Читать книгу: «Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв.», страница 2

Из английской поэзии

Томас Уайетт
1503–1542

Уайетт учился в Кембридже, получил степень магистра. Обладая блестящими способностями, быстро сделал дипломатическую и придворную карьеру. В 1536 году по подозрению в любовной связи с королевой Анной Болейн подвергся аресту и едва избежал казни, постигшей не только королеву, но и ряд его близких друзей. Три года спустя был обвинен в изменнических сношениях с испанцами, но на суде сумел себя защитить. Умер в дороге от скоротечной лихорадки. Уайетт – важнейший английский поэт первой половины XVI века. Он впервые ввел в английскую поэзию итальянские формы стиха: сонет и терцины. При жизни стихи Уайетта не печатались, но оказали огромное влияние на его современников и последователей.

Влюбленный восхваляет прелестную ручку своей дамы

 
Ее рука
    Нежна, мягка,
Но сколь властна она!
    В ней, как раба,
    Моя судьба
Навек заключена.
 
 
    О, сколь персты
    Ее чисты,
Изящны и круглы! —
    Но сердце мне
    Язвят оне,
Как острие стрелы.
 
 
    Белей снегов
    И облаков
Им цвет природой дан;
    И всяк из них,
    Жезлов драгих,
Жемчужиной венчан.
 
 
    Да, я в плену,
    Но не кляну
Прекрасной западни;
    Так соизволь
    Смягчить мне боль,
Любовь свою верни.
 
 
    А коли нет
    Пути от бед
Для сердца моего,
    Не дли скорбей,
    Сожми скорей
И задуши его!
 

Он рассказывает о тех, кто его покинул

 
Они меня обходят стороной —
Те, что, бывало, робкими шагами
Ко мне прокрадывались в час ночной,
Чтоб теплыми, дрожащими губами
Брать хлеб из рук моих, – клянусь богами,
Они меня дичатся и бегут,
Как лань бежит стремглав от ловчих пут.
 
 
Хвала фортуне, были времена
Иные: помню, после маскарада,
Еще от танцев разгорячена,
Под шорох с плеч скользнувшего наряда
Она ко мне прильнула, как дриада,
И так, целуя тыщу раз подряд,
Шептала тихо: «Милый мой, ты рад?»
 
 
То было наяву, а не во сне!
Но все переменилось ей в угоду:
Забвенье целиком досталось мне;
Себе она оставила свободу
Да ту забывчивость, что входит в моду.
Так мило разочлась со мной она;
Надеюсь, что воздастся ей сполна.
 

Noli me tangere¹

 
Кто хочет, пусть охотится за ней,
За этой легконогой ланью белой;
Я уступаю вам – рискуйте смело,
Кому не жаль трудов своих и дней.
 
 
Порой, ее завидя меж ветвей,
И я застыну вдруг оторопело,
Рванусь вперед – но нет, пустое дело!
Сетями облака ловить верней.
 
 
Попробуйте и убедитесь сами,
Что только время сгубите свое;
На золотом ошейнике ее
Написано алмазными словами:
«Ловец лихой, не тронь меня, не рань:
Я не твоя, я цезарева лань».
 

Влюбленный призывает свое перо вспомнить обиды от немилосердной госпожи

 
Перо, встряхнись и поспеши,
Еще немного попиши
Для той, чье выжжено тавро
Железом в глубине души;
А там – уймись, мое перо!
 
 
Ты мне, как лекарь, вновь и вновь
Дурную сбрасывало кровь,
Болящему творя добро.
Но понял я: глуха любовь;
Угомонись, мое перо.
 
 
О, как ты сдерживало дрожь,
Листы измарывая сплошь! —
Довольно; это все старо.
Утраченного не вернешь;
Угомонись, мое перо.
 
 
С конька заезженного слазь,
Порви мучительную связь!
Иаков повредил бедро,
С прекрасным ангелом борясь;
Угомонись, мое перо.
 
 
Жалка отвергнутого роль;
К измене сердце приневоль —
Найти замену не хитро.
Тебя погубит эта боль;
Угомонись, мое перо.
 
 
Не надо, больше не пиши,
Не горячись и не спеши
За той, чьей выжжено тавро
Железом в глубине души;
Угомонись, мое перо.
 

Cонет из тюрьмы Томаса Уайетта, родившегося в месяце мае

 
Эй, вы, кому удача ворожит,
Кого любовь балует, награждая,
Вставайте, хватит праздновать лентяя,
Проспать веселый праздник мая – стыд.
 
