Читать книгу: «Кончина века. Роман», страница 2
III
Доктор Кубышка был не совсем прав. Работа, по большей части, увлекала Васечкина, однако, временами (достаточно редко) могла вселять в него и полное равнодушие, и даже отвращение. Ничего удивительного – творческие кризисы случаются со всеми мыслящими натурами (к коим причислял себя Вася)!
Наш герой состоял на должности научного сотрудника в лаборатории, занимающейся жидкими кристаллами, в довольно крупном исследовательском центре Академии наук – Кристаллологическом институте, директор которого – академик Моисей Абрамович Шмайдерович – был хорошим знакомым Васиного отца. Научным руководителем диссертации Васечкина являлся сам заведующий лабораторией (или, короче, «завлаб») профессор Никита Никитич Чесноков, флегматичного вида, полный, лысоватый мужчина лет пятидесяти, – на половину русский, а на половину чукча. Он одевался чаще всего в потёртую, чёрную кожаную куртку и засаленные, мятые брюки, и всегда носил очки с жёлтыми, круглыми стёклами, в тонкой стальной оправе, скрывающие его несколько выпирающие скулы и слегка раскосые глаза. Говорили, что Чесноков сильно талантлив, поэтому было не случайно то, что в своё время (лет двадцать назад) академик Шмайдерович пригласил его к себе в институт из провинциального университета на севере России.
После защиты Васечкин продолжал работать вместе с Никитой Никитичем и опубликовал в соавторстве с ним несколько статей в солидных научных журналах по материалам своей диссертации. Писал, статьи, конечно, Вася, а профессор Чесноков только бегло проглядывал текст и изредка делал изгрызенным красным карандашом кое-какие поправки на полях. Действительно, Чесноков мало вмешивался в кухню лабораторных исследований, предоставляя двум десяткам своих сотрудников относительную творческую свободу; а сам занимался литературной деятельностью – писал очередную монографию.
Люди, долго проработавшие с Никитой Никитичем, также знали, что тот не любит учёных разговоров, поэтому старались не слишком донимать его научными вопросами. Однако зелёные, молоденькие аспиранты и, особенно, аспиранточки часто попадали впросак, прося маститого профессора объяснить им что-нибудь по науке. В таком случае Чесноков сначала внимательно выслушивал вопрос, а потом обычно лаконично отвечал: «Читайте меня», что означало, что он советует заглянуть в свою бессмертную книгу «Что такое жидкие кристаллы?» Считалось, что таким способом он стимулирует у молодёжи творческую самостоятельность.
Никита Никитич очень любил выпить, и, можно даже сказать, был настоящим алкоголиком. Приходя утром в свой лабораторный кабинет и садясь за массивный, дубовый письменный стол, покрытый толстым куском плексигласа, он тут же извлекал из небольшого стального сейфа объёмистую колбу со спиртом и наливал себе полный стограммовый мерный стаканчик. Приняв одним махом, не закусывая, отмеренную дозу алкоголя, Чесноков сразу взбадривался и мог уже, как он сам говорил, «творить целый день». Женский персонал лаборатории – существа сердобольные – считали, что Никита Никитич начал пить после трагической смерти своей первой жены, которая страдала психическим расстройством и повесилась на бельевой верёвке в ванной комнате. Тому уже минуло больше десяти лет, и теперь профессор был женат во второй раз на тихой провинциальной женщине, много моложе его, с которой вместе воспитывал свою дочку от первого брака – тринадцатилетнюю Катю. Мужики же (особенно те, кто давно работал с профессором и знал его ещё по северному городку) утверждали, что Чесноков заливал смолоду, – от избытка таланта, – и, возможно, этим и свёл свою первую жену в могилу.
Никита Никитич обладал ещё одной весьма характерной особенностью, заслуживающей, по-видимому, упоминания. Он считал (и это, впрочем, было совсем не так уж далеко от истины), что в Кристаллологическом институте, да и во всех других академических заведениях царит засилье евреев. Причём евреи всегда занимают все самые лучшие и высокооплачиваемые должности. Справедливости ради нужно отметить, что в его лаборатории был всего один явный еврей – Рабинович, – что, конечно, являлось исключением из правила.
