Читать книгу: «Пока заходит солнце. Сборник рассказов», страница 4
Доктор налил в стакан минералки и поставил передо мной. Я помотал головой – меня тошнило.
– Выпейте, господин Бринов, выпейте, прошу вас. Вам станет лучше.
Я схватил стакан, глотнул, закашлялся. Здесь явно нужно напиток покрепче.
– Что? Что это? – голос дрогнул от омерзения.
– Передатчик, естественно, – участливо улыбнулся главврач. – Вам придётся подписать документ о неразглашении…
– К чёрту неразглашение. Как вы могли оставить эту тварь рядом с моей женой?
– Благодаря, как вы выразились, «этой твари» ваша жена идёт на поправку, – подмигнул доктор.
Я опешил. Биосинтетические роботы, твари, копошащиеся в волосах Ксении – у меня в глазах потемнело. Врач, быстрыми движениями закатал мой рукав, я дернулся, когда иголка впилась в кожу.
– Тише, тише. Сейчас вам станет легче, Александр Степанович. А пока вы приходите в себя, позвольте вам кое-что пояснить.
Главврач откашлялся. Налил минералки, залпом осушил стакан.
– Как я вам уже объяснял вчера – в биосинтетический ЭП помещён передатчик…
– Он же живой! – перебил я доктора.
– Живой. Это криполатин. Универсальный уловитель, впитыватель и передатчик эмоций.
– Но он живой! – повторил я.
Врач кивнул:
– Да, но криптолатины не разумны с нашей с вами точки зрения.
– Откуда он? Они?
Доктор махнул рукой:
– С какой-то давным-давно исчезнувшей планетки. Уже много лет они с успехом разводятся в наших питомниках.
– Он вживляет мои эмоции Ксении? – начало доходить до меня.
– Пойдёмте, я вам кое-что покажу, – главврач встал.
Набросив халат на свитер, я вошел в операционную.
На стальном хирургическом столе лежала обнаженная Ксения. Я рванулся к ней и тут же остановился.
Не Ксения.
ЭП.
Ассистент сделал разрез на животе робота. Искусственная кожа легко подалась. Я зажмурился.
– Можете подойти – через двадцать минут начнётся заживление. Нам необходимо успеть их заменить, – уточнил главврач.
Я приблизился. Из разрезанного нутра био-робота на меня смотрела та же «черепаха», как я уже мысленно окрестил криптолатина. Только панцирь у него был темно-фиолетовым и твёрдым на вид.
– Полон, так я и думал, – доктор кивнул ассистенту. Тот извлёк существо, и вложил в живот робота другое – крохотное и белое.
Извлёченная «черепашка» дрыгалась и смотрела на меня тремя парами серебристых глазок.
– Оно узнаёт вас, – шепнул ассистент. – Он накопил много ваших эмоций, теперь они часть его.
Я протянул руку. Криполатин оживился.
– Не стоит, – главврач мягко отстранил мою руку.
«Черепашка» запищала и слабо задрыгала лапками. Щупальцами?
Грудь Ксении еле заметно вздымалась. Я откинул волосы с её лба и, стараясь не смотреть на шею, поцеловал.
В коридоре ждала тварь.
– Милый, поехали, – сияла она. – Любимый, что с тобой?
– Поехали, – эхом отозвался я.
Весь путь, от клиники до дома, я молчал. Перед внутренним взором стояли гибкие щупальца (лапки?) криптолатина. Писк «передатчика» всё ещё звучал в ушах.
Заперев кабинет, я в первую очередь попытался найти информацию о «черепахах» в Интернете. Но то ли технология действительно настолько секретна, то ли я никудышный пользователь, но никаких данных мне найти не удалось.
Выпив полбутылки виски, я заглянул в спальню. Существо спало, свернувшись калачиком на Ксениной половине кровати. Светлые, отливающие медью в тусклом свете ночника, волосы разметались по подушке. Веки подрагивали, на губах – намёк на улыбку. Оно спит… совсем как Ксеня.
Повинуясь импульсу, я поправил одеяло и вышел.
– Смотри, вон то облако похоже на пуделя, – тонкий пальчик ткнул в небо.
Я поднял голову. Ксеня перевернулась, ткнула меня в бок и потянула на плед.
– Иди сюда, так лучше видно.
Я лёг рядом.
