Читать книгу: «Царская дочь»
Женщинам России, чьи мужья, сыновья, отцы, братья страшно пьют, им, оставшимся наедине со своим ужасом, и скрывающим своё горе от окружающих. Вам тяжело и без чужих ножей в спину.
«Снова осень закружила карусель мелодий…»
Глава 1
Весёлая церковь
Я сажусь за столик дальний,
Никому я не знаком…
Александр Новиков, «В захолустном ресторане».
Поздняя осень, но ярких жёлтых листьев ещё предостаточно.
Трёхэтажный, похожий на свадебный торт особняк, выглядит здесь, в деревне, королём в изгнании. Ему бы на центральные улицы! Но что не заслужил, того не заслужил. А ступеньки с отбитыми краями. И это парадный вход! Прежнее величие прошло.
В предбаннике, оклеенном «кирпичными» обоями, у старого холодильника мёрзнет пальма в крошечном горшочке, красиво задекорированном травянисто-зелёной бумагой. В холле же, в противовес помпезному фасаду, аскетично: створчатые двери-шоколадки (над входом – четырёхконечный протестантский крест), а стены казённо, до половины, покрыты зелёной красочкой. Вкусно пахнет мясоовощным рагу.
Мимо снуют корейцы, кореянки и корейчики, не обращая на неё никакого внимания. Михайлова останавливает полную женщину в возрасте:
– Здесь церковь «Дом Петра»?1
– Спуститесь на улицу, поверните налево и увидите железную дверь, – равнодушно отвечает та.
Что Михайлова и делает. Она знает, что здесь целых две «церкви», и думала, что они занимают молитвенный зал по очереди.
В искомый «Дом Петра» дверь ведёт прямо с улицы, поэтому народ расселся в пальто и куртках. И Михайловой мнится, что она провалилась в 90-е, когда население Москвы и области разделились на три сектора: одни утонули в мексиканском «мыле», другие ушли на «демократические митинги», до того разбив в 1992 году Манежную площадь, что её закрыли для протестных акций на четыре года; ну, а третьи медитировали, били в барабаны и пели «Хари Кришна!», или же внимали американским, скандинавским и южно-корейским проповедникам!
Эту примитивную классификацию раннего постсоветского общества резко критиковал её муж Максим, добавив «накапливавших первичный капитал», подыхавших с голоду, «не вписавшихся в реформы», челноков и бандитов. Но нельзя же, в самом деле, объять необъятное!
На дальней стене, на две трети закрытой белой и кремовой шторками, четырёхконечный деревянный крест от пола до потолка. Чёрные железные «кафешные» стулья, разделённые проходом, как волосы – пробором. А на сцене… да, именно, на сцене, а не на клиросе, музыканты настраивают инструменты: синтезатор, электрогитары, барабаны. Все прихожане – её ровесники, ни одной бабки-пенсионерки!
Здесь на Михайлову тоже никто не обращает никакого внимания, и она смущена, не зная, что делать дальше. Но тут русоволосый парень в спортивном костюме, с приятным мужественным лицом, раздававший всем листочки с религиозными гимнами, сунул и ей.
И тут в проход выскочил, как ферзь на шахматной доске, или же тура, тяжёлая фигура, символизирующая церковную власть, и ходящая по прямым линиям, – ещё молодой, но неприятный внешне мужчина: лысый, с остатками рано поседевших невзрачных волос, с невероятно гладким лицом, – просто резиновой маской Фантомаса, – в брюках от костюма, и в розовой рубашке без пиджака, но с ярким галстуком. Он расплывается в улыбке и суёт Михайловой руку:
– Алексей!
– Екатерина.
– Добро пожаловать в нашу церковь!
И Михайлова скромно притулилась с краюшку, а тут как раз и представл… богослужение началось.
– Доброе утро, церковь!!! – истошно орёт в микрофон какая-то девица. – Давайте поднимемся на наши ноги и вознесём хвалу нашему Господу!!!
И заиграла живая музыка, и «артисты» запели:
В миг сражений, в миг тревог,
В миг падений со мной Ты, Бог,
Ты идёшь со мной в любви
Среди волнений мир мой – Ты!
Среди волнений мир мой – Ты!
