Читать книгу: «Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972», страница 29

Софья Прегель

Венеция

 
Во дворце, где суровые дожи
Размышляли над сонной водой,
На посланника странно похожий
Антиквар поселился седой.
 
 
Сняли пыль. Многолетние щели
Заложили. Воскресло стекло,
И фарфором столы запестрели,
И хрустальные люстры запели
Переливчато и светло.
 
 
И пришел покупатель, неистов,
Беспорядочен, жаден и скор,
И тяжелая поступь туристов
Омрачила сиреневый двор.
 
 
И, единственно, луч над камином,
Где румяный огонь не трещит,
Озаривший подсвечник с дельфином,
Кружева, полумаску, плащи, —
Только луч показался старинным,
Бледный луч из небесной пращи.
 

«Смолистый воздух и тяжелый…»

 
Смолистый воздух и тяжелый
Еще мучительнее днем.
Скользят высокие гондолы
В старинном трауре своем.
 
 
Сквозь водяную пыль не сразу
Проходит солнца бахрома.
Дворцы Венеции безглазы,
Ее изранены дома.
 
 
По вечерам в каналах пленный
Фонарный свет. Печальный лавр
Под колоннадой неизменной.
Тепло от музыки военной,
От барабанов и литавр
 
 
На белой площади атласной,
Где ходят важно, не спеша,
Где вижу в синеве неясной
С венецианкою прекрасной
Приземистого торгаша.
 

Александр Радченко

В Венеции

 
Привет Венеции, владычице морей,
Царице прошлого, волшебной сказке чудной!
Подножия твоих дворцов и алтарей
Окаймлены волною изумрудной.
Среди воскресших грез, откинувши печаль
И длинный ряд тревог, недавно пережитых,
С гондолы вырезной, скользившей тихо вдаль,
Глядел я на дворцы патрициев забытых.
Кругом кипела жизнь, спеша, бежал народ.
Под ярким солнцем дня все искрилось, сверкало:
Кресты, балконы, башни. Пароход
На Лидо шел, и плавно колыхала
Пологая волна гондолы и суда.
Блестели в стороне свинцовые лагуны,
Звучали голоса, и робко иногда
Звенели трепетно гитар примолкших струны.
На шумной площади от солнечных лучей
Пестрели, как узор, мелькающие блики.
С каналов и мостов все ждали, чтоб скорей
Играла музыка. Вдали смолкали крики,
И говор заглуша, широкою волной
Из медных труб вдруг вырвалися звуки,
А в небе, с высоты, над стихшею толпой,
Казалось, хлопали бесчисленные руки.
То Марка голуби взлетели сразу ввысь.
Кружат над площадью встревоженные птицы.
А звуки медные гудели и неслись,
И гасли бледные в волнах лучи денницы.
Лазурный неба свод, туманясь, розовел,
Мечты в минувшее неслышно улетали.
На барке баритон из «Паяцев» запел,
И огоньки на мачтах заблистали.
 

На Лидо

 
Адриатические волны
Бегут, шутя, к моим ногам.
И, шумом волн завороженный,
Стремлюсь я к дальним берегам.
 
 
Вокруг морской простор сверкает,
На солнце золотом горя.
И море тихо колыхает
Вдали громаду корабля.
 
 
Прозрачны воды голубые,
Ясна небес лазурных высь.
В душе порывы молодые…
Но пред неведомым смирись.
 
 
Вот тучка в небе показалась
И пала тень ее на пляж.
Все потемнело, все смешалось
И в миг исчезло, как мираж.
 
 
А в небесах раскаты грома,
Обрывки туч то тут, то там…
И волны, полные разгрома,
Бегут, грозя, к моим ногам.
 

Всеволод Рождественский

Венеция

 
Не счесть в ночи колец ее,
Ласкаемых волной.
Причаль сюда, Венеция,
Под маской кружевной!
 