Профессору Чеснокову доминирование в академической науке представителей библейской национальности крайне не нравилось, и он в меру своих сил старался привлечь общественное мнение к этому неприятному для него явлению. С этой целью Никита Никитич завёл специальный блокнот, который хранил в сейфе вместе с колбой со спиртом. В этот блокнот профессор заносил все доходившие до него сведение о евреях своего института. Так, например, ему удалось вывести на чистую воду доктора физико-математических наук Ивана Ивановича Иванова, заведующего лабораторией кристаллоакустики. Казалось бы, что обладатель таких совсем невинных имени, отчества и фамилии должен, несомненно, являться русским. Действительно, Иванов был русским – из крестьян Воронежской области. Однако Никите Никитичу (неизвестно, каким образом) удалось выяснить, что отец Ивана Иваныча умер, когда будущий завлаб был ещё ребёнком. Мать вскоре вышла замуж во второй раз за Шмуля Исааковича Гуревича, верного сиониста. Таким образом, маленький Ваня был воспитан в еврейских традициях, поэтому и сам являлся евреем. Действительно, Никита Никитич часто говорил, что «еврей – это не столько национальность, сколько свойство натуры».
Проведённые профессором Чесноковым исследования убедительно показали, что он был единственным русским завлабом в Кристаллологическом институте.
* * *
Кроме Никиты Никитича, нашего героя в лаборатории окружали и другие незаурядные и яркие личности. И – это совсем неудивительно, – в науке таланты не редкость!
Вот, например, два интересных человека, которых профессор Чесноков привёз с собой в Москву из родной захолустной провинции: ведущий научный сотрудник Казимир Леонардович Шеховский и старший научный сотрудник Пахом Пахомыч Тамбуренко.
Казимир Леонардович – шустрый и энергичный обрусевший поляк – был одногодком, большим приятелем и правой рукой профессора Чеснокова. Шеховский пил уже точно от избытка таланта, никаких других причин для пьянства у него, как было всем известно, не имелось. Раньше, получая в институтской кассе зарплату, он не доносил её до своей семьи и, в результате, как правило, на несколько дней куда-то исчезал (не было его ни на работе, ни дома); хотя он всегда потом появлялся в отличной моральной и физической форме. В последнее время, однако, жена Казимира Леонардовича держала его в сухом теле. Договорилась с бухгалтерией института и стала получать мужнин заработок к себе на сберкнижку. От такого исхода дела Шеховский всё больше и больше грустнел, и научное вдохновение его стало было иссякать; однако, Никита Никитич друга в беде не оставил и начал каждое утро выдавать ему из своей заветной (никогда не пустеющей) колбы такую же, как и себе, стограммовую порцию живительной влаги. В результате всё пошло к лучшему: Казимир Леонардович уже больше не исчезал, да и вдохновение к нему потихоньку вернулось.
Пахом Пахомыч Тамбуренко – довольно болтливый и очень тощий хохол, лет сорока пяти – тоже был алкоголиком и также был удостоен чести пить из профессорской колбы; а, выпив, боялся идти домой, где его ждали жена с дочкой, – поэтому часто засиживался в лаборатории допоздна и выдавал порой из-за этого выдающиеся научные результаты.
Большим другом Тамбуренко был лабораторный техник, тридцатилетний Федя Коньков, пивший умеренно и, преимущественно, пиво, – до двенадцати полулитровых бутылок «Жигулёвского» в выходной или праздничный день. На все руки мастер, да, вдобавок к тому, ещё и философ, Федя считал, что в жизни всё предначертано заранее, и, что каждого из нас «где-нибудь за уголком тихонько поджидает свой пиздец», то есть был фаталистом. Согласно Феде, – так как пиздец всё равно неотвратимо наступит, следует жить себе тихо, заниматься своим делом и не волноваться. Непоколебимое спокойствие этому лабораторному мыслителю приносило не только дело, то есть научно-техническая работа, но и хобби – на своём дачном участке он разводил огромные помидоры всевозможных форм и окрасок. Фединой гордостью был выведенный им сорт чёрных томатов в форме крупных (сантиметров двадцати в длину и сантиметров пяти в диаметре) пенисов. Пару таких помидоров он однажды принёс в лабораторию для дегустации.
