Читать книгу: «Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972», страница 27

«Неверия и веры слепота…»

 
Неверия и веры слепота.
Монахи в рубищах. Венцы, тиары.
Надменный пурпур, медные удары
колоколов, и Божья нагота…
 
 
Не ты ли, Рим? Надежнее щита
не мыслил водрузить апостол ярый.
Флоренция, – о, мраморные чары, —
и ты, венецианская мечта!
 
 
Крылатый Марк. У пристани гондола.
Выходит дож, внимает сбиру он, —
литая цепь на бархате камзола.
А в храме золото стенных икон
мерцает призрачно, уводит в сон,
в даль запредельную святого дола.
 

«На веницейском кладбище когда-то…»

 
На веницейском кладбище когда-то
прочел я надпись: – Здесь почиет прах
Лукреции и Гвидо, в небесах
соедини, Господь, любивших свято.
 
 
«Любовь, синьоре! – пояснил монах.
– Жил Гвидо вольной птицей, да она-то
была за герцогом ди Сан-Донато.
Их тайну выдало письмо. В сердцах
 
 
обоих заточил супруг: был зорок
ревнивый герцог и душой кремень.
А умерли они, спустя лет сорок,
хоть жили врозь, да чудом – в тот же день».
Монах умолк. И набегала тень…
И древний ночь договорила морок.
 

Варвара Малахиева-Мирович

«На мраморную балюстраду…»

 
На мраморную балюстраду
И на засохший водоем
В квадрате крохотного сада
Под хризолитовым плющом
 
 
Гляжу я так же, как бывало
В те обольстительные дни,
Когда душа припоминала,
Что в мире значили они.
 
 
И вижу черную гондолу,
Мостов венецианский взлет,
И голос сладостной виолы
Меня томительно зовет.
 
 
Сквозь шелк дворцовой занавески,
Как нож, блистает чей-то взор,
А весел радостные всплески
Звучат, как поцелуев хор.
 
 
И знаю, в этом же канале
На мягком и тенистом дне
Я буду спать с твоим кинжалом
В груди, в непробудимом сне.
 

Сергиев Посад

«Цикламена бабочки застыли на столе…»

А. К. Тарасовой

 
Цикламена бабочки застыли на столе.
Под алым одеялом Алла
Спит в темно-синей утра мгле.
И снятся ей Венеции каналы,
И мавр возлюбленный с нахмуренным челом,
И роковой платок, и песня Дездемоны.
Но в коридоре крик: «Беги за кипятком!» —
И ярый топот ног ее из грезы сонной
В советскую действительность влекут.
И уж обводит ясными очами
Она свой тесный каземат-приют:
Вот чемоданы, ставшие столами,
Вот пол измызганный, вот чайник с кипятком,
Тюфяк, под ним два бревнушка хромые.
. . . . . . . . . . .
Венеция и мавр – все оказалось сном.
Я –  Алла Кузьмина. Я дома. Я в России.
 

12 декабря 1924 г., Москва

Сергей Мамонтов

Жемчужина морей

 
Солнце льет потоком пламень
На пустую площадь Марка,
И под солнцем жаркий камень
Белизною блещет ярко.
 
 
Залиты полдневным зноем
Спят лагуны голубые,
Лишь у мачты сизым роем
Вьются голуби ручные.
 
 
Пестрый, вычурный и яркий
Мирно спит собор старинный,
И дворец, склонясь на арки,
Свой фасад покоит длинный.
 
 
В созерцанье погруженный,
Я стою в тени собора,
От Пьяцетты раскаленной
Оторвать не в силах взора.
 
 
И в очах моих усталых
Грезы пышные клубятся:
Жизнь воскресла на каналах
И пред герцогским палаццо…
 
 
Волны гулкие народа,
Эхо гомоном тревожа,
Собираются у входа,
Ждут сиятельного дожа.
 
 
Гладь лагуны отражает
Золоченые галеры,
И, теснясь, их окружают
На гондолах гондольеры.
 
 
Дож явился. Влево, вправо,
Он идет, толпе кивая,
И сияет величаво
Диадема золотая.
 
