своего боса и не мог понять, почему его отношение ко мне вдруг стало ухудшаться. Все начиналось с насмешливых реплик на публике по поводу моего безразличия к женщинам. Они даже включали сомнения – моего ли сына родила Майя. Гендельман также высмеивал мою боязнь пропустить хоть одну лекцию в институте. Для усиления эффекта он сравнивал меня с отличником своих студенческих лет, с которым проживал в одной комнате общежития.
Не пропускал и он лекции в институте. С них убегала только пятерка остальных соседей по комнате, включая Гендельмана. Все они отправлялись на киевскую барахолку. С нее они кормились на основе перепродажи тряпья. Тарелка мясного супа доставалась и отличнику. За нее он корпел над курсовыми проектами соседей по комнате до глубокой ночи. Характерно, что после окончания института отличник не поднялся выше должности старшего инженера исследовательской лаборатории. При окладе 140 рублей он добирался на работу в переполненных трамваях.
Я не исключал, что Гендельман таким образом просто сдерживал резкий скачок моего авторитета. Он продолжал набирать силу в связи со служебными успехами и вызывавшей все больший интерес радиогазетой. А, кроме того, тогда меня уже включали в составы разных общественных комиссий и жюри. В партбюро, профком и комитет комсомола меня приглашали для рассмотрения сценариев ответственных культурно-массовых мероприятий. Сосуществования двух лидеров Гольдман, вероятно, не допускал.
В своих допущениях я заколебался, когда Гендельман снова настоял на очередной совместной поездке в немировский дом отдыха. Без долгих уговоров я согласился. В Немирове мне было действительно хотелось отдыхать по многим причинам. А в этот раз я еще прилично устал и был ужасно расстроен. Заодно со своими повседневными делами мне пришлось взвалить на себя немало организационных и технических решений, связанных с претворением в жизнь проекта автоматизированной диспетчерской системы.
Она была уже наполовину готова, когда возникла угроза полной остановки работ. Мне это грозило полной катастрофой доверия. Никогда я не брался за то, что невыполнимо. Не в шутку растерялся и Кучеренко, когда в Совнархозе нам наотрез отказались выделять шаговые искатели и кабельную продукцию. Свое решение там обосновали просто – у них недостает лимитов на такие крайне дефицитные изделия для действующих предприятий связи, а проектанты со швейниками еще подождут со своими выдумками.
И все же везение оставалось на нашей стороне. Все, чего мы так добивались, мы обнаружили в публикуемых излишках солидной ракетной части. Там начиналось очередное обновление. Избытки надо было срочно убрать из переполненных складов. Время военных снабженцев настолько поджимало, что они сами доставили на фабрику тысячи метров кабелей связи, сотни шаговых искателей, счетчиков и прочие комплектующих изделий. Дело снова закипело. А важная для нас сделка с ракетчиками напомнила мне еще одну историю. В начале 60-х годов центральные газеты страны вышли с типичным для первой страницы заголовком «ТАСС уполномочен заявить». Под ним гневно осуждались провокации западных официальных кругов за распространение ложных слухов о множестве шахт межконтинентальных ракет в лесных массивах центральной Украины. Подобной ложью не брезгуют и нынешние политики РФ.
Отдыхаем
А в доме отдыха Гендельмана и в этот раз принимали с подчеркнутым почтением. Нас поселили в ту же палату, с балконом-лоджией, а в столовой посадили за столик у того же окошка. Состав винницкого бомонда изменился незначительно. И эти клиенты опытного потока экспериментального цеха не меньше дорожили своим солидным внешним видом. Им придавали его элегантные костюмы, пошитые под руководством подобранных Гендельманом модельеров. За это его приглашали «на сто грамм коньяка и оказывали прочие знаки внимания».