Коньков и Тамбуренко были изрядно симпатичны нашему герою, и он находился с ними в весьма приятельских отношениях, но подружиться окончательно не мог, так как не любил ни спирт, ни пиво, предпочитая им хорошее сухое вино.
Ещё один заметный член коллектива лаборатории начал работать в ней ещё до прихода Никиты Никитича. Это был ведущий научный сотрудник Алексей Платонович Поросёнкин – маленький, кругленький человечек, лет сорока пяти. Он носил миниатюрные овальные очочки с толстенными линзами и имел рыжий, плешеватый ёжик волос на большой, учёной голове. Он совсем не пил и кроме незаурядных научных способностей всегда проявлял, как он выражался, «тягу к бизнесу».
Его дебют в мире предпринимательства был, однако, неудачен. Как известно, во время правления товарища Андропова, партия боролась за производственную дисциплину – патрули дружинников отлавливали граждан, находившихся в рабочее время в неположенных местах: в кино, в банях, в магазинах. Так вот, однажды, в те времена, активный коммунист Поросёнкин был пойман патрулём в два часа дня на лестнице огромного универмага «Московская труженица», находившимся прямо напротив Кристаллологического института. В этом оживлённом месте товарищ Поросёнкин пытался продать пару мужских ботинок западногерманской фирмы «Саламандер».
Были составлены две докладные записки по месту работы задержанного спекулянта: одна – завлабу, профессору Чеснокову, вторая – в партком института. В записках просили обсудить недостойное поведение ведущего научного сотрудника, члена КПСС А. П. Поросёнкина и примерно наказать его. Партком разбирать столь мелкое дело не стал, однако, Никита Никитич устроил для хохмы собрание лаборатории, на котором коммунист Поросёнкин был вынужден объяснить свой неблаговидный поступок.
На собрании пристыжённый Алексей Платонович сообщил, что купил вышеупомянутые ботинки в Германской Демократической Республике, где был недавно на конференции. Ботинки оказались малы, так что он решил попробовать продать их с рук по вполне скромной цене – за шестьдесят рублей.
Коллеги посмеялись над неудачливым коммерсантом и вынесли ему устное порицание, чтобы он впредь не позорил честь коммуниста и не занимался в рабочее время мелкими спекулятивными махинациями.
Однако уже при Горбачёве, потенциальные способности Поросёнкина к бизнесу полностью раскрылись. С переменой власти, Алексей Платонович стал много ездить по работе заграницу, и уже в капиталистические страны, – преимущественно в западную Германию. Оттуда он каждый раз привозил по подержанному автомобилю. Иномарки он с большим наваром сбывал в Москве с помощью своего аспиранта Гоши Барсукова – толстого и очень делового молодого человека, носившего солидное, чёрное кожаное пальто и несколько массивных золотых перстней на разбухших, розовых пальцах. Сам товарищ Поросёнкин подержанные машины не уважал и ездил на новенькой красной «Ладе-восьмёрке», имевшей форму зубила.
Алексей Платонович обожал свою жену Розу Петушенко, весьма активную и пикантную хохлушку, – дочку кгб-шного генерала, – бывшую моложе своего супруга на целых пятнадцать лет. Даже кандидатскую диссертацию Поросёнкин посвятил своей дражайшей половине: наклеил на титульный лист почему-то свою, а не её фотографию, а под ней написал: «Сей многопотный труд посвящаю моей жене, Розе Петушенко».
Алексей Платонович не принимал никаких важных решений и не производил никаких существенных действий, не посоветовавшись предварительно со своей супругой. Несомненно, что и бизнесом его толкала заниматься именно она. Надо же было организовать красивый быт в их трёхкомнатной кооперативной квартире, которую ещё в своё время купил молодожёнам генерал Петушенко!