 
За вождем роскошной свитой,
Разодетые богато,
Выступают сановито
Представители сената.
 
 
Зажигает солнце блеском
Пурпур, злато и каменья,
И гремит вся площадь плеском, —
Стонет гулом одобренья.
 
 
Потрясая воздух знойный,
Звон несется колокольный…
Флот плывет водой спокойной
К Адриатике привольной.
 
 
Там, в лазоревом просторе,
Гордым взмахом с возвышенья
Дож кольцо бросает в море,
С ним свершая обрученье.
 
 
Море томно негой дышит,
Как невеста молодая,
И избранника колышит,
Дни блаженства обещая.
 

Осип Мандельштам

«Веницейской жизни мрачной и бесплодной…»

 
Веницейской жизни мрачной и бесплодной
Для меня значение светло.
Вот она глядит с улыбкою холодной
В голубое дряхлое стекло.
 
 
Тонкий воздух кожи. Синие прожилки,
Белый снег. Зеленая парча.
Всех кладут на кипарисные носилки,
Сонных теплых вынимают из плаща.
 
 
И горят, горят в корзинах свечи,
Словно голубь залетел в ковчег.
На театре и на праздном вече
Умирает человек.
 
 
Ибо нет спасенья от любви и страха:
Тяжелее платины сатурново кольцо!
Черным бархатом завешанная плаха
И прекрасное лицо.
 
 
Тяжелы твои, Венеция, уборы.
В кипарисных рамах зеркала.
Воздух твой граненый. В спальнях тают горы
Голубого, дряхлого стекла.
 
 
Только в пальцах роза или склянка —
Адриатика зеленая, прости!
Что же ты молчишь, скажи, венецианка,
Как от этой смерти праздничной уйти?
 
 
Черный Веспер в зеркале мерцает,
Все проходит. Истина темна.
Человек родится. Жемчуг умирает,
И Сусанна старцев ждать должна.
 

1920 г.

Нина Манухина

L’heure mauve à Venise

 
Мы встретились с тобой в лиловый час,
Когда расплывчаты и смутны были тени,
Когда закат опаловый погас
И сумеречно брезжили в воде ступени…
И, словно призраки зловещие тая,
Гондолы черные, над дремлющей водою
Бесшумно и таинственно скользя,
Пред нами проплывали чередою…
Действительность суровую забыв,
Как поцелуем – взглядами мы опьянялись,
Но… час лиловый неуклонно плыл, —
И мы расстались…
 

1917 г.

Мария Мара

Баркаролла

 
Спой мне песню, певец молодой,
Ты гитару свою подыми,
И над этой падучей звездой
Золотую ты зорю зажги!
Спой мне песню! Гитара твоя
Струной нежной к ногам опустилась…
И в тебя загляделась луна,
И она твоим взглядом смутилась…
Спой мне песню, любимец гондол,
Пой о том, как тебя они носят
Средь хрустальных Венеции волн
И они как о песне лишь просят!
Спой мне песню, красавец ты южной весны,
В колыбели волшебной заснувший цветов,
Расскажи, как от солнца скрывали они
Ее крыльями легких, как свет, мотыльков!
Что же кудри твои черной ночи темней
Взгляд глубокий к земле опустили
И на лире разбитой толпою людей
Вдоль струны слезы быстро проплыли?..
 

Владимир Марков

Мост вздохов

 
По мрачному Палаццо Дожей
Мы шли гурьбой за гидом вслед.
Все слушали, я слушал тоже
Об ужасах минувших лет.
 
 
Гид сырость каменной темницы
Нам на минуту показал,
Где прежде, узник бледнолицый,
Ты смерти месяцами ждал.
 
 
Когда б ты жил еще на свете,
Ты убедился бы сейчас,
Насколько вы пред нами дети,
Насколько мы несчастней вас.
 
 
И если б перед нашим адом
Случайно ты теперь предстал,
Каким бы жалким маскарадом
Свое столетье ты признал!
 
