Читать книгу: «Несчастные сироты», страница 5

Явление 10

Те же и Родивон

Родивон (упадая к ногам графа). Сделайте милость, Ваше сиятельство, и не вводите в побои бедного и без того несчастного и изувеченного человека. Прикажите лошадей ваших свести с лугу.

Граф. Сего ж часа, мой друг, сведены они будут. Я предупрежден уже просьбою от твоего питомца, и мы теперь о том говорили. (К лакею.) Поди и вели сию же минуту лошадей переловить и запрягать.

Родивон. Покорно, сударь, благодарствую.

Граф. Мне очень жаль, мой друг, что я не знал прежде, что у тебя господин такой лютый и что тебе сей луг приказано беречь так строго. Никогда бы я и не подумал навлечь на тебя напасть и подвергнуть за себя ответу. Но как того не можно воротить и сделалось то неумышленно, то я охотно и с лихвою заплачу господину твоему весь убыток, причиненный ему моими лошадьми, и тем избавлю тебя от наказания. Возьми вот червонец и отдай ему. Я надеюсь, что лошади мои настолько травы верно не поели.

Родивон. Ах, государь! Милосердие ваше ко мне велико, но оно не избавит меня от наказания. Господину моему не трава дорога, а надобность только в том, чтоб было за что ко мне придраться. И так знаю уже я, что мне побой не миновать, и первое будет слово: для чего я вас приехавшего не усмотрел и допустил остановиться на лугу, и не послужит нимало к оправданию, что я в самое то время гонялся без души за подосланными умышленно выкашивать здесь траву единственно для того, чтоб меня подвесть под побои. К несчастью моему, видел экипаж и лошадей ваших теперь сын нашего приказчика и не оставит сказать о том боярину.

Граф. Боже мой! Как мне жаль, что это так сделалось. Желал бы я душою моею тебе, моему другу, помочь, но уже и не знаю как.

Родивон. Чего не можно, о том нечего и говорить, милостивый государь! Уже быть терпеть теперь для меня будет: сие уже не новое.

Граф. По крайней мере, не могу ли я, мой друг, усладить тебе хотя несколько причиненное мною тебе неумышленное бедствие сею безделкою. (Вынимает из кармана и дает ему несколько рублей.) Возьми это себе.

Родивон (кланяясь). Помилуйте, государь! На что это. Я и без того Вашим сиятельством чрезвычайно доволен. Одно ваше милостивое слово и сожаление мне всего дороже и в состоянии уже будет усладить напасть мою.

Граф. Нет! нет! Пожалуй, мой друг, возьми и сделай же мне это удовольствие, для меня это безделка, а тебе, бедному человеку, годится. Ты достоин и не того за усердие к господам твоим и за попечение об них в сиротстве и малолетстве.

Родивон. О, милостивый государь! Я о себе и слова бы не сказал, хоть бы еще был несчастнее нынешнего, когда б только они были счастливы и благополучны. Но ах! Они не только несчастны, но и лишаются навек почти и надежды быть когда-нибудь счастливыми.

Граф. Слышал я уже отчасти о том от сего дитяти, но расскажи ты, мой друг, мне обстоятельнее. Я очень любопытен о том узнать и все слышать.

Родивон. Ах, милостивый государь! Сей птенец (указывает на Ераста) с сестрою, которая его поболее и почти уже невеста, суть несчастные остатки одной благородной и крайне добродетельной фамилии. Отец и мать их составляли наиблагополучнейшую чету на свете, и были господа не только любви, но самого обожания достойны. Но небу угодно было прекратить дни обоих родителей их в самые цветущие их леты: отца сего несчастного дитяти похитила у нас немилосердная война турецкая. Не могу, государь, без слез вспомнить о сем милом и любезном господине. Судьба была ко мне столь благосклонна, что я имел счастие не только рость с ним вместе от самого младенчества, но вместе с ним языкам и всему прочему учиться и заимствовать весьма много от его хороших склонностей и качеств. Сие соединяло нас с малолетства некоторым родом дружбы, почему и во всю жизнь содержал он меня не как раба, но более как друга. При отъезде своем на службу поручил он мне воспитание и обучение сего птенца, выходившего тогда только из рук женских. И я принял на руки его к себе с особливой радостью. И за счастье почитаю, что небо помогло мне по сие время сохранить его цела и невредима и не только обучить уже многому, но и вперить в нежное сердце его хорошие склонности. Но увы! Не успело пройти и года, как в одно несчастное время лишились мы и боярыни. Нечаянно захвачена она была одною партией злодеев и умерщвлена без милосердия. По счастию удалось мне тогда сохранить жизнь обоих детей моего господина. Но со всем тем в тогдашнем смятении да и после не знали мы, куда главу приклонить. Тем паче, что в тогдашнее ж время лишились они и всех ближних своих, родственников и друзей родителей своих, которые бы могли в сиротстве их вступиться. Остался только один и самый тот дальний родственник, у которого, по несчастью, живем мы с того времени. Он вступился тогда в сиротство их и в правление деревнями. Взял нас всех к себе. Но о! когда бы сего никогда не было! Он стал владеть деревнями нашими с неограниченною властью и равно как своими и не только извлекать из них для себя весь лучший сок, но приводить все их в сущее разорение. Но что о том говорить, когда бы хоть о детях имел он надлежащее попечение и когда бы им жить было хорошо. А то увы! с сей стороны они в особливости несчастны. Не могу изобразить вам, милостивый государь, в каком жалком и бедном состоянии живут они ныне и что претерпевают от сего лютого человека. Умалчивая о прочем, скажу только, что редкая неделя проходит, чтоб сему птенцу не доставалось розг, несмотря хотя он наилучший и такой ребенок в свете, который, кроме любви, ничего не заслуживает. А о бедной боярышне и упоминать нечего, это самая редкость в их поле и сущий ангел. Не могу изобразить вам, сколь многими и изящными одарила натура ее качествами и какое доброе и человеколюбивое имеет она сердце, соединенное с острым и ко всему удобь понятным разумом, также какие прекрасные имеет ко всему хорошему склонности. Но он насильно старается делать ее дурою, хотя она во сто раз его умнее. Словом, он гонит и ее совсем с света, и если б не чтение книг ее подкрепляло, к которым сделалась она охотница, то я не знаю, чтоб из ней было.

