Читать книгу: «Айса. Незваные гости», страница 4

Тяжелая. Из нее лилось – и Костя размышлял, чем ее набили.

На маму с папой он старался не смотреть. Ведь то, что находилось там, – попросту не могло существовать.

Очки на лице Немесова чуть съехали – но даже сейчас на них не было ни пятнышка. Костя поправил их.

Убийца сплюнул, рукавом свитера вытер вымазанные кровью глаза.

Щурясь, взмахнул мотком.

Проволока насквозь пробила живот Кости – правее пупка, в области печени.

Костя сжал зубы и вытаращил глаза. С силой прижал к себе Немесова – как утопающий, который вцепился в спасательный поплавок.

Убийца хотел дернуть рукой и разрубить Костю пополам – как Туранова. Но тут его взор прояснился.

– Ах, Томас! – воскликнул он. – Да чтоб тебя!.. Это же сфера!..

Убийца уронил моток. Проволока сразу же перестала двигаться и менять толщину. Она превратилась в обычный кусок железа, похожий на тонкий изогнутый прут.

От шевеления оружия в ране Костя вздрогнул. Затем его мышцы расслабились, глаза закатились – и он мягко упал на тела родителей.

– Ай-яй-яй… – сказал убийца. – Ай-яй-яй! Герр Эдвард меня точно убьет… Ну, Томас, ты натворил…

Он подбежал к кровавой груде.

Лицо убийцы приняло изначальный вид: глаз опустился, нос распрямился. Томас – так звали убийцу – оглядел Костю. Затем покрутился – словно надеялся найти пластырь или бинт.

Однако вокруг – лишь трупы, портреты монархов, купидоны и дорогая мебель.

Томас осторожно схватил крицу – айсайцы так называли проволочный моток – и медленно вытащил прут из живота Кости.

Костя не очнулся и не пошевелился – как будто умер. Однако Томас знал, что парень жив, – ведь сфера еще не исчезла.

Свитер Кости быстро окрашивался красным. Рана казалась чрезвычайно серьезной.

Дело плохо, – подумал Томас. – Ну почему у меня всегда так, а?.. Ну как я мог не заметить?.. Черт тебя дери! Дурак! Дурак! Мало тебе влетает.

// В айсе совершают непоправимые ошибки.

Придется звать Эдварда… Томас знал, что в одиночку не справится. Однако идти и упрашивать очень не хотелось. Перед тем как Томас раскрошил входную дверь и семьи Немесовых и Турановых, Эдвард сильно на него озлился.

Он винил Томаса в том, что голубой столп уехал из города – из-за чего в «Малину» они добирались более часа. Вдобавок Наташа не догоняла, что означало «озаренная смертью» – последняя и важнейшая строчка стихотворения Эдварда. Несообразительность Наташи Эдварда раздражала, а срывался он, как всегда, на Томасе.

Томас тоже не понимал – но на него, балбеса, Эдвард давно забил. А вот ради Наташи он так распалился, что махнул на нить рукой. Послал в дом Томаса, хотя обычно умиротворял сам. У Эдварда получалось гораздо лучше: без криков, разбитых физиономий и раненых сфер. Оттиском раз – и всех разом.

Томас размышлял, что делать… Прикинуться, что никакой сферы не было и в помине?

Уйти и сказать Эдварду, что все чики-пуки – можно, мол, ехать?..

Но врать – совершенно не в духе Томаса. Уж лучше схлопотать по лицу за то, что прервал высококультурную беседу – к тому же оно и так разбито, – чем позволить уникальной взрослой сфере погибнуть.

Легким движением руки Томас смотал крицу в моток – и шустрой, но неуклюжей походкой заторопился к выходу.

Тишина и замогильная вечность явились в гостиную Турановых. Рождественский холод переступил через куски некогда неприступной двери и остужал страсти, кипевшие здесь всего десять минут назад.

Теперь это уже история – и все прах.

На полу – стеклянные осколки, нетронутые сладости и куски плоти. Расплывались и перемешивались лужи крови и дамианы. Стены и потолочных купидонов перечеркнули красные полосы.