Поют они просто отлично, от души, – Михайловой всегда нравилась громкая музыка. Тексты, конечно, никакие, но хорошее исполнение компенсирует сей недостаток. Слова положены на какие-то хорошо знакомые, но напрочь забытые мелодии.
Будем петь: «Осанна! Иисус воскрес!
Будем петь: «Осанна! Спасенье с небес!
Вознесём Царя… Осанна!
Оса-а-ан-на! Оса-а-ан-на-а-а!
На молитвенном возгласе, переводимом как «Спаси же!», этом торжественном приветствии грядущего Мессии в Новом Завете, парень с неприятным, злобно-мрачным замкнутым лицом, со всей дури бьёт в оранжево-чёрные барабанчики.
Хор ведёт, наверное, сама пасторша, – женщина за сорок, отлично постриженная, и, как и её муж, ужасно неприятная. На ней модное оливковое платье и дорогие серые кроссовки с толстыми шнурками,– так сейчас носят. Ещё запомнилась некрасивая блёклая девушка лет тридцати шести, с причёской под «битлов», в бордовой юбке-брюках, и, крашеная в блондинку, в модной накидке с норвежскими узорами, та самая, что поздоровалась со всеми в микрофон.
Но вот и «медленные танцы», хотя сейчас, говорят, их нет:
Приходи ко мне, Господь мой,
Мой возлюблен-ны-ый!
Ждёт Тебя Твоя невеста,
Церковь ждёт Тебя, гряди!
Иешуа, Й-ешу-у-а! Й-е-шу-у-а, Й-е-шу-у-а!
Как-то это… чересчур чувственно. Просто про первую брачную ночь.
Так после рок-н-роллов двое парней осторожно и аккуратно ставят узкую деревянную кафедру с крестом, что должно обозначать амвон, и к залу обращается полный плешивый мужчина в жилетке и клетчатой рубашке:
– Давайте сейчас все прочтём Евангелие от Луки. Глава седьмая, притча о двух должниках.
И стоящий рядом с Михайловой высокий молодой парень с чёрными волосами, чёрными бровями, замкнутым и злым лицом, аккуратно расстегивает «молнию» на чёрной папке и вынимает Евангелие в чёрной обложке, с золотым обрезом. Его примеру следуют все присутствующие, а особо продвинутые утыкаются в смартфоны и планшеты:
– «Ей же сказали: прощаются тебе грехи. И возлежавшие с Ним стали говорить про себя: кто это, что и грехи прощает? Он же сказал женщине: вера твоя спасла тебя, иди с миром». Так говорит Слово Божие.
Новый завет Михайлова читала, но выборочно и давно. Четвероевангелие, Апокалипсис, Послание апостола Иакова, Послание к Римлянам полностью, всё остальное – кусками. Она знает наизусть многие библейские стихи, но их смысл до неё не доходил. А тут вдруг всё раскрасилось, расцвело и ожило. Но Михайлова не может представить всех этих персонажей в их древних одеждах, еврейских покрывалах-талесах, только в современных костюмах.
– Слово о пожертвовании сегодня скажет брат Дмитрий, – продолжает клетчатый.
Это молодой парень небольшого роста, в синем пиджаке:
– Кто сеет мало, тот и пожнёт скудно. Наши «звёзды» живут в избытке, а всё почему? Да потому, что все они много жертвуют, и Бог благословляет их!
По рядам пускают красное пластиковое ведёрко под матерчатой «крышкой» с прорезью. Чем не свинья-копилка? И Михайлова, дабы не отставать от коллектива, опускает рубля три, когда как другие суют сотни и тысячи. Когда ведёрко описало круговорот по залу, брат Дмитрий молится за пожертвования.
А клетчатый брат поднимает пластиковый конверт с кнопкой:
– Давайте помолимся за наши нужды, что в этом конверте. Господи, кому нужна работа, дай работу! Давайте помолимся за мир на Украине, за нашего президента Владимира Путина! Господи, мы благословляем эту страну! А сейчас мы по традиции помолимся за человека, которого мы хотели бы привести сюда, – наших друзей, родных и близких, сослуживцев…
И тут вдруг что-то странное: весь зал гудит гортанно, как тибетские ламы или… шаманы!
