Читать книгу: «Мой израильский дневник»

Я был одним из тех, кто свято верил, что стоит ему изменить систему, чтобы исчезли кражи, убийства, обман и несчастная любовь (Луи Арагон).

Вместо предисловия

Совсем мало времени мне понадобилось, чтобы убедиться в ошибочности моих ожиданий. Мои наблюдения продолжаются, но не просто со стороны. И в новой жизни, которая подобна океану, я не мог включить автопилот и плыть по ветру. Чтобы не утонуть, я должен был здесь тоже вертеться и следить, чтобы не сбиться с курса. Только этому должно было сопутствовать еще и личное везение. С моей точки зрения, этот порядок касается любой системы.

В Израиле я особенно остро ощутил неразрывную связь с его историей. Жизнь каждого из нас складывается по-своему. Принято считать, что у большинства репатриантов она состоит из трех этапов – восхищения, разочарования и привыкания. На своем новом пути продолжительностью в 30 лет я встретил много разных людей. Ярче представить лучших из них мне помогут фотографии из семейного альбома. Имена других мне пришлось изменить, потому что не запомнил, но людей таких мало.

Глава 1

Из Винницы мы уезжали в Москву в полдень конца февраля 1990 года. Там нам предстояло попрощаться с многочисленной родней перед тем, как вылететь в Будапешт. Вечером следующего дня у самой вагонной ступеньки нас встретили мой брат Фима с женой Мирой. В их квартире на воспоминания всего нами прожитого ушла вся ночь. Утром мы приехали на Востряковское кладбище. До могил добирались по глубокому снегу. На металлической ограде первой висело немало мраморных плит. На одной из них имена бабушки, мамы и отчима. Он пережил маму всего на один год.

После этого Михаил привел нас на могилу академика Сахарова. Смерть борца за демократизацию страны ускорили его политические противники. Они называли Андрея Дмитриевича предателем. На его похороны прилетал в Москву и наш сын. Возложенные нами живые цветы были не единственными на могиле. Это вселяло надежду на то, что сторонники демократизации в стране пока еще не перевелись.

Вечером квартиру Фимы заполнили наши братья, сестры – родные и двоюродные. Они пришли со своими уже повзрослевшими детьми. Наше решение уезжать было для них неожиданным. Кого-то оно настораживало. Кто-то пытался представить наши волнения преувеличенными. Тревожное настроение к евреям столицы пришло позже.

Возможно, поэтому за нашим столом гости не допускали и мысли о возможности антисемитских вылазок в Москве. Они не сомневались, что их в зародыше подавят силы общественного еврейского городского центра быстрого реагирования. Времена, дескать, иные пришли на еврейскую улицу России.

Михаилу, Майе и мне пришлось долго выслушивать неубедительные для нас размышления родственников.

35 лет тому назад, когда я уезжал отсюда в Уфу, большинство из них только пошли в школу. Сейчас я видел пред собой солидных женщин и мужчин – специалистов в разных отраслях промышленности, строительства и экономики. Теперь уже их дети учились в вузах и техникумах, а меня в очередной раз переполняло чувство гордости за принадлежность к хорошей родне. В лидерах последних лет здесь, безусловно, числились двоюродный племянник Саша, мои брат Фима и сестра Шеля.

На служебном микроавтобусе Фимы в аэропорт Шереметьево мы приехали только с семьями его и Шели. Оттуда мы вылетали в Будапешт. В поздние вечерние часы поговорить нам нашлось, о чем и там. Объявление о нашей посадки прозвучало около часа ночи. Таможенный досмотр чемоданов, которые принадлежали мне и Майе, продолжался не более пяти минут. А вот проверяемый вслед за нами сын задерживался подозрительно долго.

Я заволновался и вернулся. Неужели запретили вывоз его художественного шедевра величиной с фотографию 9Х12 сантиметров? Такой величины картину, на которой изображалась церквушка с крестом на колокольне, ему впарил за немалые деньги якобы известный в Харькове художник. Мог ведь и на нее распространяться запрет на вывоз за границу.