 
 Ты умирал всегда красиво
 Под гул легенды иль молвы,
 А мы без славы, молчаливо,
 Как стебли скошенной травы…
 
 
 Печальный гость в веселом пире,
 Я шел, молчание храня,
 И даже Понте деи Соспири
 Не вырвал вздоха у меня.
 

«Трудно пробыть полчаса в церкви Scalza на Grande Canale…»

 
Трудно пробыть полчаса в церкви Scalza на Grande Canale.
Все ты там можешь найти, нет только голой стены:
Фрески, витражи, картины, колонны, плафоны и ниши,
Склепы, карнизы, кресты, статуи и алтари.
Наша религия – свечка, а их – огнедышащий факел;
Там – благодатная тишь, здесь – исступленный порыв.
Нет у католиков кротости нашей, умильности, ласки —
Бьется в истерике все, вьется, стремится, кричит.
Кажется, даже мадонны хотят оторваться от камня,
Чтобы греховно начать буйный вакхический пляс.
 

«Рада гондола, покинув каналов сырых паутину…»

 
Рада гондола, покинув каналов сырых паутину,
Где обрамляют дворцы затхлую зелень воды.
Синюю влагу лагуны колеблет ласкающий ветер,
Спутал на собственный вкус волосы на голове.
– Дай мне весло, гондольер, я в море направлю гондолу!
Выдержит черный твой челн волн озорную игру?
Но гондольер не ответил, он смотрит на Санта-Микеле:
Остров-кладбище собой к морю нам путь преградил;
Странный, как вымысел Беклина, как очарованный замок,
Каменной красной стеной смотрит сурово на нас.
– Кто там? Живые? Назад! окликают меня кипарисы,
К небу, как пики, подняв конусы темных вершин.
Но неприступное – пусть даже в смерти – влечет человека.
Я бы хотел умереть, чтобы проникнуть туда.
Я бы хотел умереть недалеко от паперти Фрари,
Чтоб отпевали меня там, где лежит Тициан,
Чтобы священник над трупом долго читал по-латыни,
Плакали чтоб под орган статуи грустных мадонн,
Чтоб по каналам везли меня, чтоб гондольер беззаботный
На поворотах кричал грустно-протяжное «Ой»,
Чтобы следы сладковатого тленья от пышного гроба
Ветер морской разогнал, синей лагуной скользя,
Чтобы причалить нарядной гондолой у острова мертвых,
В крепость попасть наконец, от любопытства дрожа,
И у корней кипариса, в болотистой вязкой могиле,
В важном торжественном сне жизни иной ожидать.
 

Мальвина Марьянова

«Венеция влечет твои взоры…»

П. С. К.

 
Венеция влечет твои взоры,
И Флоренция, и синий Рим. —
Русские любишь просторы,
 
 
Закатные янтари.
Где тихий Блок в своей келье
Озаримые поет слова —
 
 
Ах, там зачарованные ели,
И с ними поет синева.
Их станет двое в незримом саду:
 
 
Один мыслитель, другой – поэт.
Оттого тебе я несу звезду,
Оттого ты мною воспет.
 

Алексей Масаинов

Венеция

 
Привет твоей священной седине,
Венеция, любимица столетий,
Грустящая в вечерней тишине!
 
 
Владычица морей, в чьем гордом свете
Горела страсть средь синих волн морских,
Где цвел народ твой, радостный, как дети, —
 
 
Тебе восторг, тебе мой бедный стих,
Тебе мое раздумье и отрада,
Венеция, усопшая в живых!
 
 
Не в полночь ли сильнее запах сада?
И не в тоске ли память о тебе
В душе звучит, как старая баллада, —
 
 
О, верная таинственной судьбе,
Прекрасный лик свой, женственный и юный,
Хранившая в невзгодах и борьбе!
 
 
Звенят, звенят немолкнущие струны
Твоих певцов и славят жизнь твою,
Бурливую, как гневные буруны!
 
 
Отчаливай же быструю ладью,
Ладью поэтов, Светлая – с тобою
И я дерзну и вслед им запою.
 