 
Забудьте несчастливца, что лежит
На жесткой койке, в памяти листая
Все огорченья и обиды мая,
Что год за годом жизнь ему дарит.
 
 
Недаром поговорка говорит:
Рожденный в мае маяться обязан;
Моя судьба вам это подтвердит.
Долгами и невзгодами повязан,
Повержен в прах беспечный вертопрах…
А вы ликуйте! С вами я – в мечтах!
 

Своему соколу по кличке удача

 
Лети, Удача, смелый сокол мой,
Взмой выше и с добычею вернись.
Те, что хвалили нас наперебой,
Теперь, как вши с убитых, расползлись;
Лишь ты не брезгаешь моей рукой,
Хоть волю ценишь ты и знаешь высь.
Лети же, колокольчиком звеня:
Ты друг, каких немного у меня.
 

Прощай, любовь

 
Прощай, любовь! Уж мне теперь негоже
На крюк с наживкой лезть, как на рожон;
Меня влекут Сенека и Платон
К сокровищам, что разуму дороже.
 
 
И я, как все, к тебе стремился тоже,
Но, напоровшись, понял, не резон
Бежать за ветром бешеным вдогон
И для ярма вылазить вон из кожи.
 
 
Итак, прощай! Я выбрал свой удел.
Морочь юнцов, молокососов праздных,
На них, еще неопытных и страстных,
Истрать запас своих смертельных стрел.
А я побуду в стороне; мне что-то
На сгнивший сук взбираться неохота.
 

Генри Говард, Граф Сарри
1517–1547

Брат Екатерины Говард, пятой жены Генриха VIII, казненной в 1542 году. Получил воспитание вместе с незаконным сыном короля герцогом Генри Ричмондом. Карьера Сарри – чередование блестящих успехов с эпизодами тюрьмы и опалы. В последние два года своей короткой жизни командовал укрепленным районом Булонь во Франции. Казнен по ложному обвинению. В поэзии Сарри был новатором, продолжавшим дело Томаса Уайета; многие из его сонетов написаны по канону, известному сейчас как «шекспировский»: три четверостишия с разными рифмами плюс заключительное двустишие. Ввел в английскую поэзию белый пятистопный ямб. Стихи Сарри (вместе со стихами Уайета и других) впервые опубликованы в сборнике Ричарда Тоттела «Песни и сонеты» (1557).

Строфы, написанные в Виндзорском замке

 
Как вышло, что моей тюрьмой ты стал,
Виндзорский замок, где в былые годы
Я с королевским сыном возрастал
Среди утех беспечных и свободы?
 
 
О, как теперь горчит твоя краса —
Зеленые дворы, где мы гуляли,
К девичьей башне возводя глаза,
Вздыхая томно в сладостной печали;
 
 
Большие залы, пышный маскарад,
Волшебные поэмы, танцы, игры,
Признанья, в коих так горой стоят
За друга, что смягчились бы и тигры;
 
 
Мяч, в воздухе мелькавший взад-вперед,
Когда, ловя желанный взгляд с балкона
Красавицы, нам возвещавшей счет,
Бросок мы пропускали ослепленно;
 
 
Ристалище, где шелковый рукав
Прекрасной дамы привязав к шелому,
На потных конях мчались мы стремглав
В потешный бой – один навстречь другому;
 
 
Лугов росистых утренний покой,
Куда мы шум и буйство приносили,
Ведя ватагу под своей рукой
И состязаясь в ловкости и силе;
 
 
Укромные поляны, что не раз
Приветствовали эхом благосклонным
Обмен сердечных тайн и пылких фраз —
Обряд, без коего не жить влюбленным;
 
 
Дубрава, отряхнувшая с плеча
Осенний плащ, где, скакуна пришпоря,
Чрез пни и рвы мы гнали рогача,
Дав захлебнуться лаем гончей своре;
 
 
Опочивальни нашей строгий вид,
Простые и неубранные стены,
Как нам спалось вдали от всех обид
И горестей, как были сны блаженны!
 
 
Как безоглядно доверяли мы,
Как в дружбу верили, как ждали славы;
Как избывали скучный плен зимы,
Придумывая шутки и забавы!
 
 
Припомню – и отхлынет кровь от щек,
От вздохов разорваться грудь готова;
И, не умея слёз унять поток,
Я сетую и вопрошаю снова:
 
 
«Обитель счастья! Край, что столько мук
Принес мне непостижной переменой!
Ответствуй: где мой благородный друг,
Для всех – любимый, для меня – бесценный?»
 