– А вот то, да нет – не туда смотришь! Туда! – она повернула мою голову вправо. – Видишь, пудель?
– Твой пудель скорее похож на крысу, – засмеялся я.
Ксю отвернулась, прищурилась.
– Действительно. Это ты виноват, смотреть надо сразу – они же двигаются, – засмеялась она.
Я тоже расхохотался и поцеловал её в бровь. Прикрыл глаза рукой.
– Не смотри на мои облака, – тихонечко шепнул ей в ухо.
Еще один кирпичик лёг на дорогу. Скоро ты будешь дома, любимая.
Женщины рода де Вильотта
Женщины рода де Вильотта нелюдимы.
Юная Мария Вивиан де Вильотта старается лишний раз не выходить из дома.
Каждое утро она пробирается в библиотеку, снимает с полки очередной пахнущий пылью томик, садится на широкий подоконник и замирает над книгой.
А вечером, когда в доме стихают все звуки, крадётся обратно в свою комнату. Жадно набрасывается на еду заботливо оставленную на прикроватной тумбочке и, не раздеваясь, забирается под одеяло.
Дом старый, скрипучий, но Мария научилась передвигаться по нему почти бесшумно. Вначале вверх по лестнице, легко касаясь пальцами отполированной до блеска поверхности дубовых перил, затем налево по коридору, стараясь наступать лишь на чётные доски паркета, и вот она – дверь в библиотеку. Дверь в другой, принадлежащий только ей, мир.
Девушка любит читать. Когда глаза устают, Мария смотрит на улицу сквозь щели заколоченного досками окна. Иногда ей невыносимо хочется выйти на свежий воздух, вдохнуть полной грудью аромат весенних трав…
Однажды она даже сказала об этом отцу. Тот помрачнел и поджал губы. Больше эту тему Мария не поднимала.
Со временем её вполне устроил привычный маршрут: комната – библиотека.
В остальные помещения девушка не заходит. Да и не смогла, если б и захотела – сразу после смерти Консепсьон отец запер всё кроме библиотеки и комнаты, где живёт Мария.
По его приказу окна первого и частично второго этажа забили досками, а и без того массивную входную дверь украсила латунная щеколда ужасающих размеров. Хрупкой Марии Вивиан де Вильотта ни за что не сдвинуть её ни на йоту…
Но девушке нет дела до неё.
Женщины рода де Вильотта красивы.
Иногда, проходя мимо покрытого сетью трещинок портрета, что висит напротив лестницы, Мария замирает и, приоткрыв рот, изучает черты лица своей матери.
Высокий открытый лоб, струящиеся по плечам кудри, золотисто-оливковая кожа и гипнотизирующие тёмные глаза. От уголков век разбегаются еле видимые морщинки, придающие взгляду лучистости, но в глубине зрачков таится призрак загадки. Намёк на неразгаданную тайну.
В такие дни Мария возвращается в комнату и долго смотрит на своё отражение в старинном потускневшем зеркале.
Смотрит… пытается отыскать ускользающую глубину в чёрных зрачках – тайна может прятаться только там – ведь Мария Вивиан де Вильотта очень похожа на мать.
Девушка так долго глядится в зеркало, что начинает казаться, будто она тонет в призрачно-тающих водах, захлёбывается, теряет сознание… а когда приходит в себя Консепсьон смотрит на дочь из зеркала.
Женщины рода де Вильотта не любят света.
Окно в комнате Марии всегда плотно зашторено. Тёмная бахрома тяжелых штор в сумраке похожа на высохшие водоросли.
Они еле заметно колышутся в воздухе, а вот их тени лежат неподвижно – темно-серые на светлом мозаичном полу… ломкие травинки… точь-в-точь как в волосах младшего брата.
Марии до сих пор снятся эти водоросли… и белое, холодное тело брата.
Антонио любили все. Смышлёный, юркий, добрый парнишка. Консепсьон баловала сына, Хосеус – души в наследнике не чаял…
Ей было одиннадцать, Антонио семь. Они дурачились во дворе, затем девочке стало скучно и не смотря на запреты, она побежала вверх по дороге. Брат кинулся за ней. Смеясь и балуясь, дети сами не заметили как оказались в оливковой роще. Лёгкий ветерок приятно холодил нагретую солнцем кожу, пахнуло прохладой…
Визжа от радости, дети бросились к болотцу.
