Читать книгу: «Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв.», страница 3

Кристофер Марло
1564–1593

Марло родился в Кентенбери в семье башмачника. Благодаря стипендии, учрежденной архиепископом Паркером, сумел закончить Кембриджский университет. По-видимому, уже в студенческие годы исполнял какие-то поручения секретной службы королевы. В дальнейшем переехал в Лондон, сочинял пьесы для театров, перевел «Любовные элегии» Овидия. В 1593 году был вызван в Звездную палату по обвинению в дерзком и кощунственном атеизме. Убит при загадочных обстоятельствах в лондонской таверне. Марло считают безвременно погибшим гением, предтечей Шекспира, его лучшая трагедия «Доктор Фаустус» (1592) ставится и в наше время. Следующее ниже стихотворение стало одной из самых популярных песен Елизаветинской эпохи и вызвало много подражаний и пародий.

Влюбленный пастух – своей нимфе

 
Пойдем со мной и заживем,
Любясь, как голубь с голубком,
Среди лугов, среди дубрав,
Среди цветов и горных трав.
 
 
Там, под скалой, любовь мою
Из родника я напою,
Где по камням звенят ручьи
И распевают соловьи.
 
 
Захочешь ты, чтоб я принес
Тебе охапку свежих роз
Или тюльпанов? – повели:
Добуду, как из-под земли.
 
 
Я плащ любимой поднесу
С опушкой меховой внизу
И башмачки – кругом атлас,
Что тешут ножку, как и глаз.
 
 
Из мирта я сплету венок,
Коралл, янтарь сложу у ног;
Согласна ль ты в раю таком
Жить, словно голубь с голубком?
 
 
В обед мы будем каждый день
На мраморный садиться пень
И пить нектар, как боги пьют,
И есть из золоченых блюд.
 
 
И будут пастушки для нас
Петь и плясать во всякий час;
Чтоб нам с тобой в раю таком
Жить, словно голубь с голубком.
 

Сэр Уолтер Рэли
1552–1618

Родом из Девоншира. Учился в Оксфорде и в лондонской юридической школе Мидл-Темпл. Первое опубликованное стихотворение – предисловие к «Стальному зерцалу» Гаскойна (1576). Воевал во Франции и в Ирландии. По возвращении в Англию в 1582 году быстро сделал придворную карьеру, став капитаном дворцовой гвардии и фаворитом Елизаветы. Прославился участием в разгроме Непобедимой армады, а также плаванием в Гвиану («Открытие Гвианы», 1597). После смерти королевы был арестован и приговорен к смерти. Заключенный в Тауэр, писал фундаментальную «Историю мира» (первый том издан в 1613 году), занимался научными экспериментами. Провел в тюрьме тринадцать лет, предпринял второе плавание в Гвиану – и после возвращения был казнен по требованию испанцев, у которых он пытался отвоевать важные опорные пункты в Южной Америке. В дополнение к своим политическим, военным и морским талантам Рэли был ученым-энциклопедистом, философом и по-настоящему одаренным поэтом.

Ответ нимфы влюбленному пастуху

 
Будь вечны радости весны,
Будь клятвы пастухов прочны,
Я б зажила с тобой вдвоем,
Любясь, как голубь с голубком.
 
 
Но время гонит птиц в отлет,
Река взбурлившая ревет,
Смолкает Филомелы глас,
И холод обступает нас.
 
 
Там, где пестрел цветами луг,
Все пусто, все мертво вокруг.
Коль мед в речах, а в сердце яд,
Рай скоро обратится в ад.
 
 
Рассыплются твои венки,
И поясок, и башмачки,
Истлеет нить, увянет цвет —
В них только блажь, а правды нет.
 
 
Так не сули подарков зря —
Ни роз, ни бус, ни янтаря,
И песен вкрадчивых не пой,
Нет, не пойду я жить с тобой.
 
 
Когда бы юность век цвела —
Без фальши, без забот и зла,
Мы б зажили с тобой вдвоем,
Любясь, как голубь с голубком!
 

Природа, вымыв руки молоком…

 
Природа, вымыв руки молоком,
Не стала их обсушивать, но сразу
Смешала шелк и снег в блестящий ком,
Чтоб вылепить Амуру по заказу
Красавицу, какую только смел
В мечтах своих вообразить пострел.
 