 
Лишь эхо, отразясь от гулких плит,
Мне откликается печальным шумом;
Злосчастный арестант, судьбой забыт,
Я чахну в одиночестве угрюмом.
 
 
И только худшей скорби жгучий след
Смягчает боль моих последних бед.
 

Весна в Виндзоре

 
Устало подбородком опершись
На руку, а рукой – на край стены,
Тоскуя, поглядел я с башни вниз —
И удивился зрелищу весны,
 
 
Вновь разодевшей в пух цветущий луг,
Вновь разбудившей птах в тени дубрав;
И так нежданно вспомнилась мне вдруг
Веселая пора любви, забав,
 
 
Нестрашных бед и сладостных тревог, —
Всего, чего вернуть не станет сил,
Что шумных вздохов я сдержать не смог
И жаркими слезами оросил
 
 
Дол, зеленевший юною травой, —
И чуть не спрыгнул сам вниз головой.
 

Оправдание графа Сарри, написанное в тюрьме Флит

 
Ты, Лондон, в том винишь меня,
Что я прервал твой сон полночный,
Шум непотребный учиня.
 
 
А коли стало мне невмочно
Смотреть на ложь твою и блуд,
Град нечестивый и порочный?
 
 
И гнев во мне разжегся лют:
Души, я понял, лицемерной
Увещеванья не спасут.
 
 
Иль впрямь свои грехи и скверны
Ты втайне думал сохранить?
Сии надежды непомерны.
 
 
Возмездия не отвратить;
Непрочен мир творящих злое!
Чтоб эту истину внушить,
 
 
Решился я с моей пращою,
Прообразом Господних кар,
Лишить бездельников покоя.
 
 
Как молнии немой удар —
Ужасного предвестник грома,
Так камешков летящий стук
 
 
По ставням дремлющего дома
(Негромкий и невинный звук)
Я мнил, тебе судьбу Содома
 
 
С Гоморрою напомнят вдруг:
Чтобы гордыня усмирилась
И, смертный пережив испуг,
 
 
К возвышенному обратилась;
Чтоб Зависть тотчас поняла,
Как гнусен червь, – и устыдилась;
 
 
Чтоб Гнев узрел, в чем корень зла,
И свой унял жестокий норов;
Чтоб Леность сразу за дела
 
 
Взялась без дальних разговоров;
Чтоб Жадность раздала свой клад,
Познав бессмысленность затворов
 
 
И страхов ежедневный ад;
Чтоб любодеи клятву дали
Забыть про похоть и разврат;
 
 
Чтобы обжоры зарыдали,
Очнувшись, о своей вине;
Чтоб даже пьяницы в кружале,
 
 
Забыв о мерзостном вине,
Душою потянулись к Богу, —
Вот ведь чего хотелось мне,
 
 
Вот отчего я бил тревогу!
Не окна я ломал – будил
Тех гордых, что, греша помногу,
 
 
Небесных не боятся сил,
Не внемлют голосу провидца!
Но тщетно я потратил пыл.
 
 
О величайшая Блудница,
Тщеславный, лживый Вавилон!
Твои виссон и багряница
 
 
Не скроют бесов легион,
Кишащих в этих тесных стенах;
Ты лишь обманчиво силен;
 
 
Кровь мучеников убиенных
Взывает к небу, вопия
О вероломствах и изменах.
 
 
Их вопль услышит Судия
И скоро отомстит, нагрянув
С чумой и гладом на тебя;
 
 
И ты падешь, в ничтожность канув
Всем прахом башен и колонн,
Дворцов и гордых истуканов,
 
 
Чтоб стать навеки средь племен
Предупреждением нелишним,
Как Град Греха, что сокрушен
 
 
Благим и праведным Всевышним.
 

Анна Эскью
1521–1546

В 1539 году Генрих VIII ввел смертную казнь за несоблюдение введенных им «Шести статей» – религиозного уложения, фактически означавшего возврат к католицизму. С этого момента стали казнить как католиков, отрицавших «Акт о супрематии», так и протестантов, несогласных с «Шестью статьями». Анна Эскью, молодая леди из Линкольншира, за свои протестантские убеждения была заключена в тюрьму, подвергнута жесточайшим пыткам и сожжена. Есть основания полагать, что в преследовании Эскью были замешаны придворные интриги, так как она пользовалась покровительством последней жены Генриха VIII Екатерины Парр, и что ее пытались заставить дать показания против друзей при дворе; но Анна никого не выдала. Предсмертная баллада вместе с протоколами допросов протестантской мученицы была напечатана вместе с протоколами допросов в Марбурге (Германия) вскоре после ее казни.