Гендельман согласился и на «потрясающую рыбалку» в колхозе. Ее ему предложил директор кирпичного завода. Вместе с ним мы и выехали в шесть утра. Добирались на теперь уже новом «Москвиче» главного инженера. Должен заметить, что по его нестояниям я сопровождал его всюду. В колхозе нас встретил плотно сколоченный мужчина лет «сорока с гаком». Это был председатель. На нем болталась куртка из плащевой ткани. На голове плотно сидела кепка с небольшим козырьком и кнопкой на макушке. Его запыленный вездеход «УАЗ» стоял на обочине грунтовой дороги. Метрах в пяти от него опирался на велосипед мужичок неопределимого возраста с запавшими небритыми щеками.
– Хлопцам нужна рыба или хотят порыбачить? – Спросил председатель.
– Порыбачить, – не сговариваясь, ответили мы.
– Петро, отведи хлопцев порыбачить, – велел председатель обладателю велосипеда.
Нам его представили сторожем, который и червячков поможет накопать.
Одна из более поздних фотографий о совместном отдыхе с Гендельманом (круиз на теплоходе по маршруту Москва – Ростов. Леня третий слева в первом ряду, я первый во втором ряду.
Директора завода председатель усадил в свой «УАЗ». Их тут же поглотило густое облако серой пыли.
На пруду мы со знанием дела достали из багажника «Москвича» зачехленные удочки и садки. Червяки и тесто из хлебного мякиша мы привезли из Немирова. Сторож провел нас к сколоченной из добротных досок кладке. На ней мы и расположились, в тени старых ив. Забросив по три удочки, мы замерли в ожидании клева больших серебристых карпов. Спустя минуту я ощутил остановку сердца. Ушли под воду все три мои поплавка одновременно. Попробуй определить в такой обстановке, какую из удочек подсекать первой.
Дернув самую ближнюю, я обнаружил, что запуталась леска на трех удочках. Разозлили не меньше виновники – трепыхавшиеся на крючках два карасика весом не более 20–30 граммов. Маленькие рыбки клевали настолько дружно, что каждому из нас две из трех удочек пришлось свернуть, чтобы не мешали. Явление «дикого клева» непрерывно повторялось. И двух часов не прошло, как оказались полными наши пятикилограммовые садки. Но что же можно было сделать с таким уловом?
Ответил на вопрос появившийся перед нами сторож. Прокуренным голосом он сообщил, что пора закругляться: на стане нас ожидает на завтрак председатель. Здесь Гендельман припарковал свою машину у опрятного кирпичного амбара. Мы вошли в него, поднявшись по 4 ступенькам. Метрах в трех от входа, по правую руку, стоял большой дощатый стол. Одно целое с ним составляли прочные скамьи со спинками вдоль длинных сторон. Директор кирпичного завода и председатель колхоза сидели напротив друг друга и о чем-то беседовали. Кладовщик принес кастрюлю только что отваренных целиком картофелин. Их накрывало густое облако пара.
На служившим скатертью вышитом рушнике лежали кучками зеленый лук, огурцы в крупных пупырышках и большие ярко-красные помидоры. Три керамические миски были заполнены поджаренным мясом, рыбой и яичницами. В миске четвертой покоился нарезанный большими ломтями ноздреватый хлеб. Он был испечен из пшеничной муки без кукурузы. Его забытый запах вызвал у меня обильное выделение слюны. Чуть поодаль – бутылки с водкой, пивом и минеральной водой. Председатель колхоза увидел наши полные удивления глаза.
– Перед вами результат не выполненных указаний партийного руководства нашего райцентра, – сказал председатель колхоза.
– Принимал бы и я вас за пустым столом, – продолжал председатель, – если бы, соответственно требованиям Хрущева, засеял кукурузой 90% колхозной земли. Мужик «от мотыги», видите ли, решил, поучать не только коренных земледельцев, а и писателей с художниками!
Председатель откупорил бутылку «Московской». Прежде чем разлить водку, он предложил на треть заполнить стаканы стоявшим на столе жидким гречишным медом. Пили много. Много говорили. Все-таки минули времена жуткой сталинщины. Мне запомнилась еще одна фраза председателя: «Наше терпение нас погубит»
Из-за стола я вышел очень охмелевшим. На улице нас ожидал только что подъехавший «УАЗ». Из него вышел и кивнул председателю сторож, который сопровождал нас к пруду.