 
С твоею одинокою судьбою
Отныне сплетена моя судьба,
Как верный плющ сплетается с листвою!
 
 
Не отвергай влюбленного раба —
О, Госпожа, грустящая в лагунах,
В домах, в дворцах, у Львиного Столба,
 
 
И в старости юнейшая из юных,
Венеция, почившая средь вод,
Как древний сфинкс, заснувший в мертвых дюнах!
 
 
Но светел сон твой, ясен небосвод,
Ясна печаль, безгневен лик усталый,
И плавно над тобою свой полет
 
 
Свершает Время. Тихо спят каналы,
Беззвучны всплески гондол в тишине,
Бездумны дни и пышно грезят залы
 
 
Твоих дворцов. И в солнечном огне,
Блестя над Марком, так же дремлют кони,
Как бронзовый на бронзовом коне
 
 
Хранит молчанье старый Каллеони!
О, город запустения и снов,
Когда-то смелый в гневе и в законе!
 
 
О, город душ, поэтов и певцов,
Чья грусть – чиста, раздумие – напевно,
Венеция, мечта иных миров,
 
 
Венеция, заснувшая царевна!
 

Весна, 1913 г.

Франческа

 
Покинутая смуглянка,
Благословенно имя твое!
Она была итальянка,
И звали Франческой ее.
 
 
Проносились годы, как птицы,
И пели колокола.
На тихом канале Альбрицци
Она жила и цвела.
 
 
Ты, солнце в славе и блеске,
Украситель, зиждитель дней,
Сравнишься ль с глазами Франчески,
Смелой Франчески моей?
 
 
Как радовался я, влюбленный,
Как глаза ее целовал!
 Помню нежно-зеленый
 Полусонный канал…
 
 
 Помню, как гордо-покорно,
 С розой в смуглой руке,
 Приезжала в гóндоле черной
 Франческа в черном платке…
 
 
 Франческа, пусть знают люди!
 Франческа, чудесный цветок!
 Не твои ли нежные груди
 Целовал я, сбросив платок?
 
 
 И не твой ли отец затаенно
 Смотрел на наше окно
 На Calle della Madonna,
 Где нам было так пряно-грешно?
 
 
 О, бросившая смело и дерзко
 В сердце храбрых свое копье,
 Одалиска, безумка, Франческа, —
 Благословенно имя твое!
 

1915 г.

Дмитрий Мережковский

Венеция

 
Прощай, Венеция! Твой Ангел блещет ярко
На башне городской, и отдаленный звон
Колоколов Святого Марка
Несется по воде, как чей-то тихий стон.
 
 
Люблю твой золотой, твой мраморный собор,
На сон, на волшебство, на вымысел похожий,
Народной площади величье и простор
И сумрак галерей в палаццо древних Дожей,
Каналы узкие под арками мостов
И ночью в улице порою звук несмелый
Ускоренных шагов;
Люблю я мрамор почернелый
Твоих покинутых дворцов,
Мадонны образок с лампадой одинокой
Над сваями, в немых лагунах Маломокко,
Где легче воздуха – прозрачная вода:
Она живет, горит, и дышит, и синеет,
И, словно птица, в ней гондола, без следа,
Без звука, – черная, таинственная реет.
 

1891 г.

Николай Митрофанов

Венеция

 
Венеция, Пьяцца Сан Марко,
Хаос бушующих вод…
Вслед за босою весталкой —
Иду я по площади вброд.
Кто она? Беатриче, маркиза —
В красном плаще до колена,
А может, сама «Мона Лиза» —
Пришла из французского плена.
Вода прибывает… О Боже —
Веди нас, весталка, быстрей…
Пред нами судилище Дожей,
Тюрьма и спасение в ней.
На башне пробили куранты,
И чайки охрипли от клича…
Слышу – тоскующий Данте —
Снова зовет Беатриче.
 

Ольга Можайская

Венеция

 
I.
По Пьяцетте бродят эфиопы.
Потускнел лагуны изумруд…
 
 
Все ограды мнимые Европы
Беспокойных демонов приют.
 