Баллада, сочиненная Анной Эскью в Ньюгейтской тюрьме

 
Как рыцарь молодой,
Спешащий на турнир,
Я выхожу на бой,
И мой противник – Мир.
 
 
Он смертью мне грозит,
Со всех сторон тесня.
Но Дух Святой – мой щит
И Ангелы – броня.
 
 
Христова мощь сильна,
Она не даст мне пасть,
Пускай хоть сатана
Свою разверзнет пасть.
 
 
Но с верою Отцов
И с правдою в ладу
На сонмище врагов
Без страха я иду.
 
 
Я веселюсь душой
И не боюсь угроз,
Я знаю, что со мной
В союзе сам Христос.
 
 
Стучащим отворю, —
Так ты сказал, Господь.
Пошли же рать свою
Злодеев побороть.
 
 
Несчетно их число,
Врагов вокруг – стена;
Но не коснется зло
Ту, что тебе верна.
 
 
Что мне их дым и чад?
Ведь ты – заступник мой.
Не страшен супостат,
Пока мой Бог со мной.
 
 
Есть якорь у меня,
Есть праведный штурвал,
Есть крепкая ладья, —
Пускай же грянет шквал!
 
 
Неловко я пишу,
Мой стих не искушен,
И все же расскажу,
Какой мне снился сон.
 
 
Я зрела пышный зал
И царский в нем престол,
На коем восседал
Жестокий Произвол.
 
 
Бурлящей лжи потоп
Невинных поглотил,
И сатана взахлеб
Кровь мучеников пил.
 
 
Господь мой Иисус!
О, как на них падет
Их беззаконий груз,
Когда твой Суд грядет.
 
 
И все же, мой Господь,
Даруй и этим злым
Прощения щепоть,
Как я прощаю им.
 

Джон Харингтон из Степни
1512–1582

Занимал должность хранителя королевских зданий при Генрихе VIII. После смерти первой жены служил принцессе Елизавете и сохранил ей преданность в опасные времена правления королевы Мэри. Писал изящные стихи всем шести фрейлинам принцессы и в конце концов женился на одной из них – Изабелле Маркхем. Елизавета была крестницей его первенца Джона, будущего поэта. Чтобы различить отца и сына, принято к имени старшего добавлять «из Степни», а к имени младшего – рыцарский титул «сэр».

Матушке о сражении, коего свидетелем я стал

 
Великий приключился бой —
Хотя убитых нет —
Меж тем, писать ли мне письмо
Иль отложить ответ.
 
 
У первой рати во главе
Стоял Сыновний Долг,
Но сэры Спех и Недосуг
Вели враждебный полк.
 
 
Спех в западню меня загнал
И выхода лишил,
А Недосуг со всех сторон
Войсками обложил.
 
 
Но капитан Сыновний Долг
Подвиг меня писать
И бодро воодушевил
Слабеющую рать.
 
 
Бой краток был и не кровав,
Хоть в эти полчаса
Явили обе стороны
Отваги чудеса.
 
 
Кому ж Фортуна в этот раз
Победу отдала?
Тому, кто против двух один
Держался, как Скала.
 
 
И победитель мне велел,
Едва лишь бой умолк,
Стихи Вам эти написать,
Чтобы явить свой Долг.
 

Королева Елизавета I
1533–1603

Дочь Генриха VIII и королевы Анны Болейн. В ранние годы приобрела основательные знания латыни, греческого, французского, итальянского, испанского, немецкого и фламандского языков. Взойдя на трон в возрасте двадцати пяти лет, поддерживала и поощряла стихотворство как часть рыцарского вежества. Воспета многочисленными придворными поэтами как Диана, Венера, Астрея, Королева фей и так далее. Сохранились поэтические переводы, сделанные королевой, а также несколько лирических стихотворений. Одно из них «Мой глупый мопс, что приуныл, чудак…» обращено, по всей вероятности, к ее фавориту Уолтеру Рэли.

Мой глупый мопс, что приуныл, чудак?

 
Мой глупый мопс, что приуныл, чудак? —
Не хмурься, Уолт, и не пугайся так.
Превратно то, что ждет нас впереди;
Но от моей души беды не жди.
 