– Порыбачить вы уже порыбачили, – председатель улыбнулся и посмотрел в нашу сторону, – а сейчас вам и рыбу привезли…
В подтверждение этого сторож не без труда вытащил из машины две ивовые корзины. В каждой из них вмещалось килограмм по 30 только что выловленных еще живых, почти килограммовых карпов. Они были присыпаны зеленой осокой. Их погрузили в багажник «Москвича» Гендельмана. В пруду, на который нас привезли «порыбачить» по нашей просьбе, специально выращивали карликовых карасиков. Так председатель колхоза выразил свою благодарность директору завода за дефицитный кирпич.
Там он мог получать «сверх установленных лимитов». Из него строили коровники, общественные здания, а также жилье для председателя и приближенных к нему людей. Сторож, разумеется, не входил в этот круг.
В свою очередь, директору завода был открыт доступ не только к рыбе, но и к другим дефицитным продовольственным и промышленным товарам. За них он, скорее всего, платил, соответственно ценникам. Но зато ему было все доступно, в отличие от подчиненных ему рабочих. На основе популярных связей он пользовался привилегированным медобслуживанием, путевками в лучшие дома отдыха и санатории.
Это являлось азбукой той жизни. Мы воспринимали ее, как естественное, не подлежащее правке явление. Не потому ли мне тогда представилось жестом подлинного благородства то, что, мы сдали на кухню обе корзины «улова», когда вернулись в дом отдыха. По совету директора завода там карпов поджарили и подали на все столы к ужину. Людям больших возможностей свойственны «красивые жесты».
На наш стол, кроме жареной рыбы, принесли несколько записок от благодарных отдыхающих. У выхода из столовой, у широкой гранитной лестницы, меня взяла за руку улыбавшаяся девочка лет четырех.
– Дядя, большое спасибо за рыбу от меня и моей мамы, – глазки девочки зажмурились.
Вероятно, она забыла, чему еще ее учила мама. Я собирался объяснить, что благодарить надо не меня. В это время рядом оказался Гендельман и погладил головку милого ребенка с пышным белым бантом. Сидевшую на скамье молоденькую маму мы вычислили по столь же обворожительной улыбке. В тот вечер и она с доченькой примкнула к нашей компании на скамье возле розария. Они тоже приехали из Винницы, а здесь проживали на нашем этаже, в угловой палате.
Отныне и после завтрака они дожидались нас на скамье. Вместе мы отправлялись на пруд, где купались и катались на лодке. Когда мы возвращались, забавная Иринка держала меня за одну руку, а ее разговорчивая мама Вита облокачивалась на вторую. Это меня не радовало. Винница город небольшой, и кто-нибудь мог иначе истолковать Майе смысл такой дружбы. Так и больше того, когда мы возвращались поздним вечером из розария, мама укладывала ребенка спать и приходила к нам на лоджию на чашечку кофе с коньяком. Красноречие Гендельмана блистало бриллиантовыми россыпями до полуночи. Я отказался от кофе на лоджии и отправился спать на второй вечер.
– Даже старый ребе не позволил бы себе такого! – вычитывал меня Гендельман утром. – Если ты и в самом деле отворачиваешься от женщины с изюминкой, я позабочусь о ней сам, только ты должен дать мне слово, что потом об этом не пожалеешь.
Я в и этом увидел розыгрыш, а сразу после ужина ушел на ночлег к маме. Обиды не было, а повод пообщаться подвернулся. Маме и отчиму решение понравилось. В затянувшейся здесь беседе мы обсудили почти все большие и маленькие проблемы, до которых раньше не доходили руки. Разговор коснулся и ремонта –прохудившейся крыши. Но куда больше говорили о не складывавшаяся, как хотелось бы жизни у Фимы.