Оказалось, что таможенники умели отличать шедевр от побрякушки лучше Михаила. А от него они сейчас требовали сдать виолончель в багажный отсек. Я в этом не увидел никакой крамолы и поэтому демонстративно облегченно вздохнул. Тут же я понял, что моя реакция сыну не понравилась. А чтобы провезти дорогой музыкальный инструмент в салоне, от него потребовали еще один билет на полноценное место.

– Да ради Бога! Уже столько потрачено, так уплати еще за один билет, – посоветовал я.

– И ты тоже считаешь, что я не взял бы его заранее, если бы знал о таких требованиях? – Миша нервно прикусил нижнюю губу. – А сейчас проблема в том, что свободных мест нет. Я же не сдам инструмент в багаж, если мне даже придется пропустить два или три рейса. Я был бы полным идиотом, если бы позволил пьяным грузчикам одним резким движением превратить в щепки самую дорогую для меня вещь.

Переживания Миши можно было понять. Дело было даже не в том, что в три тысячи рублей (его зарплата за 15 месяцев) ему обошлась только пошлина на вывоз виолончели. Без нее он не мог даже подумать о трудоустройстве по профессии в новой стране. Только музыканты понимают, сколько времени надо уделить репетициям, чтобы представить себя работодателям. Не меньше сына огорчила унизительная манера разговора таможенников. Трудно нам бы дался поиск выхода в ту ночь, если бы не помощь подключившегося к разговору Фимы. А купить в кассе билет ему тут же помогла наша двоюродная сестра Люда. Ее работа каким-то образом пересекалась с работой Аэрофлота.

Михаила продолжало трясти от пережитого и в набравшем высоту ТУ-154. Его салон был заполнен пассажирами только на две трети. От кассира же сын только и слышал, что свободные места на рейс отсутствуют. Вскоре стюардессы стали разносить горячий ужин. Чувство заложенных ушей у меня еще не прошло, но я все же услышал, что Миша попросил стюардессу принести нам три рюмки коньяка. А ведь он исключительно редко прикасался к спиртному.

– Я предлагаю выпить, – сказал сын. – Пью за то, что мы, покидаем страну, в которой телефонный звонок чиновника выше закона, а об уважительном отношении к рядовым гражданам можно прочитать только в правилах хорошего тона. Нас там унижали все, кто хотел, начиная от продавщицы овощного магазина. Нет предела возмущению постоянным унижением нищенской зарплатой!

Я выпил, молча. Долгой беседы у меня не получилось, хотя грубо унижавшей нас Системе можно было припомнить еще десятки упреков. Они включали волнения за то, что моего сына могли не принять в престижный вуз или приостановить его продвижение по службе, по соображениям «пятой графы». От всего этого и бежали евреи, но не от своих друзей и сотрудников. Моя московская родня этого еще не осознала.

Упреки сына продолжались. Многие из них сейчас я был готов принять и в свой адрес. Не потому ли лично мое советское прошлое сейчас уже во сне поплыло передо мной картинами из гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Теперь и я уже не замечал границ между реальностью и вымыслом. С отвращением я снова сидел за столом ресторана за чужой счет и испытывал отвращение за угодничество и смирение. Мое лицо хлестали летевшие на меня бланки договорных рационализаторских предложений и денежные купюры не всегда заслуженных премий. Приписки ведь являлись тогда массовым явлением.

Я видел в том только начало причитающейся мне кары за замену моральных ценностей родительского дома на «самую справедливую коммунистическую мораль, выражавшую интересы и идеалы всего трудящегося человечества». Именно так было записано в Программе Коммунистической партии Советского Союза. А в то самое время возглавлявшие ее в центре и на местах лидеры тонули в царстве блуда, взяточничества, обмана, преподношений и пьянства.