Мария сосредоточено пыталась дотянутся до камышей… и не сразу заметила, что больше не слышит смеха брата…
Она видела макушку Антонио совсем близко, Мария потянулась, оступилась и плашмя упала в воду, захлебнулась, забилась точно пойманная рыбка…
Нестерпимо яркое небо качнулось…
А потом чьи-то сильные руки вытащили девочку из воды.
Из последующих событий того дня Мария запомнила лишь тело брата и мрачного, кусающего губы отца, трясущимися руками заряжающего мушкетон.
Девочка, свернувшись в клубок, лежала на родительской кровати, а Консепсьон рыдала, и всю ночь молились.
Много позже Мария узнала, что в ту ночь Хосеус застрелил беглого арестанта, посчитав его виновным в смерти сына.
Женщины рода де Вильотта религиозны.
Каждое утро Мария начинает с молитвы.
Она накидывает на плечи любимую алую мантилью Консепсьон, встаёт на колени и перебирает бусинки чёток – считает число прочитанных молитв.
Мария до сих пор помнит, как мать задерживала дыхание, прежде чем отсчитать очередную бусину.
Щёлк.
Мария не знает, о чём молилась мать, не знает о чём молиться ей, но в точности повторяет все движения.
Щёлк.
Иногда Мария молится об отце – с момента смерти Консепсьон, он ни разу не заговорил о ней.
Иногда о брате.
Молит Господа избавить её от кошмаров о нём. В них Мария видит себя – хрупкую черноволосую девочку – словно со стороны. Эта девочка крепко держит Антонио за голову. Не даёт ему всплыть, вздохнуть. Не даёт ни шанса на спасение.
В тех же кошмарах Мария слышит голос матери. Свистящим шепотом Консепсьон молит Господа не дать её дочери стать похожей на неё – и тогда Мария просыпается в слезах. Крик острыми когтями дерёт горло. Сердце выпрыгивает из груди, а виски сжимает нечеловеческая боль. В такие ночи Мария Вивиан де Вильотта рыдает до утра. Ведь быть похожей на свою мать – это всё, о чём она когда либо мечтала.
Мария боготворит мать. В детстве она всегда дралась с Антонио за место подле ног Консепсьон во время вечерней сказки.
После смерти брата – эта привилегия осталась только её…
Женщины рода де Вильотта любопытны.
– Неужели она похожа на меня… нет, я не хочу думать!
– Милая, ты была больна, но ты выздоровела!
– Хосеус, я боюсь её! Она иногда так смотрит… Я молилась о том, чтобы моя дочь любила меня… Я знаю, что такое ненавидеть! Я тогда почти сошла с ума от ненависти к матери… а она… она… Прости меня!
– Ты не виновата! Успокойся. Тебе нельзя волноваться, подумай о ребёнке…
– Я боюсь за ребёнка, – шепчет в ответ Консепсьон
Мария прижимает ладони к ушам. Нет, она не хочет этого слышать! Это говорит не её мамочка! Не о ней!
В своих кошмарах Мария Вивиан де Вильотта до сих пор видит, как стоит на пороге родительской спальни, как подрагивают веки Консепсьон, как вздымается её округлившийся живот… мать хочет что-то сказать, но ей не хватает сил…
Мария помнит, как падают на пол ножницы… как капают с пальцев горячие, тягучие, липкие капли… как затихает её мать на залитой кровью постели…
Мужчины рода де Вильотта свято хранят тайну о том, что женщины рода де Вильотта безумны.
Ведьма, Новый год и котёнок
Ещё во сне Леночка услышала шарканье метлы по асфальту. Девушка открыла глаза, взгляд упёрся в циферблат: пять ноль ноль. И ни минутой позже.
Новая дворничиха вот уже три недели подряд начинает свой рабочий день в одно и тоже время.
Должно быть, и через пару недель – в новогоднее утро – она всё так же будет сметать снег с обледенелого асфальта старой метлой, оставляющей за собой ломкие прутики.
Наскоро проглотив оставшиеся с вечера бутерброды, Леночка выскочила из подъезда.
Дворничиха, одетая в необъятную куртку грязно-синего цвета, недовольно зыркнула из-под некогда соболиной облезлой шапки.
– У-у, ведьма! – по привычке пробормотала Леночка себе под нос.