Так и не воспылав любовью к учению, он остановился на профессии киномеханика. Разочарование в ней последовало с первой мизерной зарплатой. Призыв в армию лишь на время отодвинул поиск чего-то более существенного. В те же времена распался первый неудачный брак у моей сестры Шели. Не лучшим оказался и второй брак, в Москве. И все же именно он сделал возможной постоянную прописку в столице. А дальше там она еще и обрела заветную должность бухгалтера солидной строительной организации.
А на моего главного инженера если я и обижался, то очень редко, несерьезно и ненадолго. Что касалось совместного отдыха с таким человеком, то воспоминания о нем он всегда был полон самыми яркими впечатлениями по части комфорта и встреч с интересными людьми. Чем больше я их встречал, тем луше я понимал, что и сам Гендельман был весьма яркой личностью. Нашим совместным поездкам в Немиров воспрепятствовала генеральный директор Костенко, которая сменила Лисицу.
Ее трудно было упрекать. Она не хотела оставаться на целый месяц без двух ведущих звеньев в руководящей обойме. А я к климату немировского парка настолько привык, что продолжал приезжать в дом отдыха с сыном или дочерью. Майе тоже нравилось это место, особенно в мае или начале июня.
На фото Миша и я в первой половине 70-х
Все мы разные
Гендельман оправдывал свою потребность немного подгуливать на стороне недостатком внимания жены, которая утонула в водовороте домашних проблем. В этом он видел ее плату «за неумение ценить райские условия». Вместе с тем, Гендельман и мысли не допускал о разрушении семьи, главную ценность которой он видел в своем сыне. Мои убеждения были другими, но мне ли надо было менять точку зрения солидного начальника.
Я ведь все еще оставался под воздействием рассуждений о моральном облике советского человека. Мне это продолжали втолковывать на лекциях по истории партии и научному коммунизму в вечернем институте. А я и цитаты такие записывал в свой конспект из программы КПСС: «Отвергая классовую мораль эксплуататоров, коммунисты противопоставляют извращенным эгоистическим взглядам и нравам старого мира коммунистическую мораль – самую справедливую и благородную мораль, выражающую интересы и идеалы всего трудящегося человечества»
На занятия я продолжал уходить сразу после работы. В пути я пробегал мимо садика, в который мы водили нашего сына. Лишь на две-три минуты я мог остановиться у калитки, чтобы пообщаться с Мишенькой и Майей. А иначе я бы опоздал на первую лекцию. Майя же могла себе позволить и получасовую беседу с Валей Чучмаревой или ее старшей сестрой Адой, которая являлась воспитательницей нашего ребенка.
Ада и рассказала Майе, что по личной просьбе Гендельмана она уже около полугода делится своим профессиональным опытом с Аллой Пищик. Ей, учительнице английского языка, пришлось оставить работу в школе. Нервы не выдержали волнений, которые вызвали тяжелейшие неприятности на работе у ее папы. Тогда ведь не было газеты, которая бы не напечатала едкий фельетон о массовом воровстве на заводе.
Несколько месяцев Алла лечилась дома. В новом коллективе, под патронажем Ады и самого Гендельмана, Алла, наконец, отошла душой и телом. По этому поводу она пригласила домой на торжественный ужин Аду, Гендельмана с Базей, Валю с Юрой и меня с Майей. Раньше я всего раза два встречал Игоря, мужа Аллы, в кабинете Гольдмана. Мне он показался заносчивым и необщительным человеком. Гендельман это объяснял профессиональной привычкой. С таким же видом Игорь сидел за столом рядом с Аллой, напротив меня. Проживали они в однокомнатной квартире в самом центре города с дочерью ровесницей нашего Миши.
Закуски и выпивки на столе было достаточно. А приятная атмосфера отсутствовала. Тяжелый взгляд хозяина квартиры и здесь вызывал неприятное впечатление. На меня он чем-то давил, а к тому еще и хозяйка приглашала на очередной танец только меня. На правах бывшей одноклассницы Алла объявляла его дамским.
