Читать книгу: «Пока не забыто», страница 10
В новом коллективе
Не так мне хотелось уйти с фабрики, где почти 10 лет пролетели, как один день. А совсем недавно участники ее самодеятельного ансамбля исполнили песню на мои слова:
Люблю тебя, как отчий дом
Всю, от фасада до задворок,
Мне каждый камень твой знаком
Мне уголок твой каждый дорог.
Родная фабрика моя,
Ты островок большой отчизны,
Тебе всем сердцем верен я,
Я без тебя не мыслю жизни.
Ритмом конвейерных систем
Давно живу, ему подвластен,
Свой пульс сверяю с ритмом тем
И с ним соизмеряю счастье.
В июле 1967 года я уже работал технологом шарикового цеха еще строившегося подшипникового завода. Тогда я просто пришел в отдел кадров по объявлению в газете. Мой здешний начальник был на три года моложе меня и разговаривал с украинским акцентом. В глаза мы его называли Анатолием Васильевичем Пястой, а заочно – просто Пястой. Он приехал в Винницу около четырех лет тому назад. До этого Пяста работал мастером на харьковском подшипниковом заводе. Он окончил вечерний институт одновременно со мной. Его сразу назначили начальником цеха, чтобы удержать дипломированного специалиста.
Тогда же, с женой и трехлетней дочерью, Пяста получил однокомнатную квартиру в доме для малых семей. Мое первое впечатление о косноязычном и робком новом начальнике резко подпрыгнуло в гору, как только он разложил передо мной план цеха с сотней нанесенных на нем прямоугольников. Так на чертеже были обозначены станки. А Пяста с завидной легкостью рассказал о тонкостях работы каждого из них. Мои глаза округлились от удивления, когда начальник перешёл к специфике настройки, чтобы обеспечить выход деталей с точностью до десятка микрон.
Учусь заново
Меня, для ознакомления с удивительными станками направили на московский подшипниковый завод №1. Здесь, на протяжении месяца, я начинал свой каждый рабочий день в огромном шариковом цехе. От шума, который вызывал болезненную резь в ушах, меня защищали специальные наушники и пробки в ушах. Многие работники цеха страдали от глухоты. Еще не успели оглохнуть только несколько десятков молодых винничан.
Это была наша молодежь из сельской местности, которой захотелось приобщиться к городскому образу жизни. Здесь ею уже второй год осваивалось высокоточное оборудование. Портреты некоторых винничан уже оказались на доске почета – за доблестный труд и образцовое поведение. Мои земляки уточняли у меня сроки пуска нашего завода. Они радовались тому, что от счастливой даты их оделяли считанные недели. Все они жили светлой надеждой на возвращение, лучшие заработки и скорое получение жилья.
А пока стажеры проживали в заводском общежитии, где и мне предложили временно прописаться. Мне было удобней остановиться у сестры. Она проживала в маленькой комнатке, недалеко от метро «Беговая». Оттуда в выходные дни мне было удобней навещать мою многочисленную родню. Шеля была на пятом месяце беременности. Она была этому очень рада и тоже жила светлыми надеждами радостное будущее. Кстати, она и сейчас не сетовала на трудности. Когда сестра возвращалась с работы, она разогревала до кипения борщ, сваренный в большой кастрюле. Мы с аппетитом съедали по полной тарелке, с ломтем свежего батона. Остаток Шеля оставляла на следующий день просто на полу, потому что у нее не было холодильника.
– Правда, вкусный? – спросила меня Шеля.
– Вкусный, только…, – сконфузился я.
– Ну, что «только»? Договаривай до конца.
– Мы какой уже день подряд едим тот же борщ? – спросил я вместо ответа.
– Отравлений не бойся. Остаток я кипячу перед едой каждый день. Огонь расправляется с микробами не хуже холода. Так делают многие москвичи, у которых нет холодильника.
В разговорах с сестрой мы затрагивали разные темы. В предпоследний вечер мы выработали план устройства недавно вернувшегося из армии Фимки. Сразу по возвращении в Житомир я привел его к инспектору отдела кадров завода. К началу следующего месяца Фима уже был прописан в общежитии московского подшипникового завода. Там и он работал учеником сепараторного цеха. Оттуда Шеля перетащила брата к себе, в строительное управление. Правда для этого его срочно пришлось женить на москвичке. У Шели в стройуправлении Фима начинал с ученика столяра. Чуть позднее он стал агентом отдела снабжения. Параллельно Фима будет посещать вечерний строительный техникум.