Только монархи с картин сияли чистенькие – как одеяния святых. Они свысока, издалека, абсолютно не изменяясь в лицах, смотрели на столь им знакомую жестокую сцену…

Кровь уже не била фонтаном из обезглавленного тела Немесова – она выливалась, как из опрокинутого кувшина. Немесову больше не нужно беспокоиться о кризисе жены и с грустью считать ее морщинки.

Мерно клокотая, кровь выплескивалась на боковину дивана и ноги будто уснувшей Виктории. Поперек абсолютно не красивого лица алел разрез.

Теперь Вике не надо искать другие ответы. И колоть иголками стопы ног – так, чтобы чувствовать боль, но при этом не оставлять следов на видном месте…

А внизу, под телами сына и жены, лежал почти что располовиненный Туранов.

Он был весь красный – как Хосю, который объелся Малины.

Глава 5

В гостиную вошел Эдвард Бах – привлекательный стройный брюнет лет двадцати.

Каждое его движение было стремительно – будто он наносил удары. Лицо продолговатое и сухощавое; остро очерченные скулы и небольшой подбородок. Волосы аккуратно рассекал центральный пробор – как если бы дровосек перепутал голову Эдварда со стволом белой ивы – и топором раскроил его шевелюру фатальной надрубкой. Рельефные губы с притягательной полу-усмешкой. Из-под бровей – зло и умно, по-хищнически – смотрели глубоко посаженные серо-зеленые глаза.

Одет в бордовую рубашку с вьющимися серебристыми лианами и черный костюм-тройку. Пиджак Эдвард оставил в машине. От левого кармана жилета ко второй пуговице карабкалась цепочка карманных часов.

Эдвард бегло оглядел комнату – и приподнял бровь. Обернулся к следовавшему за ним Томасу.

– Томас, честно скажу, такого я не ожидал. Это похоже на экспозицию сцены какого-нибудь глупого и мерзкого сериальчика про следователя, который гоняется за маньяком, да никак его поймать не может, хотя тот ему в своих убийствах оставляет туповатые шифрованные послания. С другой стороны, это настолько пошло, что даже чем-то очаровывает.

Говорил Эдвард быстро – но с богатой интонацией; тоном категоричным и не терпящим возражений – утверждающим истины с высокого насеста. Обычно он вещал с нотками раздражения – но сейчас, из-за приподнятого настроения, желчь обернулась насмешкой.

Эдвард не стал отчитывать Томаса за прерванную беседу с Наташей. Она все равно ни черта не понимала – сколько ей не объясняй. А вот известие об уникальной взрослой сфере заинтересовало Эдварда куда сильнее просвещения девицы. Вдобавок его развеселила окровавленная физиономия Томаса.

– Ну, простите, что пошло… Как получилось. – Томас почесал плечо.

– Ты не понял, балда, мне же нравится – я тебя в кой-то веки хвалю! Штампы тем хороши, что создают норму, с которой можно играть и которую можно разрушать. Если бы я попытался создать похожую сцену, то у меня бы, пожалуй, не вышло так хорошо, как у тебя – нечаянно. Возможно, у тебя природный талант – я об этом, – который никто не замечал и даже не пробовал раскрыть.

// В айсе не раскрывают таланты.

– О чем это вы, герр Эдвард? – нахмурился Томас.

Эдвард подошел к Турановым и соорудил ладонями фигуру-рамку, которую порой делают операторы и фотографы, когда ищут наилучший кадр.

Во время разговора он активно помогал себе руками – это покоряло окружающих, приковывало к нему внимание. В Эдварде чувствовались харизма, целеустремленность, интеллигентность и высокий класс.

– Посмотри, какая композиция и смысловая насыщенность, – сказал он. – Трое здесь – это пирамида людей: мужчина, женщина и ребенок. Это вертикаль возраста и желаний – и при этом жертва большему. Их объединила смерть и обозначила их жизни как несущественные при создании нового и практически вечного. Это ведь верно: жалкие древние египтяне ценны лишь постольку, поскольку пожертвовали своими жизнями при строительстве пирамид, которые дошли до нас и восхищают по сей день. Китайская стена – из этой же прозы. Впрочем, я сторонник более индивидуального подхода, ты знаешь, я не люблю, когда личность размазывают, и она исчезает бесследно – а у тебя именно это и происходит, мне не нравится. Безличная слава – это не по мне.

– Эм… – протянул Томас.