Когда я возвращался смущенным на свое место, мне казалось, что я слышу скрежет зубов Игоря. Но, что мне казаться не могло, так это то, что лицо следователя багровело. От того, что происходило, я готов был провалиться сквозь землю. Гендельману и Кучеренко я был очень признателен, за то, что танцевали с Майей. Я понимал, что чувство меры в поведении Аллы отсутствовало. Выбрав удобный момент, я выскочил на лестничную клетку. Мужчины выходили туда покурить и проветриться.
В промокшей от пота рубахе там, одним маршем ниже, приходил в себя Юра. Я сменил его у отопительного радиатора. Как только он вернулся в квартиру, в открывшейся двери появилась Алла. Я и моргнуть не успел, как она оказалась рядом со мной. В следующее мгновение она обвила руками мою шею и разрыдалась. Это мог быть очередной нервный срыв. Отреагировать на него мне не пришлось. Квартирная дверь приоткрылась снова. В ней показался муж Аллы.
Он спустился к нам и взял Аллу под руку. Игорь сопроводил ее в квартиру, не произнеся и слова. Молчала и Алла. Что-то заклинило и у меня. Вслед за ними в прохожую зашел и я. С трудом соображая, что происходит, я снял с вешалки плащ свой и Майи. После этого я заглянул в гостиную. Там продолжала играть радиола. Гендельман и Кучеренко кружили в вальсе Валю и Майю. С ней мы встретились взглядами. Я показал ей плащи и дал понять, что мы уходим.
Вот и новые проблемы
Мои мелкомасштабные личные неприятности вскоре затмили очередные потрясения, куда более существенные. На этот раз на фоне чрезвычайно сложной обстановки резко обострялась внутренняя борьба в руководстве партии. Группу сопротивления Хрущеву возглавили Брежнев и Суслов. Итог борьбы подвела короткая протокольная фраза: «…С 14 октября 1964 года Н.С. Хрущев освобожден Пленумом ЦК КПСС от обязанностей 1-го секретаря ЦК КПСС и члена Президиума ЦК КПСС. В его деятельности имели место проявления субъективизма и волюнтаризма».
Спустя многие десятилетия сторонники политики Хрущева представляют его в качестве невинной жертвы в борьбе за демократические преобразования. Я представлю ряды несогласных с такими утверждением. Я тоже не прощаю Хрущеву кровавой расправы с участниками венгерского восстания в 1956 и Новочеркасского расстрела в 1962 года. Я не забуду его безжалостную травлю инакомыслящих, с изгнанием за границу писателей, поэтов и художников, включая нобелевских лауреатов И.Бродского и А.Солженицына. С холодным потом на лбу вспоминается самодурство и волюнтаризм Хрущева в период тяжелого Карибского кризиса в 1961-1962 годах, который мог ввергнуть человечество в третью мировую войну.
Мою личную точку зрения тех лет отразили следующие рифмованные строки:
Пятиэтажки близнецы – символы прогресса,
Избы деревянные – нам хватает леса.
Старичок с корзинкою, сгорбившись, идет,
Самосвал навстречу тяжкий груз везет,
До разреза рудного ходка коротка,
Трубы заводские – в самых облаках.
Отстоял нелегкую смену сталевар,
Ставь на стол, хозяйка, русский самовар.
Чай не пьешь, откуда появиться силе?
Поговорка мудрая на слуху в России,
Многого достиг находчивый народ –
Восьмерки в поднебесье чертит самолет,
След инверсионный за порогом звука,
В оборонке круто развита наука,
На Луну вот-вот отправится ракета,
Старику до лампочки достиженье это,
Смотрит он по-своему на реальность, небо,
До чего мы дожили – вдоволь нет и хлеба,
За спиной болтается порожняя корзина,
Не пройти бы зря семь верст до магазина.
Решением того же Пленума от 14 октября 1964 года на посту первого секретаря ЦК КПСС утверждается Л. И. Брежнев. Ранее он занимал должность председателя Президиума Верховного Совета СССР. В магазинах появились хлеб, и даже вареная колбаса. Надолго ли? Это уже другой вопрос.