Ещё два зажигательных рок-н-ролла, и место за кафедрой занял лысый, – пастор церкви, так похожий на дианетика:
– Давайте мы сейчас помолимся, призовём Духа Святого…
И снова гортанные звуки:
– Ла-ла-ла…
– Те-те-те, ре-ре-ре…
– А теперь поаплодируем нашему Господу!
И все хлопают в ладоши, как в театре.
Интересно, где же в Библии об этом сказано? Об аплодисментах?
А пастор Алексей сияет, как медный пятак:
– А теперь каждый повернись к своему соседу и скажи: «Как я рад тебя видеть!»
К Михайловой поворачиваются, и она исполняет задание.
– Кто сегодня пришёл в нашу церковь в первый раз, поднимите руку! Поаплодируйте нашей новой сестре Екатерине, – и Михайловой дружно хлопают.2 – Катя, вы впервые в евангельской церкви?
– Нет.
– Есть церкви евангельские, а есть литургические. Видите, Катя, все мы – обыкновенные люди, у нас – две руки, две ноги и одно сердце. И мы не перекрещиваем людей, крестившихся в православной церкви, мы – братья!
Какие, троюродные? Но это радует.
– Дорогая церковь, ровно через две недели, восьмого ноября, здесь, в этом зале, богослужения не будет! Мы все поедем на общее собрание церквей «Дом Петра» в Сокольники. Сейчас мы пустим по рядам листок, чтобы все, желающие поехать, записались. Мы должны знать, какой нам понадобится автобус, «пазик» или «мерседес», и сколько таких автобусов.
Как только листок доходит до Михайловой, она спрашивает своего соседа:
– А мне можно?
– Конечно! – пожимает он плечами.
Когда Михайлова собиралась сюда, то думала назваться не своим именем, но знакомясь с Алексеем, поняла, что это лишнее. Но фамилию она изменила, став Михалёвой. Не сделки же по недвижимости ей с ними заключать! И в свой бизнес они её никогда не возьмут!
А Алексей рассказывает о строительстве нового здания церкви, – они арендовали зал у пресвитерианцев.
Как же у них всё просто! Что нам стоит дом построить!
И началась проповедь.
В младших классах Михайлова читала и перечитывала «Приключения Тома Сойера» Марка Твена в переводе Корнея Чуковского. В то время по радио и телевидению, в газетах и журналах много говорили о Писании, Предании, Евангелии, – и это её очень пугало, показывали американские фильмы, где герои, когда у них что-то случалось, вздыхали и говорили: «Теперь нам осталось только молиться!» И Михайлова решила, что все американцы, в отличие от русских, люди очень набожные.
И в «Томе Сойере» с первых страниц цитировалась Библия, описывалось богослужение в епископальной церкви. И Михайлова считала эту книгу высокодуховной, и, лишь став взрослой, вдруг поняла, что со стороны Тома к вере – одно глумление. Но раз она углядела в детстве там большую духовность, значит, на тот момент она имела место быть.
Но если Том сходил с ума от скуки на проповеди англиканского священника, разглядывал муху, радовался собачке, то здесь было весело, как в клубе комедии. Алексей, как считали блогеры Живого журнала, подражал участникам КВН и Михаилу Задорнову.3 Из его часовой речи Катя запомнила лишь один абзац:
– А наши дети, они ведь тоже писают и какают. Вот у нас с Ириной четверо, и мы заботимся о них, платим за их образование. Так же и Бог. А моя жена руководит в церкви группой прославления4, и три дня в неделю пропадает на репетициях, – ну скажите, какой муж это потерпит? Но сказано: «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестёр, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во стократ и наследует жизнь вечную», аминь?
– Аминь!
Михайлова смотрит на зал, на своих ровесников, с которыми никогда не находила общего языка, и чувствует такое отчуждение! Она недоумевает: что им всем здесь нужно?! Зачем они сюда приходят? Скучают по своему детству, по 90-м годам?
Через проход – молодая женщина в сине-белой полосатой кофточке, с маленьким мальчиком. Малыш капризничает, она качает его на коленях. Когда и это не помогает, то суёт ему мишку в синенькой кепочке на затылке и точно такой же полосатой рубашечке, как и у неё самой, и мальчик тут же успокаивается. И Михайлова опять удивилась: что ей здесь нужно?