 
В монастырях церковники
С распятием в руках,
На лестницах любовники,
Зеваки на мостах
 
 
Поют тебе, красавица,
Канцоны при луне,
Пока лагуна плавится
В серебряном огне.
 
 
Не для тебя ль, Венеция,
Затеял карнавал
Читающий Лукреция
Столетний кардинал?
 
 
Он не поладил с папою,
Невыбрит и сердит,
Но лев когтистой лапою
Республику хранит.
 
 
Пускай над баптистерием
Повис аэроплан,
Пускай назло остериям
Сверкает ресторан,
 
 
Пускай пестрят окурками
Проходы темных лож, —
Здесь договоры с турками
Подписывает дож.
 
 
За рощею лимонною
У мраморной волны
Отелло с Дездемоною
Рассказывают сны.
 
 
И разве бросишь камень ты,
Посмеешь не уйти
В истлевшие пергаменты
«Совета десяти»?
 
 
Душа, – какой бы край она
Ни пела в этот час,
Я слышу стансы Байрона
Или Мюссе рассказ.
 
 
А где-то – инквизиция
Скрепляет протокол,
В театре репетиция,
Гольдони хмур и зол,
 
 
Цветет улыбка девичья
Под лентами баут,
И Павла-цесаревича
«Граф Северный» зовут.
 
 
Здесь бьют десяткой заново
Серебряный улов,
Княжною Таракановой
Пленяется Орлов.
 
 
Гори, былое зодчество, —
Весь мир на острие.
Уходят в одиночество
Все томики Ренье!
 
 
Не повернуть мне руль никак
От шелка ветхих карт.
«Севильского цирульника»
Здесь слушал бы Моцáрт.
 
 
Скользит гондола длинная
По бархатной гряде,
А корка апельсинная
Качается в воде…
 

Между 1923 и 1926 гг.

Лунатик (фрагмент)

 
Спит столица дожей, и в окно
Тянет ветер горным виноградом.
В хрустале янтарное вино —
Как луна, встающая над садом.
 
 
Бархатистей персика плечо
И смуглей оранжевого лета.
Как она прижалась горячо.
Молодость? Венеция? Джульетта?
 
 
Вот он сад, луною налитой,
Жизнь пестра, лукава на приманки.
Опусти ее, как золотой
За корсаж хорошенькой служанки!
 
 
Вы легки с подругой, как стрижи.
Что вам муж? Досаднейшее слово.
Пой, люби. А сердце расскажи
Год спустя сеньору Казанова.
 
 
Вот и осень… Сердце у меня
Тяжелее кисти винограда;
Дилижанс в косом багрянце дня
Протрубил за яблонями сада.
 
 
Запах супа, стук шагов и лай.
По прилавку катится монета….
Где мой плащ? Италия, прощай,
Девушка, ты горячее лета!
 
 
Посети мой страннический бред,
Там, на Рейне, улыбнись лукаво.
Я забуду университет —
Доктор философии и права.
 
 
Потащусь в карете почтовой
К тарантелле, солнцу, балаганам…
– Что, старик, ты смотришь,
как слепой?
Что ты шепчешь над моим стаканом?
 
 
– Я пришел из‐за далеких гор,
Я назойлив, извинюсь заранее,
Может быть, угодно вам, синьор,
Прочитать судьбу свою в стакане? —
 
 
По спине струится холодок,
Я сажусь, отстегивая шпагу…
Вот щепоткой белый порошок
Брошен в золотистую малагу,
 
 
Вот качнулось облако, платан,
Мой парик, дымок за черепицей,
Вот редеет вогнутый туман,
Пахнущий сушеною корицей…
 