 
Он попросил, чтобы ее глаза
Всегда лучистый день в себе таили,
Уста из меда сделать наказал,
Плоть нежную – из пуха, роз и лилий;
К сим прелестям вдобавок пожелав
Лишь резвый ум и шаловливый нрав.
 
 
И, план Амура в точности храня,
Природа расстаралась – но, к несчастью,
Вложила в грудь ей сердце из кремня;
Так что Амур, воспламененный страстью
К холодной красоте, не знал, как быть —
Торжествовать ему или грустить.
 
 
Но время, этот беспощадный Страж,
Природе отвечает лязгом стали;
Оно сметает Упований блажь
И подтверждает правоту Печали.
Тяжелый ржавый серп в его руках
И шелк, и снег – всё обращает в прах.
 
 
Прекрасной плотью, этой пищей нег,
Игривой, нежной и благоуханной,
Оно питает Смерть из века в век —
И не насытит прорвы окаянной.
Да, Время ничего не пощадит —
Ни уст, ни глаз, ни персей, ни ланит.
 
 
О Время! Мы тебе сдаем в заклад
Все, что для нас любезно и любимо,
А получаем скорбь взамен отрад.
Ты сводишь нас во прах неумолимо
И там, во тьме, в обители червей
Захлопываешь повесть наших дней.
 

Сыну

 
Три вещи есть, что процветают врозь:
Блаженно их житье и безмятежно,
Пока им встретиться не довелось;
Но как сойдутся – горе неизбежно.
 
 
Та троица – ствол, стебель, сорванец,
Стволы идут для виселиц дубовых,
Из стеблей вьют веревочный конец
Для сорванцов – таких, как ты, бедовых.
 
 
Пока не пробил час – учти, мой друг, —
Дуб зелен, злак цветет, драчун смеется;
Но стоит им сойтись, доска качнется,
Петля скользнет, и сорванцу – каюк.
 
 
Не попусти Господь такому сбыться,
Чтоб в день их встречи нам не распроститься.
 

Наказ душе

 
Душа, жилица тела,
Ступай в недобрый час;
Твой долг – исполнить смело
Последний мой наказ.
Иди и докажи,
Что мир погряз во лжи!
 
 
Скажи, что блеск придворный —
Гнилушки ореол,
Что проповедь – притворна,
Коль проповедник зол.
И пусть вопят ханжи —
Сорви личину лжи!
Скажи, что триумфатор,
В короне воссияв,
Всего лишь узурпатор
Чужих заслуг и слав.
И пусть рычат ханжи —
Сорви личину лжи!
 
 
Скажи вельможам важным,
Хозяевам страны,
Что титулы – продажны,
Что козни их – гнусны.
И пусть грозят ханжи —
Сорви личину лжи!
 
 
А гордецу и моту
Скажи, что сумасброд,
Транжиря по расчету,
Ждет новых благ и льгот.
Пусть злится – докажи,
Поймай его на лжи!
 
 
Скажи, что знанье – бремя,
Что плоть есть только прах,
Что мир – хаос, а время —
Блуждание впотьмах.
Земным – не дорожи,
Сорви личину лжи!
 
 
Скажи, что страсть порочна,
Что обожанье – лесть,
Что красота непрочна
И ненадежна честь.
Пустым – не дорожи,
Сорви личину лжи!
 
 
Скажи, что остроумье —
Щекотка для глупцов,
Что заумь и безумье
Венчают мудрецов.
Так прямо и скажи —
Сорви личину лжи!
 
 
Скажи, что все науки —
Предрассуждений хлам,
Что школы – храмы скуки,
А кафедры – Бедлам.
И пусть кричат ханжи —
Сорви личину лжи!
 
 
Скажи, что на Парнасе
У всякого – свой толк,
Что много разногласий,
А голос муз – умолк.
И пусть шумят ханжи —
Сорви личину лжи!
 
 
Скажи, что власть опасна
И что судьба слепа,
Что дружба – безучастна,
Доверчивость глупа.
Так прямо и скажи —
Сорви личину лжи!
 
 
Скажи, что суд как дышло
И вертят им за мзду.
Что совесть всюду вышла,
Зато разврат в ходу.
Пусть бесятся ханжи —
Сорви личину лжи!
 
 
Когда же всем по чину
Воздашь перед толпой,
Пускай кинжалом в спину
Пырнет тебя любой:
Ведь двум смертям не быть,
И душу – не убить!
 

