Читать книгу: «Линия ночи», страница 7
Особенности строения позволяли логусу преобразовать это самое излучение в энергию, и использовать ее в физических целях – выполнить какую-то работу или восстановить потери собственного организма.
Читай – вылечиться.
Что ж, они, гады, такие все легко исцеляющиеся?
В отличие от тех же вампиров, у логусов возможности копить залежи страха «на черный день» отсутствовали. Запас держался в организме от нескольких часов до недели, потом выходил в ноль.
И снова иди пугай.
Никакой клочок слизи в кармане защиты не давал.
Еще раз повторюсь, речь идет именно о развитых, взрослых, опытных особях. Обычная вампирско-логусовская молодежь, курящая и хлещущая коктейли, ничем не отличалась от нашей.
Короче говоря, если вас напугает или напьется крови какой-нибудь рядовой чужой, для него лично толку особого не будет – это все равно, наверное, что обычный человек съест бутерброд с икрой. Или выпьет энергетик.
Помогали очки, (только не говорилось какие – от солнца или с диоптриями?) – это для более слабых особей, которым для влияния нужно было смотреть в глаза жертве, и некие обручи, которые, надетые на голову противника, худо-бедно блокировали входящие-исходящие сигналы.
Несколько логусов, собравшись вместе, могли слегка усилить такой сигнал, объединив, извините за тавтологию, усилия.
Но опять же, именно слегка, не пропорционально.
Старшие логусов – те же логусы, но «прокачанные», имеющие в запасе мощный скилл опыта, обладали ментальным воздействием на порядок выше.
То есть, могли как существенно покопаться в голове, или извлечь кусок памяти, так и превратить человека в дебила. При этом, в отличие от хранящихся в памяти воспоминаний, читать мысли напрямую, он-лайн, они, по заверению источника, опять-таки, не умели.
Зато имели возможность влиять на неопределенное (зависело от их личного умения) количество особей. Хоть таких, к счастью, и были считанные единицы, но, безусловно, возможности впечатляли.
И не подвернись во время мы с Дайроном в Гамбурге, на боевой тройке можно было смело поставить крест.
В ментальном поединке между вампиром и логусом, ставки были однозначно в пользу последнего.
Еще логусы не любили определенных сильных запахов – того же уксуса, например. Впрочем, я тоже его не особо жалую. При этом были устойчивы к большинству нервно-паралитических газов.
То же самое подтверждал Мишин рассказ.
Таким образом, чтобы выйти на спарринг против логуса, нужна шапочка из фольги. Как ни крути, универсальное средство. Чтобы выйти против Старшего логуса, придется экипироваться, как минимум, бидоном. И не факт, что поможет.
Воздействие на мозг могло привести (и приводило) к сердечному приступу (инфаркту) разных степеней тяжести, это зависело от индивидуальных качеств жертвы. И каждое следующее воздействие уменьшало влияние на сердечно-сосудистую систему, но увеличивало – на мозг.
Другими словами, логус мог завести себе десяточек жертв в подвале, и пугая их, насыщался с каждым разом все лучше и лучше, постепенно превращая тех в полоумных.
Весело, чего уж там!
Логично предположить, что с идиотами, или даунами такие гуси бы не взлетели. Но никто не проверял.
Еще книга говорила, что главное, попав под подобное воздействие, это смочь понять, что происходит. Сформулировать и убедить себя, что это лишь воздействие.
Ну да, легко сказать!
О людях-птицах упоминалось вскользь, даже рисунков не было. Граморы, они же граверсы, говоря устаревшими дореволюционными терминами.
Сила значительно превосходит человеческую, могут летать, правда, на небольшие относительно расстояния (как куры, наверное), продолжительность жизни как у людей.
Больше о граморах ничего не было. Ну, или по крайней мере, я не нашел. Статей были миллионы, и чтобы разобраться в этих зарослях каталогов, потребовался бы не один месяц упорного труда.
Кроме того, огромная часть документов была на немецком, французском и латинском. Дар понимать языки у меня исчез, а пользоваться переводчиком было не с руки.
Да и поскольку следовало учитывать, что меня, не привыкшего к сухому языку фактов, это утомляло, я частенько переключался на художественные произведения.
Изложить же те, весьма поучительные данные в виде беллетристики, никому, разумеется, в голову не пришло.