Девушка переняла эта выражение от Таисии Аркадьевны, соседки по площадке – худющей, высоченной пожилой дамы (язык не поворачивается назвать её старушкой). С чего бывшая учительница младших классов решила, что дворничиха – ведьма, Леночка не спрашивала, но запомнить – запомнила. Сработал взращенный бабкой с детства инстинкт – всегда слушаться старших.
Леночка вот уже два года жила одна – в крохотной квартирке с вечно засоряющейся раковиной, старым радиоприёмником и неработающим телевизором.
«Не приспособлена ты для жизни, девка. Ни ответственности в тебе, ни душевной теплоты. Учёба да работа – вот и все твои друзья», – частенько укоряла Леночку бабка, когда ещё была жива.
«Ну и ладно», – отмахивалась девушка, убегая на очередное заседание студенческого профкома. – «Не в друзьях счастье».
И тогда бабка угрюмо смотрела на Леночку из под тяжелых век (точь-в-точь как сейчас эта дворничиха), и добавляла полушепотом, то ли сокрушаясь, то ли торжествуя:
«Кому ж ты такая хозяйка нужна будешь?»
– У-у, ведьма!
Леночка не любила бабку, та была девушке даже не родной – двоюродная тётка её отчима – «седьмая вода на киселе», как шептались соседки. Когда отчим и мать погибли – их байдарка перевернулась на очередном крутом пороге – Леночке только исполнилось четыре. Ближайшие родственники с той и с другой стороны в течение года сбагривали девочку друг другу до тех пор пока Леночка не оказалась у бабки Ёжки.
Двоюродная тётка отчима, конечно, имела совсем другое, вполне «паспортное» имя, но девочка именно так называла бабку. Та не обижалась.
Житейская мудрость подсказывала пожилой женщине, что осиротевший, никому не нужный ребёнок вполне логично считает окружающий мир сосредоточением зла и «бабка Ёжка» отнюдь не худшее прозвище, придуманное малышкой.
Женщина оставила девочку у себя и как умела растила. В строгости, порой и с наказанием, порой с пряником…
Но не любила Леночка бабку. Не любила, но всегда слушалась. Ведь чтобы согласиться с мнением более опытного человека, любить его совсем не обязательно…
Когда бабка скончалась, Леночка погоревала положенное время и зажила в бабкиной крохотной квартирке по привычному расписанию: учеба – работа – дом.
Друзей девушка так и не завела. Как, впрочем, и поклонников.
Леночка была высокой, эффектной особой, но вот не случилось у неё даже завалящегося романчика. Она попереживала слегка, а потом плюнула, да и когда разводить шуры-муры? Учеба – работа – дом.
– Вы с четвёртого?
Леночка вздрогнула от неожиданности.
– Что?
– Вы с четвертого этажа, спрашиваю? – повторила дворничиха, всё так же недобро поглядывая на девушку.
– Да.
– Передайте соседям, что ещё раз увижу окурки на лестнице – заставлю сожрать! – спокойно произнесла дворничиха. – Или это вы курите?
И она так посмотрела на Леночку, что девушке мгновенно стало жарко. А ведь на улице декабрь, минус двадцать пять!
– Н-нет, что вы, – от волнения Леночка начала заикаться.
– Значит, так и передайте, слово в слово.
Леночка вздрогнула, в гнусавом, простуженном голосе дворничихи ей послышались бабушкины интонации.
Ночью поднялась вьюга. Леночка куталась в клетчатый плед, пила обжигающий чай и никак не могла согреться. В углу роняла иголки маленькая елочка, купленная девушкой накануне.
Увидев пушистую красавицу, Леночка просто не могла пройти мимо – купила, принесла домой. Зачем? Ведь даже ёлочных игрушек у неё нет…
От ели пахло нестерпимо холодным снегом, высоченными золотостоствольными соснами и чем-то странным, необычным, доселе не ощущаемым или просто позабытым. Праздником?
Утром спешить было некуда и Леночка, проснувшись около двенадцати, с удовольствием потягивала кофе на кухне. Суббота выдалась на редкость морозной.
Сквозь заиндевевшее стекло девушка смотрела во двор, когда вдруг почувствовала острый укол тревоги.
Минут пять она никак не могла понять, откуда взялось это беспокойство, но, наткнувшись взглядом на запорошенную снегом дорожку перед многоэтажкой, пулей вылетела из квартиры.