Из поэмы «Океан к Цинтии»¹

 
К вам, погребенным радостям моим,
Я обращаю этот жалкий ропот,
Тоскою и раскаяньем казним,
Погибельный в душе итожа опыт.
 
 
Когда бы я не к мертвым говорил,
Когда бы сам я, как жилец могилы,
В бесчувствии холодном не застыл —
Взывающий к теням призрак унылый,
 
 
Я бы нашел достойнее слова,
Я бы сумел скорбеть высоким слогом;
Но ум опустошен, мечта мертва —
И в гроб забита в рубище убогом…
 
 
Там, где еще вчера поток бурлил
Во всей своей мятежной, вешней силе,
Осталась лишь трясина, вязкий ил:
И я тону в болотном этом иле.
 
 
У нивы сжатой колосков прошу —
Я, не считавший встарь снопов тяжелых;
В саду увядшем листья ворошу;
Цветы ищу на зимних дюнах голых…
О светоч мой, звезда минувших дней,
Сокровище любви, престол желаний,
Награда всех обид и всех скорбей,
Бесценный адамант воспоминаний!
 
 
Стон замирал при взоре этих глаз,
В них растворялась горечь океана;
Все искупал один счастливый час:
Что Рок тому, кому Любовь – охрана?
 
 
Она светла – и с нею ночь светла,
Мрачна – и мрачно дневное светило;
Она одна давала и брала,
Она одна язвила и целила.
 
 
Я знать не знал, что делать мне с собой,
Как лучше угодить моей богине:
Идти в атаку иль трубить отбой,
У ног томиться или на чужбине,
 
 
Неведомые земли открывать,
Скитаться ради славы или злата…
Но память разворачивала вспять —
Грозней, чем буря, – паруса фрегата.
 
 
Я все бросал: дела, друзей, врагов,
Надежды, миражи обогащенья, —
Чтоб, воротясь на этот властный зов,
Терпеть печали и влачить презренье.
 
 
Согретый льдом, морозом распален,
Я жизнь искал в безжизненной стихии:
Вот так телок, от матки отлучен,
Всё теребит ее сосцы сухие…
 
 
Двенадцать лет я расточал свой пыл,
Двенадцать лучших юных лет промчалось.
Не возвратить того, что я сгубил:
Все минуло, одна печаль осталась…
 
 
Довольно же униженных похвал,
Пиши о том, к чему злосчастье нудит,
О том, что разум твой забыть желал,
Но сердце никогда не позабудет.
 
 
Не вспоминай, какой была она,
Но опиши, какой теперь предстала:
Изменчива любовь и неверна,
Развязка в ней не повторит начала.
 
 
Как тот поток, что на своем пути
Задержан чьей-то властною рукою,
Стремится прочь преграду отмести,
Бурлит, кипит стесненною волною
 
 
И вдруг находит выход – и в него
Врывается, неудержим, как время,
Крушащее надежды, – таково
Любови женской тягостное бремя,
 
 
Которого не удержать в руках;
Таков конец столь долгих вожделений:
Все, что ты создал в каторжных трудах,
Становится добычею мгновений.
 
 
Все, что купил ценою стольких мук,
Что некогда возвел с таким размахом,
Заколебалось, вырвалось из рук,
Обрушилось и обратилось прахом!..
 
 
Стенания бессильны пред Судьбой;
Не сыщешь солнца ночью в тучах черных.
Там, впереди, где в скалы бьет прибой,
Где кедры встали на вершинах горных,
 
 
Не различить желанных маяков,
Лишь буйство волн и тьма до горизонта;
Лампада Геро скрылась с берегов
Враждебного Леандру Геллеспонта.
 
 
Ты видишь – больше уповать нельзя,
Отчаянье тебя толкает в спину.
Расслабь же руки и закрой глаза —
Глаза, что увлекли тебя в пучину.
 
 
Твой путеводный свет давно погас,
Любви ушедшей жалобы невнятны;
Так встреть же смело свой последний час,
Ты выбрал путь – и поздно на попятный!..
 
 
Пастух усердный, распусти овец:
Теперь пастись на воле суждено им,
Пощипывая клевер и чабрец;
А ты устал, ты награжден покоем.
 
 
Овчарня сердца сломана стоит,
Лишь ветер одичало свищет в уши;
Изорван плащ надежды и разбит
Символ терпенья – посох твой пастуший.
 