Подводя черту: как я жил раньше в этом мире, не представляю!
В общем, читал и занимался. Развивался, так сказать, морально и физически.
Скорость и выносливость росли. И так же росла сила. Трещали бревна, гудела покрышка, рвались веревки. А потом лопнул брезент на груше.
Тогда-то я впервые и очутился в деревне с официальным визитом – нужны были нитки попрочнее и материя для заплат.
Деревню я обнаружил ранее, во время одной из своих прогулок, но заходить туда не спешил. Так, на всякий случай.
Теперь же появился повод.
И кроме того, я ясно почувствовал, что мне там ничего не угрожает. Это четко сформулировалось в сознании. К тому же, благодаря подготовке, я так же четко знал, что легко справлюсь с любым аборигеном. Мысль не слишком благожелательная, но зато трезвая и успокаивающая.
Ладно. Речь не об этом.
Итак, скорость росла, за определенное время я успевал наносить все больше ударов, каждый из которых становился все сильнее.
Остальное тоже не отставало. Упражнения, бег, растяжка – прогресс был налицо.
Единственное, чего я не то, чтобы боялся, но все же опасался – чтобы неожиданный дар Дайрона внезапно не иссяк. И разумеется, чтобы он не принес никаких отрицательных последствий.
А то вдруг отрастут плавники и зубы, и привет – через два месяца ужасный монстр, в прошлом весьма талантливый дизайнер, выжрет всю деревню.
То-то весело будет!
Но время шло, а ничего лишнего не отрастало. Наоборот, росло лишь то, что нужно.
Кстати, насчет лишнего.
Самопрограммирование, или если угодно, самовнушение, привело к тому, что стали исчезать портившие общую картину шрамы, родинки и тому подобные неприятные мелочи.
Сперва после любого такого «апгрейда» появлялся зверский аппетит: на восстановление или изменение нужны были калории – строительный материал. Но попозже голод поутих – или организм применился к существующему режиму, или лучше того, я теперь, словно солнцеед, научился питаться солнечной энергией?
Еще через несколько месяцев побелели зубы. И похоже, что исчез кариес.
Почему исчез? Потому что как-то утром я проснулся с пломбой во рту. Отдельной, разумеется. С выпавшим кусочком цемента, или из чего там делаются пломбы. Вообще-то, у меня была, конечно, не одна пломба, но когда выпали остальные, не знаю. Может, во время еды?
Пересмотрел все зубы, потыкал в них, вопреки предостережением врачей, иголкой и ничего не нашел. Даже те естественные потемнения – пигментация, как говорят стоматологи, исчезли.
Не просто так, конечно, а благодаря моим командам. Но все равно здорово. К тому же, кто, как не хозяин тела, будет о нем заботиться?
Короче, даже стало жалко себя. Ни за что бы, в отличие от некоторых, не отдал это тело никому. Я и прежним-то не особо разбрасывался, а теперь – так вообще!
В какое-то время меня вырывало. А потом сильно хотелось в туалет. Просто так. Организм самоочищался, выбрасывая всю ту гадость, которую я съел, выпил и надышал за всю свою нелегкую жизнь.
Так вот и жилось. По вечерам я садился в кресло у камина и взяв на колени компьютер, читал, словно прилежный ученик, благо в хорошей подборке литературы недостатка не было.
Или, покачиваясь в кресле на веранде, слушал музыку, иногда подпевая.
Или доставал изумруд и подолгу глядел на него, вспоминая дела давно минувших дней.
Они летели, я занимался своими делами, временами приходя на ту поляну, в надежде увидеть Дайрона. Но его не было.
Что, интересно, сейчас в мире творится? Как там друзья и работа? Что стало с моими новыми знакомыми? Остался ли с ними Михаил, или же вернулся домой? Как поживает Джейсон? Как там Гарри и Марго?
И что, между прочим, с моей машиной? Которую бросили на стоянке. А что, если тех денег не хватит на оплату? Ладно, разберемся…
Но основные мысли, конечно, были о Дайроне.
Что стало с его прежним телом? Удалось ли ему вернуть его? Или… Все гораздо хуже, и наша необычная компания уже по частям хранится в колбах и банках в кунст-камере Совета Семи?
И я напрасно тут сижу, обреченный на вечное ожидание?