– Таисия Аркадьевна! Таисия Аркадьевна! – затрезвонила Леночка в соседнюю квартиру и от нетерпения даже кулачком в дверь стукнула.
– Что стряслось? – выглянула как всегда строгая и подтянутая соседка.
– Вы не знаете что с дворничихой? – выпалила Леночка. Она сама удивлялась, какое ей дело до старухи с метлой, но странное беспокойство не оставляло девушку.
Бывшая учительница, по совместительству старшая по дому, свела брови.
– А что такое? Двор не убран?
Леночка кивнула.
– Та-ак, – её голос не предвещал ничего хорошего. – Сейчас я к ней схожу.
– Давайте я! – вылетело у Леночки прежде, чем она успела сообразить для чего ей это.
Бывшая учительница окинула девушку странным взглядом.
– Вместе пошли, – на ходу застегивая шубу.
Идти по рыхлому снегу было тяжело. На самовольно организованной стоянке заваленные снегом машины, напоминали огромные курганы. Леночка старалась на них не смотреть – эти остроконечные холмики казались девушке дурным знаком.
И уж совсем казалась ей неуместной вся эта мишура, куце болтавшаяся на голых, припорошенных снегом ветках кустарников. А когда Леночка увидела огромного снеговика с ослепительно оранжевой морковкой вместо носа, девушка была готова разрыдаться.
Деревянный двухэтажный дом, сиротски притулившийся между двумя высотками, встретил двух озябших женщин запахом борща и пыли.
– Второй этаж, – коротко бросила управдом.
Леночка молча кивнула.
На стук никто не отвечал. Таисия Афанасьевна пожевала губами, достала ключ.
Леночка удивлённо вскинула брови.
– У Натальи сердце больное, – словно оправдываясь, ответила управдом, пытаясь попасть в замочную скважину. Пальцы замёрзли и не слушались. – Мы преподавали когда-то вместе, вот и взяла её по знакомству двор подметать, да подъезды мыть. Какая-никакая – работа… деньги. Сильно напрягаться нельзя, но потихоньку…
– Но вы же её «ведьмой» назвали?… – растерялась девушка.
– У неё фамилия такая. Ведьма. У-у, говорю, Ведьма вышла. Пора и мне к Ванечке идти. Репетиторствую я его. Когда Наталья днём подметает, это значит – три часа. Она – пунктуальна.
Дверь скрипнула.
Таисия Афанасьевна оглянулась на Леночку, беспомощно, словно прося совета входить или нет.
– Ну что же вы? – поторопила бывшую учительницу девушка.
Та кивнула и решительно вошла.
Когда скорая уехала, Леночка наконец смогла вздохнуть. Тревога стальной ладонью сживавшая грудь девушки отпустила.
Таисия Афанасьевна уехала с подругой. Девушка в одиночестве постояла некоторое время у единственного подъезда деревянного домишки, вдыхая вкусный морозный воздух. И вдруг почти бегом кинулась к своей квартире. Сердце оглушительно билось в висках. Скорее-скорее, пульсировало в каждой вене.
Напуганная своим состоянием, девушка пулей взлетела на четвёртый этаж, забыв про лифт.
Рядом с Леночкиной дверью сидел крохотный серый комочек. Увидев девушку, комочек ощетинился, выгнул спинку и, открыв крохотную розовую пасть, тоненько пискнул. Леночка остолбенела.
Котёнок поджал правую лапку, крупно задрожал и вновь открыл рот. Но на этот раз не издал ни звука.
Леночка схватила котёнка, прижала к груди, накрыла ладонями холодные ушки зверя и впервые за двадцать лет заплакала.
Ещё во сне Леночка услышала шарканье лопаты по асфальту. Девушка открыла глаза, взгляд упёрся в циферблат: пять ноль ноль. И ни минутой позже.
Новогоднее утро для дворничихи началось рано.
Леночка лежала, боясь потревожить дремавшего на её груди котёнка.
Перед окном стояла распушившаяся ёлка, украшенная новенькими, блестящими шарами. Верхушку деревца венчала самая красивая и крупная игрушка – отчего-то в виде сердечка.
Леночка лежала и смотрела на причудливые узоры инея, покрывающего непрозрачным слоем стекло.