Роза, кстати, работала там же, где и Вика Васечкина, – в Институте глобальных экономических проблем, – правда в разных с ней отделах. Так как это глубоко-научное заведение находилось недалеко от Кристаллологического института, Роза иногда заходила в лабораторию профессора Чеснокова – проведать мужа. С виду Роза, со своими светлыми пепельными волосами и большими васильково-невинными глазами, походила на ангела, сошедшего на землю. Однако со своим мужем она обращалась отнюдь не по-ангельски. Например, сотрудники жидкокристаллической лаборатории часто слышали, как она шипела на него: «Благодари бога, что я вышла замуж за такого старого козла, как ты!»
Уже упомянутый вскользь единственный явный еврей лаборатории —старший научный сотрудник Михаил Арнольдович Рабинович – длинный, тощий, очкастый субъект, лет сорока, – крупный специалист по структуре жидких кристаллов, – подозревался всеми коллегами в стукачестве. В самом деле, он вёл себя весьма странно: периодически заглядывал то в одну, то в другую лабораторную комнаты, делал несколько кругов по помещению, как будто что-то искал, и уходил, не сказав ни слова.
Достоин упоминания и аспирант Рафик Раздолжибов – уроженец солнечного Дагестана. Аспиранта этого профессор Чесноков недавно поручил попечению Васечкина. Рафик был настоящим джигитом и не проявлял большой склонности к умственной, да и к какой-либо другой деятельности, однако, представлял ценность тем, что имел брата, работавшего на Махачкалинском винном заводе. Данное обстоятельство позволяло Рафику бесперебойно снабжать Васю изумительным сладко-креплёным вином «Чёрная коса» – «за красывый научный рукаводство».
Имелись в лаборатории профессора Чеснокова и женщины, – тоже, кстати, весьма незаурядные. Например, уже преклонных лет, старшая научная сотрудница – Элла Эоловна Конидзе – весьма приятная дама, по-видимому, какой-то кавказкой национальности. Она всегда представлялась незнакомым людям, как: «с.н. с. Конидзе – талантливый химик». Секретарша-машинистка Фаня Цукатова – необъятной толщины тридцатилетняя особа, обладающая по её же собственному утверждению способностями экстрасенса и умеющая предсказывать судьбу всеми возможными способами: по линиям ладони, по картам, по кофейной гуще…
И, наконец, пикантнейшая, юная блондинка – лаборанточка Симочка Ципочкина, – в больших, блекло-зелёных глазах которой читалось столько стыдливо-развратной прелести.
IV
Доктор Кубышка рекомендовал Васечкину завести любовницу, но Васе и не было нужды ничего подобного советовать: он (к сожалению) не отличался излишней супружеской верностью. Например, как раз недавно, у нашего героя закончился небольшой романчик с лаборанткой Симочкой.
О, нежно-сладкая Симочка! Впервые Васечкин увидел её прошлым летом. Придя однажды, по своему обыкновению не слишком рано, часов в одиннадцать, на работу, Вася заглянул в кабинет начальника. Профессора Чеснокова на месте не оказалось. Коричневый линолеумный пол был влажен, и на нём искрилось и играло шаловливое солнце, впорхнувшее в настежь распахнутое окно. По блестящему, пахнувшему сырой свежестью линолеуму, старательно водило шваброй существо женского пола, в белой футболке и синих тренировочных штанах, – низко нагнувшись и двигаясь спиной, а вернее ягодицами, в сторону Васечкина. Эта маленькая, аппетитная попка, плотно обтягиваемая эластичной материей, соблазнительно покачивалась из стороны в сторону. Вася застыл на мгновение, любуясь неожиданным приятным зрелищем. И вспомнилась ему, почему-то, фотография, увиденная в красочном порнографическом журнале, недавно подпольно-привезённом товарищем Поросёнкиным из ФРГ: нагая девица стоит почти в такой же позе, только наклонилась ещё ниже, и голову с широко открытым ртом просунула между ног так, что видны сразу три отверстия. Под фотографией надпись: «Стойка „семафор“».
