Читать книгу: «Антропология общения и творчества», страница 4

Созерцательное и деятельное начала

Есть очень сложный и в своём роде вечный вопрос о соотношении в человеке созерцательного и деятельного начал¹⁸. С одной стороны, человек познает, изучает, исследует, узнаёт, постигает. С другой стороны, человек созидает жизнь, изменяет реальность. Но нельзя сказать, что созерцание пассивно, а деятельность активна. Созерцание в высшей степени активно и в этом смысле деятельно, хотя эта деятельность иного рода – она внутренняя, сокрытая. Само же деятельное, практическое начало связано с активным участием в жизни миров, в которых обитает человек, – в мире социальном, историческом, культурном, космическом и т.п. – и с изменением этих миров. Начала созерцания и деятельности в человеке являются уже следствиями объективации, определяются по отношению к объективированному миру и потому не являются прямым отражением реальностей общения и творчества, которые находятся по ту сторону объективации. В этом заключается вся сложность и неоднозначность вопроса.

Во Христе оба начала созерцания и деятельности соединены совершенно. Он Сам есть полнота Истины, Ведения и Премудрости, которая действует в этом мире, спасает и преображает человека и мир. Но есть здесь противоречие: эта полнота в мир не вмещается, поэтому, с одной стороны, общественное служение Христа продлилось совсем немного времени, а с другой стороны, оно было в известной степени ограничено конкретной миссией – созиданием Церкви. Каждый человек находится в противоречии между необходимостью постигать и необходимостью созидать жизнь. Созерцание требует глубочайшей включенности и даже особого душевно-духовного склада, и деятельность требует того же. Это поняли ещё в древней Греции. Между тем как одно не может существовать без другого: созерцание, познание без воплощения ущербно, и деятельность сама по себе пуста. В каждом человеке оба начала, познавательное и деятельное, находятся в определенном соотношении. И здесь возникает вопрос об определенном призвании от Бога, а значит, о даре Божьем, но также и о соответствующих ограничениях. Человек деятельного склада в силу разных причин может стремится к созерцанию и тем самым отказываться от полноценной деятельности. Человек же созерцательного склада может стремится к деятельности и тем самым отказываться от полноценного созерцания. В обоих случаях получается ущербность, искажение человека, его насилие над собой и другими. Но и созерцательный, и деятельный могут не отдавать отчета в ограниченности своих способностей, могут брать слишком много на себя, претендовать на полноту обоих начал в себе, и тогда тоже случаются разного рода искажения, искривления, уродства. Понять же границы собственных возможностей относительно обоих начал, особенно учитывая динамический характер человеческой жизни, оказывается очень непросто. Всякому человека должно быть присуще стремление к большему, деятельный человек не должен отказываться от созерцания и пренебрегать им, как и созерцательный не должен отказываться от деятельности. Здесь, по-видимому, актуален основной принцип выявления Божьих даров в человеческой жизни. Есть качества, начала в человеке, которые в той или иной мере присущи всем личностям, но есть те качества и начала, которые особым вдохновением от Бога становятся основными в жизни человека, которые есть особый дар и призвание от Бога. Есть особый дар и призвание к созерцанию, к познанию и постижению мира, человека, Бога, но в той или иной степени это познание доступно всем. Есть же особый дар и призвание к деятельности, к созиданию жизни, хотя это созидание в той или иной степени доступно всем. Исключительно редко бывает, чтобы эти два дара в полной мере сочетались в одном человеке. Недопустимо сознание самозамкнутости и самодостаточности своего дара.