Спасибо стюардессе, которая случайно зацепилась за выставленную мной в проход ногу. Иначе можно было тронуться умом и во сне. Очнувшись, я увидел, что большинство пассажиров, включая Мишу и Майю, сладко дремали, чуть слышно похрапывая. Я же был готов бодрствовать и третью ночь подряд. Хорошо, что при мне были остро заточенный карандаш и записная книжка. Возмущенный усилением противостояния подлинной перестройке в разваливавшейся империи зла, я так подвел итог тому, чему было отдано 54 года жизни:

Готов принять я пытки ада,

И послаблений мне не надо,

Хоть я в затылки не стрелял,

Но, в рот воды набрав, молчал.

Расправы поощрял я тем,

Что был в той жизни глух и нем,

Лишь с разрешения верхов,

Порой ронялось пару слов,

Забыв о чести и морали,

Мы, что угодно одобряли,

Мы и детей тому учили,

А что в итоге получили?

Бардак, разбитые дороги,

Дожились – голод на пороге.

Опомнитесь в последний миг:

Нас привели в глухой тупик!

Так мысленно я обращался к тем, кого оставил в Виннице, чтобы не позволили обмануть себя вторично. В год моего прощания с СССР отсутствие там прямых авиарейсов в Израиль являлось нормой и не подлежало критике. Из Москвы в Будапешт мы долетели в третьем часу ночи. Почти сразу началась посадка в двухэтажный «Боинг» израильской авиакомпании «Эль-Аль». В его салонах свободно разместили около четырех сотен пассажиров, в основном, новых репатриантов. Самолет гигантских размеров набрал высоту настолько незаметно, что я даже не ощутил привычного для советских лайнеров закладывания ушей.

Как только набор высоты завершился, на подвешенных к потолкам экранах телевизоров замелькали изумительные виды морских пляжей Тель-Авива, Нетании и Эйлата. В моих наушниках зазвучали приятные мелодии неизвестных мне израильских композиторов. С этого момента началось мое все углубляемое знакомство с еврейским государством. Вспомнилось, что мне втолковывала советская пресса: «Утверждения сионистов о том, что Израиль родина для всех евреев, на самом деле, обман, который раскрывается, как только вновь прибывший вступает на его землю. Здесь он воочию убеждается, что правящие круги Израиля проводят политику агрессии и оккупации арабских территорий.

Новички же нужны Тель-Авиву лишь для пополнения армии и заселения оккупированных земель. Роль пушечного мяса – вот, что уготовано эмигрантам».

Это почему-то насторожило именно тогда, когда просторный авиасалон в считанные минуты превратился в своеобразный зал ресторана. Сначала его заполнили очень приятные ароматы горячей еды. В узких междурядьях засновали улыбающиеся стюардессы. Перед каждым из нас на откидных столиках они расставляли одноразовые блюда из фольги. Горячий шницель из индейки, зеленый горошек, зерна кукурузы, нарезанная кубиками свекла, кетчуп, соленые огурчики и оливки взорвали аппетит. После этого стали разносить кофе, чай, печенье. Несмотря на предутренние часы, между пассажирами завязывались оживленные беседы.

– Такую праздничную еду, – сказал я Майе и Мише, – наверняка подают только приезжающим в Израиль евреям. Не думаю, что подают то же самое тем, что уезжают из него.

– На идиш понимаешь? – На этом языке спросил меня пожилой мужчина с соседнего сидения.

–Эта еда входит в стоимость авиабилета, – продолжил он в ответ на мой утвердительный кивок.

– Такую же еду нам подавали, – подключилась к разговору его соседка, – когда мы улетали из Израиля в Венгрию две недели тому назад.