– Эй, теоретик, чего размечтался!? – вывела Васю из его пикантных размышлений незаметно подошедшая сзади Элла Эоловна. Услышав её голос, соблазнительное женское существо выпрямилось и обернулось, оказавшись миловидной, белокурой девушкой. Её зелёные и огромные, как у русалки, глаза, не моргая, уставились на нашего героя и беззастенчиво изучали его. В них, казалось, промелькнули вначале холодок и усмешка, но чувства эти тут же сменились неким более заинтересованным отношением; и цвет глаз при этом как-то потеплел.
– Знакомьтесь, друзья, – продолжила химик Конидзе, – это Вася Васечкин – наш свежеиспечённый кандидат наук. А вот – наша новая сотрудница, Сима Ципочкина. Она будет работать со мной лаборанткой.
– Очень приятно, – промямлил Вася и немного покраснел, так как ему показалось, что Сима прочитала своими бездонными глазами только что проскользнувшие в его мозгу пошлые мысли.
* * *
Роман между Васей и Симочкой разгорелся во время школы-конференции молодых исследователей жидких кристаллов, проходившей в начале сентября в подмосковном Доме творчества научных работников. В этом, внушительных размеров, красного кирпича, восьмиэтажном пансионате, стоящем в сосновом бору, на обрывистом берегу Москвы-реки, летом и в зимние каникулы отдыхали от учёных трудов, либо продолжали творить на лоне природы маститые академики и члены-корреспонденты. В остальное же время года пансионат использовался для проведения различных симпозиумов и конференций.
Целых пять дней длилась описываемая нами молодёжная школа-конференция. Для Васи это время пролетело сумбурно, беспечно и безумно быстро, как пять минут, – так сладка была его жизнь в учёном пансионате, вдали от лабораторной рутины и семейных забот.
Днём все молодые надежды отечественной науки сидели в огромном, оборудованном по последнему слову техники конференц-зале и слушали лекции крупных учёных. Среди докладчиков, конечно, был и самый выдающийся жидкокристальщик – профессор Чесноков. Его лекция «О жидкокристаллическом порядке в живой природе» имела потрясающий успех. Завершая её, Никита Никитич демонстрировал под микроскопом всем желающим капельку собственной спермы, объясняя, что сперматозоиды ориентируются вдоль одного направления также, как и молекулы в нематическом жидком кристалле.
Научные светила, будучи неглупыми людьми, не слишком отягощали свежие, но ещё не совсем зрелые головы молодёжи учёными премудростями. Лекции всегда заканчивались не позднее пяти-шести часов вечера, так, что практически всё остальное время посвящалось непосредственному человеческому общению, что было, наверное, ещё более важным, чем обмен сухими, кабинетными знаниями.
После лекций, обыкновенно, все разбредались по своим номерам, чтобы немного отдохнуть, приодеться и привести себя в порядок для надвигающихся вечерних приключений. Потом все ужинали в объёмистой, освещённой тяжёлыми хрустальными люстрами пансионатской столовой. А затем группировались по компаниям и снова шли, но уже со своими товарищами в номера, чтобы там в приятной болтовне провести остаток вечера.
Человеческим контактам, безусловно, способствовало наличие изрядного количества водки. Нужно сказать, что этот крепкий алкогольный напиток не продавался в снобистском буфете учёного пансионата, поэтому для его приобретения приходилось каждый день командировать (в ущерб науке) нескольких молодых и крепких учёных мужского пола в близлежащую деревню Мойкино. В Мойкинском сельпо водяра имелась в достатке, однако, нужно было всё же прийти туда к одиннадцати часам утра – священному времени начала продажи алкоголя, – потому как живительная влага быстро раскупалась её местными любителями. Каждый командированный в результате притаскивал на себе в пансионат по ящику водки.
Весела и изобретательна была компашка, вобравшая в себя нашего Васю. В неё входило большинство людей из прибывшей на школу в полном составе лаборатории профессора Чеснокова, во главе, конечно, с самим завлабом, и два примкнувших «инородных члена» из других подразделений Кристаллологического института. Первым из них был шустрый молодой сотрудник теоретического отдела Аркаша Разумович, по прозвищу Разумный (Васин ровесник), нос которого, несколько раздвоенный на конце, весьма напоминал розовую залупу. Вторым – совсем юная, красотка-сердцеедка, секретарша иностранной комиссии Валечка Неувядалова. В дополнение, всегда приглашалось несколько молоденьких представительниц женского пола из других институтов.