 
Черным лебедем скользит гондола.
Низкое с решеткою окно.
Чудится предательство, крамола…
Все, что в тех стенах погребено,
 
 
Плесневеет цветом ядовитым,
Точит и незыблемый гранит,
Прячется под мраморные плиты
И зловонным пламенем горит.
 
 
Но твоим неодолимым чарам
Уступает жадная волна…
О любимица богов! недаром
Именем Венеры названа.
 
 
С новым не померишься Аттилой,
Дряхлая Владычица морей.
Старишься над влажною могилой
В приглушенном блеске фонарей.
 
 
Нежишься на солнечном просторе,
Плещешься средь радужных зыбей,
Раковина розовая моря,
Город самых мирных голубей.
 
 
II.
Когда в голубое лоно
Тебе велят погрузиться
И рухнут твои колонны
И стены морской столицы, —
 
 
Вернешься в родные глуби
Ты в кружеве легкой пены.
Но тот, кто навек полюбит,
Капризом зовет измены.
 
 
И в час золотой отлива,
Сияя красою прежней,
Ты царствуешь горделиво
У низкого побережья.
 
 
Быть может, не ты – другая
Ступает по глади водной,
Бестрепетная, нагая
В зеркальности первородной,
 
 
Чтоб снова на камне голом
Сушить золотые пряди,
Вступить в хоровод веселый,
Как подобает наяде.
 

Александр Моргулис

«А если ты жгла меня…»

 
А если ты жгла меня
И тешиться мной хотела,
Копытом стучу коня
В тяжелую тину тела.
 
 
Взвевайся и развевай,
Как по морю пленный парус,
Меж балок и синих свай
Мерцающую Тамару.
 
 
Так – рея на высоте,
Не в тусклом чернильном блеске,
Лишь ангел слететь хотел
Ко мне с венцианской фрески.
 

Андрей Муравьев

Муравиада (отрывок из моей биографии)
(фрагмент)

 
Италия – мой первый выезд с братом
И очертания Швейцарских снежных гор,
И в этом мире, ярком и богатом,
Искал найти ответ мой жадный юный взор…
Милан, Венеция, заснувшие дворцы,
Моста причудливая арка,
Каналы тихие и храм святого Марка —
Завесы вечности приподнял я концы.
 

Людмила Мухина

Венеция

 
Всплёски.
Пересекающиеся весла.
В каждой волне —
Губы хохочущего солнца.
Кадр за кадром —
Прямо ко мне!
Плещутся, бьются краски.
В той волне – мазки черепиц.
Эта – лазурь неба в клочья рвет запросто,
А эта – поникшее дерево
Топит, повергнув ниц.
Вьются угрями верткими
В воде столбов отражения,
Расклеванные гондолами
Под стенами замшелыми.
Гондола черным лебедем
Летит послушно.
Подбросит веер влажный
У самой суши.
Подставят гондольеры
Любезно руки —
И выползут на берег
Богатые старухи.
Пойдут, сутулясь важно,
К святому Марку,
Струится ветер влажный
Светло и ярко.
Трепещут низко голуби,
Как блестки в волнах.
Все словно рукоплещет
Легко и вольно.
А где венецианцы?
Как им работается?
Туристы-иностранцы,
Узнать вам хочется?
Плывите на Мурано!
В цеху старинном,
Под отсветом багряным
И с трубкой длинной
Над месивом расплавленным
Стоят, колдуют,
В стекло живую душу
Из трубки вдуют.
В затейливой оправе
Пурпурный кубок,
Под масками лукавыми
Изгибы губок.
Но стенки легких сделаны
Не из волшебной ткани.
Уходят раньше времени
Из жизни парни.
Пойдите к кружевницам!
Старинный промысел.
Весь инструмент: иголочка, рука и домысел,
Творит рука-волшебница
Извивы пенные.
Сплетают кружевницы
Узор отменный.
Пять лет четыре девушки,
Потупив взоры,
Для драгоценной скатерти
Плетут узоры.
В игре тончайшей пены
Русалок танцы.
Вот так они работают – венецианцы!
 