После проповеди пастор помолился, и его сменяет клетчатый:
– А теперь послушайте объявления. Напоминаю, что продолжается пост и молитва за наше здание. Во вторник и среду у нас молитвенные группы, – кто в какую ходит. В пятницу в Москве, в Большой церкви, будет ночная молитва с одиннадцати ночи до шести утра. В следующее воскресенье – хлебопреломление.
– Ну а теперь «Отче наш», – всё так же приклеено улыбаясь, говорит пастор-клоун.
И зал забубнил хором:
– Отче наш, Сущий на небесах…
У самого входа большой белый шкаф с маленькой доской объявлений, куда налепили жёлтый стикер: «Срочно нужны зимняя куртка для мальчика трёх лет, и зимняя куртка для девочки двух лет. Светлана». Это очень тронуло. И Михайлова подумала: а не та ли это, с мишкой?
Через час ожидается второе служение, так как все прихожане не вмещаются. Во дворе мужчина лет пятидесяти, стоя у джипа, раздражённо говорит кому-то по телефону:
– Мне сейчас некогда, я в церкви…
И Михайлова снова удивилась: а он-то что здесь делает?
Позвонил её муж, Максим:
– Ты где? Скоро придёшь? Не пошла сегодня к своим-то?
– Нет.
И Михайлова страшно испугалась, что Максим узнает, где она сегодня побывала, будто у него «жучки» и он мог проследить за ней через телефон!
Нескольких прихожан Михайлова замечает в очереди в гипермаркете, в том числе брата Дмитрия в небесно-голубой дутой куртке, но они к ней не подходят и не приглашают посетить свою церковь вновь. И она подумала: странный нынче сектант пошёл…
***
Каждое воскресенье, в семь вечера, в бизнес-центре «Коммерсант», в Мраморном зале на третьем этаже проходит православная воскресная школа для взрослых. По периметру – шаткие манекены в сложных народных костюмах, и помпезные картины модного художника Игоря Криворучко.
Жена Игоря, Татьяна, с перекошенным от злобы лицом, остервенело полоскает под краном кисти. У художника – нетрадиционная ориентация. Они снимают здесь мастерскую, пишут портреты на заказ и дают уроки живописи.
Красный театральный занавес у панорамных окон раздёрнутый. Зал рассчитан на шестьдесят мест, но в школу приходит максимум человек тринадцать, неприветливых и мрачных людей.
Михайлова в ужасе от «церкви», где сегодня побывала, но их пастырь ей понравился: а что, приветливый весёлый клоун!
В воскресной школе Михайлова уже отличает бабушку в серой вязаной беретке, и пожилую семейную пару с маленькой шумной девочкой, – они даже здороваются! Ещё девица, очень худая, нервная и издёрганная, в узких джинсах и в длинном шарфе на голове, – ужасно нелепо! Ничьих имён Михайлова не знает.
Приехал преподаватель, отец Алексий, в скромном чёрном подряснике. Михайлова знает его полжизни, но не видела лет десять. Он поседел, постарел, снял свои толстенные очки: операцию сделал, или же надел контактные линзы.
Отец Алексий уселся за стол, подобострастно пододвинутый мужчинами, и кротко начал:
– Сообщаю специально для тех, кто сегодня пришёл сюда впервые. Наши занятия проходят в форме вопросов и ответов. Это не какие-то специальные курсы по конкретной тематике, их полно и без нас. Если я знаю, то отвечу, а если не знаю, то подскажу, у кого можно узнать. Ну, у кого какие накопились вопросы?
И, поскольку все молчат, Михайлова решается первой:
– А вот почему, если истина одна, Бог благословляет и еретические «церкви»? Почему они так легко находят деньги для строительства своих зданий, почему богаты?
Отец Алексий, образованнейший человек, рассказывает историю Церкви долго и обстоятельно. Мужчина, отец или дед маленькой девочки, старательно конспектирует его лекцию в своём ежедневнике.