 
Твоя свирель, что изливала страсть,
Былой любви забава дорогая,
Готова в прах, ненужная, упасть;
Кого ей утешать, хвалы слагая?
 
 
Пора, пора мне к дому повернуть,
Мгла смертная на всем, доступном взору;
Как тяжело дается этот путь,
Как будто камень вкатываю в гору.
 
 
Бреду вперед, а сам назад гляжу
И вижу там, куда мне нет возврату,
Мою единственную госпожу,
Мою любовь и боль, мою утрату.
 
 
Что ж, каждый дал и каждый взял свое,
Наш спор пускай теперь Господь рассудит.
А мне воспоминание ее
Последним утешением да будет.
 
 
Проходит все, чем дышит человек,
И лишь одна моя печаль – навек.
 

Томас Лодж
1558–1625

Сын дворянина, одно время бывшего лорд-мэром Лондона. Получил образование в Колледже Троицы в Оксфорде, учился в Линкольнз-Инне. Как и многие другие студенты этой юридической школы, поддался искушению писательства. Автор ряда романов в изящном, «эвфуистическом» стиле, пересыпанных стихами, и поэмы «Метаморфозы Сциллы» (1589), повлиявшей на «Венеру и Адониса» Шекспира. В промежутке между писанием книг успел послужить солдатом и принять участие в экспедиции в Южную Америку. В 1597 году, в возрасте 39 лет, отправился в Авиньон изучать медицину и в дальнейшем занялся врачебной практикой. Издал трактат «История чумы» (1603), ряд религиозных сочинений, стихотворные переводы. В нем сочетались типично ренессансный подвижный ум и подлинный поэтический талант.

Сонет, начерченный алмазом на ее зеркале

 
Предательница! Вздрогни, вспоминая,
В какие ты меня втравила муки,
Как я вознес тебя, а ты, шальная,
Как низко пала – и в какие руки!
 
 
Пойми, распутница, что страсть и похоть
Красы твоей могильщиками станут
И что не вечно же вздыхать и охать
Влюбленный будет, зная, что обманут.
 
 
И ты забудешь, от какой причины
Безудержно так, дико хохотала,
Когда твои бессчетные морщины
Отобразит бесстрастное зерцало.
 
 
Еще ты вспомнишь о благих советах,
Оставшись на бобах в преклонных летах.
 

Чидик Тичборн
1558? –1585

Происходил из семьи ревностных католиков. Оказался втянутым в так называемый «заговор Бабингтона» – провокацию, задуманную и мастерски проведенную шефом тайной полиции Елизаветы Фрэнсисом Уолсингамом для получения решающих улик против Марии Стюарт. Семнадцать человек, надеявшихся освободить Марию из плена, были приговорены к повешению и четвертованию.

Моя весна – зима моих забот

Написано в Тауэре накануне казни

 
Моя весна – зима моих забот;
    Хмельная чаша – кубок ядовитый;
Мой урожай – крапива и осот;
    Мои надежды – бот, волной разбитый.
Сколь горек мне доставшийся удел:
Вот – жизнь моя и вот – ее предел.
 
 
Мой плод упал, хоть ветка зелена;
    Рассказ окончен, хоть и нет начала;
Нить срезана, хотя не спрядена;
    Я видел мир, но сам был виден мало.
Сколь быстро день без солнца пролетел:
Вот – жизнь моя и вот – ее предел.
 
 
Я и не знал, что смерть в себе носил,
    Что под моей стопой – моя гробница;
Я изнемог, хоть полон юных сил;
    Я умираю, не успев родиться.
О мой Господь! Ты этого хотел? —
Вот – жизнь моя и вот – ее предел.
 

Уильям Шекспир
1564–1616

Биография Шекспира изучена со всей дотошностью, возможной при скудости сохранившихся документов. Сын уважаемого горожанина Стратфорда-на-Эйвоне, Уильям рано женился на девушке, бывшей существенно его старше, несколько лет спустя оставил родной город, пережил неизвестные нам приключения и в начале 1590-х годов очутился в Лондоне в качестве актера и начинающего драматурга. Опубликовал две поэмы, посвященные графу Саутгемптону, «Венера и Адонис» (1593) и «Обесчещенная Лукреция» (1594). Со временем стал совладельцем театра и приобрел кое-какую недвижимость в Лондоне и Стратфорде. Труппа, для которой он писал, пользовалась успехом при дворе, в особенности после воцарения короля Иакова. В 1613 году Шекспир вернулся в Стратфорд, где и умер, завещав золотые памятные кольца трем своим друзьям-актерам. Именно они собрали и издали собрание шекспировских пьес («Фолио 1623»), которое принесло ему славу.