На эту элегантную пару «лет семидесяти плюс» я обратил внимание еще в аэропорту, перед выходом на посадку. На русском языке они с трудом произносили по два-три слова, объясняя, что в детстве изучали его в школе Будапешта. Сейчас они не скрывали своего желания подбодрить суетившихся репатриантов из СССР. Нам они представились супругами Шмуэлем и Ханой, с 35-летним стажем проживания в Израиле. Выйдя на пенсию пять лет тому назад, они много путешествуют, а сейчас возвращаются в Тель-Авив из поездки по местам своего детства.

– А кто из вас играет на этом прекрасном инструменте? – Шмуэль указал глазами на футляр с виолончелью Михаила.

В ответ я с трудом промычал что-то невнятное на идиш. Моего маленького словарного запаса явно не хватало для поддержания беседы, и Мише пришлось продолжить ее на английском языке. Тот разговор затянулся. Он нас и побудил отказаться от обоснования в Ришон-Леционе, как мы спланировали. В заключение наши попутчики предложили Мише записать номер их домашнего телефона. Мало ли какие вопросы могут возникнуть при выборе важных решений.

Уже светлело, когда мы приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона. А в десятом часу, с паспортами граждан Израиля и правом на бесплатный проезд в место базирования, мы мчались на такси в столицу пустынного юга Беэр-Шеву. По мнению Шмуэля лишь там, подальше от перегруженного центра страны, хороший музыкант еще мог побороться за место работы в симфониетте, или консерватории. Так в Израиле называют музыкальные школы.

Соответственно размышлениям небезразличных попутчиков мне и Майе работа не светила вообще. Это объяснялось большим количеством репатриантов и нашим предпенсионным возрастом. Трагедии в том наши попутчики не видели, потому что таких граждан государство обеспечивает специальным пособием и социальным жильем. А за окнами такси мелькали аккуратные поселки с обжитыми домиками под красной черепицей. Радовали глаз ухоженные овощные и цитрусовые плантации. На апельсиновых деревьях светились золотом крупные плоды. Красочные видения сменили унылые песчаные холмы на подъезде к Беэр-Шеве. Подобно им выглядели невзрачные пятиэтажки на въезде на главный проспект города.

Вскоре наше такси вкатилось на территорию небольшой гостиницы. Она, словно маленький островок, приятно удивила зеленью тропических растений. В регистратуре небольшого холла нам улыбнулась немолодая красивая женщина. И здесь нас выручил английский язык Михаила. В номерах без излишней роскоши мы заснули мертвецким сном, как только прикоснулись к белоснежным наволочкам подушек. Видимо, сказывалась усталость двух бессонных ночей.

Я открыл глаза к вечеру, а после этого еще и отлежался в душистой пене ванны. Ужинать мы пришли в ресторан. Там уже было мало людей. Просторный зал освещали утопленные в потолочные ниши светильники. По шесть стульев окружали добротные деревянные столы. Они были застланы одноразовыми бордовыми скатертями из бумаги. Были вымыты до блеска керамические полы. За стеклами окон дальней стены был виден плавательный бассейн, подсвеченный цветными прожекторами. На тщательно выстриженном газоне аккуратно сложили кресла и лежаки из белого пластика.

Присматриваясь к действиям посетителей, и мы направляемся к стоявшему посреди зала огромному столу. Я еще не знал, что он назывался шведским. Мои глаза были на выкате от разнообразия закусок из мяса, рыбы, фруктов, овощей и выпечки. И здесь волшебные запахи разгоняли аппетит. Удивляла особенно возможность класть на свой поднос все, чего твоей душеньке захотелось – сколько съешь, без ограничений.

А на улице, у выхода из ресторана, с нами вдруг заговорили по-русски Меер и Маня. Они тоже представились нам супругами и сказали, что приехали в Израиль из молдавского городка Бельцы 10 лет тому. Тогда старожилы им тоже помогали обустроиться на новом месте. Сейчас пришел их сионистский черед. Выходивших вслед за нами новичков подбирали другие русскоговорящие патриоты.