Граф. Но умилосердись! Неужели не мог найтиться никто добрый человек из соседей, кто б мог привесть его в рассудок?

Родивон. Ах, милостивый государь! Он всех их от себя отогнал своим суровым и неугомонным нравом: что ж касается до меня, то я хотя и не упустил учинить всего, что внушал мне долг и любовь к покойному боярину, но все мои старания были тщетны. Покуда я молчал и не сильно еще вступался, до тех пор было еще несколько сносно. Но как увидев, что зло час от часу увеличивалось, и начал ему от времени до времени делать представления, так себя только в побои и в несчастие привел, а им не помог. С того времени озлился он на меня, и, возненавидев смертельно, гонит немилосердным образом и только о том помышляет, как бы ко мне и всякий час и чем-нибудь придраться и меня бить и мучить. А чтоб меньше мог я ему делать помешательства или не быть свидетелем всех его дел и предприятий, за несколько дней до сего измучив меня без милосердия, приставил стеречь сей лес и в нем траву, а в самое то время нарубливать всякой день целые поленницы дров, таская на себе сучья из всего леса и, буде хотя несколько урока не дорублю, или что в лесу сделается, то за все про все бьет меня и мучит.

Граф. Фу! какой злодей!

Родивон. Но сего еще не довольно, милостивый государь. По сей день я приписывал то одному суровому его нраву, а ныне услышал вести, из которых заключаю, что у него скрывается под тем нечто другое и странное. Граф. А что такое?

Родивон. Ах, государь мой! Самое злое предприятие: говорят, что хочет он выдать насильно мою боярышню.

Граф. Как! сию столь хвалимую тобою и несчастную девицу! Ту!.. ту!.. которую я… Но за кого, когда и как это? Ну! ну! продолжай.

Родивон. Ах, государь за сущего баловня, глупца, повесу и такого негодяя, который еще хуже его будет. Словом, за своего сынка.

Граф. Как, разве у него сын есть?

Родивон. Есть, но который и ноги моей госпожи не стоит, который ни к чему не годится и неминуемо сделает ее навек несчастною.

Граф. Но как же, разве ему жениться можно? Разве он ей не родня?

Родивон. Считали как-то родню инако и нашли, что жениться можно.

Граф. Боже мой! Как же, как же мне этого жаль и весьма досадно, что пособить тому не можно.

Родивон. Ах, государь мой! Самое сие теперь и съедает меня горестью. Я сокрушаюсь сколько об ней, а того паче о сем птенце, всей надежде нашей. По всему видимому, есть у дядюшки его с сынком на уме посредством женитьбы каким-нибудь образом поприбрать к себе все его деревеньки, а потому имею опасение, чтоб они и с сим несчастным чего-нибудь злого не предприяли и не постарались его сжить с света как единое помешательство тому. От людей такого свойства все статься может. Почему знать: легко станется, что они для самого того и меня от них отлучили.

Граф. Да! это очень вероятно! И твое опасение, мой друг, не без основания! Но-о! великий Боже! чего не происходит в свете! С великою бы радостью хотел помочь, но не знаю, каким образом. (Думает.) Не известно ли тебе, когда назначено быть свадьбе?

Родивон. Нет, государь! Ничего о том подлинного не знаю, только думаю, когда у них таковое зло на уме, так, верно, поспешат они произвесть оное в действо.

Граф. Ежели б было к тому хоть несколько времени, то, может бы, я помог сим сиротам несчастным, но ежели скоро, то не знаю уже как. Со всем тем не можно ли тебе, мой друг, тогда меня уведомить чрез письмо, когда ты о том сведаешь, а между тем постараешься уговорить свою госпожу, чтоб она никак к тому не соглашалась, но противилась всеми силами.

Родивон. Хорошо бы, государь, но когда бы все сие было можно, но я не уповаю, чтоб она учинить сие была в силах. Ее принудят неволею, бедную, а меня, может быть, засекут до смерти.

Граф. И! неужли они уже такие изверги и бесчеловечные тираны. Не упусти только того учинить, что я говорю, и, написав письмо прямо на мое имя, дошли до города и вели отдать на почтовом дворе, а я велю уже оттуда с нарочным и неукоснительно к себе доставить.

Родивон. Хорошо, милостивый государь!