После первой пропущенной порции водки, вечер, как правило, открывал Аркаша. Неистощимый знаток и собиратель анекдотов, он угощал благородную публику последними новинками устного народного творчества. Начинал этот талантливый физик-теоретик с совсем наивных детских анекдотиков-сказочек, а по мере выпитого, переходил ко всё более острым, политическим образцам. В конце, уже прилично захмелев, он обрушивал на слушателей фейерверки пахабно-матерных анекдотов на сексуальную тему.
Затем подогретая Аркашиным ораторским искусством и алкоголем публика приступала к танцам. Гасили люстру, а на горящую настольную лампу кто-нибудь накидывал свитер или кофту, создавая таким образом «приличный интим». Включали двухкассетник, и галантные кавалеры разносили воздушных, изящно-одетых и тонко-надушенных дам, в медленных па, по углам не слишком просторного и прокуренного номера.
За большим, во всю стену, окном тёмной ратью стоял лес. Над ним зависало такое же тёмное ночное небо, расшитое золотистым бисером звёзд, с тонким серпиком молодой луны. Сентябрьские вечера были прохладны и тревожно-тихи. В комнате же, в синем табачном дыму, было жарко и беспечно-шумно.
* * *
В первый вечер на школе-конференции Вася танцевал с Симочкой. Её горячее, упругое тело, стянутое жёлтым шёлковым платьем, плотно прижималось к нему. Лица своей мелкорослой партнёрши Васечкин не видел, – оно упиралось к нему в грудь, а невесомо-нежные ручки лаборантки покоились на его плечах. От её светло-русых волос пахло чистотой и свежестью, – чем-то вроде весеннего ландыша. Во время танца Вася поддерживал партнёршу за талию. И его правая рука медленно сползала вниз по округлому Симочкину бедру. Он ощутил сначала под тонкой тканью платья верхний край её трусиков, и спустился затем, вдоль их нижнего края в мягкую лощинку, образованную нежно-упругими ягодицами. В этот момент Симочка подняла лицо, и наш герой ощутил на своей шее её горячее, влажное дыхание. Он немного наклонил голову и различил в темноте по-кошачьи блестящие зелёным светом глаза своей партнёрши. Губы их коснулись сначала в робком, а потом в более длительном поцелуе.
На Васю и Симочку никто из танцующих вокруг людей внимания не обращал. Все были поглощены друг другом, взаимно и попарно. Да и в дальнем углу комнаты, где наши юные друзья переминались в обнимку с ноги на ногу, в чадном от табачного дыма полумраке их толком и не было видно.
* * *
Симочка делила свой пансионатский номер с Фаней Цукатовой. Конечно, просить эту болтливую, несколько перезревшую деву, освободить на пару часов номер для интимного свидания не было и речи, – растреплет всем в лаборатории. Ясно, что необходимо было соблюдать строжайшую конспирацию, чтобы до сослуживцев ничего не дошло. Васечкин же жил вместе с Аркашей, на которого вполне можно было положиться, тем более что тот сам первый попросил своего соседа предоставить ему на небольшое время их номер для свидания с «одной пикантной особой».
Таким образом, Васе с Симочкой удалось несколько раз заняться любовью, правда, не с очень большим комфортом, – на узкой, односпальной кровати.
В тот время Васечкин любил всё классифицировать: как в науке, так и в жизни. Классификация его была, как правило, предельно упрощена, но, тем не менее, позволяла, как ему казалось, разобраться во многих сложных вещах. Ей подлежал и такой нетривиальный и деликатный предмет, как женщины. Всех молодых и симпатичных представительниц слабого пола (а они только и классифицировались) Вася разбил на несколько типов, ассоциируя входящих в них дам по отдельным отдалённо-сходным признакам с некоторыми животными. Так, например, имелись кошачий, мышиный и птичий типы. Для Васечкина Симочка была явно-выраженной особой мышиного типа. Действительно, в её облике было что-то от очаровательной серенькой мышки!