Наше дальнейшее знакомство продолжалось при свете фонарей и ярких разноцветных реклам Беэр-шевы. Особое впечатление произвел небольшой супермаркет. Его полки ломились от изобилия товаров. Такого я не видел даже в элитарном «Елисеевском» гастрономе в свои студенческие годы московских времен. Здесь супружеская пара из Бельц преподала нам первый урок о правилах местной торговли. В отличие от Союза, в Израиле на городских рынках продавали самые дешевые товары. За дорогой отборной продукцией израильтяне едут в крупные супермаркеты.

А еще нам разъяснили, что явно не на них сориентирована небольшая государственная субсидия, которую нам выдают на считанные месяцы обучения и поиска работы. Она не предусматривала и разорительного проживания в дорогой гостинице со шведским столом и бассейном. О том, что из нее «надо бежать без оглядки» наши попечители рассказывали, когда мы вернулись на автомобильную стоянку, напротив гостиницы.

– Я с Меером вам и предлагаю заменить дорогое излишество на нашу удобную трехкомнатную квартирку. Плата за ее съем на год и на шекель не превысит выдаваемых вам для этого денег, – подытожила Маня.

Притом она любезно открыла двери их старого, но ухоженного автомобиля «Форд-Фиеста». Меня, самого крупного пассажира, она посадила рядом с собой, на переднем сидении. Через четверть часа мы приехали на узкую, едва освещенную улочку. Маленькие старые особнячки здесь были буквально прижаты один к другому. Тот, у которого мы остановились, врос в землю и напоминал полуподвал. Воздух в комнатках-клетушках был сырой и спертый.

Высаживая нас у гостиницы, Маня сказала, что мы ей понравились и она уверена, что это взаимно. Для оформления договора она приедет за нами к девяти утра. Это, прежде всего, в наших интересах, потому что такого спроса на съем жилья в стране еще не было. Подозрительная «сионистская забота» и удручающий вид предложенной квартирки вызвали настороженность у всех нас. За советом было решено обратиться к вызывавшему симпатию администратору гостиницы. К ее окошку и подошел Михаил. Из-за нег она снова поприветствовала нас обворожительной улыбкой.

– Ни в коем случае! – воскликнула госпожа Эгер (ее фамилия и имя Жужа нам стали известны позднее).

Слова Жужи прозвучали, как только она уточнила название улицы, с которой мы только что вернулись. А еще она рассказала, что в городе это место считают сборищем местных наркоманов и проституток. Устаревшее ветхое жилье там давно никто не покупал. Ловкачи быстро скупили его за бесценок и кое-как отремонтировали, когда прочитали в газетах о начале массового выезда евреев из СССР. Но не надо отчаиваться, потому что в Израиле есть намного больше порядочных граждан.

В том нам еще предстояло убедиться. Утром я с Мишей пришел в посредническую контору с официальной вывеской. По разъяснению администратора, там специалисты занимались сдачей жилья в наем и его распродажей. На той улочке были десятки таких контор. Мы же еще не имели понятия, что и это частный рынок, услуги которого желательно проверять с адвокатом. Но и такие немалые расходы не предусматривались одержанным нами государственным пособием.

Официальная контора представляла собой небольшую комнату с 5-ю канцелярскими столиками. Моложавый посредник за одним из них устроил Матвея тем, что, кроме иврита, немного понимал английский язык. Он тоже сослался на резко возросший спрос, чтобы мы долго не раздумывали. «К счастью, в его списке оказался подходящий именно для нас вариант». На своей машине и он отвез нас на предлагаемую квартиру. С нее завтра должна была съехать многодетная молодая семья. У нее уже были ключи для вселения в свою новую квартиру. Искреннему доброжелателю мы просто не могли не поверить.