Созерцательный призван к созерцанию, к познанию, к различению самых тонких граней первореальности, к обретению той степени сложности и одновременно ясности, которая позволила бы, во-первых, видеть, во-вторых, ориентироваться в мире, в себе, в Боге. Созерцание есть видение и общение. Вера – это созерцание невидимого. Созерцание укоренено в удивлении, которое рождается от встречи человека с Богом, с человеком и с сотворенным им миром. Созерцателен пророк, мистик, святой отшельник, учёный, философ, художник, писатель, композитор, как и всякий подлинный творец искусства. Созерцание первичнее всякого внешнего действия. Человек входит в мир с созерцания и познания. Но созерцание и познание может быть падшим, связанным с жаждой обладания. В падшем мире познать – значит стать сверху, разглядеть во всех подробностях, "разгадать загадку", разобрать и проанализировать. Познающее созерцание напрямую связано с объективацией. Познание создает иллюзию обладания, оно может стать богопротивным сознанием, с похотью собственного обожествления. Познать всё, видеть всё – значит стать на место Бога, хотя и в рамках только собственного замкнутого мира. Поэтому познание связано с большим искушением, и именно на путях познания, то есть, в сущности, созерцания, произошло грехопадение. Созерцание стоит в начале человеческого пути, и оно же столкнуло его с пути, погрузило во мрак и тьму измены. Объективированная направленность созерцания привела к становлению нашего падшего мира. Только объективированный падший мир человек может созерцать и познавать исключительно для себя, только таким миром человек может обладать, только в нём он может обожествить себя. Можно даже сказать, что падший мир есть проекция похоти человеческого созерцания и познания. Созерцание этого падшего мира может давать поразительную ясность в изучении его материальности, но эта ясность часто иллюзорна, и в то же время она и бесконечно запутывает человека, приводит в бесчисленные тупики при углублении познания. Поэтому есть те, кто поклоняется познанию как идолу, а есть те, кто отметает его, как бесполезное по существу средство, а то и как сам источник зла. Человеческое созерцание остро нуждается в исцелении, освящении и преображении.

Познающее созерцание стало не только началом грехопадения, но и началом спасения. И как раз в реальности спасения, в реальности падшего мира, нуждающегося в спасении, оказывается особенно актуальным деятельное начало в человеке. Если созерцание связано с восходящей любовью, то деятельность связана с нисходящей любовью. Бог-Творец призвал человека к совместному творчеству мира. Творческое действие должно было выводом и выражением созерцания, укоренённого в общении и любви Божьей. Но в реальности падшего мира деятельное начало стало на первый план: умирающее надо спасать от смерти, хаотичное – приводить в порядок, потерянное – искать и находить, а зло – активно ограждать. Как и созерцание, деятельность в падшем мире стало началом двойственным: с одной стороны, она стала самоцелью, она позволяет человеку строить свой собственный безбожный мир, она стала заполнением возникшей внутренней пустоты, страха, потерянности. С другой стороны, деятельность может действительно полагать предел действию зла, спасать человека от страданий и смерти, и она же может показывать всем путь ко спасению, организовывать жизнь так, чтобы она была во всех отношениях лучше и качественнее. Но падший мир везде приводит к раздвоенности и расколотости. Деятельность в рамках падшего мира предполагает определенную соприродность с ним. Падший мир живет по своим объективированным нормам и законам, и человек не может созидать вне этих норм и законов, не может в той или иной степени не подчиняться им. И здесь крайне велик соблазн слияния, в том или ином виде, с падшим миром. Падший мир есть мир объективации, и всякая деятельность возможна только в поле объективации, пусть даже эта деятельность и направлена на выход из неё, но сама объективация может "задавить" человека, поглотить его, затмить его взор, создать ту или иную иллюзию нормы и желательности. И здесь деятельный человек может быть застигнут врасплох: в своей увлеченности "делом" он может не заметить подмены, и тогда сама деятельность оказывается во многом самоцелью, сознание проектирует иллюзии успешности "дела" и строит самые далеко идущие планы, а дух охлаждается, и происходит смешение духовного созидающего подъема и падшей объективации. Иными словами, то, что человек созидает во вдохновении и для блага, для выхода из падшего мира, начинает охлаждаться, снижаться, становиться обыденностью падшего мира. И все старания это предотвратить могут быть напрасны. В этом трагедия деятельного человека, даже самого одухотворенного. И здесь оказывается спасительным только одухотворенное созерцание, которое может видеть более чисто и ясно, непредвзято, не из глубин падшего мира, не из фикций объективаций, а изнутри духовного видения. В этом призвание и дар человека созерцательного дара. Ибо это есть дар видения первореальности, начала и конца, различения смыслов и качеств, связей, причин и следствий. Просветлённое созерцание есть духовный акт и явление Царства Божьего, созерцание глубже в человеке, поскольку связано с общением. Созерцание может быть спасительно как бы само по себе, а всякая деятельность условна: она имеет своё начало и своё завершение в созерцании. Но настоящее созерцание не может не приводить к деятельности, к созиданию жизни, хотя мера этой деятельности определяется Божьим даром.