Владимир Мятлев

Гондолонера

 
Моя Маделена, с тобой обвенчаться
Мы в храме не можем, нам надо из плена
Отчизны жестокой далеко умчаться
В широкое море, моя Маделена!
 
 
Моя Маделена, в канале зеркальном
На глади недвижной гондола готова,
Скорее, скорее в наряде венчальном
Сойди по ступенькам палаццо родного.
 
 
Гондолу качнуло, мелькнуло виденье,
Княжна гондольеру в объятья упала.
Уста повстречались в немом упоеньи.
Гондола скользила по глади канала…
 
 
И синие волны, и ветер прибрежный
Всю ночь доносили до места их встречи
Под звуки лобзанья и шепот их нежный
Безумную песню: «Моя Маделена».
 
 
Наутро на берег, где дети плескались,
Пригнала два трупа сребристая пена…
Объятья сливались, уста прикасались
И словно шептали: «Моя Маделена!»
 

Баркаролла
(слова на собств. мелодию)

 
 Ты плыви, моя гондола,
 Ночью лунною вперед,
 Раздавайся, баркарола,
 Далеко по лону вод.
 
 
 В золотом палаццо дожей,
 При звездах и при луне,
 Та, кто мне всего дороже,
 Будет грезить обо мне.
 
 
 Ты плыви, моя гондола,
 Ночью лунною вперед,
 Раздавайся, баркарола,
 Далеко по лону вод.
 
 
 Об условном помня часе
 И обет любви храня,
 На порфировой террасе
 Будет ждать она меня!
 
 
 Ты плыви, моя гондола,
 Ночью лунною вперед,
Раздавайся, баркарола,
Далеко по лону вод!
 
 
Спят отец и мать, и братья,
Нелюбимый мертв жених,
Для меня ее объятья,
Скоро, скоро буду в них.
 
 
Ты плыви, моя гондола,
Ночью лунною вперед,
Раздавайся, баркарола,
Далеко по лону вод!
 

7 декабря <1906 г.>, Орел

Владимир Набоков

Итальянке

 
К тебе, в минувшее, к иной, чудесной доле,
душа моя плывет в зазубристой гондоле;
осталось горе за кормой.
Я рад, что до конца молчали мы упрямо,
что в пышный, страшный сад не вышли мы из храма
любви глубокой и немой:
на каменных устах прекрасного былого
улыбкою горит несказанное слово,
невоплощенная мечта, —
как световой двойник стоцветной, вечной зыби,
дрожащий, над водой, на внутреннем изгибе
венецианского моста…
 

© Vladimir Nabokov, 1920, 1923, 1941, 1942, 1943, 1944, 1945, 1946, 1950, 1951, 1952, 1953, 1955, 1956, 1957, 1966, 1970, 1991, used by permission of The Wylie Agency (UK) Limited

Евдокия Нагродская

«Лагуна спит, ночь дышит томной лаской…»

 
Лагуна спит, ночь дышит томной лаской,
Приди ко мне, тебя лагуна ждет,
Плывем туда, где мраморною сказкой
Сан-Джорджио встает, встает из сонных вод.
 
 
На мрамор ступеней с тобой мы сядем рядом,
Твой нежный гибкий стан рукой я обовью,
Букет из тубероз пусть дышит сладким ядом,
И где-то стон гитар поет любовь мою.
 
 
Мы призраки… Мы бред прекрасной ночи,
Серебряный туман, что над водой дрожит,
Увидеть могут нас влюбленных только очи,
И то в волшебный час, когда лагуна спит.
 

Неизвестный

«Плывя по каналам молчащих Венеций…»

 
Плывя по каналам молчащих Венеций,
Любовью забытой горю.
И в небо всплывает кровавый венец.
И воды звенят, горюя.
 
 
И струны звенят, горюя.
Струны двух сердец,
Кто ты, забытая? С кем говорю
Под небом гордых Венеций.
 
 
Под небом тихих Венеций
Гудит черный конец.
Кому ж я скорбь мою дарю,
Забытая, со мной горюющая.
 