Квартира была просторной, с высокими потолками. Хотя стен там давно не касалась побелочная щетка, она состояла из ванной, кухни, просторного салона (гостиной), трех комнатушек и двух туалетов. Это, конечно, не имело ничего общего с сырым полуподвалом, который нам предлагала Маня. А два туалета околдовали вообще. С ними мы, как ы сразу становились буржуями. А еще, на случай полного исчерпания рынка частного жилья на съем, нам представлялась возможность подселения в эту квартиру семьи нашей дочери.

Ее приезда мы ожидали через полтора года. К тому времени зятю предстояло закончить университет. По таким соображениям мы и ухватились за крупногабаритную квартиру. Подписывать нам пришлось типовой договор, который был отпечатан на иврите. Для нас тогда этот язык ничем не отличался от китайского. Тот и другой мы совершенно не понимали. Скорее всего, поэтому мы столкнулись с новой неудачей. На этот раз документ предусматривал продление срока освобождения квартиры на месяц. Это могло произойти в случае срыва своевременного вселения той семьи, которая ее занимала. Так и случилось.

Всякое бывает. Но в наших условиях это было равноценно катастрофе. Мы оказались бы в глубокой долговой яме, если бы нам пришлось остаться в гостинице. К счастью, нам подставила плечо приятельница Миши из Харькова. В Израиль мы прилетели вместе. Съем маленькой двухкомнатной квартиры у нее состоялся без приключений. В нее она и забрала нас до выяснения обстановки.

Первая совместная ночевка обнажила всю остроту неудобств, которые мы причинили чужой семье. Через узлы и чемоданы всем надо было переступать, чтобы добраться до кухни или туалета. В поиске выхода я с Матеем снова примчался в посредническую контору через несколько дней. Там на наш разговор на повышенных тонах обратил внимание новый репатриант из США. Он тоже искал квартиру для съема. Этому порядочному человеку захотелось хоть чем-то нам помочь.

Он отвел нас в специальный офис поддержки репатриантов из Америки, услугами которого пользовался сам. Офис находился на соседней улице. Его молодая служащая Кэтти просмотрела наш договор и объяснила, что закон на стороне ловкачей из посреднической конторы. «На всякий случай» Кэтти выписала из договора адрес снятой нами квартиры в свою записную книжку.

Месяц тянулся долго. Чтобы не терять время, мы поехали по магазинам отбирать электротовары первой необходимости. Для их приобретения государство перечислило деньги на наш банковский счет. Их было достаточно, чтобы купить газовую плиту с духовкой, стиральную машину, холодильник, и цветной телевизор. Качество техники, ее возможности были несравнимо выше советских аналогов. Так она и денег стоила немалых. Волновали слухи, что продававшие ее хозяева магазинов объявляли себя банкротами и исчезали с деньгами.

Поэтому не трудно представить наши новые переживания, когда мы оставили в магазине свои чеки. Только на этот раз нам, наконец, повезло. Оказалось, что на свободном рынке большинство продавцов дорожат доверием покупателей. Как только мы вселились в пустую квартиру, спустя месяц, нам стали завозить заказанные товары соответственно договоренности. Но вдруг и на этот раз оказалось, что задерживается на неделю поставка холодильника. В условиях жаркого лета это большая проблема.

Так вот, понимая это, хозяин магазина извинился и прислал свой подменный холодильник. Тогда же нам привезли кровати, матрацы, одеяла, простыни, наволочки, стол и четыре стула. Деревянная мебель была выполнена по упрощенному варианту, но ее прочность и чистота отделки восхищали. А постельное белье было пошито из идеальной хлопчатобумажной ткани. Так, что мои винницкие сотрудники зря волновались по поводу «использования в Израиле, главным образом, синтетики, из-за нехватки хлопка.

В связи с большими расходами нам и в самом деле надо было экономно использовать каждый шекель скромного государственного пособия В немаленькую съемную квартиру мы приобретали поэтому только предметы первой необходимости. Большая квартира поэтому выглядела пустой. Это подтверждало громкое эхо, которым она встречала наших гостей. На это обратила внимание неожиданно появившаяся здесь Кэтти, служащая офиса по обустройству репатриантов из Америки.