Память, сознание, мышление и эмоции

Человек существует в объективированном времени и пространстве, и опыт его существования проходит сквозь призму его сознания, его памяти, его мышления и его эмоций. Эти понятия и обозначают грани человеческого опыта, проходящего через объективацию. Память человека связана с его существованием в разорванном времени. Всё, эмпирически воспринимаемое человеком, отражается в его сознании как прошлое. Даже то, что воспринимается как происходящее сейчас, есть в действительности только что происшедшее. Так устроено само чувственное восприятие человеком объектного мира, и человеческое сознание восполняет такие пробелы. Человек живёт в восприятии прошедшего, которое конструируется его сознанием как нечто связанное и при этом раздельное, имеющее какое-то значение. Хаотичный поток феноменального мира выстраивается в более или менее чёткую картину мира с помощью человеческого сознания. Память же сохраняет воспринимаемое сознанием для того, чтобы сознание впоследствии могло черпать из памяти как из опыта сознания для конструирования нового восприятия. Сознание упорядочивает феноменальный поток на основе материала памяти. Поэтому память в известном смысле больше сознания – человек сохраняет в памяти неизмеримо больше, чем он сознательно помнит. То, что психоанализ называет бессознательным, и оперирует этими подспудными объёмами памяти. В действительности это бессознательное есть инструмент самого сознания, а, вернее, даже его часть. Сознание не есть только сиюминутное созерцание. Сознание совершает работу конструирования реальности, и в этом конструировании происходит не только узнавание и синтез, но и фильтрация, отказ от того, что представляется лишним, вредным, ненужным. Иными словами, сознание не только созидает, но и разрушает. Сознание возникло для самозащиты во враждебной среде, но у него нет предзаданных идеальных критериев работы: оно осуществляется инстинктивно, под воздействием многих обстоятельств, и потому склонно к ошибкам, к запутанности¹⁹. Огромный опыт цивилизации и культуры связан с выстраиванием работы сознания, которое оказывается чрезвычайно обусловленным природным и социальным контекстом. Сознание включает в себя самосознание “Я”, но оно и больше него. Поэтому в объективированном мире человек часто оказывается пленником, рабом своего сознания. Сознание, приспособленное к выживанию в объективированном, падшем мире, подчиняет себе человека, за него решает, как и что ему воспринимать, как и что ему помнить. Очень травмирующий опыт сознание может вымещать из видимости и актуальной памяти человека, и в этом есть его оберегающая функция в этом мире – полагать границу разрушительному опыту, не давать ему действовать разрушительно после события, ставшего его причиной²⁰. При этом же сознание может помогать человеку совершать самые страшные преступления, и тоже из функции эгоистичной самозащиты – поскольку эти преступления легче совершать, если человек упускает что-то важное из вида, не вполне сознаёт, что он совершает. Это объясняет, почему даже самые страшные преступники и насильники могут нередко производить впечатление неплохих людей, хороших семьянинов.

Сознание и память есть явления объективированного мира, и они всегда действуют вместе: сознание – как активное начало, память – как пассивное. Сознание обрабатывает опыт, актуализирует память и конструирует наличную видимость. Но также сознание преображает или искажает память. По самому своему наименованию, со-знание, как и всё объективированное в человеке, подразумевает коллективное, социальное измерение. Сознание в человеке конструирует определенную видимость в соответствии с тем, как она конструируется в сознании коллектива. Есть "правильное" видение, есть законы, по которым сознание конструирует реальность, и эти законы имеют социальную природу. Норма, правило, закон сознания – это плод работы сознания бесчисленного ряда поколений, со всеми их подъёмами и срывами. Поэтому ясно, что сознание – это продукт воспитания в широком смысле, то, что передаётся "из поколения в поколение", это есть результат накопившегося опыта жизни. Сознание древнего человека, как и сознание человека каждого поколения, а значит и само мировосприятие, связанное с этим сознанием, оригинально, отличается от всякого другого.