Моя московская стажировка быстро раскрывала мои глаза на то, что еще вчера виделось секретом под семью замками. На это обратил внимание Пяста. По возвращении из Москвы он назначил меня начальником отдела подготовки производства. Пяста обещал назначить меня своим первым замом. Для этого он должен был получить расширенное штатное расписание, с выходом первой очереди завода на проектную мощность. Но пока я командовал тремя инженерами и двумя десятками слесарей. чтобы запустить все уже смонтированные станки.
Моя бригада трудилась ударно. Мне и с ней везло на дисциплинированных и трудолюбвых сотрудников. Как и все в ней, я с утра переодевался в быстро замасливавшийся синий комбинезон. Когда мы запустили около половины новых станков, из Москвы стали возвращаться десятки стажеров. Вскоре уже здесь стали применять пробки и наушники. «Перекричать» характерный визг и скрежет машин был способен только гудок тепловоза. Он закатывал с улицы вагоны с металлом под крышу завода.
Немногим позднее под той же крышей стали появляться штабелируемые деревянные ящики с готовыми подшипниками. Сопутствовали им и горы производственного брака. В местных газетах запестрили объявления о нехватке на заводе рабочих рук. От работника отдела кадров я услышал, что они уже обзванивали даже тюрьмы. Их начальников просили присылать на завод и тех, кто отсидел немалые сроки за тяжелые преступления.
А меня снова направили на дополнительную стажировку – на этот раз на Минский подшипниковый завод. И там оказался неплохой трудовой коллектив. А меня уже интересовали не одни лишь технические секреты производства. Здесь я услышал о многочисленных проблемах в подшипниковой отрасли. И в этом месте тоже ощущались нехватка рабочих рук, нарушения сроков поставок сырья, дефицит новой техники и инструмента. Зарплата была существенно ниже, чем в других сферах машиностроения. Важную премиальную добавку к ней работающие не получали годами из-за завышенных планов. Очередь на жилье почти не двигалась, потому что строили его мало.
Вернувшись в Винницу, я заглянул в заводской комитет профсоюза. Мне захотелось уточнять свои возможности на расширение жилья. И пришлось серьезно расстроиться. С учетом численности претендентов и замедленного строительства мне ничего хорошего не светило в ближайшем десятилетии. Потерял я и в заработке на новом месте. А Майе пришлось взять на себя уход за двумя детьми. Я уходил на завод рано утром и возвращался поздно вечером. Майя стала мне советовать лишь сейчас переключиться на поиски более подходящей работы.
Предложение жены волновало, потому что я уже понимал, как долго придется добиваться чего-то путного без надежных связей. Долго мне пришлось их искать, если бы его величество счастливый случай не выручил меня в очередной раз. В лице самого Гендельмана он появился в нашей единственной комнате на четвертом этаже. Мой бывший главный инженер словно подслушивал мои рассуждения.
– Ну, порыбачил? – Пожав мою руку, спросил Леонид Израилевич.
– Пока все еще продолжаю вылавливать мелочь на одну удочку, – ответил я, вспомнив нашу рыбалку в колхозе с карликовыми карасиками.
– Тогда давай поговорим и о нормальной рыбе, – продолжал Леня, которого я уже так называл перед увольнением.
Здесь гость резко сменил избранный прием разговора и попросил чем-то его покормить.
– Я ведь к тебе прямо с партсобрания и голоден, как бездомная овчарка. Чай с бутербродом способен сварганить? – продолжил Леня
Мы вышли на общую кухню. К тому времени там уже не было соседей. Через считанные минуты Гендельман жевал бутерброд и запивал его чаем. Из его дальнейших объяснений следовало, что он, заодно с Лисицей, предлагает мне вернуться. Они убедились, что я должен возглавить безнадежно захромавшую службу ремонта зданий и техники на фабриках объединения. Моя зарплата будет не меньше той, которую получают начальники подобных служб на самых солидных заводах города. А, кроме того, меня включат в льготную очередь на получение жилья и сохранят непрерывный стаж работы.
Меня, разумеется, не могло не радовать, что, наконец, и я становлюсь востребованным специалистом. И я даже не сожалел, что для этого пришлось пройти сквозь такое чистилище. Я уже собирался соглашаться, но с окончательным ответом вдруг решил повременить. Во-первых, жизненный опыт требовал обдумывания шагов такого масштаба. А, во-вторых, какое-то внутреннее чутье подсказывало, что немедленным согласием я могу продешевить себя самого. Наш разговор закончился тем, что я попросил две-три недели на размышление.