– А тут двое: женщина-Ева сидит, мужчина-Адам лежит у нее на коленях – их тела формируют практически правильный крест. У нее обезображено лицо, а у него нет головы – это символ религии, где, опять же, нет места личности, но, наоборот, есть запрос на ее отсутствие. Важно безличное тело – и, следовательно, беспрекословное послушание догмам. Снова это твое безличное, Томас… Для введения: личность и ренессанс эгоизма убили средневековую церковь и сформировали новую эпоху – и ты явный ее противник. Ты, вероятно, противник всякого индивидуализма и проповедуешь коллективный подход во всем. Ты взываешь к душе зрителя, показывая великие государственные пирамиды и первоосновы религии. Это потрясающий манифест, Томас! И при этом у тебя прослеживается феминистский уклон, ведь женщина сидит, а мужчина лежит, а не наоборот. Ты случаем не профеминист?

– Профекто?.. – не понял Томас. – Герр Эдвард, если вы не поспешите, сфера точно умрет.

– Насрет, – отмахнулся Эдвард. – Никуда не денется.

// В айсе жизнь не на первом месте.

Большим пальцем левой руки Эдвард затер ладонь правой – он всегда так делал, когда думал или был возбужден.

– Но где голова мужчины? Ты ее спрятал? Это загадка – и тут мож… Ага, вижу, ты положил ее в пирамиду – формируешь яркую и прочную связь между религией и государственными достижениями… Хм, это очень интересный ход, замечу я тебе, он располагает постоять и порефлексировать, подискуссировать на разные темы. Вот что я тебе скажу, Томас. Если ты соорудил все это не специально, а ты, конечно, неспециально, ведь у тебя в голове таких мыслей даже не может возникнуть – это не оскорбление, просто ты глуповат, и мы оба это знаем, – то у тебя, возможно, интуитивная тяга к искусству. Природный дар, так сказать. Талантливые музыканты рождаются с чудесным слухом и длинными гибкими пальцами – и могут интуитивно играть музыку, хотя понятия не имеют о партитурах. Ты можешь развить свой дар и стать настоящим художником, вписать свою пока унылую историю в летопись мира, прославиться на века. Что скажешь? Думаю, эта сцена местами даже получше некоторых работ Магнуссона.

– Ох, нет! – вырвалось у Томаса. – Вот уж Айса разрази, мне быть как Магнуссон!..

Томас мало что понял из речи Эдварда – его волновала умирающая сфера, а еще страдал сломанный нос, – но при упоминании Яна Магнуссона он всполошился и побледнел.

Каждый айсаец слышал о Магнуссоне и хотя бы бегло изучал его «шедевры». Томас не разделял идеологию большинства айсайцев о доминировании над человечеством – и потому не принимал айсайского искусства. При виде творений Магнуссона его обычно тошнило. Томас не хотел иметь с прославленным скульптором ничего общего.

Однако он сразу пожалел о том, что сболтнул. Эдвард повернулся к нему – и нахмурился. Усмешка канула в Лету.

– Что ты имеешь против Магнуссона, придурок? – сказал он. – Дуболом вроде тебя не может его критиковать – уясни себе это. Он вошел в историю, его имя знает каждый – а ты, дурак? Ты всю жизнь будешь умиротворять, пока тебя не прихлопнет какой-нибудь сахиец или простой человечишка не вытрясет из твоей глупой черепушки остатки залежавшейся соломы. А не будь меня – ты бы вообще прозябал в отделах хозфака, десятилетиями подметал бы пол или выдавал швабры – кто вообще вспомнит человека, выдающего швабры?! Осел! Я тебе показываю свет и цель в жизни, пример для подражания, а ты воротишь свою невежественную ослиную рожу!

// В айсе при споре переходят на личности.

Любое отличающееся от своего мировоззрение и поведение Эдвард считал мерзостным. Именно поэтому он практически всегда был раздраженным. Но если снисходило хорошее расположение духа, как сейчас, – он мог попытаться переубедить заблудшую овцу. Впрочем, терпения надолго не хватало – Эдвард был вспыльчив и безжалостен. Обычно все заканчивалось тем, что он пускал в ход кулаки. Он считал, что зуботычина для обучения определенной когорты людей – наилучшее средство.