В узорах ей виделись высокие ели, украшенные пятиконечными звездами, олени с бубенчиками на рогах и кудрявый улыбающийся ангел. Он расправил крылышки и держал за хвост падающую звезду. Держал как-то странно. Двумя руками. Справа налево. Словно метлу.
Золото сердец
Луна повисла над городом.
С вершины холма Акхиль Фенед видел раскинувшийся перед ним Динал во всех деталях: аккуратные фасады, острохребетные крыши украшенные замысловатыми флюгерами, шпиль городского Собрания и даже маленькие, будто игрушечные мостики, пересекающие одну единственную узкую мелководную реку, извивающуюся по лабиринтам улиц. Крохотными светлячками казались отсюда фонари и окна.
Во времена своей молодости Акхиль часто взбирался сюда, подолгу сидел на покрытых толстым мхом валунах, мечтательно глядя на запад, где, по его мнению, кипела настоящая жизнь. Та, о которой он читал лишь в книгах, та, к которой у него так и не хватило смелости даже прикоснуться. И вот – жизнь почти прошла, а ни особых приключений, ни сильных эмоцией он так и не испытал. Существование словно во сне, вполсилы, будто в ожидании другой – интересной – жизни.
Да-а, давненько же он не поднимался сюда. Акхиль вздохнул. Как живы ещё, оказывается, призраки прошлых надежд, и оттого ещё горше – не успеет уже, никогда не сможет ничего изменить.
Акхиль прищурился, внимательно посмотрел на ночное светило. Луна была огромной и оранжево-красной. «Что-то будет», – подумал он.
Некоторое время Акхиль стоял, с наслаждением вдыхая морозный воздух, домой возвращаться не хотелось. Перспектива лицезреть хмурый вид жены, недовольно гремящей чугунками и сковородами, угнетала. Не успел он, якобы, вовремя подсуетится и теперь не видать повышения как собственных ушей, вот Витка и нудит как муха – «деньги вот-вот закончатся… сыну ходить не в чем… дочь без ботинок на зиму останется».
А если вдуматься, смешно же, ей Богу – ну какого существенного повышения может ждать библиотекарь. Вот и объясняй это теперь жене… а раньше как его поддерживала, как гордилась. Ведь – не абы какой ремесленник в мужья достался, а человек учёный – все дни при книгах. Э-эх… Вот и пойми этих баб!
В таверну что ли пойти? Да тогда Витка точно из дому выгонит. Акхиль еще раз посмотрел на луну и двинулся к городу. Дорога петляла.
Пройдя вдоль улицы Цветущих лип, он свернул в переулок Рассыпанных грошей и дворами вышел на городскую площадь.
Трепетал свет фонарей. Поднявшийся холодный, колкий ветер так и норовил задуть их и без того слабое пламя. Лязгали засовами неплотно закрытые ставни – свет полосами ложился на камни улиц.
Акхиль шел не спеша, наслаждаясь каждым мгновением пока ещё тихого вечера, не забывая зорко поглядывать по сторонам. Ох, и злая нынче луна. Последний раз на памяти Акхиля под красной луной навернулся с моста в хлам пьяный Гетор – беднягу нашли через три дня, в русле реки Печенки. Недурственно его тогда потаскало по камням. Если бы не инициалы на отворотах сапог вряд ли тело вообще можно было бы опознать.
От дома старого Лестора пахло кошками, Акхиль поморщился.
Свернув на право, он миновал лавку мясника и остановился у дома Танцующих птиц. Железные фигурки, в изобилии развешанные на карнизах, позвякивали в такт порывам ветра.
От стены дома отделился темный силуэт.
– Эй, – окрикнул позднего прохожего Акхиль.
Фигура остановилась, согнулась, содрогаясь от кашля.
– А-а, Филиа, – Акхиль узнал городскую нищенку. – Что тебя сюда занесло?
Старушка выпрямилась насколько позволял горб и, прошамкав что-то невнятное, зашаркала в сторону таверны.
Акхиль свернул на улицу Сырых каштанов. Видно совсем плоха стала Филиа, раньше она не упускала возможности посетовать на свою тяжкую жизнь, надеясь получить за это пару-другую медяков.
Жена по-прежнему дулась: сидела с шитьём, то и дело поглядывая в окно. Не обратив никакого внимания на появления Акхиля, Витка дважды заваривала чай и разогревала ужин, ругая сквозь зубы попеременно то погоду, то детей, то мужа. Последнему доставалось больше всех.
