Читать книгу: «Мой дорогой Густав. Пьеса в двух действиях с эпилогом», страница 5
ФЕЛИКС. Роман. Но идёт тяжело.
ГУСТАВ. Как называется?
ФЕЛИКС. «Жозефина Мутценбахер». История жизни венской проститутки, рассказанная ей самой.
ГУСТАВ. Ну, ты мог бы посоветоваться со мной. Я мог бы дать тебе несколько идей, которые обеспечили бы более глубокое погружение в материал.
ФЕЛИКС. Вообще, я хочу написать детскую книжку. Про оленёнка. Я даже имя ему уже придумал. Бэмби.
ГУСТАВ. Ты шарахаешься из стороны в сторону. Проститутки, оленята…
ФЕЛИКС. А у меня творческий кризис. Я сам не знаю, о чём писать. Нет ничего такого, о чём я хочу поведать своим читателям.
ГУСТАВ. После всего, что ты видел и пережил?
ФЕЛИКС. Именно после всего, что я видел и пережил, я сейчас не могу ни о чём писать. Не надо путать жизненный опыт с писательским мастерством.
Писатели не могут постоянно творить что-то великое. Иначе будешь всю жизнь корпеть над одной книгой.
ГУСТАВ. Ты, как писатель, должен учить людей доброте, состраданию, уважать людей, сомневаться, глубоко переживать, вести себя достойно, смеяться, наконец.
ФЕЛИКС. Я, пожалуй, объявлю забастовку и пока не буду ничего писать.
ГУСТАВ. Вот здесь я тебя не поддерживаю. Разве писатель может объявить забастовку? Это всё равно, что будут бастовать пожарные или полиция. Если ты уж стал писателем, значит, взял на себя священную обязанность творить красоту, нести свет и утешение людям. Как писатель, ты должен давать людям такое удовольствие, как чтение.
ФЕЛИКС. Все великие произведения о том, как тошно быть человеком. Может, у меня нет таланта?
ГУСТАВ. Перестань, у тебя просто депрессия. Нельзя стать хорошим писателем, не испытывая депрессий. Самый тяжёлый период в жизни может потом стать самым продуктивным в плане творчества. У писателя огромное преимущество перед другими людьми. Когда он глубоко несчастен, терзается, мучается, он может всё это выложить на бумагу, и это даёт облегчение и утешение.
ФЕЛИКС. Ты не поверишь, но я иногда даже подумывал о самоубийстве.
ГУСТАВ. Хочу тебя успокоить. История литературы не знает случая, чтобы писатель совершил самоубийство, не закончив своё произведение. Заканчивай про проститутку и пиши про оленёнка.
ФЕЛИКС. Я вообще тебе завидую. Я бы написал любую дрянь, лишь бы мне заплатили за это. Мне кажется, что написать картину гораздо легче, чем роман.
ГУСТАВ. Не скажи. Смотря какую картину. Портрет Адель этому подтверждение.
ФЕЛИКС. Как, кстати, твои с ней отношения?
ГУСТАВ. Увы, романтика недолговечна. Она ужасно томная, самодовольная, но элегантная. И, самое главное, она очень хочет быть эмансипированной женщиной. Она считает, что женщина должна иметь равные права с мужчиной.
ФЕЛИКС. Ну это она чересчур. Общество к этому не готово. Да и зачем?
ГУСТАВ. Я тоже так считаю. Ты же знаешь, что она из очень богатой семьи. Стоит только взглянуть на неё, и становится понятно, в какой семье и обстановке она выросла. Фердинанд старше Адель на семнадцать лет. Когда они с Фердинандом поженились, ему было тридцать пять, а ей восемнадцать. Брак чисто по расчёту. Они решили взять общую фамилию Блох-Бауэр. Бог не даёт им детей. Они уважаемые члены венского общества, и у них общий интерес к искусству.
ФЕЛИКС. Ты с ней спал?
ГУСТАВ (после небольшой паузы). Я обладал ею. Напряжение спало, и я утратил к ней интерес. Это как охота: загнал, завоевал, а потом отпустил. Жертва становится опасной для моей свободы. Она мне надоела.