На самом деле в шариковом цехе я сразу приступил к подготовке предполагаемого приемника. С Пястой мне хотелось расстаться по-человечески. Он меня неплохо принял и многое делал для укрепления нашего сотрудничества. Спустя две с половиной недели, в нашей комнате на четвертом этаже опять появился Гендельман:
– Долго думаешь, Аркадий, – сказал он в присутствии Майи. – Я зашел к вам после очередного заседания совета директоров. Непрерывной критикой ремонтников Волка уже достали. Маечка, объясни своему упрямцу, что так можно и перестараться.
– Ладно, по рукам, – сказал я.
Возвращение
В объединении мне выделили небольшой кабинет. Он был рядом с руководимым мной отделом главного механика, энергетика и капитального строительства. Под моим окном был маленький ухоженный зеленый уголок. Его четыре каштана затеняли большие скамьи у кругленькой цветочной клумбы. Молоденькие девчонки приходили сюда за полчаса до начала смены. Они надевали свои лучшие наряды, чтобы показать себя покуривавшим в сторонке парням из немногочисленной ремонтной службы. Это напоминало мне годы моего начала на Володарке. Его отражали мои рифмованные строки:
Знакомые окна
До позднего вечера светятся ярко
Знакомые окна моей Володарки,
Они словно звезды ночные сияют,
По ним я часы своей жизни сверяю.
Там в цехе и я появился мальчишкой,
О, стрелки шальные, торопитесь слишком,
Вам стрекот машин раздавался вдогонку,
А в такт озорно подпевала девчонка,
Она колдовала у пресса недаром,
Искрился пиджак под клубящимся паром,
Надолго я сон потерял на том месте,
Но все же подход подобрал я к невесте,
А вскоре растили мы сына и дочку,
На том не хотели поставить мы точку…
Светились до позднего вечера ярко
Знакомые окна родной Володарки,
Как дороги сердцу тех окон огни,
И свет, и тепло излучали они.
А сейчас по настоянию Гендельмана, кроме капстроительства и ремонта, в круги моей ответственности включили работу с рационализаторами и техническую информацию с участком множительной техники. Сашу Гендельмана я перевел на участок сбора от фабрик заявок на оборудование, запасные детали и ремонтные материалы. Он же теперь контролировал их поступление на склад и распределение. Я довольно быстро обновил связи с моими соучениками. Так относительно быстро нам удалось разрешить главные проблемы ремонтной службы.
Результат своего возвращения я ощутил и в первой зарплате за отработанный месяц. В сравнении с заводским заработком, она увеличилась в два раза. Премию за выполнение плана работники объединения получали ежемесячно. Расторопность руководства играла в том весьма важную роль. В качестве благодарности за новые материальные блага мне пришлось принять требование Лисицы вступить в партию. Она доверяла руководство и большими и малыми сферами жизни только коммунистам. Евреи проходили особую фильтрацию на доверие, несмотря, на некоторое послабление последних лет.
Крепнут все виды связей
Больше всего времени в новых условиях мне приходилось уделять строительству и капитальному ремонту зданий. Появлению Гендельмана у меня на кухне предшествовало множество предписаний контролировавших производство инстанций. Много ле тому назад его размещали в непригодных для этого помещениях. Требовался срочный ремонт состарившихся аварийных зданий на большинстве фабрик. Предстояло также переоснащение промышленной вентиляции, отопления и освещения.
Чтобы у меня была возможность хотя бы чем-то заинтересовать в производстве работ руководителей ремонтных предприятий, Гендельман разрешил мне приводить «нужных людей» на фабричный склад готовой продукции. Выбор костюмов здесь был ненамного лучше, чем в специализированном магазине. Но на наши сознания магически действовала сама фраза «черный ход». Кроме того, на принципе «ты мне – я тебе», я мог кому-то укоротить в конвейере брюки или рукава пиджака.
Такая, казалось, небольшая возможность, помогала мне также ускорять поставки запасных деталей, швейных машин, игл. Уже на втором третьем году моей работы в новой должности существенно сократилось время простоя машин в цехах из-за поломок. Заметно улучшились условия труда на фабриках. Во всяком случае инспектора контролирующих инстанций уже не могли ссылаться на отсутствие на периферийных фабриках искусственной вентиляции или на аварийную электропроводку. Наконец, директора фабрик оставили в покое Лисицу и Гендельмана.