Неизвестность была хуже всего.
Временами мне в голову приходила странная мысль: а что, если Дайрон, догадываясь о своих небольших шансах на удачный исход, и памятуя о крови, что теперь текла в моих жилах, отправил меня подальше от некоторых товарищей, сохраняя мне тем самым жизнь, и делая меня, таким образом, своим преемником?
И теперь все нити у меня в руках. Добро пожаловать на новое место работы!
От таких мыслей голова шла кругом.
И что дальше? Тренироваться до тех пор, пока не буду подтягиваться тысячу раз, и выжимать гантели по двести кило? А потом? По пятьсот? И что дальше?
Что-то подсказывало мне, что этого более чем достаточно для того, чтобы стать чемпионом, но для того, чтобы навести порядок…
С другой стороны, у меня было слово Бога. Его обещание, которое прочнее стали и сильнее урагана. Но ведь он не всесилен…
И если он погиб, чего стоит это слово?
Дайрон в своем теле и без него – это две разные ипостаси одного и того же, находящиеся на противоположных концах пути.
Быть может, обещание, данное Дайроном в расцвете сил, несоизмеримо выше обещания, данного его слабым подобием?
Такой и тому подобный спам лез в голову.
Что и говорить, от такого и спятить недолго. Поговорить, кроме Дэна или его матери, было не с кем, и вряд ли это можно было бы считать полноценным общением.
Потом я убеждал себя, что все будет нормально, и надеясь на лучшее, жил, таким образом, дальше.
Вообще-то первые года полтора прошли тяжеловато. В плане одиночества. Раньше меня нельзя было назвать слишком общительным, но временами я был бы рад любому появившемуся Пятнице или другим дням недели…
Затем острота напряжения спадала, и я утешал себя тем, что появись тут неожиданный гость, придется делиться с ним ноутбуком и диваном… И присутствующая в божественной крови жадность выступала своеобразным иммунитетом.
Потом привык.
И ограничивался визитами в деревню.
Так и жили. Я над ними, они подо мною.
Несколько раз я отпраздновал Новый Год. Несколько раз – собственный день рождения.
А несколько раз забыл – не было потребности заглядывать в календарь.
Время шло, часть силы Бога насыщала мое тело и позволяла кроить его, как угодно. Правда, за определенный период времени, как правило, ночь. Когда я спал, и свободный от дневных забот мозг сам выстраивал линию поведения. Как ускорить этот процесс до секунд, я не знал. Наверное, все дело было в опыте.
Еще одно полезное нововведение – я запретил щетине расти. Звучит по-идиотски, не правда ли? Но зато проблема бриться отпала напрочь.
Плыть может любой человек. Но без навыка он утонет. А пересадить сознание пловца в любое, никогда не знавшее воды тело, и отбросить физические факторы – усталость, тренированность и технику – и оно ничем не хуже.
В общем, подводя черту, можно сказать, что я овладел биологической модернизацией тела.
Пора было переходить к более серьезным вещам.
Дни летели, воспоминания тускнели, картинки расплывались, как письма в воде, лишь суть самих событий в виде нескольких сухих строчек хранилась в памяти.
Недели сменялись месяцами, из месяцев складывался год. И все начиналось сначала.
* * *
В то утро, я как обычно, спустился в деревню. С глазами, равно как с копытами, рогами и прочими частями тела буйвола было не густо. Если честно, я даже и не занимался этим вопросом, и со временем все потихоньку забылось. Но постоянную «дозу» травок нес, как всегда.
В деревне царило оживление. Передо мной, разгоняя нежащихся в пыли кур, с криками промчалась стайка ребятишек, бегущих за первым, на спине у которого болтался новенький рождественский веночек с колокольчиками и рожками. Точь-в-точь, как в американских фильмах.
Интересно, сегодня что, Новый год по ихнему календарю? Я задумался, пытаясь припомнить дату, но ничего путного на ум не приходило.
Пройдя несколько шагов, я увидел двух старух, пытающихся привязать огромный пляжный зонтик к ветке дерева, росшего над одним из многих помостов, на которых так любили сиживать местные жители.
Такой себе аналог бревна перед сельсоветом, на котором деревенские неспешно плюхают семечки и обсуждают правительство, председателя и цены на керосин.