 
Судьба слепа, твердят наперебой,
Так подчинюсь ли ведьме я слепой?
Ах нет, мой мопсик, ей меня не взять,
Будь зрячих глаз у ней не два, а пять.
 
 
Фортуна может одолеть порой
Царя, – пред склонится и герой.
Но никогда она не победит
Простую верность, что на страже бдит.
 
 
О нет! Я выбрала тебя сама,
Взаймы у ней не попросив ума.
А если и сержусь порой шутя,
Не бойся и не куксись, как дитя.
 
 
Для радостей убит, для горя жив, —
Очнись, бедняга, к жизни поспешив!
Забудь обиды, не грусти, не трусь —
И твердо знай, что я не изменюсь.
 

Джордж Гаскойн
1534?–1577

Родился в провинциальной дворянской семье. Учился в Кембридже и в лондонской юридической школе Линкольн-Инн. Безуспешно пытался сделать карьеру, неудачно женился, рассорился с родичами, воевал в Нидерландах, где попал в плен. По возвращении в Англию опубликовал второе издание своих сочинений (первое вышло во время его пребывания на войне) под названием «Девизы Джорджа Гаскойна» (1575) или, в другом переводе, «Цветочки Джорджа Гаскойна». В сборник вошли не только его стихи, но и «Приятная повесть о Фердинандо Джероними и Леоноре де Валаско» – первый английский психологический роман о любви. В последние два года жизни написал и издал множество сочинений, в том числе «Благородное искусство псовой охоты» и назидательную поэму «Стальное зерцало».

Благородной леди, упрекнувшей меня, что я опускаю голову и не гляжу на нее, как обычно

 
Не удивляйся, что твоим глазам
Я отвечаю взглядом исподлобья
И снова вниз гляжу, как будто там
Читаю надпись на своем надгробье.
 
 
На праздничном пиру, где ты царишь,
Мне нет утехи; знаешь поговорку,
Что побывавшая в ловушке мышь
Сильнее ценит собственную норку?
 
 
Порою надо крылышки обжечь,
Чтобы огня не трогать даже с краю.
Клянусь, я сбросил это иго с плеч
И больше в эти игры не играю.
 
 
Упорно, низко опускаю взгляд
Пред солнцами, что смерть мою таят.
 

Два сонета из «Приятной повести о Фердинандо Джероними и Леоноре де Валаско»

I

 
Когда тебя узрел я, о Звезда, —
Твой блеск и прелесть дивную твою,
Признаюсь: я зажмурился тогда,
Как трус невольно жмурится в бою.
 
 
Когда я вновь раскрыть глаза посмел,
Они еще спасти меня могли б,
Вдаль ускользнув; но я в упор смотрел,
Увы! – и засмотрелся – и погиб.
 
 
Я словно птичка у сучка в плену,
Которую схватил коварный клей:
Чем судорожней лапку я тяну,
Тем делается самому больней.
 
 
Как видно, нет мне участи другой,
Чем плен принять и стать твоим слугой.
 

II

 
Пред ней сидел я, за руку держа,
«Помилосердствуй!» – умоляя взглядом,
И вдруг увидел, как моя душа
С соперником моим, стоявшим рядом,
 
 
Переглянулась; усмехнулся он —
Неверная улыбкой отвечала;
Она не слышала мой горький стон,
Соленых слез моих не замечала.
 
 
Что ж! блажью женской я по горло сыт,
Пора безумцу протрезветь немножко;
Пословица, ты знаешь, говорит:
И лучшая из кошек – только кошка.
 
 
Все клятвы их, что манят простеца,
Не стоят и скорлупки от яйца.
 

Колыбельная Гаскойна

 
Как матери своих детей
    Кладут на мягкую кровать
И тихой песенкой своей
    Им помогают засыпать,
        Я тоже деток уложу,
        И покачаю, и скажу:
        Усните, баюшки-баю! —
        Под колыбельную мою.
 
 
Ты первой, молодость моя,
    Свернись в калачик – и усни,
Надежд разбитая ладья
    Уж догнила в речной тени;
        Взгляни: сутулый и седой,
        С растрепанною бородой,
        Тебе я говорю: прощай,
        Усни спокойно: баю-бай!
 
 
Усните, зоркие глаза,
    Всегда смотревшие вперед, —
Чтоб вас не обожгла слеза
    Мелькнувших в памяти невзгод;
        Зажмурьтесь крепче – день прошел;
        Каков бы ни был он тяжел,
        Вас ожидает гавань сна,
        И темнота, и тишина.
 