– А ты еще сомневался, возвращаться ли, – заметил тогда главный инженер. – Где бы еще тобою так восхищались, как здесь?
К этому он добавил, что Дубина, директор лучшей тульчинской фабрики, сказал ему, что знает в руководстве объединения только два инженера, с которыми можно решать серьезные задачи. Притом он назвал фамилии Гендельмана и мою.
Отношением генерального директора Лисицы ко мне можно было восхищаться, в свою очередь. Он теперь редко выезжал без меня на фабрики объединения или в министерство по вопросам, связанным с ремонтом и новым строительством. В пути я только и слушал его биографические рассказы о «личной самоотдаче» в служении партии и народу. Еще не достигнув тридцатилетия, Лисица оказался на ответственном посту зампреда Совета Министров Каракалпакии (надеюсь, что я не перепутал). Оттуда он ушел на фронт в начале войны. Демобилизовался перед ее окончанием, в связи с ранением.
Гордился Лисица своей женой, которая являлась начальником ведущего отдела на большом заводе. Много хорошего я услышал о его дочери и сыне, выпускниках престижных вузов Киева. Удачливый рост их карьеры виделся Лисице только на партийно-хозяйственной работе. Сам он «уже основательно устал». Нервы ему хорошо потрепали и в совнархозе на солидных должностях начальника и зама управления легкой промышленности. Долгими рассказами оправдывалась привычка потребности в нескольких стаканах коньяка, которые тонизировали и снимали усталость.
Тогда же Гендельман передал мне две просьбы Лисицы. Одна из них касалась написания для него дипломной работы. Тема «об использовании на головном предприятии автоматизированной диспетчерской системы». Тогда я и узнал, что генеральный директор завершал заочное обучение в институте народного хозяйства, на шестидесятом году жизни, перед выходом на пенсию. Если в этой просьбе я даже увидел возможность отблагодарить своего шефа за хорошие условия труда и отличное личное отношение, то просьба вторая меня буквально поставила в тупик.
Она перечеркнула все хорошее, потому что вела к чрезвычайно неприятному для меня разговору с Юрой Кучеренко. К тому времени я с ним отправил в редакцию материал для 50-страничной брошюры. В ней представлялись анализ работы автоматизированной диспетчерской системы и принципиальные схемы ее основных узлов. Так вот Лисица просил передать авторские права на брошюру более солидным авторам – ему и главному инженеру. Брошюру в ходе защиты дипломант планировал положить на стол, за которым сидели члены госкомиссии, чтобы тем самым «сразить ее наповал».
Кучеренко за услугу предлагали удвоенный гонорар. Начальству виделась услуга даже в авторстве. Мне оно обещало выдать на руки «письменную гарантию на получение трехкомнатной квартиры». Вопреки моим опасениям, Юра предложил компромисс – генерального директора и главного инженера добавить в соавторы. Они ведь должны были подписать отзыв для редакции.
Лисица защитился с блеском. Один из членов госкомиссии заметил, что такая тема могла бы потянуть и на ученую степень. Возможно, за все вместе взятое Лисица продолжал вводить меня в круг ведущих фигур объединения. По его рекомендации меня единогласно избрали председателем правления научно-технического общества легкой промышленности Винницкой области.
На протяжении 8-ми лет я, заодно с добросовестным ученым секретарем, составлял планы мероприятий по наращиванию творческой активности членов общества. Хотелось верить и мне, что посредством лекций, конференций, конкурсов и командировок по изучению передового опыта можно добиться разрешения главных задач производства.
Гендельман ерничал по поводу моих стараний на общественных началах:
– Теперь к тебе вообще не подступишься. Ничего себе масштаб – с правом подписи банковских документов! Еще бы! За советом к корифею идут швейники, обувщики, текстильщики и трикотажники области! Я лично не располагаю возможностью финансирования не сотни ли творческих командировок в Москву, Питер и более далекие города страны.
Такой была реакция главного инженера на мое недовольство действиями чиновника банка. Тогда он вернул ученого секретаря с ведомостями на выплату премий победителям конкурса технического творчества. Как показалось служащему банка, моя подпись не совпала с хранимым у него образцом.