Томас маршировал рядовым в этой когорте – и поэтому ему частенько доставалось за его высказывания. Однако Томас и не возражал. Он сам себя корил за то, что открывает рот, когда не следует.

– Простите, герр Эдвард, вы правы, – заторопился Томас. – Я глуп, не осознаю величия… Это не моего ума… Не под силу…

– В самом деле! Какие художества, о чем я? Тебе умиротворять – потолок, с такими мозгами и неспособностью к учебе!

– Да, вы правы.

– Шалавы, Томас! – Эдвард зачесал предплечье. – Черт возьми, если сфера умрет, клянусь, я тебя на суку повешу. Ты бесполезный кусок говна!

Томас покорно уставился в пол – с подобной характеристикой он был согласен.

Эдвард подошел к «пирамиде». Положил на шею Кости ладонь – и закрыл глаза. В молчании прошло минут пять – Томас потратил их на самобичевания.

Эдвард Томасу напарник, а не босс, как могло показаться со стороны. Однако Томас действительно считал, что ему повезло: на Эдварда он практически молился. Они подходили, как инь и ян.

Томас – тело, а Эдвард – голова.

Лбу требуется тело, которому надо приказывать и повелевать. А туловищу – нужен центр управления, который говорит, куда идти и как действовать. И друг без друга они не могут.

Наихудшее, что совершают руки и ноги, – не выполняют указаний головы. Не слушаются, не подчиняются, ведут себя самостоятельно. Такое тело – дурное; а Томас частенько именно так и поступал. По этой причине случалось большинство их склок.

Однако в целом им было комфортно. У Томаса и Эдварда находилось много общего, что их сближало и формировало нечто вроде садо-мазо дружбы. Например, кожные заболевания, которые Эдвард принципиально не лечил, хотя мог бы, а Томас и рад бы вылечить – да не мог. Или любовь к природе и путешествиям, которые на сей раз завели их в сибирскую глухомань. Познакомились они на одном Испытании – разница в возрасте у них незначительная. Несмотря на старческий вид, Томасу всего двадцать пять – его состарили шутки ради в седьмом классе акации-сэмпаи.

// В айсе старшие издеваются над младшими.

– Ничего хорошего. – Эдвард выпрямился. За время диагностики он успокоился. – Ты ему печень пропорол, он вообще мог умереть от шока. Плюс большая кровопотеря, и начинается заражение – надо срочно контролем восстанавливать, иначе умрет. Как же ты так, Томас? В кой-то веки найдена взрослая сфера, а ты ей по печени…

– Вот так, герр Эдвард… Не приметил сразу. Она какая-то странная, с прогалинами, будто рваная и… И многое. Я сначала подумал, это свитер такой, а потом она двинулась и… И тут уж я догадался. Да было поздно, я крицу кинул…

Эдвард посмотрел на Костю. Сфера действительно чудная – Эдвард впервые такую видел.

По форме она напоминала земной шар с континентами и океанами. Светло-желтые, солнечные материки медленно перемещались – это были куски нормальной сферы. А вот прозрачные моря и океаны – это места, где сфера отсутствовала, их Томас назвал «прогалинами». Обычно сфера покрывала человека полностью и равномерно, без всяких дыр.

– Так это получается, вы его крестите? – спросил Томас.

– Ну разумеется, а как иначе. Я уже его подлечил слегка, но здесь нужен сильный контроль – а он, без сомнения, проломит барьер.

– Директор будет недоволен, – осторожно заметил Томас. – Он всегда говорил, что нельзя крестить…

– Да! А то я не знаю. Из-за тебя опять влетит мне – ты накосячил. Но парень лучше живой и крещенный, чем мертвый. Его история не закончится тут – я это вижу, как свои пять пальцев. Так, вот что мы сейчас сделаем… – Эдвард затер ладонь. – Лечить его здесь я не буду, мне нужно сконцентрироваться. Тащи его в машину, а я пока тут приберусь.

– А Наташа? Что мне ей сказать?