ФЕЛИКС. Ты любишь только Эмилию? Или вообще никого не любишь?
ГУСТАВ (задумчиво). Пожалуй, я люблю Эмилию. Она не ведает тоски и уныния. Эмилия Флеге особенная. И дело не в её красоте, а в характере. Она решительная, независимая и нежная одновременно. Наши отношения построены на глубоком, тончайшем сходстве. Да, я её люблю.
ФЕЛИКС. А она тебя?
ГУСТАВ. А вот она меня нет. Мы же оба пропагандировали свободный жизненный выбор, свободную любовь, свободное партнёрство. У нас с ней великая дружба и дружеская любовь. Это самый честный вид любви, потому что никто не стремится обладать другим. Хотя иногда я писал ей по восемь писем в день. Она как дикая лошадь, которая мчится с огненной гривой на закате солнца. Я постоянно её хотел, как женщину, а она меня нет. У неё твёрдые принципы, строгое представление о морали.
ФЕЛИКС. Интеллектуальный брак плодотворнее и практичнее, чем брак эротический. Если бы у людей в ход шёл разум, они были бы более счастливы. К сожалению, люди больше руководствуются животными инстинктами. Телесное притяжение – вот что ставится во главу угла.
Феликс смотрит на Густава. Тот не слушает его и задумчиво смотрит в зрительный зал.
О чём ты сейчас думаешь?
ГУСТАВ. О голых бабах я сейчас думаю.
Феликс встаёт с кушетки и идёт в угол мастерской. Он останавливается у портрета Адель. Оборачивается к Густаву.
ФЕЛИКС. Нет, ты ненормальный, сексуальный маньяк, распущенный тип.
ГУСТАВ. Это не распущенность, это потребность постоянного душевного восторга.
ФЕЛИКС. Какого душевного восторга? Ты по-прежнему приводишь моделей с улицы?
ГУСТАВ (соединяет руки на затылке). Я творю благодаря впечатлениям от моих моделей. От них я беру творческую энергию, мне надо чувствовать жизнь. И сюда относится сексуальность. Для моего искусства – это важнейший источник энергии и вдохновения.
Феликс ходит по мастерской.
ФЕЛИКС. Но это же скандал. О тебе ходят всякие слухи. Особенно о твоей задней комнате в мастерской. За ширмой.
ГУСТАВ. Хороший скандал – лучший пиар. Чем в Вене можно вызвать больший скандал, чем обнажённой женщиной? Человеческая нагота, похотливость, животное начало хорошо продаются.
ФЕЛИКС. А ты не боишься (делает паузу) заразиться сифилисом?
ГУСТАВ. Сифилис. (Задумчиво, пауза.) Ох уж этот сифилис – бич художников. Ханс Макарт умер от сифилиса в 44 года и ещё заразил свою жену, которая вскоре тоже умерла. Я, пожалуй, нарисую сифилис на картине, или лучше нарисую боязнь сифилиса. Испуганное и искажённое от страха лицо художника (показывает рукой). Боюсь, что сифилис меня тоже настигнет, вот увидишь. Логическое следствие моей развратной жизни.
ФЕЛИКС. Тебе надо поменять образ жизни. Половые связи – это то, что занимает меньше всего времени и доставляет больше всего хлопот.
Феликс садится в кресло.
Слушай, а почему бы тебе не жениться? Мужчины женятся для того, чтобы иметь домашний очаг и освободиться от сексуальных проблем, которые, как я заметил, у тебя есть. Точно, поступай, как все. Если Эмилия Флеге не хочет за тебя замуж, найди другую женщину и женись на ней. Семья – это наивысшее благо, единственное, что остаётся нам на земле.
ГУСТАВ (смотрит на него с укоризной). И это говорит мне автор похождений проститутки!
ФЕЛИКС. Пожалуйста, не путай творчество и личную жизнь.
Густав встаёт и подходит к мольберту. Он разглядывает картину с натурщицей.