В том, что жертвой каприза банковских финансистов мог оказаться не только я, мне пришлось убедиться в кабинете генерального директора. Тогда меня вызвал Лисица в самом начале рабочего дня:
– Подъедешь на совещание в горсовет, – наставлял он меня, – к 11 утра. Скажешь, что меня вызвали в Главк и дождешься отвода нам участка для возведения жилого 100-квартирного дома.
Как раз в тот момент вошла секретарь и положила на стол перед Лисицей толстую пачку служебных бумаг.
– Срочные документы для банка, подпишите, – сказала секретарь.
– Оставьте, – посмотрев на часы, сказал Лисица. – Я подпишу и приглашу вас.
Как только мы остались вдвоем, Лисица попросил закрыть входную дверь на ключ изнутри.
– А теперь открой сейф, – глаза Лисицы повернулись в сторону стоявшего в углу, чуть поодаль, металлического ящика, – достань початую бутылку коньяка и коробку конфет.
Лисица в то самое время выводил дрожавшей рукой на чистом листе бумаги свою подпись – одну за другой. Затем он сверял каждую из них с образцом, который находился под стеклом и закрывался подставкой для авторучки.
– Из-за дрожания рук не получается! – объяснял Лисица и недовольно чертыхался.
После этого он наполнил коньком тонкостенный стакан, который засветился янтарем.
– Тебе налить? – Спросил генеральный директор.
– Нет, мне работать надо, – был мой ответ.
Содержимое стакана Лисица выпил до последней капли и закусил конфетой. После этого он энергично растер пальцы рук и снова сделал несколько пробных подписей на чистом листе.
– Ну, вот, совершенно другое дело, – обрадовался Лисица, и его глаза засияли.
Он придвинул к себе папку с банковскими документами и стал подписывать каждый из них, словно творил что-то необычно сложное.
Сражение за квартиру
!00-квартирный дом на доставшемся нам земельном участке предназначался для 2-х предприятий нашего объединения. Каждое из них могло рассчитывать примерно на только на 20 единиц жилья. Все остальные квартиры застройщик отдавал горисполкому, военкомату, строителям и гражданам, которых надо было отселить с площадки.
Окончание строительства планировалось через три года. В очереди на жилье у нас тогда числилось 352 претендента. Майя меня уверяла, что и в списке льготников мне придется дожидаться 10 лет. Поэтому она больше рассчитывала на возможности своей строительной организации, хотя и у них жилищная проблема являлась чрезвычайно острой.
В преддверии 1969 года моя жена два вечера подряд задерживалась на работе больше обычного. Во второй вечер она вернулась домой чернее тучи. Больше ей нечего было скрывать, и она рассказала, что задерживалась на заседаниях профсоюзного комитета. Сегодня там у нее фактически сорвалась возможность получить новую трехкомнатную квартиру.
А казалось, что все складывалось, как никогда хорошо. К тому времени тоже двухдетная семья ее сотрудника Вадима Вальчука занимала две комнаты в нашей трехкомнатной коммуналке. Претендовали и Вальчуки на отдельную квартиру. И у них было на то больше оснований. Глава той семьи уже 10 лет подряд возглавлял ударную бригаду каменщиков. Его жена Клава, с таким же стажем, состояла в передовой бригаде маляров. К тому же Вальчуков поддерживали все участвовавшие в голосовании рабочие и служащие профсоюзного комитета.
Вальчуки не собирались оставлять крупногабаритную квартиру. Из этого вытекало, что и нам выделялась трехкомнатная квартира в новом доме одного из военных заводов. Десять квартир в нем получали строители. На заседании комитета зачитали согласованное с дирекцией завода решение. Его копии раздали новоселам-строителям, со списком номеров принадлежавших им квартир. Неожиданное крушение годами проверенного плана было связано с появлением на заседании начальника стройуправления. Он был бледным и тяжело дышал.
– Минутку! – Крикнул начальник с порога. – Вам придется проголосовать заново! Вальчук и Безрозум подождут до сдачи следующего дома.
Начальник разъяснил: только что ему позвонил первый секретарь горкома партии. Он «попросил» дать в долг городу» трехкомнатную квартиру для важного специалиста. Для членов профкома не была новостью просьба секретаря, которая не допускала отказа. Знали они и том, что возвращать долг в горкоме забывали. На этот раз профсоюзные активисты (простые рабочие, прежде всего) решили, что и у их чести есть вес. А поэтому они даже секретарю не позволят обидеть коллегу каменщика. Вальчук, как и Майя, присутствовал на голосовании, и им уже не первый раз сдвигали сроки.