Эдвард поморщился. Наташа была девушкой легкого поведения, которую он встретил прошлой ночью, сразу после приезда в город N, в клубе «Z@O». Клуб тем хорош, что там подавали креветки и устрицы. Эдвард мог их поедать, пить коктейли, глядеть на танцующую, переливающуюся под прожекторами плоть – и под отупляющий бит спокойно сочинять великие стихи…

Недовольный своими виршами, Эдвард тихо сидел за дальним углом барной стойки – когда рядом подсела Наташа. Она поинтересовалась, о чем он пишет в записную книжку. Затем – почему так пристально выглядывал ее на танцполе… В итоге попросила угостить ее «Кровавой Мэри».

В отель они вернулись под утро. Томас разбудил их в районе двух – и с тех пор они втроем колесили по городу N в погоне за голубым столпом – то есть за Турановым. Догнать Туранова никак не удавалось, так как тот до самого вечера, преследуя Немесова, перемещался по городу как ошалелый. Вдобавок Эдвард постоянно отвлекался.

Он шопился: купил Наташе дорогое колье и красное платье. Потом они вдвоем пообедали в ресторане и посетили филармонию. Эдвард разгромил музыкантов в пух и прах, сказав, что Бах в гробу бы перевернулся – услышь он, как здесь исполняют его токкату и фугу ре минор. Попутно Эдвард без шума умиротворял встреченные нити – а их нашлось порядка дюжины.

К ужину обнаружилось, что Туранов вообще из города свалил. Его столп голубым штрихом едва виднелся вдалеке на юге. Эдварда это разъярило – и он высказал Томасу, что о нем думает. Однако умиротворители не отступились – и погнали за Турановым в «Малину Хосю».

На пункте пропуска проблем не возникло: охрана увидела бордовые, как свернувшаяся кровь, корочки ФСБ и номера ЕКХ. Служебное авто Томасу выдали в местном управлении, пока влюбленные спали.

О делах Томаса и Эдварда Наташа ничего не знала. Она бы неприятно удивилась, если бы Томас положил рядом с ней умирающего, кровоточащего парня.

– Соври ей чего-нибудь! – ответил Эдвард. – Она тупая и пористая, как баобаб. Когда мы услышали, что в доме истошно кричит какая-то баба, я сказал, что она кричит от радости встречи с тобой, – и Наташа поверила… Наверно, она считает меня своим принцем на белом коне… Не пойму, каким образом я мог ей растолковать «озаренные смертью» – она же глупее тебя.

– А чего ей соврать?

// В айсе придумывают правдоподобную ложь.

– Ни капли воображения, да, Томас? Ну, скажи, что дурак пытался совершить суицид, лишь бы не идти в российскую армию… Я слышал, тут постоянно такое случается… Скажи, что он заяц и мерзавец, пытался откосить, а мы – из военной полиции – таких гадов ловим по всей стране. Мы его сейчас подлечим и отправим защищать Родину – куда-нибудь на Ближний Восток… Ты понял суть, лейтенант Зензё?

– Эм… Да. – Томас почесал руку. – Понял, генерал герр Эдвард.

– Тогда хватай сферу, кругом – и м-м-марш! Чтобы только пятки сверк… – Эдвард вскинул голову. У него был потрясающий слух. – Что это?.. Как будто дверь скрипнула, ты слышал?

Томас тоже нахмурился. Прислушался.

– Нет, не слышал.

– Томас, а ты верх дома проверил?

– Эм… тоже нет, герр Эдвард, генерал, я сразу за вами побежал, как только сферу поранил…

– То есть ты понимаешь, дубина, – зашипел Эдвард, – что в доме, для введения тебе объясняю, еще кто-то может быть, кроме нас? Он нас в лицо может запомнить и потом все разболтать о том, что мы тут говорили и делали. Понимаешь?

Томас зачесал плечо.

– Понимаю.

– А понимаешь ли ты, инфузория, что в «Айсе» терпеть не могут таких историй – ведь их хлопотно и муторно затирать? И ты хочешь, чтобы я стал причиной такой истории? Хочешь, чтобы об Эдварде Бахе говорили, что он в желтуху людскую попал? Чтобы про него статейки лживые мерзкие людишки писали?

– Нет.

– Я не собираюсь из-за тебя менять лицо, тебе ясно?!

– Да.

– Пизда! Так иди – и проверяй каждую чертову комнату! Живо! Чтобы ни одной души там не осталось!

// В айсе матерятся.

Томас развернулся – готовый отыскать и убить всех возможных свидетелей. А шумела Алисия – ей невтерпеж стало узнать, что произошло внизу.