В 1965 году обновленная в стране власть расформировала учрежденные Хрущевым совнархозы. В целях концентрации власти в руках новой правящей верхушки возобновилось управление промышленностью, сельским хозяйством и строительством через отраслевые министерства.
Но советская бюрократия обладала удивительным свойством самосохранения и приумножения. В 1965 году из расформированного Совнархоза вернулся на фабрику Константин Васильевич Лисица. Фабрику переименовали в головное предприятие областного производственного объединения. На двери кабинета Лисицы появилась надпись «Генеральный директор».
Евдокию Ивановну Пустовит пересадили в маленький кабинет с надписью «заместитель генерального директора по головному предприятию». Главным инженером объединения назначили Леонида Израилевича Гендельмана. В состав новой управленческой структуры вошли девять швейных фабрик области. Контроль производства на них поручили укрупненным отделам головного предприятия. С существенно повышенной зарплатой их возглавили пришедшие с Лисицей его ближайшие соратники.
Лисица и Гендельман на протяжении полутора недель формировали новые штаты. Главный инженер умел доводить до конца все то, что начинал. С возвращением Лисицы совпало завершение внедрения на фабрике автоматизированной диспетчерской системы. Передача автоматам функций определенных должностных лиц являлась ее главным предназначением. Кроме того, она содержала информацию о выпущенной на данный момент продукции.
Такие данные накапливались на счетчиках главного пульта диспетчера и в каждом в цехе на больших световых табло. Притом одна из ячеек показывала плановое задание, а вторая – количество изделий, готовых для отправки на склад. Счетчики на главном пульте диспетчера накапливали информацию за смену, сутки, неделю и месяц. К диспетчеру также поступали данные о простоях технологического оборудования (на конкретных зонах) и конвейеров, которые запускались в автоматическом режиме.
Серьезным недостатком системы являлось отсутствие вывода данных на документы бухгалтерского учета. Вместе с тем, об исключительно правильном видении завтрашнего дня винницкими швейниками, «в лицах генерального директора Лисицы и главного инженера Гендельмана», писали в газетах и рассказывали по радио. Писем от тех, кто хотел увидеть новшество своими глазами, было много. В редкий день на фабрику не приезжали ближние и дальние гости, притом не только швейники.
Дирекция проектного института оценила важность личного вклада Юрия Кучеренко. Ему вручили ордер на отдельную трехкомнатную квартиру и существенно повысили зарплату. О моей причастности к новшеству даже не вспомнили ни Лисица, ни Гендельман. Так ведь именно на его основе так подскочил их авторитет в глазах руководства республиканской отрасли и областного центра.
А я тоже уже был дипломированным инженером. У нас увеличился состав семьи – родилась дочь Аллочка. В итоге к своему тридцатилетию я и на ступеньку не поднялся в служебной карьере. А мой товарищ Гендельман вообще забыл обо мне в новой обстановке. Так может, он и в самом деле отводил мне роль своего неудачливого соученика-отличника? Сплошные вопросы. Тогда же вспомнился совет Евдокии Ивановны Пустовит о переключении ориентира на машиностроение для полноценного роста карьеры.
Мое заявление «на увольнение по собственному желанию» зачитывал Гендельман в кабинете Лисицы. От него я услышал, что для меня были созданы тепличные условия. А когда меня выучили, я решил отблагодарить коллектив таким способом.
– Учился я сам, – парировал я, стараясь сохранять спокойствие.
А еще я подчеркнул, что свою зарплату отрабатывал добросовестно. Мое руководство этого не оценило. А потому я не вижу бестактности в своем праве на выбор более подходящей работы.
– Право?! – Лисица кашлянул. – Звучит убедительно. Только я на твоем месте вспомнил бы и о долге!
Далее посыпался знакомый набор фраз. Их начальник уже не раз произносил с трибуны на общих собраниях. Я дождался паузы и заявил, что не приемлю разговоров в таком тоне. Лисица заморгал. Такого он от меня не ожидал. После этого я встал и решительно направился к двери.