На следующий день она приехала к нам со своей подругой Шошаной. Вдвоем они повезли меня на специальный склад. Туда старожилы безвозмездно свозили исправную мебель, потому что меняли ее на новые гарнитуры. Безвозмездно обслуживали склад несколько пенсионеров. Один из них помог мне выбрать раздвижной диван, секретер и шкаф. Заплатить мне пришлось лишь за их доставку. Кроме того, меня попросили вернуть мебель, когда я обзаведусь своей собственной.

Немного позднее такой мебелью нас полностью доукомплектовала госпожа Эгер, администратор гостиницы. Оказалось, что она проживала в соседнем подъезде нашего дома. Я допускаю, что она ускорила обновление своих мебельных гарнитуров, чтобы внести свою лепту в нашу абсорбцию.

– Когда и как я смогу рассчитаться с вами за все? – спросил я нашу попечительницу, когда она зашла посмотреть, как мы обустроились.

– Только своим стремлением помогать нуждающимся в душевном тепле людям, – ответила госпожа Эгер и пожелала нам скорейшего обретения таких возможностей.

Этот разговор состоялся, когда мы уже немного подучили иврит в ульпане.

Тогда же мы продемонстрировали свой скромный успех Кэтти и Шошане. В очередной их приход я с Майей рассказал им, как мы жили и чем занимались в «своем советском прошлом». Гостьи, в свою очередь, рассказали, как жили в США до приезда в Израиль. Они обе приехали сюда по религиозным убеждениям. Главная цель – содействие развитию и укреплению еврейского государства.

Кэтти появилась здесь восемь лет тому назад, на 22-м году жизни. Она проживала в двухкомнатной квартирке хостеля – общежитии для одиноких граждан. Шошана лет на 20 старше Кэтти. Она в Израиле всего три года и приехала с двумя взрослыми дочерями. Страна ей нравилась, но серьезное недовольство вызывало отсутствие здесь работы по профессии женщины-раввина. Иудаизм ортодоксальный такого не признавал вообще тогда, как в США этому не противился иудаизм реформистский.

Шошану в этом вопросе больше волновала моральная сторона проблемы. В Америке она преподавала в университете: раввин – он ведь и есть учитель. Мыть в Израиле полы на вилах, как многие женщины педагоги из СССР, – ей такое не подходило. Шошана была в разводе с мужем миллионером. Она проживала на солидные алименты, которые он ей выплачивал, соответственно закону. Разговор затянулся до поздних часов. Это говорило и о взаимном интересе сторон из двух совершенно разных миров. Перед уходом гостьи объявили, что в ближайший четверг повезут нас в Иерусалим знакомиться со священной столицей.

Уже в пути, в новой «Мицубиши» Шошаны, нам рассказывали, что город Иерусалим считают золотым и вечным евреи, мусульмане и христиане. За тысячелетия своего существования он многократно подвергался нашествиям и разрушениям. В его руинах следы римского, византийского, арабского правления, владычества крестоносцев и мамелюков. Но Иерусалим всегда оставался центром духовного притяжения евреев мира, которые обращаются к нему в ежедневной молитве. Именно сюда тридцать веков назад царь Давид перенес столицу своего царства, а его сын Соломон построил на горе к северу от города Храм.

И вот мы спускаемся по широким каменным ступеням к олицетворяющей Храм Западной стене. Для верующих евреев это самое важное и памятное место. Достопримечательности современного Иерусалима сгруппированы вокруг горы Герцль. У горы Ха-Зикарон в западном Иерусалиме, в память о шести миллионах евреев, замученных фашистами в годы второй мировой войны, сооружен национальный мемориал Яд ва-Шем. Экономя каждую минуту, мы в основном пешком, торопимся от одного памятного места к другому. Притом мы старались не упустить и слова из разъяснений Кэтти и Шошаны.