Сознание связано с разумом и мышлением. С одной стороны, сознание влияет на мышление, и подавленное объективированным миром сознание приводит к подавленности мышления. Человеку часто свойственно отсутствие мышления как такового – вернее, всякий акт мышления часто полностью обусловлен сознанием, взаимодействующим с памятью, и соответствующей наличной видимостью, и мышление только лишь отражает факты сознания. Таково царство обыденности. Мышление же, укоренённое в разуме, может иметь освобождающее, преображающее значение для сознания. Активное, свободное мышление может влиять на сознание, может фиксировать его работу, обнаруживать его ошибки и его ложь. Но также на сознание очень влияет эмоциональная сторона жизни человека. Состояния радости и эйфории, подавленности и грусти формируют работу сознания – то, каким образом нам предстаёт мир. Даже характер выявления памяти зависит от эмоционального состояния человека. Как и в случае с мышлением, здесь есть и обратное влияние: характер сознания формирует эмоциональную жизнь человека. В сознании, таким образом, синтезируются акты мышления и акты эмоций, и этот синтез – всегда сложный, в нём действует множество пересекающихся причинно-следственных связей. Например, активная работа мышления может привести к сознанию, склонному к исключительно материалистическому восприятию мира, и такое сознание, в свою очередь, может приглушать и чрезвычайно упрощать эмоциональную сторону жизни. Но также возможна и обратная причинно-следственная связь: тяжёлые эмоциональные переживания могут привести к сужению сознания, что может отразиться на циничном и поверхностном мышлении.

Поскольку сознание, мышление и эмоции есть объективированные реальности плоти (души) человека в падшем мире, то они имеют свои истоки в трансцендентальном человеке, в человеке до объективации, до грехопадения. Сознание есть то, где обнаруживается само "Я" человека, где совершается синтез всех сторон жизни человека в их целостность. Cogito Декарта обнаруживается именно в чистом сознании. Таким образом, сознание есть объективация в падшем мире экзистенциального центра человека, его глубинного "Я", самого его существования. В свою очередь, мышление, разум человека есть объективация логосного начала в человеке, а его эмоциональная сторона – объективация его духовного начала. Так происходит объективация триединого состава трансцендентального человека в падшем мире. Сознание всегда интенционально²¹, направлено, так же всегда интенционален и экзистенциальный центр человека, который направлен к общению. Сознание же видит объективированный мир и не находит в нём общения. Потому оно всегда обречено лишь внешним образом приобщаться к объектам, явлениям этого мира, без возможности войти внутрь общения, к "вещам в себе", к субъекту. Экзистенциальный центр осуществляется в своём духе и истине, в общении и творчестве. Сознание же осуществляется в мышлении и эмоциях, которые часто служат лишь средствами самозащиты, оказываются замкнутыми в себе, а потому склонны к разобщению и дезинтеграции.

Человек призван бороться за расширение своего сознания на пути к сверх-сознанию, к целостности его существования в общении и творчестве. Прежде всего из сознания и глубже, из самого экзистенциального центра человека рождается сама воля к освобождению. Есть большая доля истины в утверждении, что экзистенциальный центр человека – это сама его воля.²² Прежде всего есть воля к общению, к свободе, и эта воля коренится в свободе. Но в свободе же может возникнуть и воля к рабству, о чём уже говорилось. Человек в своей воле к освобождению задействует и мышление, и эмоциональную жизнь, которые совместно могут влиять на сознание, расширять и трансформировать его, меняя всё восприятие мира. В таком случае человек перестаёт быть рабом своего сознания, но пробуждается экзистенциальный центр человека, который берёт вверх над объективацией. Пробуждается и логос, и дух человека, которые овладевают своими объективированными преломлениями, мышлением и эмоциями. Но это процесс постепенный, сложный, никогда не достигающий полноты, конца в рамках объективированной реальности. Это всегда непрестанная борьба за освобождение, борьба с объективирующими реальностями, борьба с ложным сознанием, с ложными эмоциями, с ложным мышлением.