Роберт Рождественский

Венеция

К. Ваншенкину

 
И когда, казалось бы,
уже придумать
нечего —
Все видано-перевидано,
думано-передумано,
даже как-то слишком…
И – на тебе! —
Венеция.
Будто ветром
брызнуло.
Будто светом
дунуло…
На тебе!
Прохаживайся,
учи досконально.
На тебе!
Глуши ее
восторгами увесистыми!..
А она помалкивает
в улочки-каналы.
Очень
театральная.
Очень
человеческая…
Можешь притворяться
бдительным и зорким.
Требовать от гида
политической ясности.
Пожимать плечами:
«Глупая экзотика…»
Глупая.
А все же хороша
дьявольски!
Глупая.
А нам ее все мало,
мало!
Глупая.
Но лезут слова
высокопарные!
Мы теперь матросы
знаменитого мавра,
и под нами площади
покачиваются,
как палубы…
Мы ложимся за полночь,
разомлев от нежности.
Дремлем,
улыбаясь красоте по-доброму.
В кубриках ворочаемся,
слушая Венецию.
И плывем с Венецией
к дому.
К дому.
 

Александр Ротштейн

В гондоле

 
Как дышится легко. Жара дневная спала.
Щитом серебряным, светясь, луна взошла…
Скорее в гондолу!.. Пусть робкий плеск весла
Разбудит тишину заснувшего канала.
 
 
Мечтой встают дворцы. На окнах – блеск опала;
Под аркой стрельчатой, в углах густится мгла.
И грезится дворцам все то, чего не стало, —
Та жизнь, что некогда восторгом здесь цвела.
 
 
Душой усталою уйдем в их сон безмолвный…
О счастье дней былых пускай нам шепчут волны…
Поток кудрей твоих, сверкая и клубясь,
 
 
Парчевой мантией пусть падает вкруг стана;
Пусть буду думать я, в глаза твои глядясь,
Что Догаресса ты с картины Тициана.
 

Венеция

Догаресса

М. П.

 
Я разгадал давно: твоя душа когда-то
Горела радостно, и ярко, и светло,
В одной из Догаресс, чьи образы так свято
Xранит Венеция слепым векам назло.
 
 
Вот почему тебя всегда к себе влекло
Все то, что красочно, нарядно и богато:
Стихи, и кружево, и шелк, и блеск заката,
И золотистое Венеции стекло.
 
 
Когда перед тобой я говорю свой стих,
Мне кажется, я – паж – сижу у ног твоих
И нежу чуткий слух певучею канцоной.
 
 
И если в глаз твоих глубоких синеву
Я пристально вгляжусь – мне мнится, я плыву
Лагуной дремлющей, лазорево-зеленой.
 

Петербург

Венецианский xрусталь

 
Я так люблю тебя, Венеции хрусталь,
Слегка подернутый отливами опала,
Прозрачно-дымчатый, расплывчатый, как даль,
Крапленный золотом, как лезвие кинжала.
 
 
Как отблеск жемчуга меж отблесков корала, <sic!>
Слезой дрожит в тебе неясная печаль;
И как на одалиск, что заперты в сераль,
Из кружев на тебя одето покрывало.
 
 
Неясный идеал, и радужные грезы,
И золотые сны, и радость юных сил
В стекле расплавленном художник растворил.
 
 
И в искрометный сплав, блестя, скатились слезы —
Отвергнутой любви безмолвная печаль…
Душа художника живет в тебе, хрусталь.
 

Myрано

Неол Рубин

Преступление ⁵⁷²

 
  Гра-стройнофиня вы не смели
  Дууша со специей
  И с вами муж
  Плы-сонно-лыли вы в гондо-ночелле
  В ка-глубоналах Веневодеции
  А меж квиритом и вашим обликом
  Вы уже уже
  Там там вы-трестрелы
  Заря и тьма
  Тогда пиччикато оркестрово
  Нежилая тюрьма
  Сосе-милодка объясняала ж вам
  К такому-то часу
  Гри-сфинксо-масы.
 

Алина Рубинская

Венеция

Ване

 
Венеция! Все красочно и ярко,
И все величьем прошлого живет;
На площади собор святого Марка
И целый день толпа людей снует.
 