Странный металлический грохот… Истошный женский вопль… А вдруг – это мама кричала?..

Костя сказал сидеть мышкой – и носа не выказывать. Но он давно убежал – а потом была драка. А теперь – тишина…

Что с братом? Куда он делся?..

Девочку спасло лишь то обстоятельство, что в гостиную явился еще один незваный гость. Его-то Томас и увидел, когда обернулся.

– Герр Эдвард! Глядите… Еще одна…

На пороге замер смуглый кучерявый парень в синем разодранном на правом боку пуховике. Он неотрывно и неверяще смотрел на груду кровавых тел в центре комнаты.

На его лице алели ссадины, левая щетинистая скула побурела и сильно распухла. Его звали Тимур – и он был другом Кости. Тимур ждал Костю, прилегши в небольшом сугробике в теньке, сбоку от дома. Он видел, как подъехала черная машина. Слышал скрежет металла и стук падающих кусков двери и затем – женский крик. Забеспокоился.

Потом из дома выбежал старик с разбитым носом и залитым кровью свитером… Вскоре он и молодой мужчина из авто заспешили обратно.

Тимур вызвал полицию – хотя прекрасно понимал, что это дурацкая затея. Менты в городе N по вызову приезжает, дай бог, на следующий день… Затем откопал в мусорном бачке пустую пивную бутылку – чтобы хоть что-то иметь в качестве оружия – и вошел в прихожую…

Тимур тоже оказался взрослой сферой.

Этот факт и последующие события так поразили убийц, что они напрочь забыли об Алисии.

– Вот так чудеса… – протянул Томас. – Еще одна… взрослая…

Тимур замахнулся – и запустил в него бутылкой. Она с хлопком разбилась о переносицу Томаса.

Томас вскрикнул и схватился за лицо. Согнулся.

На пол посыпались осколки.

Тимур рванул к Эдварду. На эффекте неожиданности он хотел взять верх – они с Костей проворачивали такое не раз.

Он сделал шаг – но вдруг резко наклонился и пластом, как падающий оловянный солдатик, растянулся на паркете.

Позади, на пороге – вытянув руки – стояла красивая молодая шатенка в коротком красном атласном платье. Глубокое декольте и черные туфельки на шпильках. На шее искрилось колье с топазами – голубыми, как ее мечта.

Зазвучал вначале веселый, а в конце – когда Наташа обозрела гостиную – ошарашенный голосок:

– А я поймала шпио-о-она… Ой…

// Помощь в айсе наказуема.

Эдвард пошевелил пальцами – и Наташу толкнуло вперед с такой силой, что она, споткнувшись о вставшего на четвереньки Тимура, грохнулась перед самой горой тел.

Ее ладони и волосы оказались в луже крови.

– Наташа, что бы мы без тебя делали, – с усмешкой сказал Эдвард. – А мы хотели тебе соврать – но вот и решилась дилемма… Томас, тебе не стыдно получать раз за разом, а? Где твой щит? И что ты воешь, как тряпка, ты же айсаец!.. Я тебе сам сейчас надаю, если не заткнешься!

Томас замолк. Затем осторожно убрал руки: в нос, щеки и лоб вонзились коричневые стекляшки. Прибавилось с пяток порезов.

Томас медленно открыл глаза, разогнулся. Лицо без эмоций.

Тем временем Тимур старался подняться – но не мог. Он выглядел как дрищеватый четвероклассник, который под усмешки физрука пыжился в очередной раз отжаться – но не отрывался от пола. Что-то давило на спину – будто поверх накинули стокилограммовую плиту…

Тимур понимал, что жизненно важно сейчас встать и начать действовать, – иначе убьют. Жилы на шее напряглись, от усилий он весь раскраснелся.

Эдвард подошел – и коснулся его лба.

Через пару секунд Тимур размяк. Его подбородок гулко треснулся о паркет.

Он крепко спал.

– Какой вечер! – сказал Эдвард. – Две взрослые сферы! Да в какой-то проклятой дыре!

– А-а-а… – протянула Наташа.

Она села – и попыталась отползти от «пирамиды». Но ползла задом – в никуда, ничего, кроме трупов, не видя.

Ее платье задралось, каштановые волосы спутались. С них капала кровь.