ГУСТАВ. Боюсь, не смогу. Жизнь слишком коротка, чтобы дарить её одному человеку. Вообще, жить с женщиной – героизм, а всю жизнь с одной женщиной – подвиг. Это как каждый день есть один и тот же суп. Я только пользуюсь женщинами. Лучше я ими полакомлюсь как пирожком, без обязательств. Наслажусь женскими достоинствами, телом, грудью, бёдрами. Попользуюсь и выброшу. Среди женщин я чувствую себя хорошо и знаю, как завоевать их сердца. Сначала комплимент, потом второй, потом третий. И вот ты уже с ней в кровати под одним одеялом. Срабатывает со всеми, неважно, кухарка, служанка, графиня или княгиня. Ведь по сути они все одинаковые, эти женщины.
ФЕЛИКС. Ты так говоришь, потому что все женщины тебе безразличны. Плевать ты на них хотел. Получил удовольствие, и всё. А когда к тебе предъявляют претензии, ты начинаешь тяготиться.
Густав садится на кушетку. Он залпом выпивает бокал вина.
ГУСТАВ. Ну вот, и ты мне читаешь мораль. Консервативное высшее общество ненавидит моё творчество. Публично обвиняет в еврейском вкусе, так как большинство моих клиентов принадлежит к крупной еврейской буржуазии.
ФЕЛИКС. И кто сейчас твои заказчики?
ГУСТАВ. Да, сейчас все мои заказчики богатые евреи. У меня есть Ледереры, Книпсы, Блох-Бауэры. Каждый художник нуждается в богатых меценатах. Не просто состоятельных, а богатых. Чем богаче, тем лучше, ведь без меценатов дело не пойдёт. Лучше всего, когда их несколько и они соперничают друг с другом.
ФЕЛИКС. А если в один прекрасный день их рядом с тобой не будет? Что тогда? Нельзя строить финансовую свободу, основываясь на нескольких супружеских парах. Евреям нельзя доверять, особенно в финансовых вопросах.
ГУСТАВ. Не говори так о моих клиентах. Они мои друзья.
ФЕЛИКС. Хорошие у тебя друзья! Ты большой ребёнок. Выбирай в друзья аристократов, промышленников, банкиров. Но не евреев.
ГУСТАВ. А у нас все банкиры – евреи. Мои заказчики умные, весёлые, с юмором. Они очень душевные, мне с ними комфортно. Я могу быть самим собой. Не то что твои сухие и скучные аристократы.
ФЕЛИКС. Потому что твои заказчики пробились из низов вверх. А высшее венское общество их не принимает, хоть они и богаты. Поэтому они дружат с тобой, так как ты даёшь им чувство быть кем-то особенным, значимым. Пишешь их портреты. Вот они и купаются в твоей славе.
ГУСТАВ (гневно). Ну хватит. Дискуссия для меня закончена. Меня тошнит от твоего антисемитизма. Уходи. Мне нужно работать.
Феликс встаёт с кресла и идёт к выходу. Затем на секунду останавливается и оборачивается к Густаву.
ФЕЛИКС. Я ухожу. Подумай над моими словами. Я всё-таки твой друг.
Он быстро уходит.
Затемнение
Сцена 3
Мастерская Климта. Полумрак. Та же обстановка. Кресло, ширма, шкаф, кушетка. Но выглядит всё очень уныло. На полу разбросаны его рисунки. В углу стоит портрет Адель, завешенный тканью. Климт спит на кушетке в своей грязной робе, он плохо выглядит, небрит, волосы на голове взъерошены, у него босые ноги. Он один в мастерской. Ему снятся его натурщицы. Раздаются их голоса.
ГОЛОС ПЕРВОЙ НАТУРЩИЦЫ. Первое, что меня спросили, это спала ли я с ним. Это действительно так важно? Когда я приехала из Боснии, он предложил мне позировать ему. Он платил мне значительно больше, чем я рассчитывала. Для меня это было ещё проявлением уважения. Я ничего не понимала в картинах и художниках, и мне ничего не стоило позировать обнажённой. Он меня научил этому.