Максим Нетропов

Венецианская ночь

 
Над мягкими водами плеск раздается,
И слышится смеха кристалл,
В мерцании ночи ракета несется,
Искрясь приглашает на бал,
На бал челнострельный цветистых огней,
Пылающих блеском бенгала,
На праздник лучистых и знойных очей,
Влекущих под звоном бокала.
 
 
Вот вспыхнули искры
Челнов разукрашенных,
Стремительно пущенных вдаль,
И кажется близкой
Немного подкрашенных
Оков лицевая эмаль.
Бесшумно скользим мы
Над озером бархатным,
Внимая стихии своей.
Мы оба любимы,
Мерещится крохотным
Весь мир нам в покрове ночей.
Осоки купава
Тихонько колышется,
Звенит соловьиная трель.
Там – ждет меня слава,
А здесь – уже слышится,
Горя страстью новой, свирель.
И парк, стариною
Глубокой обвеянный,
Молчаньем своим говорит.
Волна за волною
Камыш залелеянный
Колеблет и радость творит.
С тобою все цветно
В тиши огнедышащей
Под звуками дальнего бала,
И сладко, приветно,
В глазах полумыслящих
Читать бледнолучность опала.
Оркестры играют
В зигзагах заглушенных,
Встает, разливаясь, луна,
И медленно тают
На кудрях раздушенных
Любви поцелуи и сна.
 
 
Над мягкими водами плеск раздается,
И слышится смеха кристалл,
В мерцании ночи ракета несется,
Искрясь приглашает на бал,
На бал челнострельный цветистых огней,
Пылающих блеском бенгала,
На праздник лучистых и знойных очей,
Влекущих под звоном бокала.
 

Александр Никитин

Под звуки баркароллы

Посв. Н. В. Касьяновой

 
Играйте, милый друг! Пусть звуки баркароллы
Перенесут меня в ту светлую страну,
Где смуглый гондольер с кормы своей гондолы
Купает грань весла в заснувшую волну.
 
 
И от весла его, как лента огневая,
Бежит, воспламенясь, канала полоса,
И зноем дышит ночь, истому навевая
На эти берега, на эти небеса…
 
 
Полна соблазнов ночь! Как страстная гитана,
Раскинулась она над морем и землей,
Смущая грешный мир сквозь пелену тумана
Пленительной своей, бесстыдной красотой…
 
 
И на призыв ее к любви свободной, к счастью
С гондолы льется песнь под звуки мандолин.
Та песня рождена безумной южной страстью
Венецианских дев, ласкающих мужчин…
 
 
Я слышу лепет их беспечный и веселый,
Я слышу плеск волны и весел мерный стук…
Играйте, милый друг! Пусть звуки баркароллы
Перенесут меня в страну любви – на юг!
 

Лев Никулин

В Венеции

 
I.
В стенах прохладной Базилики
С гербами рода на щите,
Как прежде недвижим, великий
Один, на бронзовой плите…
И, не пронзая взором арки,
Он не увидит в облаках,
Над куполом святого Марка,
Борьбы невиданной в веках…
Века он стережет гробницу,
Недвижен мантии узор,
И металлическую птицу
Во мгле не различает взор.
И грохот пушек арсенала
Не нарушает сон эпох, —
Он не расслышит у канала
Орудия тяжелый вздох;
Он в небе не увидит боя…
Еще намеченный удар —
И в волны тихого прибоя
Воздушный падает корсар…
Но чуждый бою за каналом
Креста не двинет он рукой,
И над усопшим кардиналом
Недвижен мертвенный покой…
 
 
II.
Вы, сочетавшие в сердце
Хитрость, отвагу и пыл, —
Я постучался у дверцы
Ваших гранитных могил…
В склепы купца и вельможи
Пусть возвращаются сны, —
Слышите, мертвые дожи,
Трубы великой войны?..
Воин, епископ и герцог…
Вспыхнуло пламя зарниц, —
Внуки стучатся у дверцы
Ваших гранитных гробниц…