– Православные как говорят? «Бог ушёл и оставил нам Себя», католики – римского папу, а протестанты – Библию. Но Писание всего лишь часть Предания. А что будет, если все Библии на земле уничтожат, – такие попытки, кстати сказать, неоднократно предпринимались. Что останется тогда у протестантов? Ничего! А у католиков? Мы, православные, знаем, что Святейший Патриарх – грешный человек, и поэтому может ошибаться, а римский папа – «непогрешим»! А у нас в случае уничтожения Писания останется Священное Предание. И мы восстановим Писание на основе трудов Святых отцев…
– А что такое Предание? Это какая-то книга вроде Библии?
– Священное Предание – это передача жизни и опыта Церкви. В его состав входят Священное Писание, определения Вселенских соборов, литургическое предание, творения святых отцев и учителей Церкви, жития святых…
– Тогда почему же, – напомнила Михайлова свой вопрос, – если наша вера – самая истинная, то Бог благословляет и еретиков, сектантов? Они живут богато, находят деньги на строительство своих молитвенных зданий?
– Так Господь повелевает солнышку вставать и над злыми, и над добрыми. Такого же просто не было в истории: в 1987 году в СССР осталось всего 6893 православных храма и пятнадцать монастырей, и за двадцать лет стало 36 тысяч храмов и тысяча монастырей! Вот и сектантские церкви растут, как поганки, потому что почва хорошо удобрена.
В этот вечер они засиделись в школе до пол-одиннадцатого ночи. Когда Михайлова спустилась, охранник, перед которым лежал маленький компьютер в форме книжки, раздражённо спросил:
– Ну, долго от там ещё? Я сегодня ещё не ел!
На улице пронизывающий октябрьский ветер, и Михайловой хочется стать лучше и простить тех, кто причинил ей горе и зло.
Когда она подходит к котельной у своего дома, звонит Раиса Михайловна, и восклицает чуть ли не со слезами в голосе:
– Катенька, а почему ты не ходишь в церковь?!!
– А как я могу туда ходить? Меня не возят; денег на транспорт у меня нет. Скоро дорога будет тяжёлой, – снег, лёд. Там страшно, ничего не чистят. Сверху электричкой может задавить.
– А то меня Анатолий Александрович сегодня спрашивает: «А где Катя?» Я ему: «Позвоните и узнайте!»
– Да, «разве я сторож брату моему…» Он не станет мне звонить, ему это – западло.
И Михайлову, в который раз за сегодняшний день окатывает горячая волна стыда за то, что она сегодня была в таком месте. Ей кажется, что все это знают и считывают её мысли.
– А у меня, Катенька, беда: Саша вернулся. И главное, позвонила не она, хозяйка, а пастор! А я сейчас со сломанной рукой, как я могу вывезти свою мебель! Я даже плакала. Анатолий Александрович сказал: поставь пока в церкви. Я говорю: «Я найму машину и в Камволино вывезу!»
– Можно у меня поставить, места много. И ближе.
– А о тебе, Катенька, я даже не подумала.
– А обо мне никто вообще никогда не думает.
Глава 2
Потерянное поколение
Много лет тому назад Екатерина крайне неудачно вышла замуж. Её муж Максим беспробудно пил, нигде не работал.
Они принадлежали к «потерянному поколению» 90-х; у многих нет ни дня трудового стажа. Сейчас на работу тебя могут взять лишь при условии, что кто-то головой поручится, что ты сможешь работать, но такого человека у Кати не было.
Они сдавали комнаты в своей большой трёхкомнатной квартире, но жить «в таких условиях», да ещё с хозяином-алкоголиком, хоть Макс, ни к кому и не лез, долго никто не хотел. Вот и сейчас у них никто не жил, и копился долг за квартиру.
Когда Максим был женат первым браком, он работал в торговле, – то в мебельном магазине, то в хозяйственном. Он очень хорошо всё умел делать, познавал новые технологии, но, то ли алкоголь разложил его волю, то ли у него её от природы не было. Максим мог запросто напиться с любым человеком, которого видел в первый раз в жизни.
Прошлой осенью, не имея стажа и поручителя, Михайловой удалось пристроиться делопроизводителем в торгово-транспортную компанию «Контент» в Котове, на глухой окраине города, где ещё чудом сохранялись остатки советской промышленности. Жили там, в основном, татары.