Зонтик был явно не первой молодости, и судя по всему, еще участвовал в фильме «В джазе только девушки», в той знаменитой сцене на пляже.
И на улицах никого. Кроме копошащейся живности, разумеется.
Странно, местный бюджет явно пополнился. В деревне появился инвестор, специализирующийся на импорте?
Все интереснее и интереснее.
Подойдя к останкам пикапа, я остановился. Две девушки – из местной золотой молодежи, одна мне, кстати, постоянно строила глазки, старательно раскрашивали его краской из баллончиков. В розовый, черт побери, как мой бассейн, цвет! Даже не обработав поверхность. Ну это ладно, местные могли такого и не знать.
Может, и других средств для покраски у них не было?
В метре от старательно работающих портретисток сидел на корточках какой-то тип, раньше я его не видел, и жевал жвачку, время от времени деловито покрикивая на художниц.
В общем, вовсю руководил процессом.
Я остановился в полусотне шагов, с интересом наблюдая, как рождается искусство. Одна красила правильно, распыляя струю издалека, а у другой не совсем ладилось. Она слишком близко держала баллончик, отчего краска струями стекала вниз по ржавому металлу, и еще вдобавок сильно прижимала палец к отверстию.
Несколько секунд я смотрел, пока прораб случайно не повернул в мою сторону голову. Его перекосило, и вскочив на ноги, он расправил тощие плечики и не спеша пошел в мою сторону, вальяжно шаркая шлепанцами и что-то бормоча на своем наречии. На его чреслах красовались джинсы на несколько размеров больше, и три метра подтяжек. И связка каких-то бус на груди и руках.
Девчонки прекратили работу, с опаской поглядывая на нас.
Городской, ясное дело.
Приехал поднимать село.
Я молча ждал, пока столичная штучка подойдет ко мне.
Он приблизился, очевидно собираясь повергнуть меня во прах своим горящим взглядом. Но не получилось: я был минимум на полторы головы выше. И раза в полтора шире. К сожалению, он этого сразу не сообразил. А уже когда дошло, скорость движения потихоньку стала падать.
Как в парадоксе Зенона – лягушка прыгает, и каждый следующий прыжок вдвое меньше предыдущего.
Короче, пылу у мажора поубавилось.
А потом он разглядел у меня рюкзак, наушники и сложенные на поясе очки, и совсем стух.
Мой гардероб и аксессуары были явно круче, чем его красные подтяжки.
Он замер и в растерянности почесал затылок. К сожалению, языковой барьер не позволял мне задать традиционный вопрос: «И че?»
Поэтому я молчал тоже.
В наушниках шумела музыка, и его взгляд то и дело останавливался на них. Ага, отметка по шкале агрессии сползла на ноль. Ладно, мы не гордые… Поэтому я взял одну бусину и медленно протянул ему.
Он осторожно подошел, а потом приложил ее к уху, не засовывая. Правильно. Это молодец.
Нечего антисанитарию разводить.
На лице его появилась улыбка. Понравилось.
Минуту я терпеливо ждал, а потом, когда трек закончился, нажал в кармане стоп.
Он с неохотой вернул наушник, и оглянулся на замерших возле розового алтаря девчонок. Видно, что им тоже ужасно хотелось послушать.
Ну хватит, хорошенького понемножку. Нечего аппаратуру порожняком гонять.
Я отдал ему честь, и он машинально сделал то же самое.
Когда я вышел к лавке Дэна, все прояснилось.
Напротив стоял маленький грузовичок, набитый всевозможным барахлом – потрескавшимися пластмассовыми стульями, оконными рамами, абажурами и прочими, весьма важными и интересными вещами.
Вся население деревни было здесь. Они обступили грузовик, шумно восхищаясь содержимым. В кузове, с трудом перемещаясь среди наваленного хлама, деловито сновал кривоногий мужик, удивительно смахивающий на давешнего стилиста.
Отец, очевидно.
Он выбирал очередной артефакт, любовно его осматривал, а потом с важностью протягивал в чьи-то нетерпеливые руки. И предмет тотчас волшебным образом исчезал, внутри людского моря, словно кубик рафинада в чашке с кипящим кофе.