Из поэмы «Венера и Адонис»

 
В тот час, когда в последний раз прощался
Рассвет печальный с плачущей землей,
Младой Адонис на охоту мчался:
Любовь презрел охотник удалой.
        Но путь ему Венера преграждает
        И таковою речью убеждает:
«О трижды милый для моих очей,
Прекраснейший из всех цветов долины,
Ты, что атласной розы розовей,
Белей и мягче шейки голубиной!
        Создав тебя, природа превзошла
        Все, что доселе сотворить могла.
 
 
Сойди с коня, охотник горделивый,
Доверься мне! – и тысячи услад,
Какие могут лишь в мечте счастливой
Пригрезиться, тебя вознаградят.
        Сойди, присядь на мураву густую:
        Тебя я заласкаю, зацелую.
 
 
Знай, пресыщенье не грозит устам
От преизбытка поцелуев жгучих,
Я им разнообразье преподам
Лобзаний – кратких, беглых и тягучих.
Пусть летний день, сияющий для нас,
        В забавах этих пролетит, как час!»
 
 
Сказав, за влажную ладонь хватает
Адониса – и юношеский пот,
Дрожа от страсти, с жадностью вдыхает
И сладостной амброзией зовет.
        И вдруг – желанье ей придало силы —
        Рывком с коня предмет свергает милый!
 
 
Одной рукой – поводья скакуна,
Другой – держа строптивца молодого,
Как уголь, жаром отдает она;
А он глядит брезгливо и сурово,
        К ее посулам холоднее льда,
        Весь тоже красный – только от стыда.
 
 
На сук она проворно намотала
Уздечку – такова любови прыть!
Привязан конь: недурно для начала,
Наездника осталось укротить.
        Верх в этот раз ее; в короткой схватке
        Она его бросает на лопатки.
 
 
И, быстро опустившись рядом с ним, Ласкает, млея, волосы и щеки;
Он злится, но лобзанием своим
Она внезапно гасит все упреки
        И шепчет, прилепясь к его устам,
        «Ну нет, браниться я тебе не дам!»
 
 
Он пышет гневом, а она слезами
Пожары тушит вспыльчивых ланит
И сушит их своими волосами,
И ветер вздохов на него струит…
        Он ищет отрезвляющее слово —
        Но поцелуй все заглушает снова!
 
 
Как алчущий орел, крылом тряся
И вздрагивая зобом плотоядно,
Пока добыча не исчезнет вся,
Ее с костями пожирает жадно,
        Так юношу прекрасного взахлеб
        Она лобзала – в шею, в щеки, в лоб.
 
 
От ласк неукротимых задыхаясь,
Он морщится с досады, сам не свой;
Она, его дыханьем упиваясь,
Сей дар зовет небесною росой,
        Мечтая стать навек цветочной грядкой,
        Поимой щедро этой влагой сладкой.
 
 
Точь-в-точь как в сеть попавший голубок,
Адонис наш в объятиях Венеры;
Разгорячен борьбой, розовощек,
В ее глазах прекрасен он без меры:
        Так, переполнясь ливнями, река
        Бурлит и затопляет берега.
 
 
Но утоленья нет; мольбы и стоны,
Поток признаний страстных и похвал —
Все отвергает пленник раздраженный,
От гнева бледен, от смущенья ал.
        Ах как он мил, по-девичьи краснея!
        Но в гневе он еще, еще милее.
 
 
Что делать в этакой беде? И вот
Богиня собственной рукой клянется,
Что слез, катящих градом, не уймет
И от груди его не оторвется,
        Покуда он, в уплату всех обид,
        Один ей поцелуй не возвратит.
 
 
Услышав это, он насторожился,
Как боязливый селезень-нырок,
Скосил глаза – и было согласился
Ей заплатить желаемый оброк,
        Но близкий жар у губ своих почуя,
        Вильнул и ускользнул от поцелуя.
 
 
В пустыне путник так не ждал глотка,
Как жаждала она сей дани страстной;
Он рядом – но подмога далека,
Кругом вода – но пламя неугасно.
        «О мой желанный, пощади меня!
        Иль вправду ты бесчувственней кремня?
 