Общественный транспорт в Котово не ходил, надо было добраться до станции Щёлочь, или остановки Металлургический комбинат, и оттуда – полтора километра пехом через частный сектор. А до дома выходило три с половиной километра. Чаще всего Михайлова ходила пешком, экономя деньги, большую часть которых Максим со скандалом отнимал и пропивал, обещая на следующий день неведомым образом озолотить.
«Контент», осуществлявший грузовые перевозки по России и Казахстану, располагался в грязно-белом двухэтажном бараке, правда, со стеклопакетами. Но этим летом Михайлова была вынуждена уйти, так как муж в её отсутствие стал вести весёлый образ жизни, и она боялась оставлять его одного.
Деньги закончились. От отчаяния Катя стала каждую субботу ходить в собор на всенощное бдение. Из объявлений в притворе Михайлова узнала о новой воскресной школе своего старого знакомого отца Алексия и платных курсах церковной флористики. На бесплатные катехизаторские курсы она опоздала.
Собору требовался «уборщик помещений». Поломойка, конечно, не её специальность, но Михайлова оказалась в отчаянии.
Стоял холодный и прозрачный октябрьский день. Трубку не взяли, но перезвонили. Михайлова как раз снимала на камеру своего старенького смартфона берёзовый листопад.
– Я не могла вам сразу ответить, я была на литургии, – весело доложилась приветливая женщина.
Михайлова сказала, что она насчёт работы.
– Сколько вам лет?
И Михайлова внутренне сжалась, так как цифра была огромной:
– …
– Надо же, какая молодая! – поразилась «соборянка». – Как странно… Мы обычно берём тех, кому семьдесят…
Михайлова с юности и не пыталась давить на жалость, но поняла, что можно говорить прямо:
– А что ещё делать, если нечем платить за квартиру?
– А как вас звать-величать?
– Екатерина Алексеевна.
– Нет, вы ещё молодая, просто Катя. Я – Наталья Сергеевна. Катя, а вы принимаете участие в таинствах?
– Только в таинстве исповеди.
– Вы причащаетесь?
– Нет.
– А почему?
– Я недостойна! – с излишней патетикой воскликнула Михайлова.
Не могла же она сказать, что…
– Просто нам велено брать на работу лишь тех, кто участвует в таинстве причастия. Хорошо, приходите завтра в храм к десяти.
***
Утром она идёт в собор, как на каторгу. Величественный красный храм в псевдоготическом стиле, озарённый богатым золотым светом, который льётся в наши окна только в октябре. В притворе зелёная крышка от гроба, а на столике для записок – какие-то листовки. Михайлова берёт почитать.
Наталья Сергеевна работает в храмовой канцелярии. Словно строй солдат, её охраняют высокие пышные туи. А у входа – шикарные розы, красная, и две розовые.
Надо же, розы – осенние цветы как какие-нибудь астры, хризантемы или георгины. Розовая напоминала спаниеля с виновато поникшими ушками.
Михайлова заранее пытается оценить, что ей предстоит. В соборе пол плиточный, а на уборщицах спецодежда – противные зелёные халаты. На двери объявление: «Хорошо вытирайте ноги, чтобы в нашем храме всегда было чисто!»
Канцелярия за десять лет преобразилась, – предбанник обложен плиткой. Вот подобострастная бабушка из «администрации» с двумя вёдрами, – только коромысла не хватает. И Михайловой стало тошно.
Наталье Сергеевне лет пятьдесят пять, но она выглядит молодо, стрижена коротко и крашена в «блонд».
– Где вы раньше работали? – всё также приветливо спрашивает она.
Похвастаться Михайловой нечем, но она старается выглядеть прилично:
– Делопроизводителем, на выборах…
– И вы, такой активный человек, хотите таскать вёдра?!
– А что делать?
– Оставьте ваши данные, может быть, мы вас возьмём. А если нет, то не обессудьте.
Михайловой нравится, как Наталья Сергеевна выражается, – как в русской классике. Она дала ей листок бумаги, где были написаны сведения о претендентках.
Собеседование постоянно прерывали звонки на мобильный и городской телефоны. Наталья Сергеевна извинялась и говорила в трубку: «Да, я знаю, что мы должны вам сорок тысяч рублей за свечи».
