Читать книгу: «Несчастные сироты», страница 3

Явление 12

Граф один.

Боже мой! Какое это прекрасное сотворение натуры! Какая невинность и украшенная еще разумом и охотою к чтению книг, и книг еще столь полезных. Какие прелести! Весьма бы мне хотелось знать, кто она такова и какие бы ее несчастия были. Очаровала она меня в один миг своими прелестьми. Куда жаль, что она ушла так скоро.

Явление 13

Граф и лакей.

Граф. Что? Отпрягли ль лошадей?

Лакей. Отпрягли, ваше сиятельство. Но баб никаких нет, разве прикажете нам самим набрать для вас ягод. Их множество в лесу.

Граф. Очень хорошо. Пойдем же к карете. Я немного отдохну, а вы понаберите мне ягод. Да посмотрите еще, не найдете ли вы кого-нибудь здесь в лесе. Хотелось бы мне спросить кой о чем.

Конец первого действия.

Действие второе

Явление 1

Родивон один (входя на театр)

Бегал! бегал! и из сил ажно выбился. Но всем беганьем своим ничего почти не сделал, а только что навлек на себя новые заботы. Сегодняшний день в особливости несчастен. Таки со всех сторон и, как нарочно, согласились привесть меня в хлопоты и беспокойствы. И дьявол их знает, когда это они косили и рубили. Давича вполдни все было цело и сохранно. В одну почти минуту наделано пакостей неведомо сколько и кем таким, самому Богу известно. А за все-то про все должен буду я отвечать. Как-то мне бедному отделываться. По всему видимому не миновать мне сегодня опять плетей, когда по несчастию моему приедет опять в лес тиран наш! Но что-то хотел сказать мне еще Митютка. Где-то он делся. Небось, ушел брать ягоды негодной. (Кличет.) Митютка! а Митютка! (Митютка за кулисами вдали откликается: Ау!) Где ты! Поди сюды! Говори, говори да молви, а дело мое худенько! Изувечит проклятой! Но как быть, воля Господня, быть терпеть, хоть душою не виноват. Я ведь не Аргус и не сто у меня глаз, чтоб можно было мне в одно время и во всех местах осмотреть, а сверх того мне и не растянуться всюду и всюду. Беды только мои, что мне не поверит, что столько пакостей бездельники в одну почти минуту наделали.

Явление 2

Родивон и Дмитрий

Родивон. Куда же ты зашел! Сам велел приходить скорей да и сгинул.

Дмитрий. Дядюшка! Я не отходил далеко, а все-то и дело тебя посматривал, но ты что-то долго не бывал. Я хотел было домой уже бежать.

Родивон. Чего, Митька! впрах измучился бегаючи по лесу.

Дмитрий. Ну! Не правда ли моя, не было ли мужика?

Родивон. Ах дружок, более нежели правда! Но этот мужик уж бы и так и сяк. Этому не удалось почти ничего сделать – не успел начать, как я пришел.

Дмитрий. Ахти, дядюшка, не отпустил ль ты его?

Родивон. Нет! а он сам ушел. А что ж хоть бы и отпустил. Дело знакомое, этого я знаю, это родня нашего приказчика. Не знаю только я других-то бездельников, которые наделали мне пакостей множество сегодня.

Дмитрий. Как, дядюшка, разве нашел ты еще кого-нибудь.

Родивон. Людей-то я не нашел, сами они руки и ноги не положили, а пакостей, наделанных ими, множество видел. Но-о! Когда бы послал мне их Бог, так бы я с ними, верно, не расстался. Легко ли, дружок! Только что срублены деревья, так совсем и лежат. Не успели еще и увезти, окаянные. Не знаю, не ведаю, как этого я не слыхал.

Дмитрий. Как! разве и лес порублен, и это подлинно правда!

Родивон. И не в одном еще месте, а в целых пяти. В трех лежит он еще тут, а из двух и увезен совсем, а одни только сучья и листья, а травы выкошено и Бог знает сколько, и, к несчастию, все еще в притчинных местах и на самом виду, так что нельзя боярину не увидеть, как скоро он в лес приедет. Дмитрий. Эх! Как же мне жаль, что я не пришел к тебе, дядюшка, ранее и не остерег тебя заблаговременно. А все удержали меня почти насильно: не мог никак оторваться.

Родивон. А что? Разве ты о том что-нибудь ведал?

Дмитрий. Чего дядюшка: боярину еще давича поутру сказывали, что у тебя в лесу нездорово и что леса будто вырублено множество. Трава вся выкошена, ягоды и грибы выбраны, и он на тебя очень сердит и, отъезжая давича в город, говорил, что, приехавши оттуда, посмотрит сам, и буде правда, то обузует тебя не на живот, а на смерть. Я с тем нарочно и пришел к тебе сюда, чтоб остеречь и уведомить.

Родивон. Господи! да как же они так скоро обо всем этом проведали. Я недавно, кажется, ходил по всему лесу, и все было цело и здорово, и, по всему видимому, наделаны пакости тогда, как я дрова рубил, а это было только что перед твоим приходом.

Дмитрий. И! что ты, дядюшка! Они о том еще давича поутру говорили.