Начальник принял таблетку валидола. Такого поведения рабочих он не ожидал. Он не мог отказать и секретарю горкома. Чтобы надавить на каждого отказника в отдельности, начальник настоял, чтобы председатель профкома перенес голосование на следующий день. Секретарю горкома он доложил, что случилось и заверил, что добьется выполнения его «просьбы» на повторном голосовании. Самодовольный секретарь был уверен, что отказать ему не посмеет ни один начальник.
– Во второй раз членам постройкома выстоять не удастся, – эту фразу, ломая пальцы рук, Майя повторила несколько раз, потому что потеряла последнюю надежду.
Такого потрясения жены я еще не видел. Оно и погнало меня, с несколькими листами писчей бумаги, на опустевшую кухню. Спустя час я прочитал изложенную мной жалобу Майе и соседям. Она была адресована ЦК Профсоюзов и редакцию газеты «Известий». В ней было описано, как первый секретарь горкома партии фактически выкручивал руки членов постройкома и начальника стройуправления. Утром следующего дня я с Вальчуком принес экземпляр жалобы начальнику канцелярии первого секретаря горкома партии. Кстати, это он затыкал рты швейникам возмущенным отсутствием в магазинах хлеба и молока в период заката авторитета Хрущева.
В горкоме я заявил, что, если незаконное требование не отменят в ближайшие часы, текст жалобы будет отправлен телеграфом в ЦК Профсоюзов и редакцию. Секретарь горкома был не настолько наивным, чтобы не знать, что за такое мог и сам потерять работу. Ведь подобными публикациями в газетах верховная власть иногда намеренно показывала, что она на стороне масс. Так это было или нет, но раньше полудня начальнику стройуправления позвонили из канцелярии первого секретаря и сообщили об отмене «просьбы».
Сразу после этого строители отвезли в горисполком уже упомянутый протокол. К нему прилагался заверенный печатью списком 10 новоселов с номерами их квартир. Такой был порядок. Там им должны были выписать ордера на вселение. На это требовалось не более получаса. И все так бы и сложилось. Ведь и в горисполкоме понимали, что претенденты уже упаковали вещи, сидят на чемоданах и не могут дождаться радостной минуты.
А значимость необычного торжества подчеркивал еще и последний листик настольного календаря. На нем числилось 31 декабря 1968 года. С каким же разочарованием работник жилищного отдела горисполкома объявил, что ему велели перенести выписку именно этих ордеров на после праздничные дни. Но даже этот служащий не мог омрачить настроение строителей, которые так спешили вселиться в новую квартиру.
Этот человек и заметил, что речь о праформе. Все согласовано и заверено печатями. Вот и пусть все занимают свои квартиры, соответственно списку. Сказано – сделано. В стройуправлении раздали ключи претендентам. Майя прибежала с ключом ко мне на проходную. Она помчалась паковать посуду. Все остальное было уже собрано. Мне предстояло уговорить водителя грузовика, который уже готовился праздновать.
Вещей оказалось не так много. Погода способствовала хорошему настроению. Стоял легкий морозец. Землю припорошил тонкий слой снега. Перевезти вещи мне помогали Саша Гендельман и Илья Барил. Около пяти часов вечера мы уже разнесли их по трем просторным комнатам квартиры на втором этаже первого подъезда. Девятилетнего Мишу и полуторагодовалую Аллочку привели родители Майи. Детки тихонько игрались в еще непривычной для них отдельной комнате.
На фото наши дети приблизительно той поры.
Я только что вернулся из гастронома с бутылкой водки и помогал Майе нарезать хлеб для бутербродов с колбасой. Соблюдая традицию, мы собирались выпить по рюмке водки по поводу новоселья и стоявшего у порога Нового года. Громкий стук во входную дверь раздался, когда я уже наполнял последнюю рюмку.
– Аркадий! – Послышался встревоженный голос Майи.
Она побежала в прихожую проверить, кто стучит. Я тут же оказался рядом с женой у распахнутой настежь входной двери.
– Немедленно освободите незаконно занятую квартиру! – Потребовал немолодой, еак мне показалось, покачивавшийся мужчина.