– А ещё я хочу подарить вам книжечку о таинстве причастия «Недостоин тот, кто считает себя достойным».
– Спасибо. До свидания.
– Спаси Господи!
Михайлова могла бы и солгать, будто причащается, – в большом храме это невозможно проверить. Но она не стала врать в Божьем доме, это же,тебе не секта какая-нибудь!
Когда она подошла к «Эльдорадо», позвонила Раиса Михайловна:
– Катенька, ты не могла бы мне помочь? Я сейчас дома.
«Как же хорошо, что я не занята! – обрадовалась Михайлова. – Иначе не смогла бы прийти!
Раиса Михайловна была очень умной, образованной женщиной, но попала в переплёт. Её отец был муллой, и в молодости она смеялась над исламом. Но какая-то её родственница оказалась дитём Божьим5, что посеяло в Раисе Михайловне зловредное семя.
Как зловеще иной раз складывается наша судьба! Два года тому назад, еще будучи формальной мусульманкой, женщина искала комнату. И нарвалась на Нину Андреевну из церкви детей Божьих. Та смущённо пригласила квартирантку в свою церковь, и Раиса Михайловна сказала:
– Если детей Божьих, то я приду.
Пришла и осталась в церкви, покаявшись через две недели.
А ведь они с мужем в то же самое время усиленно искали жильцов! Если бы они встретились, то не стала бы Раиса Михайловна культисткой!6
В таких churches7 считается, что все свои дела ты должен решать через сестёр и братьев, иначе удаляешься от церкви. Если в собрании8 есть свои парикмахеры, маникюрши, мастера по ремонту компьютеров и машин, то стричься и чинить технику ты обязан только у них.
Но Раиса Михайловна стриглась и делала маникюр у людей мира9, а не у Валечки Дуду и Амиры Стефанчук, так как боялась заразиться СПИДом и гепатитом С через сомнительные молдавские инструменты.
Но вот со съёмом жилья она влипла. Две комнаты подряд снимала у сестёр по вере, и те её, горянку, гнобили. И Раиса Михайловна стала в собрании святых просто переходящим вымпелом: вся церковь гадала, к кому эта «бомжиха» в очередной раз «пойдёт жить»?
Катя с удовольствием взяла бы её к себе, Раиса Михайловна была близким ей человеком. Но проблема – в её муже Максиме: он безобразно пил. А Раиса Михайловна хоть и не встречала его лично, но очень уважала, он же – мужчина! Хоть она с детства и бунтовала против горских законов, кровь-то не вытравишь!
После припадочной сестры Юлии Дружининой, по нескольку раз на дню прибегавшей с другого конца города проверять чистоту, которую сама она никогда не соблюдала, Раисе Михайловне пособила сестра Светлана Михайловна Явлинская, мать брата Валеры, элиты церкви, администратора группы «ВКонтакте» их дома молитвы. У неё было трое детей, младшие – успешные: у Валеры – фирма по ремонту компьютеров, у Вали, налоговички, машина и коттедж в процессе постройки. И только самый старший, Саша, никчёмный пьяница.
Вечно улыбающаяся, как дебилка, сестра Светлана Михайловна жила в апартаментах Валеры, но прописана в комнатушке сына-алкоголика. За комнату никто не платил, и вырос долг в девяносто тысяч. Сашу отправили в санкт-петербургский ребцентр, а комнату сдали сестре Раисе Михайловне как «богатой» ипэшнице – гасить коммунальный долг.
Жизнь в Сашиной коммуналке оказалась не слаще отдельной квартиры сестры Дружининой. Михайлова, на свой страх и риск, приглашала её к себе, но пастор церкви Анатолий Александрович переезд строго запретил: раз сестра Раиса взялась выплачивать долг сестры по вере, то должна исполнить обещание! И она, такая бунтарка, послушалась!
В выходной Раиса Михайловна сломала в коридоре плечо, и эта травма выключила её из активной жизни на три месяца. Другая дорогая сестра, Татьяна Борисовна из Камволина, выдурила свою соседку, девяностодвухлетнюю бабку, заставив переписать на себя квартиру. В следующие дойные коровы она усмотрела себе сестру Раису Михайловну.
Пастор Анатолий Александрович, по словам Раисы Михайловны, поимел большую обиду, что эта квартира досталась не ему.