Родивон. Давича поутру! Не знаю же я теперь, как это так, а давича поутру было еще цело. Я на самых тех местах был, но ничего не видал. Но не знаешь ли ты, кто сказал о том барину?

Дмитрий. Боярину-то сказал сынок его Митрофан, а ему кто сказал, того уже не знаю, а видел только, что говорил он и шептал что-то долго с приказчиком нашим и о чем-то просил и ему кланялся. Не насказал ли он ему. Ведь ты знаешь, что он их, а не наш, и тебе всегда злодействует.

Родивон. Чего доброго. Это всего легче статься может, но не знаю, как же это так. Просил и кланялся, говоришь ты, но не мог ли ты подслушать, о чем таком просил он его?

Дмитрий. Нет! а только слышал, что приказчик его уверял при отходе, что будет все исполнено верно.

Родивон. Великий Боже! Уже не подкоп ли это все под меня. Уже не нарочно ли велено было все сии пакости наделать, чтоб привесть меня в новые побои. От Митрофана Агафоновича статься все может. Ненависть его ко мне довольно мне известна.

Дмитрий. Чего доброго: и догадка твоя, дядюшка, чуть ли не справедлива. Мне пришло теперь на память, что приказчик побежал тогда же посылать куда-то мужиков, я сам это видел, но что-то приказывал он им шепотом.

Родивон. Ну! Так нет в том и сомнения. Боже мой! Какие это люди! Но не говорили ли они еще чего?

Дмитрий. Еще вспомнилось мне, что говорили они что-то о мухоморах, и приказчик хотел послать нарочно за ними.

Родивон. Да это на кой черт им?

Дмитрий. Уж я, право, не знаю, мух что ли морить. Только знаю, что мухоморы сысканы, и я сам их от приказчика приносил и отдал Митрофану Агафоновичу, а он, очистив с них красную кожу, на что-то искрошил их с другими грибами.

Родивон. Это опять нечто новое.

Дмитрий. И, дядюшка, у нас и не то еще новое есть.

Родивон. А что такое еще?

Дмитрий. У нас скоро, сказывают, свадьба будет: хотят женить Митрофана Агафоновича.

Родивон. Что ты говоришь? Уж этого негодяя, этого сквернавца женить! Чего уже они не затеют!

Дмитрий. Да на ком еще спросишь, дядюшка! Говорят, что на барышне нашей Серафиме.

Родивон. И! врешь, Митька, этому нельзя статься.

Дмитрий. Правда, дядюшка! Какой-то гость приезжал и насказал, что будто она ему неродня и так далека, что жениться можно, а боярин-то и взял в голову.

Родивон. Не с ума ли они все сошли?

Дмитрий. Уже я того не знаю, только старый боярин и спит и видит то, и с того времени, как черт на нем поехал. Дитяти нашему, бедному Ерасту житья уже совсем не стало, до того было худо, а ныне уж Бог знает что. Легко ли, дядюшка, истинно более десяти раз с того времени он его сек, да как же! Без всякого милосердия на козле, а за что и сам не ведает, а щипанцы, толчки и проклинания ежеминутно. Сегодня до того дошло, что не велел ему давать ни чаю, и во весь день ни пить, ни есть, так на него озлился.

Родивон. Бедное несчастное дитя! Но что говорить, бедные и несчастные все мы! Погибнем невозвратно все, ежели совершится то, о чем сказываешь и чего я опасаюсь. О Боже! что будет с нами? Защити нас и помилуй!

Дмитрий. Ах, дядюшка, послышался мне голос человеческий, уж не за срубленным ли лесом приехали, не побежать ли нам их ловить?

Родивон. Побежим, Митютка, беги, мой друг, ты в эту сторону, а я побегу сюда, хоть бы увидеть, кто такой. О, когда бы Бог послал. (Оба убегают.)

Явление 3

Ераст один (держа в руках узел, завязанный в платке)

Эх! Его, конечно, здесь нет! бедного Родивона! Но, постой, нет ли его в пещере. Не лег ли он отдохнуть в ней, бедненький, утомившись от трудов. Замучился, небось, впрах от них! (Подходит к пещере и смотрит.) Нету и здесь – экое горе! – конечно, пошел он осматривать лес! Как же мне быть? Где его сыскать? В лесу не найду его я пуще. Лучше подожду здесь его. (Садится.) Вот и дрова его! Все-то их он небось сегодня нарубил, но Бог знает, не покажется ли дядюшке моему и того еще мало. Не стал бы он его опять сечь, как мучил третьего дня совсем-то понапрасну. Ах! Как мне его жаль! Люблю я его, как свою душу. Но постой, что мне вздумалось. Вижу я, лежит и топор здесь, чем сидеть понапрасну, сам-ка я отведаю порубиться: не могу ли я ему помочь хоть немного и хоть полена два-три сделать, и то бы все ему в подспорье. Ведь он трудился же сам для меня, как меня носил на руках своих и учил грамоте. Для чего ж не потрудиться и мне для него? (Встает, берет топор, поднимает чурбан и не могши поднять.) Ох, какой тяжелый! Этого не поднять мне, сам поищу полегче. (Уходит за кулисы и вытаскивает сук.) Вот этот полегче и по моей будет силе. (Взворочивает на колоду и начинает рубить.)