Большую роль в освобождении сознания играет освобождение памяти, которая есть в действительности обратная сторона сознания. Учение о памяти Божьей – это, конечно, условный антропоморфизм. Сами по себе память и сознание как объективированные реальности Царства Божьего не наследуют, но в них может проявляться, просвечивать трансцендентальный источник – сам экзистенциальный центр человека. В вечности нет памяти, потому что нет прошлого, нет разорванности времени. Но память в падшем мире имеет огромное значение для вечности. Расширение и преображение памяти связано с расширением и преображением сознания. Это означает, что сознание, действующее свободно, в творческом мышлении и в просветленных эмоциях, исключает из памяти злое, недолжное, то, что не должно наследовать вечности, и включает в неё всё то, что достойно вечности. В падшем мире сознание обращается к памятуемому как к разорванным частям памяти, но в вечности при сверх-сознании памятуемое живо и актуально в своей действенности как настоящее, а не прошлое. Иными словами, это уже не память, а сама реальность, преображённая жизнь субъекта, его микрокосм.

Мышление и эмоции, логос и дух

Мышление в человеческой истории связывалось со многими понятиями – разум, ум, рассудок, интеллект и т.п. Все эти понятия описывают определенную реальность, которую человек всегда в себе явно чувствовал. В некоторые периоды человек был склонен к абсолютизации этого своего качества, особенно тогда, когда открыл его могущество, способность прозревать тайны природы и изменять её. Способности разума восторгали, наука пленяла человека как открытая форма магии. Можно сказать, что человек склонен к рабству у объективированного разума. В самом основании его – разделение на субъект и объект, разум предполагает отчужденность человека от всего окружающего его мира. Разум всё овеществляет, материализует, подчиняет законам падшего мира. Разум чужд экзистенциальному общению, поскольку поглощён исключительно собственным содержанием – он питается лишь феноменами, сигналами из внешнего мира, созидая из этого свой собственный мир внутри своей замкнутой объектности. Первично разум служил защите человека от хаоса падшего мира. Внутри всеобщей замкнутой объектности разум помогал конструировать картину внешнего мира, чтобы человек мог выжить в нём. Развитие и успех разума давал человеку чувство защищенности, безопасности, комфорта. Хаотичный феноменальный поток складывался в гармоничную картину мира, в которой понятно, откуда могут происходит угрозы, а чем и как можно воспользоваться для своего блага. Эта гармоничная картина мира была, конечно, иллюзией, фантазией, но она помогала человеку существовать в этом мире²³. Но в наше время пытливость разума уже привела к обнаружению им самим этой иллюзорности, и открытие и изучение квантового мира полно парадоксами, необъяснимостью, несоответствием тому, как человеческим разум привык воспринимать реальность.

Разум есть функция и направленность человеческого мышления, поэтому можно сказать, что мышление шире разума. Есть определённая обманчивость в самих названиях “разум”, “ум”, “интеллект” – как будто речь идёт о неких самоданных статичных реальностях. Мышление же есть движение, процесс, и разум осуществляется всегда внутри мышления, и потому он также динамичен. Это свойство мышления связано с его происхождением от логоса человека, ибо логос всегда динамичен, поскольку он есть творческий акт общения. Падшесть же мира породила его статичность, замкнутость, объектную закрытость, в которой всё детерминировано и причинно, в которой не может быть ничего принципиально нового и неожиданного. Эта статичность падшего мира и отразилась в статичности разума человека. Поэтому разум есть лишь производное падшего мира, склонное к полному порабощению ему. Мышление же способно преодолевать условности и иллюзии разума, освобождать его от пленённости миром. При этом мышление есть акт сознания и в известной мере само содержание сознания. Это значит, что направленность мышления всегда связана с определенным действием воли. Человек может стремиться к освобождению, и для этого активизировать инструменты мышления, в том числе и разум. На определенном этапе развитие разума означает действительное освобождение. Оно происходит из жажды свободы, и оно приводит к разрушению множества социализированных иллюзий, к разоблачению лжи. В таком случае разумное мышление оказывается актом освобождения, то есть творческим актом, обогащающим человека. Все великие учёные были творцами. Разум восторгается “открытием”, но в глубине это значит, что он восторгается творчеством. Небывшее для человека стало существующим, и это творческий акт, созидающий микрокосм человека. Всякое познание истины есть приближение к всецелой Истине. Поскольку весь видимый человеку эмпирический мир есть плод творческого акта, совершившегося в общении Бога и человека,то в этом мире разлиты логосы, смыслы, истины²⁴. Все они имеют относительное значение, поскольку соотносятся с высшей Истиной. Обнаружение даже горькой правды есть путь к открытию высшей Правды. Всякое открытие истины есть само по себе освобождение. Это освобождение может быть малым, относительным, и из-за ложной направленности сознания может даже увести в сторону большего рабства, что нередко случалось, но может привести и к приобщению высшей Истине, стать шагом на пути к полноте свободы. При этом в самом по себе разуме приобщение к истине не осуществляется, поскольку он, как инструмент объектного постижения мира, наталкивается на непроницаемость, закрытость объекта, но творческий акт целостного мышления, выходящий за пределы разума, оказывается приобщением к истине. Это значит, что это приобщение к истине уже не может быть сведено к рациональности, разумности, оно выше и больше, ибо укоренено в логосе человека.