 
Мозаика, и роспись, и иконы —
Все сохранилось здесь до наших дней.
Их древних храмов взятые колонны,
И группа чудных, бронзовых коней.
 
 
А ближе к морю, здесь, Палаццо
Дожей —
Как необычен нам его фасад,
И на дворцы другие не похожи,
Построенный так много лет назад:
 
 
Какие залы, потолки, картины,
Идешь, идешь и нету им конца —
И оживают прошлого картины
Величия прекрасного дворца.
 
 
Под арками – базар венецианский:
Стеклянные изделья, красота!
И два оркестра, тут же, итальянских,
И публики несметной пестрота…
 
 
Приятно здесь, за чашкой капучино
Часок, другой, спокойно посидеть,
Не чувствуя толпы снующей мимо,
Под музыку в былое улететь…
 
 
А голуби? О них-то я забыла!
Они летают всюду и везде
И забавляют публику, и мило
Воркуют по карнизам в высоте.
 
 
Вот колокольня старая с часами,
А вот другая – с этой вышины
Лазурные лагуны с островами
При заходящем солнышке видны.
 
 
Шумит мотор, вокруг волнует воду
И к пристани подходит пароход.
Моторные вошли здесь лодки в моду
И по каналам возят здесь народ.
 
 
Но все же есть, конечно, и гондолы,
И над каналом ночью, в поздний час
Несутся к звездам звуки баркароллы —
И восхищают, и волнуют нас…
 

Иван Рукавишников

Ponte Dei Sospiri

 
Легкая песня звенит над лагуною
Между водой и луной.
Вьется, как ласточка, песня веселая,
Машет крылом надо мной.
Стройно гондолу, послушную, легкую,
Гонит он длинным веслом;
Струйка за нею. Так гладь темно-синюю
Ласточка режет крылом.
Мимо дворцов он направо, до площади
С песней веселой скользил.
Колокол Марка под бронзовым молотом
Полночь в то время звонил.
Быстро гондола из глаз моих спряталась
В узкий и темный канал.
Голос еще веселей, беззаботнее
Между камней зазвучал.
Слушал я песню. За легкой гондолою
Быстрою мыслью следил.
Колокол Марка под бронзовым молотом
Все еще полночь звонил.
Чутко ловил я сквозь песню веселую
Мерные всплески весла.
Вот уж, должно быть, гондола спокойная
Мимо дворца проплыла.
Справа тюрьма, а вверху перекинулся
Каменный крытый проход;
Грузно висит он над гладью бесстрастною
Кровью пропитанных вод.
Песня несется волной беззаботною
Пошлых желаний и грез…
Что же не смолкла ты, песня бесстыдная,
В месте страданий и слез?
Ты пронеслась жизнерадостной птицею
Между проклятых камней.
В этих камнях плачет злоба предсмертная:
Ты не поплакала с ней.
Здесь раздирали тела беззащитные,
Здесь, в этой черной тюрьме.
Здесь, без надежды на тень сострадания,
Люди кричали во тьме.
Здесь из людей вырывали признания,
Чтобы вести во дворец;
Там получали страдальцы бессчетные
Вести про скорый конец.
Снова вели их в тюрьму безысходную,
В стены, где муки и тьма.
С дивным дворцом, где весь мрамор как кружево,
Связана мостом тюрьма.
Это дорога несчастных. От времени
Кровь с этих стен не сошла;
В трещинах стен доживают чудовища
Прошлого гордого зла.
Память прошедшему! Песня веселая
Гасла в дали голубой,
Гасла, как дни, что с слепою покорностью
Тихо идут за судьбой.
 