Слева направо Михаил, Шошана, Кетти, Майя, я

В заключение мы направляемся осмотреть экспозиции иудаики и этнографии крупнейшего Музея Израиля. После утомительных переходов длинная очередь у касс музея показалась местом желанной передышки. Только и здесь неожиданно нам пришлось испытать совершенно новое для нас ощущение, когда мы услышали фразу «Хэфец хашуд!». Ее повторили несколько раз по громкоговорителю из подъехавшего полицейского автомобиля. А Кэтти разъяснила, что речь об обнаруженном подозрительном предмете. Так террористы подбрасывают самодельные мины в Израиле, но чаще всего в Иерусалиме.

От взрывов здесь погиб не один десяток ни в чем не повинных людей. Для нейтрализации взрывчатки принято вызывать полицию. Сейчас, по ее требованию, полтысячи стоявших у касс граждан организовано перешли на противоположную сторону большой площади. Появился минер в спецодежде. Он вытряхнул из сумки несколько книг и тетрадок посредством крючка на длинной веревке. Опасение оказалось ложным. Мы вернулись к кассам. Экспонаты музея отражали историю еврейского народа.

А с новой недели мы продолжили изучение иврита в «ульпане» – специальных курсах, финансируемых государством. Учебные группы там формировали с учетом возраста учащихся, их образования и профессий. В отличие от Михаила (теперь его называли Михаэль), я с Майей обучался по менее сложной программе. Тем не менее, я поставил перед собой задачу – научиться читать газеты и слушать радио. Майю больше занимали заботы бытового характера –всех нас накормить, обеспечить чистой одеждой.

На перемене после урока. Майя слева от меня.

Место особое занимала забота о семье дочери. В Винницу Майя умудрялась отправить посылочку с носками, костюмчиком и детским питанием для внучка и с нашего маленького денежного пособия. Деньги экономили во всем, включая проезд на автобусе. Процесс обучения мне нравился. Дома, для улучшения результата, я использовал учебники с магнитофонными записями уроков и выпусков последних известий на легком иврите. Многократное прослушивание помогало улавливать интонационный спектр языка и смысл целостных выражений. Параллельно формировались мои новые представления об Израиле. О нем пока еще на русском языке я перечитывал немало статей и книг.

Глава 2

Лишь в Израиле я узнал, что на территорию провозглашенного 15 мая 1948 года еврейского государства уже через несколько часов вторглись армии Ливана, Сирии, Ирака, Трансиордании и Египта. Подготовка к войне началась раньше – после принятия Генеральной ассамблеей ООН в ночь с 29 на 30 ноября 1947 года резолюции о разделе Палестины на еврейское и арабское государство.

В той необычной войне, когда я был еще третьеклассником немировской школы, израильтяне сражались за право создания такой страны, в которой не повторилась бы трагедия европейского еврейства. Арабы старались не допустить этого любой ценой. Тогда лидеры стран-агрессоров побудили покинуть Израиль около 630 тысяч местных арабов. Беженцев сосредоточили в нескольких местах – в тесноте, без элементарных удобств.

Принимавшие их страны не предоставляли беглецам гражданства, несмотря на свои огромные просторы. Не принимался во внимание и тот факт, что в 40 и 50 годах произошел фактический обмен населением между Израилем и арабскими государствами. Число еврейских беженцев из арабских стран оценивается разными источниками примерно в 800–900 тысяч человек, оставленное ими имущество – от 100 до 300 миллиардов долларов.

В лагерях арабских беженцев плодились многие политические и криминальные организации, лидеры которых встали на путь террора и непризнания Израиля в качестве суверенного еврейского государства. В непримиримой борьбе их и поныне поддерживают Ирак, Иран, Сирия и другие враждебные арабские страны. Армия обороны Израиля героически выстояла в нескольких войнах и крупных военных операциях. Если бы Израиль потерпел поражение, хотя бы в одной из них, его бы уже не существовало.