Разумное, рациональное мышление в самой своей внутренней структуре есть отражение объективированного мира. Оно осуществляется в понятиях, которые отражают объекты и их отношения. Само понятие есть абстракция, обозначение некоей вещи как объекта, который закрыт для понятия. Я могу знать о некоей вещи только постольку, поскольку она является мне как феномен моего сознания, поскольку она как-то воздействует на меня, и я опознаю только это воздействие.²⁵ Поэтому понятие не говорит о сущности вещи, а сосуществует среди других понятий, которые вместе образуют собой определенную ментальную карту, помогающую человеку ориентироваться в мире. Эта ментальная карта условна и имеет социальную природу, и потому она подчас кардинально отличается в разных культурах. Понятия упорядочиваются в мышлении посредством логики, которая является отражением законов, детерминированности, причинных связей объективированного мира. Вещи не только существуют в мире, объекты не только являются в феноменах сознания, но и меняются, взаимодействуют и соотносятся друг с другом по определенным правилам и законам. Логика всегда связана с движением объектов в пространстве и времени. Но логика также не способна выявить внутреннюю сущность объекта, не способна “раскрыть” его, ибо она остаётся целиком обусловленной только феноменами сознания. Логическое мышление в понятиях, разумное мышление также неизбежно для человека в рамках объективированного мира, как и существование во времени и пространстве. Но возможно расширение и углубление мышления. Оно может не только свидетельствовать о порабощенности человека объектным миром, но и возвращать его к собственному логосному началу.

Характер мышления тесно связан с языком мышления. Язык и есть та знаковая, символическая система, которая связывает его с миром. Поэтому качественное состояние языка отражает направленность и качество мышления. Вместе с тем язык есть осуществление коммуникации, т.е. объективированного общения. Объективированный характер языка выявляется уже тем, что он состоит лишь из знаков и символов, но не самих реальностей. Поэтому язык сам по себе не порождает общения, а лишь коммуникацию, обмен знаками, которые лишь условно общие, а в своём значении по сущности замкнуты внутри субъектов. В этом парадоксальность языка: с одной стороны, он существует для общения, но, с другой стороны, он замкнут внутри субъекта. Подлинный же язык есть логос, творческий акт общения, созидающий общие реальности. И из объективированного языка возможны лишь творческие, освобождающие прорывы к источному логосу.