– А-а-а…

– Да, феноменальная удача, – грустно ответил Томас.

Эдвард вытащил карманные часы.

– Теперь можно не переживать, даже если «рваный» помрет, – сказал он. – Ладно, Томас. Тащи обоих в машину, я приберусь. И с Наташей закончу…

С виду хрупкий, похожий на библиотекаря Томас легко поднял на плечо Тимура. Затем схватил за воротник свитера Костю и поволок его к выходу.

Голова Немесова вывернулась из рук Кости и подкатилась к ногам Наташи.

– Ма… Ма… Мамочка… – прошептала она.

Эдвард приблизился к ней. Наташа хотела отшатнуться – но на нее тоже упала многопудовая плита. Сложно было даже пошевелиться.

Эдвард вздохнул, повернулся в сторону «пирамиды» – и присел на корточки.

// В айсе исповедуют опасные идеи.

– Вот, Наташа, может быть, ты сейчас уразумеешь, что значит «озаренные смертью», – сказал Эдвард. Он кивнул на груду тел. – Взгляни на этих мертвых людей – я теперь специально еще проще объясняю, на настоящем примере…

И теперь представь, что они живы – и дальше плетут свои никому не интересные истории… Что дальше? Они жили и жили – а потом состарились и тихо сдохли в своих однотипных зассанных постельках.

Как миллионы других людей.

Интересно? Нет!

Скажи мне, кто вспомнит их лет через сто – когда скончаются их внуки и правнуки?

Да никто! Они жили так, как будто их и не было для человечества, – и так многие сейчас живут, большинство…

Они как капли в океане. Неразличимы в волнах, сколько не вглядывайся… Вот, прослушай еще раз.

Он прокашлялся, вытянул руку.

– Твой путь – унылен и банален.

Ты выбрал серо жить и умирать.

Итог – посредственен, печален:

Забвение тебе вторая мать.

Теперь ты понимаешь?..

Смысл речи до Наташи доходил смутно – она была слишком напугана и ошарашена увиденным. Но она поняла, что Эдвард под конец в очередной раз прочел стихи, – и это пробрало ее могильным холодом.

Кровавая сцена перед ней ужасна – так убить могли только изверги. Однако смотреть на это и декламировать стихотворения, красиво вторить ритму руками и привлекательно улыбаться – казалось Наташе за пределами человечности. Чем-то настолько человеку чуждым, что она инстинктивно, несмотря на проведенную вместе ночь и свои мечты и надежды относительно Эда, – определила его как врага.

И Наташа вдруг осознала, что вскоре ее тоже убьют.

– Пожалуйста, Эдя, не убивай меня, – зашептала она. – Я ничего не видела… Я никому не расскажу… Клянусь. Пожалуйста…

– Ты совсем дура? – усмехнулся Эдвард. – Я как раз и прошу тебя посмотреть на них – держи свою пустую башку прямо и глаз не отводи, ясно? Иначе я буду держать.

Так вот, Наташа, я продолжу объяснять… Сейчас все эти люди мертвы – но как ярко они мертвы, ты видишь? В этом и заключается смысл.

Многих людей ты знаешь, которые умерли так? Неа. А об этих – напишут в газетах, за счет сочной смерти их блеклые, скучные истории станут интересны и известны всему миру! Может, о них когда-нибудь напишут книжку! Или даже снимут фильм!

Они войдут в культуру – но почему? Потому что их истории «озарены смертью» – понимаешь теперь, что это значит?

Они как подкрашенные капли в океане – их видно издалека.

Они родились не бабочками, но молью – но они прекрасны, как моль, сгоревшая в огне свечи…

– Эдя, пожалуйста, Эдя, у меня мама… Она меня ждет. Пожалуйста, я не хочу умирать.

// В айсе безжалостны.

Эдвард поднялся.

– Слушай:

Едины в смерти, но от нас зависит,

Насколько мы достойно завершим свой путь.

Так сделай это главной из всех миссий –

Хотя бы в яркой смерти знаменитым будь.

Губы Наташи задрожали. По щеке заскользила слеза.

Эдвард коснулся ее виска. Наташа замерла – даже моргать и дышать прекратила.

– Не грусти, балда, ты же будешь известной, – сказал он. – Я напишу о тебе стихотворение…

Из глаз, ушей, рта девушки брызнула кровь.