San Marco (отрывок)

 
Площадь спит, пустая, темная,
Вся из камня и огромная.
Ни огней, ни голосов;
Сторожат ее семь львов.
Первый лев, крылатый медный,
На столбе перед дворцом.
И, играя, отблеск бледный,
Лунный блеск лежит на нем.
С двухэтажной колоннадою
Для республики оградою,
Чтоб, господствуя, служил,
Тот дворец построен был.
Но со всей своею славою
Он страницею кровавою
В книгу жизни занесен,
В том обширный, всем богатый.
Справа лев второй, крылатый,
Весь в раздумье погружен,
Над собором дремлет он.
Третий смотрит за часами,
Что с луной и со звездами
В башню вделаны под ним.
Он спокойствием своим
Всем, и бедным и богатым,
И товарищам крылатым
Говорит, что все пройдет,
Говорит, что смерть не ждет.
Лев четвертый с пятым рядом
На камнях своих лежат,
Вход на площадь сторожат
И глядят унылым взглядом.
Лев шестой и лев седьмой,
Мрамор белый и немой,
Опираясь на скрижали,
Взор теряя в смутной дали,
Львы крылатые стоят,
Со стены дворца глядят
Взглядом строгим, взглядом властным,
И покойным и бесстрастным.
Ни огней, ни голосов.
Вся из камня и огромная,
Площадь спит пустая, темная.
Сторожат ее семь львов.
 

Владимир Саводник

Гондольер (фантазия)

 
Далеко во мгле потонули огни.
Беззвучно гондола скользит. Мы – одни…
Не шепчутся волны… простор… тишина…
И кротко нам светит луна.
 
 
Но, словно в тоске, ты припала к плечу,
И взор твой как будто погас… Я молчу…
Я чую, в моей твоя стынет рука,
А в сердце рыдает тоска!
 
 
Как будто бы сердце устало для грез,
Как будто их день отшумевший унес,
Как будто бы юного счастия дни
Погасли, как в море огни…
 
 
А ночь так ясна!.. – Гондольер молодой,
Ты песню, веселую песню нам спой! —
«Извольте, синьор, я готов, и спою
Вам лучшую песню свою!»
 
 
Не шепчутся волны, дробясь серебром,
И песня звучит в полумраке ночном
Так чисто, так ясно, как будто она
Ночной тишиной рождена.
 
 
Поет гондольер о далеком былом,
О славных победах над грозным врагом,
О пышных пирах средь покорных зыбей
Роскошной царицы морей.
 
 
Поет гондольер про красавиц былых,
Про знойные грозы страстей молодых,
Про негу лобзаний, про ревности яд,
Про мщенья кровавый булат.
 
 
Поет гондольер: «Весела и светла
Роскошная жизнь здесь когда-то цвела,
И многих красавиц и славных вождей
Возил я в гондоле своей.
 
 
Гондола скользила по сонной волне;
Я пел им про счастье в далекой стране,
Про роскошь Востока, про давние дни, —
И песне внимали они.
 
 
Я пел им про счастье заветной мечты,
Про вечную славу земной красоты,
Я в песне сулил им блаженные дни, —
И песне внимали они.
 
 
Я пел им о темных решеньях судьбы,
Я пел им про тщетность безумной борьбы,
Про смерть, стерегущую их в тишине, —
И сердце смеялось во мне!
 
 
В гондоле своей Дездемону я вез:
Я пел ей про счастье несбыточных грез,
Про ласки и слезы в ночной тишине, —
И сердце смеялось во мне!..»
 
 
Не шепчутся волны, дробясь серебром,
И песня звучит в полумраке ночном
Так гордо, так властно, как будто она
Нездешней мечтой рождена.
 
 
«И минет веков утомительный бред,
И смоется морем затерянный след
От жизни, когда-то кипевшей кругом —
Роскошным, пленительным сном.
 
 
И новые люди придут, и, со мной
По взморью плывя, в час дремоты ночной,
О жизни отцветшей вздохнут – и опять
О будущем станут мечтать.
 
 
И песню спою я в ночной тишине:
Спою им про счастье в далекой стране,
Про вечную юность, про светлые дни —
И песне поверят они.
 