В математике как в языке наиболее очевидна знаковость, символичность, условность, но вместе с тем она есть апофеоз разумного мышления – она оказалась настолько точна, адекватна и эффективна для суждения о природном мире, что привела к многим открытиям и достижениям науки и цивилизации. Но математика приложима далеко не ко всем объектам этого мира, не говоря уже о том, что она не приложима к тому, что выше и больше объектов. Большую роль в мышлении также играет образность и воображение, которое уже не сводимо к понятиям и логике. Можно утверждать, что мышление образами глубже мышления в понятиях. С этим связано то, что мифологическое мышление, которое есть развитое и нередко гипертрофированное образное мышление, в истории предшествует рациональному. В действительности же и рациональное мышление укоренено в образном, хотя часто и отрицает его. Образное мышление ближе к основам жизни, к самому существованию, в нём нет сухости, выхолощенности, абстрактности рациональной мысли. Но и образное мышление подвержено рабству у объектного мира, оно может быть целиком им обусловлено. Самая же главная опасность образного мышления в его потенциальной хаотичности. Поток феноменального мира, его явлений в человеческом сознании представляет собой хаос, обрушивающийся на человека. Человек стремится упорядочить этот хаос в мышлении, и образное мышление отчасти справляется с этим, но при этом и само начинает отражать этот хаос. Образы мышления могут не только порабощать, но и разрушать человека. Поэтому опасность образного мышления обнаруживается с двух сторон: и как гипертрофия и абсолютизация собственных образов, и как допущение хаоса, разрушающего человека. Рациональное мышление осуществляет важную функцию очищения, упорядочивания, исправления ошибок мышления образного, но не может заменить его, и все попытки разума абсолютизации своей функции есть такая же ошибка, как и неупорядоченный хаос воображения. Образное мышление на своих высотах есть наибольшее приближение к логосному началу человека. Именно на путях образного мышления совершается творческий акт и действует воображение как сила, ведущая к преображению мира. Образное мышление наиболее близко к целостному восприятию, поэтому для него потенциально открыто приобщение к субъекту и общение с ним. Образное мышление может быть объективированно, но может быть в той или иной степени и освобождаемо от объективации. Здесь большую роль играет интуиция, которая имеет принципиальное значение для мышления. Можно даже говорить об интуитивном мышлении как способе мышления. Интуиция – это как раз и есть то, что невозможно объективировать, рационально истолковать и доказать. Интуитивное мышление коренится не в объектном, не в рациональном – оно, в сущности, коренится в самом общении, в конечном счёте, в общении с Истиной, с Богом. Величайшие научные открытия совершались на основе интуитивного и образного мышления, и рациональные формы играли лишь вспомогательную роль. Величайшие творческие и пророческие прозрения имеют такое же происхождение, хотя часто и имеют силу, глубину и интенсивность, много превосходящие научные открытия.

Интуитивное образное мышление не может не быть эмоционально насыщено, и эмоции человека есть та среда, то пространство, в какой осуществляется мышление. Только чисто рациональное мышление склонно исключать эмоции, когда стремится отказаться от собственной субъектности, чтобы целиком отдаться отрешённому, абстрактному объектному миру. Отказ от эмоций в рационализме коренится в той же двойственности эмоциональной жизни человека, которая присуща и его мышлению. Эмоции человека есть объективация его духовного начала. Дух есть среда общения субъектов и само их общение, но в падшем объективированном мире общение оказалось невозможным или почти невозможным. Общение с объектом невозможно, поэтому духовное отношение претворяется в череду состояний, переживаемых субъектом по поводу и в связи с объектом. Первичная эмоция человека в падшем мире – это страх, отчаяние и ужас, вызванные объективацией, фактом полной отчужденности от всего, невозможностью общения. Вторичная эмоция – это удовольствие и удовлетворение, избавляющие от первичного ужаса. С тех пор большая часть жизни человека есть движение от ужаса к удовлетворению, есть поиск удовольствия, и здесь человек находит множество путей и способов избавления от отчаяния падшей свободы в различных формах рабства. На вершинах цивилизации человек оказывается уже “вполне довольным” почти постоянно, поскольку вся повседневная жизнь во всех своих проявлениях и повсеместно обустроена тем, что приносит удовлетворение, избавляет от экзистенциального страха и ужаса. Даже самый факт смерти близких людей обустроен таким способом в обрядах и ритуалах, в стереотипах мышления, чтобы человек в конце концов мог получить удовлетворение. Ритуал же, обряд – есть первичная форма достижения эмоционального удовлетворения, способ вхождения в спокойное эмоциональное состояние. В хаотичный мир объектов, отчуждения и бессмыслицы обряд вносит ощущение субъектности, приобщения, смысла. Поэтому всякий обряд имеет преимущественно эмоциональную природу, он является символом или знаком общения, который может быть как близким, так и очень далёким его действительному совершению.