И как подгадало! Сестра по вере ломает плечо, и «получившая от Бога» чужое наследство берёт её к себе, сначала бесплатно.
Раиса Михайловна, военный врач-хирург, уже лет двадцать торговала женской одеждой, и у неё на съёмной квартире было много-много тряпок, и надо было помочь ей всё это собрать.
– Катенька, подними, пожалуйста, диван. А вот давай сюда шубы, а то Саша пропьёт, – с издёвкой сказала сестра Раиса Михайловна.
И Катя с содроганием подумала: и о Максиме она скажет то же самое!
– Что это за зверь?
– Хорёк. А вот, Катенька, возьми, это очень хорошее финское пальто. И это возьми, это очень хорошая турецкая дублёнка.
И Михайлова вынесла во двор два своих тюка, и три хозяйкиных. Они вызвали такси и поехали в church, где как раз проходило женское молитвенное служение.
Ради трудоустройства в храм Божий Михайлова надела под длинное белое пальто дорогое платье, тоже подарок Раисы Михайловны. Сделано в Кыргызстане, прекрасная ткань, синие и красные цветы на чёрном поле, подкладка, но… длина подкачала. На груди модный квадратный вырез, а на юбке рюшка. И тонкое слишком для осени.
Они приехали в church, когда женщины уже закончили молиться. Сестра Татьяна Борисовна коршуном накинулась на свою курицу, несущую золотые яйца. Раиса Михайловна тихо спросила: «Есть на хлеб?» – и сунула пятьдесят рублей.
– Ой, девочки, – вздохнула она, – нам надо здесь кассу взаимопомощи, что ли, организовать. Если кто-то работу потеряет или заболеет. Хоть по сто рублей. А то я теперь три месяца торговать не смогу, а как мне снимать? Ждать никто не будет, людям деньги нужны!
Она переживала за хозяев, людей далеко не бедных, что они не получат её денег!
– Надо помолиться за Раечкино исцеление! – заслащавила сестра Ольга Михайловна. – Господи, за что же такое Раечке, она же всегда нас всех кормила, всегда заботилась…
И лишь одна Михайлова знала, почему: сестра Раиса Михайловна планировала под Новый год спалить машину одного брата по вере. Тачка – ерунда, старая гнилая «четвёрка», просто дорогой брат ей очень дорожил. Она слышала этот разговор:
«А как же камеры?» – спросила сестра Маша Лизкина.
«Так я оденусь бомжихой! Рот на замок, и всё! Он же за день напашется на свои кредиты, устанет… Лучше бы дом ему спалить, но тогда сразу поймут, что это – ты…»
Самой загадочной личностью в церкви был брат Гена. После развода он жил монахом. Но Раиса Михайловна его аскетизм опровергла:
«Я тебе сейчас скажу: он Машу иногда потрахивал. А раз она не крещённая, то ему нельзя было на ней жениться! Она крещение вместе со мной принимала, только он всё равно на ней не женился! И Маша перестала ходить в церковь!»
И Раиса Михайловна, как истинная горянка, решила отомстить за «честь сестры». Михайлова читала у Фазу Алиевой, как женщины-аварки пошли с кинжалами на соседний аул и отомстили за оскорблённую вдову. А Раиса Михайловна – чеченка из тейпа малхистинцев.
Михайлова не думала, что Бог, даже сектантский, был на стороне Гены. Просто Он решил предотвратить преступление. Ведь горе тому, от кого придут соблазны. Такому человеку лучше бы не родиться, а повесить себе жёрнов на шею…
Михайлова всё хотела взять в столовой, где бабы сейчас молились, домой чаю. Пришлось пойти на хитрость. Она побежала в «трапезную» искать свою уже потрёпанную сумку от “Savage”, где и ухватила горсть пакетиков. Хороших, «Бета», сегодня не было, один «Ришар». А потом сумка-кошелёк «нашлась» на подзеркальнике!
Как же она рисковала! В сумке паспорт, она же хотела на работу устроиться! Лишиться документов во имя дешёвых чайных пакетиков! Михайлова не доверяла этим чёртовым бабам: да, копейку они и вправду не возьмут, но недвижимость – обязательно!