 
Как я тебя сейчас, меня когда-то
Молил войны неукротимый бог;
Набыча шею грубую солдата,
Рабом склонялся он у этих ног,
        Униженно прося о том, что ныне
        Без просьбы ты получишь у богини.
 
 
На мой алтарь он шлем свой воздевал,
Швырял свой шит и пику боевую —
И мне в угоду пел и танцевал,
Шутил, дурачился напропалую,
        Смирив любовью свой свирепый нрав
        И полем брани грудь мою избрав.
 
 
Так триумфатор, прежде необорный,
Был красотой надменной покорен;
В цепях из роз, безвольный и покорный,
Побрел за победительницей он.
        Но, милый мой, не стань еще надменней,
        Сразив ту, кем сражен был бог сражений.
Песенка Фесте из «Двенадцатой Ночи»
Друг мой милый, где ты бродишь,
Отчего ко мне не входишь?
    Без тебя – тоска и мрак.
Прекрати свои блужданья,
Все пути ведут к свиданью,
    Это знает и дурак.
 
 
Ты прекрасна и желанна,
Но судьба непостоянна,
    Остывает сердца жар.
Нет резона в проволочке:
Коротки в июне ночки,
    Юность – ветреный товар.
 

Последняя песенка Фесте

 
Когда я был совсем еще мал,
Дуй, ветер, дождь, поливай! —
Я много дров уже наломал,
И где уж грешному в рай!
 
 
Когда я взрослых годов достиг,
Дуй, ветер, дождь, поливай! —
Я другом стал воров и плутыг,
И где уж грешному в рай!
 
 
Когда жениться я пожелал,
Дуй, ветер, дождь, поливай! —
Сказали мне: убирайся, нахал,
И где уж грешному в рай!
 
 
Когда я вновь завалился спать,
Дуй, ветер, дождь, поливай! —
Башкою спьяну сломал я кровать,
И где уж грешному в рай!
 
 
Актеры устали, кончать пора,
Дуй, ветер, дождь, поливай! —
А завтра будет другая игра,
И где уж грешному в рай!
 

Песенки Шута из «Короля Лира»

Из II акта

(1)

 
Король корону, как яйцо,
    Рассек мечом шутя,
Увидел две скорлупки —
    Запрыгал, как дитя.
 
 
Пляши, пляши, цыпленок
    С седою бородой,
Дурацкую макушку
    Скорлупкою прикрой!
 

(2)

 
Шутам невесело сейчас,
    Дела их стали плохи
С тех пор, как умники у нас
    Ведут, как скоморохи.
 

(3)

 
Писклявил кукушонок,
    Покуда был он мал,
А вырос из пеленок —
    Папашу заклевал.
 

Из III акта

Буря бушует

(1)

 
В такую пору мы с дружком
    За двери ни ногой;
Укрылся в домике один,
    И в гульфике – другой.
 
 
Бродяга нынче, как султан,
    Ночует в шалаше,
И с ним в обнимку – весь отряд
    Его любимых вшей.
 
 
И только умник под дождем
    Блуждает без дорог;
Он пятку до небес вознес,
    А сердцем пренебрег.
 

Песня коробейника из «Зимней сказки»

 
Когда нарциссов первых стрелки
    Выглядывают из-за пня,
И – тира-лира – свиристелки
    Трезвонят с каждого плетня,
 
 
И – тира-лира – перерыва
    Не знает певчая душа,
И воздух слаще кружки пива,
    Хотя и кружка хороша,
 
 
И слышен в небе шум весенний —
    Тилира-лира – день-деньской,
Приятно поваляться в сене
    Тогда с девчонкой хуторской!
 

Погребальная песня из «Цимбелина»

 
Ни хлад зимы, ни лета зной
Тебе отныне не страшны:
Ты расточил свой дар земной
На все четыре стороны.
    Прощайся с солнышком и слазь,
    Как трубочист, во тьму и грязь.
 
 
Ни гнев царя, ни ложь раба
Не властны над душой твоей.
Ждет та же смертная судьба
И палачей и лекарей.
    Прекрасных юношей и дев
    Зовет земли несытый зев.
 
 
Ни вспышка молнии ночной,
Ни грома страшного раскат,
Ни хищных тварей жуткий вой
Тебе отныне не грозят.
    Все, чем ты жил в любви, в мечтах,
    Все это обратится в прах.