ГОЛОС ВТОРОЙ НАТУРЩИЦЫ. Я пришла за компанию с лучшей подругой, которая должна была начать позировать. Она стеснялась и взяла меня с собой для поддержки. У меня никаких дел не было, и я пошла с ней. Когда я впервые увидела его в тунике и с бородой, как у святого, я не знала, бояться мне или смеяться. Я улыбнулась, и он выбрал меня, а подругу нет. Моя подруга потом не хотела меня видеть. Может, не такими уж подругами мы и были.
ГОЛОС ТРЕТЬЕЙ НАТУРЩИЦЫ. Однажды я пришла в его мастерскую и сказала, что хотела бы позировать обнажённой. Мне не нужно было работать, я просто хотела удовлетворить свой каприз. Знаете, как это бывает. Самым забавным было придумывать позы. Я часто тренировала их дома перед зеркалом. А потом показывала ему. Естественно, вещь, которая больше всего вас интересует, – это трахались ли мы? Да, и много раз.
ГОЛОС ЧЕТВЁРТОЙ НАТУРЩИЦЫ. Меня послала туда мать. Она сказала, что семье нужны деньги. А с моим отцом-пьяницей и с пятью братьями и сёстрами она сама немного сможет заработать. И потом она сказала, что моя грудь – благословение господне, так используй её. Когда я пришла, я не знала, что говорить и что делать. Он показал мне ширму и велел надеть что-то вроде цветной туники. Она была красивой, но слишком неудобной. И я, споткнувшись, упала. Мне хотелось сквозь землю от стыда провалиться. Но он велел мне не двигаться, потому что моя поза показалась ему великолепной.
ГОЛОС ПЯТОЙ НАТУРЩИЦЫ. Мой отец привёл меня на открытие его картины «Медицина». Он, видимо, не знал, что там будет изображено. Я была совсем маленькой. При виде множества голых женщин отец был шокирован, он густо покраснел и тут же вывел меня из зала. Но случилось то, что случилось. Эти несколько секунд пристального взгляда на картину определили моё решение. Я захотела оказаться на одной из картин Климта.
ГОЛОС ШЕСТОЙ НАТУРЩИЦЫ. Он выбрал меня из-за имени – Консуэло, а ещё из-за того, что я приехала из Испании. Я продавала фрукты на рынке. Я была вульгарной и неряшливой. И я часто спрашивала себя, что могло во мне его заинтересовать. Он тут же на рынке набросал карандашом мой портрет в сафьяновой записной книжке. Вырвал рисунок из книжки и подарил мне. В итоге я позировала ему почти два года, а потом, когда забеременела, он навсегда убрал меня из своей жизни.
Входит Адель. В мастерской стало светло. Климт просыпается и садится на кушетку.
АДЕЛЬ. И где же твои модели?
ГУСТАВ (сонным голосом). Сегодня у них выходной. Они мне не нужны. Всё равно не знаю, что с ними делать. Сначала я должен решить, что я вообще буду писать.
АДЕЛЬ. Ты меня даже не поцелуешь?
ГУСТАВ. Я плохо себя чувствую. Извини.
АДЕЛЬ. Ты заметно охладел ко мне.
ГУСТАВ. Так бывает.
АДЕЛЬ. Скажи, а что, все художники спят со своими моделями?
ГУСТАВ. Конечно нет. Хотя некоторые живописцы ведут себя весьма вольно, если рядом с ними оказались прекрасные и доступные обнажённые красавицы. Например, Рафаэль. А Франсуа Буше даже женился на своей прелестной модели.
АДЕЛЬ. А ты спишь?
Адель проходит вглубь мастерской и останавливается у своего портрета. Она хочет снять ткань с картины.
ГУСТАВ (кричит на неё). Не трогай картину, я ещё не закончил. Мне осталось несколько мазков. Я привезу её к вам домой через пару недель. Я не хочу, чтобы ты её увидела незаконченной.