Некоторое время новоприбывший раздумывал, руководствуясь каким-то загадочным, лишь ему понятным алгоритмом, потом вынимал из кучи очередную новинку, которую толпа тут же с живостью принимались обсуждать, и под одобрительный шум одаривал ту же пару рук.
По-моему, гораздо проще было бы свалить эту кучу на землю, и все разобрались бы сами. Но приезжий так не считал. И похоже, что и местные были того же мнения. Им, видно, нравился сам процесс.
Дэн стоял на веранде, и усмехаясь, покуривал трубочку. Невдалеке его мать, в толпе других старух, восторженно охала, восхищаясь очередным брендом.
Словно накануне выборов, подумал я. Достойный кандидат покупает голоса избирателей.
Я пожал плечами и прошел в лавку. Никто, кроме Дэна меня не заметил.
– Привет! – сказал я, пожимая ему руку, кладя рюкзак на стойку и расстегивая молнию.
– Привет, – сказал он, входя за мной. – Рррау!
И оскалился на меня острыми клыками.
От неожиданности я отшатнулся, дернув рюкзак. Травки-цветочки ворохом рассыпались по неровному полу.
Я растерялся лишь на мгновение. В голове тут же родилась логическая цепочка – какой-то вампир обратил местных, и теперь собирает себе клан. А привезенные предметы – первый шаг на пути приобщения их к цивилизации.
Но к моему стыду, все оказалось куда проще.
– Ма Куанши! – провыл Дэн и вытащил изо рта пластмассовые челюсти – такие когда-то у нас в школе считались верхом шика, и показал мне.
Чувствуя себя полным дураком, я неуверенно рассмеялся.
– На! – сказал Дэн, протягивая мне запечатанную пару таких же точно челюстей.
Я машинально взял. Дешевая поделка, что и говорить, но я ведь купился!
Повертев в руках челюсти, я сунул их в карман. Будет достойная замена, если вдруг зубы выпадут…
– Спасибо. – Сказал я, и подтолкнул рюкзак к Дэну. – На таможне все порешали, с товаром проблем не будет.
Дэн кивнул, и ловко стал его опорожнять.
Послышался крик. Я обернулся. Ажурная решетка, лишенная связки с другими вещами, медленно накренилась и упала на головы стоявших вблизи.
– Йуо пурэно вещь, – задумчиво сказал Дэн, ткнув узловатым пальцем в сторону грузовика. – Но дхерай вещь мэхэнго!
Он потер колючий подбородок и вздохнул.
Это старые вещи, но большинство вещей им не по карману, машинально перевел я, следя за его жестом.
Это правда. Деревня бедная, а красиво жить не запретишь.
Но ведь они жили как-то эти годы без вешалок, мыльниц и пластмассовых ваз? А теперь деревня обречена на медленную деградацию, несмотря на то, что население якобы «цивилизуют». Кому, если разобраться, нужен этот хлам?
И ничего хорошего, кроме того, что этот кривоногий Санта-Клаус сейчас чувствует себя героем дня, здесь не происходит.
Но триумф героя длился недолго: поставщик, демонстративно держа в руках смычок от скрипки, неожиданно громко чихнул, и тот треснул у него в руках.
По толпе пронесся вздох. Мужик растерялся, но надо отдать ему должное, лишь на секунду. Он ловко стал наматывать струну, или что там вместо нее, на обломок деревяшки, и с каждым витком становился все увереннее.
Толпа, затаив дыхание, заворожено следила за его руками.
– Брюки превращаются в шорты, – пробормотал я.
* * *
Через час, когда разгрузка была закончена, и граждане, довольные разошлись по домам, экспедитор зашел к Дэну пропустить стаканчик.
Тот представил нас друг другу.
– Мияо, – важно сказал приезжий, пожимая мне руку.
– Привет, мяу, – серьезно сказал я.
Полчаса пустых разговоров, из которых я ровным счетом ничего не понял, и Мяу стал собираться. Со слов Дэна он был дальним родственником кого-то из деревни, и раздобыв где-то весь этот мусор, сегодня просто приехал похвастаться.
С трудом подбирая слова, я спросил у Дэна, сможет ли он меня подвезти до ближайшего поселка, где есть телефон.
Ближайший поселок был в тридцати километрах. Та граница, которую мне, по словам Дайрона, не следовало пересекать. Но плюс-минус два-три километра ведь не считается?