 
Послушной мечтой убаюканы вновь,
Поверят они, что бессмертна любовь,
Что счастье и радость их ждут впереди,
И сердце взыграет в груди.
 
 
Но, в сердце взглянув темнотой моих глаз,
Я встану виденьем в полуночный час,
И смех мой раздастся, над морем звеня, —
И люди узнают меня!»
 
 
Не плещутся волны, дробясь серебром,
А хохот несется в молчанье ночном
Над водным простором, над гладью немой,
Над сонной пучиной морской.
 
 
И в дымчатой тучке исчезла луна…
Туманным покровом оделась волна… —
Смотри, на корме гондольера уж нет, —
Там голый белеет скелет!
 
 
И череп, осклабясь, взирает на нас…
Что в свете страшней темноты его глаз!
И слыша, как хохот звучит в тишине,
Ты с криком припала ко мне…
 
 
И чары ночные прогнал этот крик, —
Как жизни призыв, он мне в душу проник,
И в мир обольщений и призрачных грез
Он слово живое донес!
 
 
И призрак исчез, как видение сна, —
И снова все смолкло… Простор… тишина…
А там, на корме, озаренный луной,
Стоит гондольер молодой.
 

Глеб Сазонов

Пиранези

 
От улыбок на Риальто, от лагун святого Марка
Без цехина и без друга увезет мальчишку барка
Далеко, в края чужие – к храмам Весты и Кибелы,
К обелискам и фонтанам, к башне царственной Метэлы.
 
 
Полный смутных ожиданий удивительных видений,
Тихо, тихо по лагуне проплывает юный гений…
И узнают в гордом Риме и народ и властелины,
Что прекраснейшее в мире – позабытые руины!
 

Марк Самаев

«Где-то с детства Венеция есть…»

 
Где-то с детства Венеция есть.
И в гондолу, качнув ее, прямо
из постели я мог перелезть
через позолоченную раму.
 
 
В годы, вычитанные из книг,
уходить уже дальше старался,
под случайными взглядами тих,
в закоулках блаженно терялся.
 
 
Выйдет девушка из‐за угла,
светом выхвачена напряженно,
и шепчу: «Подожди, ты могла,
ты любила, ты знала Джорджоне,
 
 
ты…» Но здесь, в этой общеземной
духоте и бензинной пылище,
я постиг, что везде под луной
только Кунцево, только Мытищи.
 

1966 г.

Сергей Сафонов

«Странно на душе, тоскливо отчего-то…»

 
Странно на душе, тоскливо отчего-то,
Несмотря на праздник радостного дня…
Точно я сегодня хоронил кого-то,
Точно кто-то близкий умер у меня…
Вижу из окна, как белые ступени
Мраморной террасы обдает прибой,
Как колышат волны прорезные тени
На груди залива бледно-голубой…
И сдается мне, что вечно так продлится:
Вечно будет море жалобно роптать,
Вечно будет сердце так же все томиться —
И прибоя всплески глухо повторять…
 

Венеция, 1893 г.

Венецианские грезы

 
Целый день к земле залив ласкался
С тихим плеском, с ропотом влюбленным…
Целый день пересказать старался
Страсть свою он плитам раскаленным.
 
 
К берегам послушно, терпеливо
Приносил он, млея от истомы,
Светлых брызг цветные переливы
И волны лазурные изломы.
 
 
Но молчали мраморные плиты
На призыв любви святой и нежной,
Блеском дня согреты и облиты,
Позабывшись в дреме безмятежной…
 
 
А когда на землю мрак спустился,
Видел я, как тот залив влюбленный
Трепетал, в бессильной страсти бился,
И стонал, и рвался, исступленный…
 
 
И рыдали волны, и метались,
Небесам тоску свою вверяя,
И тревожно тучи откликались,
Рокот моря грозно повторяя….
 