Адель отходит от картины и садится в кресло.
АДЕЛЬ. Ну хорошо, хорошо, что ты так разволновался. Ты не ответил на мой вопрос.
ГУСТАВ (спокойным голосом). Любовницы – непременная принадлежность жизни каждого художника. Художника, у которого есть любовницы, уважают его собратья, ими можно хвастаться. Вообще, свобода любви даже в какой-то мере соотносится со свободой творчества. Богемные подруги ассоциируются с музами, а свободная любовь становится необходимым источником вдохновения. Подлинный художник должен испытать всё, а иначе, что он будет рисовать?
АДЕЛЬ. В Вене ходят слухи, что ты укусил в шею одну из своих моделей. Причём так сильно, что у неё кровь пошла и шрам остался.
ГУСТАВ (с улыбкой). Ну, иногда бушуют страсти и в моей мастерской.
АДЕЛЬ. Да вы опасные люди – художники. От вас одни неприятности.
Густав встаёт с кушетки, идёт к шкафу и наливает себе бокал вина. Он жадно пьёт. И сразу наливает новый бокал.
АДЕЛЬ. Ты очень много пьёшь. Это плохо закончится.
Небольшая пауза.
Я сегодня была в больнице. Я немного занимаюсь благотворительностью.
И знаешь, что меня поразило…
ГУСТАВ. И что же?
АДЕЛЬ (говорит возвышенно). Это разница между мужскими и женскими палатами. Женщины, даже в больнице, умеют согреть, одомашнить и голые стены, и безликие тумбочки, и провисшие панцирные кровати. То к стене приклеен детский рисунок, но на подоконнике видишь букетик хризантем. Их обитательницы даже в больнице, даже внутри своих хворей и немощей, даже терпя и страдая, продолжают по-настоящему жить. Они делают здесь почти то же самое, что делали бы дома, в привычной обстановке. Особенно трогательным был момент, когда, по завершению обхода, одна женщина угостила меня яблоком. И разве можно сравнить взгляды женщин в больнице с напряжённо угрюмыми взглядами мужчин. Они смотрят как волки, оказавшиеся в западне. В мужских палатах ощущаешь какую-то тоску. Она здесь во всём. И в неопрятности, и в смятых кроватях, и в запахе перегара и пота. Если женщины в больнице живут, то мужчины лишь терпят и ждут избавления. Они здесь как заключённые в камере, которых сюда поместили насильно. И что самое удивительное. Что этих мужчин любят. К ним приходят матери и жёны. И это помогает им терпеть тоску больничных палат.
ГУСТАВ. Я не вижу особой разницы между людьми, неважно, мужчина или женщина. Все они смесь из великого и мелкого, из добродетели и пороков, из благородства и низости. Человек – это материал. Из него можно сделать шикарное платье или половую тряпку.
АДЕЛЬ. А ты циничен. Раньше это не бросалось в глаза. Каждый, пытающийся сделать жизнь другого человека лучше, заслуживает уважения. Это добро живёт в этих людях, и они сами становятся лучше.
Она встаёт с кресла и поднимает с пола несколько рисунков.
Опять всё разбросано. Почему ты отказываешься продавать свои рисунки. Ты мог бы неплохо заработать на них. А ещё лучше выставлять свои произведения в галерее и брать по шиллингу за билет.
ГУСТАВ (усмехаясь). Ну да. Узнаю предпринимательскую жилку семьи Блох-Бауэр. Как там у вас, деньги должны идти к деньгам, капитал к капиталу. Ты так и не поняла меня. Деньги меня интересуют в последнюю очередь. Стоит художнику подумать о деньгах, как он сразу утрачивает чувство прекрасного. Боюсь, что люди будут ходить в кино, а не любоваться моими картинами. Кинотеатры в Вене растут как грибы. Искусство – вот главное в моей жизни. Я люблю его больше своих близких, больше добродетели, больше, чем всякое счастье в жизни. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, неизлечимо.
Пауза. Он подходит к портрету Адель. Кладёт на него руки сверху.