Если честно, я сам не знал, что мне нужно. Денег у меня с собой не было, код Украины я хоть и помнил, но куда звонить? Домой? Светлане? Или Дайрону? Найти какой-нибудь храм?
Но в церквях нет прямого телефона на небо.
Если честно, телефон был лишь оправданием. По правде говоря, мне уже осточертело тут сидеть, за пять лет я облазил всю округу, и пейзаж, пусть и дивно-пасторальный, вызывал уже, как минимум, привыкание…
Пять лет это целая эпоха.
Да-да, я сидел здесь уже пять лет. Не скажу, что это худшие годы моей жизни, но…
В конце концов, небольшая встряска не помешает. Жить вдали от цивилизации, если ты долгое время был ее частью, как-то неестественно, что ли…
А ведь где-то в мире идет две тысячи двадцатый…
Это что ж, мне уже за тридцать? Или тридцать три? Возраст Христа. Странное название… Мерять возраст по году смерти.
Но, тем не менее, последний день рождения я вообще не праздновал, забыв о нем. И сейчас только вспомнил.
До истечения данного Дайроном срока оставался еще один год.
…В общем, Мяу согласился довезти меня до поселка в кузове своего Бентли. В кузове, потому что я категорически отказался ехать в кабине, вовремя вспомнив о его меломане-сыне.
И один в вышине, как Пушкин (или Лермонтов?), я, по-турецки усевшись в кузове, покинул деревню.
Первые десять километров было ничего, терпимо.
Грузовичок выехал из леса, и передо мной развернулась изумительная перспектива. Широкими изогнутыми ступенями изумрудно-зеленые луга вокруг нас опускались далеко вниз, к прозрачному озеру, за которым поднимались горы.
Я привстал, чтобы полюбоваться этой картиной, жалея, что под рукой нет фотоаппарата.
Может, я не совсем прав и когда-нибудь попав домой, я с тоской буду вспоминать о времени проведенном здесь? Об этом надоевшем пасторальном пейзаже?
Все может быть.
Машину трясло на неровном подобии дороги, по которому обычно неторопливо шагали основательные быки, таща телеги, изредка проезжали нечастые велосипедисты, и совсем редко шумел мотороллер почтальона.
Потом дорога свернула в какое-то ущелье и пропетляв по нему с час, вывела на относительно ровную площадку у подножия горы, за которой начинался какой-то странный невысокий лес, состоявший сплошь из кривых, словно каменных стволов, покрытых редкими, словно щетина кабана, серебристыми листьями.
Это был лес, в котором не было теней. Солнце полностью освещало деревья до самых корней, совершенно не заботясь о том, как это нелепо выглядит снизу.
Словно экскурсия среди каменных скульптур.
Я не единственный обратил внимание. Мой недавний оппонент по культурному цеху тоже с любопытством таращился, высунув голову в окно, на неуклюжие обрубки. Долгое время Мяу петлял по лесу, с трудом угадывая дорогу среди нагроможденных капризов флоры.
Никакой живности, кроме птиц видно не было. Но один раз мелькнула какая-то тень. То ли рысь, то ли белка.
Впрочем, пешком выбираться будет несложно. Высота самого крупного дерева на глаз не превышала четырех-пяти метров. Залезу на него, и сориентироваться будет несложно.
Наконец, необычный лес остался позади, и мы въехали в лес обычный. После солнцепека наступившая тень была даже приятной.
Тарахтенье мотора разносилось вокруг, и под этот аккомпанемент я раздумывал, есть ли в поселке Интернет. К сожалению, ноутбук с собой я не взял. Кто ж знал, что подвернется такая оказия! А полчаса в сети могли бы здорово пролить свет на происходящие в мире события.
Визуальной оценки будет недостаточно. Даже если чужие вырезали три четверти населения планеты, сюда-то отголоски событий дойдут нескоро!
Что ни говори, а прогресс здорово облегчил жизнь! Пятьсот лет назад мировой заговор был бы невозможен хотя бы по той простой причине, что организаторы просто не смогли бы координировать свои действия. Никакие, даже самые что ни на есть, породистые голуби никогда не смогут конкурировать с банальным телефонным звонком или е-мейлом.
Лишь Дайрон с его сверхвозможностями мог бы претендовать на это. Но ему, естественно, это было не нужно.