 
Усни и ты, мой дерзкий дух,
    Не знавший над собой узды;
Жар прихотей твоих потух
    И сумасбродные мечты;
        Клянусь тебе, за эту прыть
        Мне дорого пришлось платить;
        Угомонись на этот раз,
        Усни спокойно, – в добрый час!
 
 
Ты тоже усмири свой пыл,
    Любвеобильный Робин мой,
И трепетом бессильных жил
    Прошу, меня не беспокой;
        Пусть этим мучится юнец,
        А ты истратился вконец;
        Утихомирься, шалопай,
        Улягся и усни. Бай-бай!
 
 
Усните же, мои глаза,
    Мечты и молодость, – пора;
Оттягивать уже нельзя:
    Под одеяла, детвора!
        Пусть ходит Бука, страшный сон —
        Укройтесь, и не тронет он;
        Усните, баюшки-баю! —
        Под колыбельную мою.
 

Филип Сидни
1544–1586

Родился в родовой усадьбе Пенхерст в Кенте. Учился в Оксфорде, после его окончания, по обычаю аристократических юношей, путешествовал по Европе. Отличился при дворе, с успехом участвовал в рыцарских турнирах, выполнял дипломатические поручения королевы. Был назначен комендантом Флашинга в Нидерландах, где и погиб в бою с испанцами. Его смерть имела, помимо Англии, и огромный европейский резонанс и положила начало культу Сидни как образцового рыцаря и поэта. Сидни – автор первого английского цикла сонетов «Астрофил и Стелла», напечатанного посмертно в 1591 году. Эта книга вызвала многочисленные подражания и породила так называемую «сонетную лихорадку» начала 1590-х годов. Он также является автором пасторально-рыцарского романа в прозе и стихах «Аркадия». Особое значение для английской литературы имеет замечательный трактат Сидни «Защита поэзии».

Расставание

 
Я понял, хоть не сразу и не вдруг,
Зачем о мертвых говорят: «Ушел», —
Казался слишком вялым этот звук,
Чтоб обозначить злейшее из зол;
 
 
Когда же звезд жестоких произвол
Направил в грудь мою разлуки лук,
Я понял, смертный испытав испуг,
Что означает краткий сей глагол.
 
 
Еще хожу, произношу слова,
И не обрушилась на землю твердь,
Но радость, жившая в душе, мертва,
Затем, что с милой разлученье – смерть.
 
 
Нет, хуже! смерть всё разом истребит,
А эта – счастье губит, муки длит.
 

Из книги сонетов «Астрофил и Стелла»

«Не выстрелом коротким наповал…»

 
Не выстрелом коротким наповал
Амур победы надо мной добился:
Как хитрый враг, под стены он подрылся
И тихо город усыпленный взял.
 
 
Я видел, но еще не понимал,
Уже любил, но скрыть любовь стремился,
Поддался, но еще не покорился,
И, покорившись, все еще роптал.
 
 
Теперь утратил я и эту волю,
Но, как рожденный в рабстве московит,
Тиранство славлю и терпенье холю,
Целуя руку, коей был побит;
 
 
И ей цветы фантазии несу я,
Как некий рай, свой ад живописуя.
 

«Как медленно ты всходишь, Месяц томный…»

 
Как медленно ты всходишь, Месяц томный,
На небосклон, с какой тоской в глазах!
Ах, неужель и там, на небесах,
Сердца тиранит лучник неуемный?
 
 
Увы, я сам страдал от вероломной,
Я знаю, отчего ты весь исчах,
Как в книге, я прочел в твоих чертах
Рассказ любви, мучительной и темной.
 
 
О бледный Месяц, бедный мой собрат!
Ответь, ужели верность там считают
За блажь – и поклонения хотят,
Но поклоняющихся презирают?
 
 
Ужель красавицы и там, как тут,
Неблагодарность гордостью зовут?
 

«Ужели для тебя я меньше значу…»

 
Ужели для тебя я меньше значу,
Чем твой любимый мопсик? Побожусь,
Что угождать не хуже я гожусь, —
Задай какую хочешь мне задачу.
 
 
Испробуй преданность мою собачью:
Вели мне ждать – я в камень обращусь,
Перчатку принести – стремглав помчусь
И душу принесу в зубах в придачу.
 
 
Увы! мне – небреженье, а ему
Ты ласки расточаешь умиленно,
Целуешь в нос; ты, видно по всему,
Лишь к неразумным тварям благосклонна.
 
 
Что ж – подождем, пока любовь сама
Лишит меня последнего ума.