С обиженным видом послонявшись по дому, Акхиль решил всё-таки отправится в таверну.
В расстройстве Акхиль даже не заметил, как оказался на площади.
Луна окрасила в розовое фрески на стенах городского Собрания. В её призрачном свете, казалось, оживали картины далёкого прошлого, бывшие градоначальники переговаривались, кивали друг другу.
С южной стороны послышался топот. «Вот и началось» – невольно подумал Акхиль.
На площадь выбежал старик Лестор, одет он был совсем не по погоде: в белую ночную сорочку и черные полотняные домашние штаны. Тяжело дыша, он остановился и затравленно оглянулся. Глаза у Лестора были вытаращены, на морщинистом лице застыл ужас.
– Эй, – крикнул Акхиль, – что случилось? Эй, Лестор!
Старик, казалось, не слышал. Охнув, он начал пятиться к зданию Собрания, уставившись во мрак одного из переулков.
Акхиль хотел подойти к безумному старику и хорошенько встряхнуть его за шкирку, надо же – до чёртиков набрался. Но тут глаз Акхиля уловил еле заметное движение.
Под тусклый свет фонарей, двигаясь медленно и плавно, словно хищник перед прыжком, вышла Филиа. Откинув с лица капюшон, городская нищенка вытянула вперёд руки, словно слепая, пытающаяся понять, что её окружает. Акхиль прищурился, и волна жара прокатилась по его позвоночнику – вместо глаз на старушечьем лице зияли провалы.
Всё так же медленно продвигаясь к окаменевшему от страха Лестору, существо сложило ладонь лодочкой, словно просило милостыню. Старик захрипел, схватился за сердце и повалился на камни.
– Магия, – охнул Акхиль.
Существо даже не обернулось на звук, вместо этого оно, издав пронзительный режущий ухо вопль, исчезло. На мостовую упали тряпки, ещё недавно бывшие одеждой городской нищенки.
– Ну, Йонкель… – с яростью прорычал Акхиль, наклоняясь над Лестором.
Как в любом мало-мальски уважающем себя городе, в Динале существовала должность городского мага, в обязанности которого входили мелкие не требующие особого умения делишки, вроде вызывания дождя или заговаривания амулетов на удачную торговлю. Сериг, старый маг, служивший городу верой и правдой тридцать пять лет, куда-то пропал (эта тёмная история по сей день не давала Акхилю покоя – маг однажды просто исчез из своего дома), а его ученик – наглый, самоуверенный молодчик только и умел что ныть да жаловаться – не может он, видите ли, развернуться в полную свою магическую мощь. И от нечего делать повадился в последнее время создавать фантомов вкупе со всякой жуткой нечистью, а сам бегать за ними и уничтожать, пугая при этом мирных жителей. Уж сколько раз внушения ему делал и городовой, и глава городского Собрания, сколько раз просили они мага оставить свои замашки. Всё без толку.
Месяца три назад тихо стало – и вот опять за дело взялся, отродье магическое! Теперь-то тебе с рук это не сойдёт. Так думал Акхиль, спеша к дому нового мага.
Холод усиливался.
«До чего же мерзкая погодка», – с неудовольствием отметил Акхиль и ускорил шаг.
Ветер выл и бесновался, с остервенелой злостью стучал ставнями, крутил флюгера. В который раз за вечер Акхиль воздал хвалу своей проницательности за то, что надел зимний подбитый собольим мехом плащ – не практично осенью, да если еще и в ливень попасть, зато как тепло.
Он обогнул здание Собрания, прошел до конца улицы Цветущих лип и через Глухой переулок вышел к одному из многочисленных городских мостиков, словно кошка выгнувшему свою худую спину.
Дальше шла улица Бедного Дана, мрачная и узкая. Люд здесь жил не богатый, если не сказать нищий, здесь находился единственный в городе приют для бездомных и здесь же стоял дом мага.
Почему первый городской маг построил дом именно в этом месте – не помнил никто из старожилов, а последующие маги только пожимали плечами. Переехать же в более благополучный район, тем не менее, никто из них так и не решился.
Акхиль миновал приют и уткнулся в крыльцо высокого, в три этажа, дома. Многочисленные окна были темны. Он поднялся на крыльцо и поднёс руку к дверному молоточку, отлитому в форме львиной головы. Голова клацнула зубами. Не успел Акхиль удивиться, как дверь распахнулась.