* * *
В последний вечер школы-конференции для её участников в пансионатской столовой был устроен банкет. Спиртное лились весёлыми ручьями, переходящими в бурные потоки, и столы ломились от закуски. А танцы в латиноамериканских ритмах под аккомпанемент специально приглашённого из Мойкинского клуба культуры струнно-духового оркестра, состоявшего из пяти пожилых и интеллигентных алкоголиков, были веселы и вдохновенны.
Вася танцевал, конечно, с Симочкой, а рядом с ними довольно бодро отплясывали уже прилично пьяненький Никита Никитич Чесноков и Валечка Неувядалова. Вдруг маститый профессор по-мальчишески резво вскочил на один из уже опустошённых ресторанных столиков и быстрым, сильным движением забросил туда же, потянув за руки, и свою партнёршу. На столе они продолжали искромётный танец, привлекая всеобщее внимание. Длинная и широкая красная Валечкина юбка развивалась быстрым пламенем, задираясь до самых фиолетовых трусиков и обнажая её весьма стройные, загорелые ноги; а её огненно-рыжие волосы пойманной молнией метались в прокуренном воздухе. Никита Никитич, облачённый на этот раз в строгий, тёмный костюм, стремительным, чёрным волчком кружился вокруг своей дамы, диким голосом выкрикивая, что-то совершенно нечленораздельное.
– Уймись, Никитушка! – ласково, но твёрдо обратилась к разгулявшемуся профессору, возвышая голос над рокотом зала, его старая коллега Элла Эоловна, оказавшаяся поблизости. – В твоём ли возрасте отчебучивать подобные фортели?!
Но профессор Чесноков, казалось, не услышал её. Однако, через несколько мгновений, вдруг резко остановился, сжал Валечкины оголённые плечи цепкими пальцами и сказал: «Нет!» Скорее прохрипел, заставляя всех танцующих прислушаться, – так отчётливо и громко, что даже оркестр на миг перестал играть, и над залом тут же зависла глубокая, звонкая тишина.
– Ты, Эллочка, наверное, права. Я – пьяный, старый дурак. Впрочем, я всегда пьян и давно уже стар, и стою уже на самом пороге. Сдохну скоро. Только бы не на больничной койке! Иллюзий больше не имею, но комедия жизни, тем не менее, всё ещё волнует меня!!!
Затем Никита Никитич бодро спрыгнул со стола и подал руку своей партнёрше со словами: «Спускайтесь, пора на землю, дитя моё! Вы – молоды и верите в сказки, поэтому обязательно встретите своего принца!» Немного смущённая обращённым к ней вниманием зала Валечка, придерживая юбку, скакнула на паркетный пол, звонко шлёпнув по нему каблучками лакированных туфелек. И тут же снова вдарил, что есть мочи, оркестр. Красноносые музыканты заиграли в бешеном ритме «Ламбаду». И вновь, замершая было вокруг публика, понеслась мимо пожилого профессора и молоденькой секретарши в вихре безудержного танца.
* * *
По возвращении со школы-конференции, любовь Васи и Симочки как-то довольно быстро сама собой иссякла. Произошло это, наверное, потому что встречаться наедине им было негде, да и оба они были привязаны к своим вторым половинкам. Симочка – к своему мужу, «неинтеллигентному, но доброму». «Интеллигентный» Васечкин ей нравился по контрасту, впрочем, он тоже был «добрым». А Вася – к Вике, которую он, по-видимому, не отдавая себе в этом отчёта, любил. При этом внешность жены, как не странно, никак не укладывалась в его классификацию. Вдобавок, уже в октябре, Сима уволилась из Кристаллологического института и перешла работать в какой-то п/я, который оказался более хлебным местом.
В экономически-трудные горбачёвские времена, как известно, на работе распределялись продуктовые заказы. В Кристаллологическом институте содержимое таких заказов было не всегда на должной высоте. В Симочкином же п/я заказы были куда питательнее. Оставаясь в течение некоторого времени в достаточно дружеских отношениях с Васей, его бывшая любовница иногда продавала ему сахарную часть своих заказов – изумительные чешские конфеты, – не менее нежно-сладкие, чем сама Симочка.