Эдвард отпустил ее – и Наташа мягко завалилась на спину. Звонко ударились о паркет костяшки ее пальцев.

Эдвард вздохнул и задумчиво посмотрел на мертвую. Пробормотал:

– Пусты глаза… затихли ураганы… ТадАда филигранна…

Из кармана брюк он вытащил небольшой стальной слиток, издалека напоминающий зажигалку «зиппо». Это был оттиск – оружие Эдварда.

В отличие от Томаса, руками Эдвард не махал – это удел недоучек. Прямоугольник обернулся струйкой металлической воды, которая закружилась вокруг его правого запястья и пальцев. Эдвард был элитой айсайцев и оттиском владел мастерски.

Железо плавно вонзилось в шею девушке, чуть пониже колье. Затем оттиск поднял отрезанную голову Наташи и положил ее рядом с головой Немесова – лицом к лицу.

Тычками ботинок Эдвард развел ноги Наташи так, чтобы по форме они напоминали сердечко.

Эдвард довольно хмыкнул: пожалуй, не только Томас потенциальный соперник Магнуссону.

Он начал обходить гостиную – и поливать стены огнем. Пламя вырывалось из указательного пальца – как из огнемета.

// В айсе поджигают дома.

Вспыхнули шкафы, занавески, рояль и полки с фальшивыми наградами. Завизжали монархи, расплавились золотые настенные часы…

В последнем углу внимание Эдварда привлекла картина – «Вечерний звон» Левитана.

В дыме и жаре, при дурном освещении оказалось тяжело определить ее качество. К тому же надо торопиться – все-таки две взрослые сферы были лучше одной.

Эдвард снял полотно. А затем поджег все, что еще могло загореться, кроме холма трупов и диванов.

По багровой дорожке, оставленной телом Кости, он зашагал к выходу. Эдвард улыбался: он видел предстоящий триумф на Уа.

Часть вторая. Побег и возвращение домой

Глава 1

Глава 2

Идея использовать Левитана для своих целей зародилась у Эдварда Баха еще в доме Турановых. В городе N, а затем в Москве задумка окрепла, оформилась в план – и теперь завладела мыслями Эда сильнее, чем сферы и будущий триумф на Уа.

Однако если бы Эдвард знал, чем его идея закончится, – он бы с преогромным удовольствием сам сжег картину…

В столице она висела над изножьем кровати – и за сутки Эдвард смотрел на нее раз пятнадцать, не меньше. Она даровала успокоение перед сном и энергию и позитив перед работой.

Труд айсайца-умиротворителя по сути больше напоминал отпуск. Вот типичное расписание Эдварда – одного из лучших умиротворителей «Айсы» в Восточной Европе.

Ночи он проводил в клубе, хлестал коктейли и сочинял стихотворение о Наташе. Подцеплял симпатичную девушку, приводил ее в отель, развлекался с ней – а потом дрых до обеда. Весь следующий день они колесили по городу, шопились и всячески отрывались. Попутно Эдвард резал нити. В общем, все точно так же, как в городе N, за исключением того, что Томас оставался в номере и заботился о сферах.

Обычно одной женщины Эдварду хватало на два-три дня. Затем он ее убивал, отдыхал денек в одиночестве – а потом находил новую.

Эдвард был плох в создании крепких связей. Изначально, при знакомстве, он никогда не хотел убивать – но в итоге всегда губил по двум причинам…

Первая – когда понимал, что начинает что-то к девушке чувствовать. Хотя бы даже привязанность или симпатию. Его пугало, что он может испытать нечто к какой-то «вагине».

Вторая – что он нарассказал о себе столько, что ему становилось слишком страшно узнать, что слушательница на самом деле о нем думает. Эдварду было плевать на мнение общества, но он чрезвычайно зависим от оценок даже минимально близких ему людей. Он считал, что только поняв человека, мы вправе его осудить, – и он очень опасался этого осуждения.

Всю свою жизнь Эдвард боялся близости – но при этом настойчиво ее искал.

Томасу он не мог выложить о себе все. Во-первых, Томас многого и не ухватил бы – он дурачина. А во-вторых, и это главное, с Томасом потом жить и работать – и как тогда ему смотреть в глаза?