 
Не стони так жалобно, о море!
Не взметай так пену, непогода!
До зари твое продлится горе,
До зари – до ясного восхода:
 
 
Только день сияющий проглянет —
Волн гряда, утомлена грозою.
Вновь ласкать холодный берег станет
С прежней страстью, с прежнею слезою!
 

Из «венецианского альбома»

 
Сегодня тих, но сумрачен залив;
Мой старый друг мне показался новым:
Спокойных волн лазоревый отлив
Вдруг потускнел – и сделался свинцовым.
 
 
Идет ли то гроза издалека,
Иль в небе чересчур светло и знойно? —
Все так же даль ясна и широка,
Но что-то в ней тоскует беспокойно…
 
 
Венеция безмолвна, как всегда,
Ее дворцы и холодны, и строги…
Огонь небес, угрюмая вода —
И жаркий трепет сдержанной тревоги…
 

«Создана наша ночь не для радостных встреч…»

 
Создана наша ночь не для радостных встреч,
Не для шумных торжеств создана:
В тишине как-то странно разносится речь, —
Негодует в ответ тишина…
Так и кажется мне в час разлуки с тобой:
Для печали немой рождены
Эти тени дворцов в полумгле голубой,
Эти робкие всплески волны…
Как прекрасно, как жутко! расстаться – и плыть,
И отдаться на волю волне,
И о том, что нельзя ни вернуть, ни забыть,
Тихо грезить в томительном сне!
 

«Вчера я до зари не мог забыться сном…»

 
Вчера я до зари не мог забыться сном;
В тоске моя душа стонала и томилась…
А трепетная ночь плыла перед окном, —
Плыла как в забытьи, – и пела, и молилась…
 
 
Венеция спала. Спокоен и ленив,
У мрамора дворцов ласкаясь и сверкая,
На полосе луны в истоме лег залив,
Как чаша, серебром до верху налитая.
 
 
И так прозрачен был, так строен неба свод,
Что, кажется, одним волны случайным всплёском
Нарушился бы сон небес и тихих вод
И даль отозвалась тревожным отголоском.
 
 
Быть может, я один подслушал в этот час,
Чего хотела ночь в таинственном волненьи,
Кому она мечтой безгрешной отдалась,
Кого звала к себе в восторженном томленьи…
 
 
Манила ночь в тоске покой иных миров,
Властительницу-смерть, что глубь небес объемлет…
Молилась, чтоб земле заснуть без грез и снов,
Как звездный караван в прозрачной бездне дремлет.
 
 
Но это был лишь бред… Мир снова оживет:
Невольник или трус – он умереть не смеет…
Я слышал, как рассвет, предтеча дня, идет, —
Я чувствовал, как ночь тоскует и бледнеет…
 

Виссарион Саянов

Венеция

 
В холодный день светлы твои каналы,
С утра мелькают весла по волне…
Я видел это, кажется, во сне…
И в наступившей сразу тишине
 
 
Летит в волну цветное покрывало…
Да, это ты зовешь, венецианка,
Да, это ты зовешь из полусна!
Невидимая, все же ты видна,
 
 
Неслышимая, все же ты слышна…
Зовешь меня сегодня спозаранку,
Зовешь меня, и в звонкой тишине
Твое лицо обращено ко мне.
 
 
Идешь сквозь гул осенней непогоды,
По всем путям, что вечер озарил, —
И вспомнились немеркнущие годы,
Когда Россию Грамши полюбил.
 

М. Свентицкая

Венеция

 
Потухли в небесах зари вечерней краски,
На темный небосклон взошла луна,
Скользит гондола, словно лебедь в сказке…
А в ней… она…
 
 
Сверкают белизной во мраке звездном плечи,
Гирлянды роз за лодкою скользят,
И слышны страстные ликующие речи,
Блестит их взгляд…
 
 
Как на крылах вперед летят гондолы
И спит Венеция, как чудный – яркий сон,
И слышен смех вечерней баркароллы,
И арфы стон…