Он назвал себя комендантом завода-заказчика, как только переступил порог. Вслед за ним столь же решительно вошли четверо дюжих парней с надписями «дружинник» на красных нарукавных повязках. Я извлек из кармана заверенный печатью постройкома список и обратил внимание коменданта на полное соответствие номера занятой нами квартиры.
– Речь идет о каком-то недоразумении, – Майя тоже пыталась заверить уже подвыпившую компанию.
В то самое время я заметил толпу мужчин на лестничной площадке и на ступеньках. Это были новоселы и их гости из нашего и соседних подъездов. Они громко выкрикивали «Вон!» вперемешку с нецензурной бранью. Я попытался захлопнуть дверь, но не сумел этого сделать. На пороге оказалась чья-то большая, обутая в рабочий сапог нога. Запах водочного перегара ударил мне в нос.
– Вон из квартиры, жидовская морда! – Выкрикнул подвыпивший верзила.
Звереющая толпа ринулась в дверной проем. Сначала мне досталось несколько пинков. Затем чьи-то дюжие руки выволокли меня из квартиры. Так под угрожающие выкрики меня вытолкали из подъезда на улицу.
– Остановитесь, безумцы! – Закричал я, увидев, как полетели с балкона наши вещи.
О погромах я только слышал и читал. Я подумал, что это и есть погром, когда раздался звон осколков стеклянных банок из-под компотов и солений рыдавшей Майи. Первое что пришло тогда в голову – это добежать до телефона на углу соседнего дома, чтобы вызвать милицию. Не не знаю почему, но и на этом направлении меня преследовали три молодых хулиганов из толпы.
Они настигли меня в пяти шагах от телефонной будки и набросились с кулаками. На мое везение она оказалась напротив троллейбусной остановки. А на ней дожидался транспортного средства капитан милиции. Видимо, он не мог не вмешаться в то, что происходило на виду у людей. Вместе со мной капитан пришел к подъезду, толпа у которого продолжала увеличиваться.
К этому времени наши выброшенные на улицу вещи лежали под балконом бесформенной кучей. Возле нее был Саша Гендельман. Под его левым глазом был набирала силу синева. Мая тоже стояла рядом в слезах. У нее на руках была завернутая в одеяльце Аллочка. Миша вообще не мог сообразить, что происходит. К капитану тут же привели коменданта и сопровождавших его четырех дружинников.
Ответственный за порядок на заселении нового дома представитель администрации завода поздоровался с капитаном за руку. Он доложил, что ему пришлось применить силу, чтобы выдворить самовольных захватчиков квартиры. Молодые рабочие завода восстановили справедливость, чтобы дать возможность сотруднику вселиться в свою квартиру.
В подтверждение сказанного комендант предъявил капитану милиции официальный ордер горисполкома. Мы, в свою очередь, предъявили заверенный печатью протокол и список. Офицер милиции пожал плечами и сказал, что для него официальным документом на вселение является ордер. То, что произошло, он назвал сбоем в договоренности руководства завода и строительной организации. Коменданта он попросил как можно быстрей связаться с компетентными лицами и не допустить повторения конфликта.
Даже многие годы спустя я не могу найти основания для упрека капитану милиции. Не он был виновен и в том, что и после его ухода моя семья продолжала стоять перед злорадствующими зеваками, как оплеванная. А прибывшим через минут 40 компетентным лицам пришлось заняться усмирением новой потасовки. Теперь уже обменивались оплеухами заводчане и строители. Причины того, что случилось, выяснить все еще не удавалось. Мороз крепчал. Я больше всего волновался, что дети простудятся. Раз от раза я подходил к ним растереть щечки и успокоить.
В то самое время снова появился комендант в сопровождении немолодого мужчины в пальто и пыжиковой шапке. Они подошли ко мне и всунули мне в руку ключи. Из их разъяснения я понял, что мы можем вселяться в квартиру №97. Она тоже была на втором этаже, но в последнем подъезде. Это тоже была трехкомнатная квартира, но ее площадь была на 10 квадратных метров меньше. Здешние окна выходили на улицу Киевскую и на двор больницы №2.
Разницу мы определили позднее. А пока мы не могли нарадоваться теплу, в котором оказались после всего, что пришлось пережить на морозе под открытым небом. Радость была недолгой. Майя вдруг высказала опасение возможного выдворения и из этой квартиры. Чтобы такое не повторилось, я оставил ключ в двери. Майе я сказал, что мы ее теперь не откроем даже капитану милиции. Так мы просидели в квартире оба дня праздника.