На пороге стоял Йонкель, полностью одетый и даже в дорожном плаще. Его рыжеватые волосы были собраны в хвостик, шляпу маг держал в левой руке.
– Мистер Фенед?… – побледнел он и сделал шаг назад, но тут же взял себя в руки и осведомился, – чем могу быть полезен?
– Сколько раз было сказано, – нахмурился Акхиль, – не смей практиковаться в своих делишках на улицах города!
– Не понимаю, – маг действительно казался растерянным, – я не занимаюсь больше тем, что могло бы навредить жителям…
– Объясни это Лестору, чьё окоченевшее тело лежит на площади или Филиа. – Акхиль был уверен, что существо убило нищенку, прежде чем завладеть её телом.
– Э… – замешкался маг, – мистер Фенед входите и расскажите подробнее. Сдаётся мне, странные дела творятся этой ночью.
Акхиль шагнул внутрь.
Мысли в голове Акхиля разбегались, словно встревоженные ярким светом крысы в подвале городской библиотеки. Если Йонкель не при чём… Акхиля прошиб холодный пот.
Высокий потолок прихожей мага был выложен зеркальной мозаикой. Благодаря ей, отражающей свет масляных светильников, прихожая казалась огромной и воздушной. Акхиль вскинул голову и попытался найти своё отражение. Его не было. Акхиль хмыкнул – впервые в жизни он видел магические зеркала, отражающие только то, на что их заговорили.
На стенах прихожей висели карандашные рисунки. Акхиль присмотрелся – все они изображали архитектуру Динала, с особой любовью были вырисованы фасады зданий, людские фигуры же напротив представлялись схематично, зачастую лишь намёком на движение.
– Расскажите мне всё, что видели, – попросил маг. – Или постойте, я сам. – Он поднёс указательный палец ко лбу Акхиля, и тут же опустил руку, казалось, даже не коснувшись кожи.
– Ясно, – помрачнел Йонкель.
– Ясно, что? – Акхиль попытался собрать разбегающиеся мысли.
Маг вскинул руки, очертил ими полукруг и внимательно посмотрел на библиотекаря.
– С чего вы взяли, что именно я причастен к смерти старого Лестора?
– Филиа… Это существо, оно… – пробормотал Акхиль, и спохватившись твёрдо продолжил: – Не станешь же ты уверять меня, что смерть старика обошлась без магии.
– Сегодня ни одна смерть не обошлась без магии, – загадочно сказал Йонкель. – А теперь смотрите, что видел я вашими глазами. – Маг завершил круг.
Акхиль вдруг снова оказался на площади.
Лестор хрипя и задыхаясь, пятился, Филиа… вернее, существо в её теле, протягивало руку, старик упал. В руке у старухи ярко сверкнул крохотный камешек.
– Что? Что это? – мираж рассеялся, Акхиль вновь стоял в прихожей мага.
– Поздравляю, – мрачно произнес Йонкель, – только что мы с вами видели вора, настоящего охотника.
– Охотника? – не понял Акхиль.
– Видели камень? – проигнорировал его вопрос маг, – это золото. Магическое золото, самой высшей пробы.
– Но откуда оно, магическое золото, у Лестора?
Йонкель наклонил голову и странно посмотрел на Акхиля.
– Такое золото есть у каждого из нас, забери его у меня, – маг поморщился, я бы, скорее всего, ничего не почувствовал. Старик Лестор же… или скажем вы… – Йонкель запнулся. – В общем, сердце Лестора не выдержало. Вор забрал слишком большую его часть. Почти всю.
– Часть сердца? – охнул Акхиль. – Но в руке у неё… него… был камень.
– Да, – кинул маг, – камень. Акхиль, о чём вам говорит словосочетание «золотое сердце»?
– Так обычно говорят о добросердечном человеке.
Маг кивнул.
– Это верно. С вашей точки зрения. С нашей, с точки зрения магов, это говорит о том, что у человека в сердце есть золото. В прямом смысле. Извлекать его считается воровством, запрещено и карается смертной казнью. Хотя… – маг призадумался, – соблазн зачастую бывает слишком велик. Владеющий золотом сердец обретает если и не бессмертие, то о-очень долгую жизнь.