Прав ли он был? Может быть, мир под жесткой рукой Бога был бы менее жестоким, чем мир, в котором нет хозяина? Исчезли бы войны, болезни, бессмысленные соперничества лидирующих стран перед друг другом, наглядно демонстрирующие свои преимущества на своих менее удачливых собратьях третьего мира?
И не стоял бы вопрос с чужими. С этими странными Собраниями и Советами.
Бесспорно, будь Дайрон кровожадным садистом, точно боги древних пантеонов, хорошего было бы не много… Но ведь он такой, какой есть!
И этот нейтральный Бог гораздо предпочтительнее самого доброго инициативного президента, тянущего страну за собой, чтобы, удовлетворив свои эмоции, потеснить коллег на внешнеполитическом Олимпе!
И люди твердо знали бы, во что и в кого верят. А вера, что ни говори, штука сильная.
Но для того, чтобы понять Дайрона, недостаточно услышать его объяснения, даже если он и согласится их дать. Нужно прожить долгую, очень долгую жизнь, чтобы взглянуть на мир его глазами…
* * *
Погруженный в эти мысли, я не заметил, как грузовик затормозил. Я привстал, чтобы глянуть, в чем дело. Поперек дороги лежало бревно. Сантиметров тридцати-сорока в диаметре. Пустяк для человека, но огромная проблема для колес грузовичка.
Объехать тоже возможности не было: справа от дороги было топкое болото – очевидно, рисовые поля, а слева – густой кустарник.
На бревне сидел некто с явно европейским лицом гопника, в модных шортах и длинной футболке с косой надписью «donnerwetter» и изображением старинного летчика в кожаном шлеме и очках-консервах за штурвалом истребителя, и пил пиво из бутылки. Или не пиво.
За импровизированным шлагбаумом, придавив кузовом кусты, стоял потрепанный джип без крыши, за рулем которого полусидел-полулежал второй, закинув ноги на лобовое стекло, и играл в какую-то приставку.
Еще дальше стоял третий, здоровяк метров двух ростов и мочился в кусты. Под мышкой у него виднелось мачете в кожаных ножнах.
Все ясно. Первый день, как вышел в люди, и на тебе. Уже наезд.
Понятное дело, они видели, как Мяу повез вещи, и сейчас будут сбивать с него несуществующую выручку.
Картина маслом.
Рэкет – это показатель уровня развития страны.
С детства ненавижу рэкет. С тех пор, как в школе местная крутизна сбивала с учеников деньги, и на робкие попытки сопротивления друзья тревожным шепотом предостерегали: «Ты что! Он же в бригаде!».
И хотя вкладываемый в это слово смысл стал мне полностью понятен гораздо позже, приятнее от этого не становилось. Одного товарища избивали до тех пор, пока он не сменил школу. Другого – пока не лег в больницу. Третьего… Можно продолжать до бесконечности.
Власть не только не могла защитить народ, но и не давала возможности. Отец одного школьника попытался лично вершить правосудие, и в итоге это привело к тому, что пришлось продать половину вещей, чтобы замять дело. А через полгода его избили так, что он стал инвалидом. Несколько лет назад я его видел, ходит, как вопросительный знак, кренясь набок…
Ладно, поглядим. Может, это у них платная дорога?
Лишь бы огнестрелов не было…
Мяу, похоже прекрасно знал, с кем имеет дело. Он рывком открыл дверь и торопливо подойдя к сидящему, взволнованно принялся что-то объяснять.
Тот, даже не глядя на него, невозмутимо пил свое питье.
Рожи у всех, как на подбор. Или мне это просто кажется? Когда я только-только появился в деревне, лица местных тоже не слишком-то напоминали положительных персонажей диснеевских мультиков…
Наконец, главарь допил, и остатки медленно вылил Мяу на сандалии. Потом раздался звук пощечины.
Что облили не страшно, на улице жарко, высохнет вмиг. Но вот унижение на глазах у сына – вещь страшная. И безысходная.
А ведь всего несколько часов назад Мяу был на вершине славы, красуясь в восхищенных глазах своих односельчан.
Судьба порой причудливо являет контрасты.
Тот, что отливал, не спеша стал подходить к Мяу. Водитель тоже отложил приставку и подошел. На его лице красовались широкие зеркальные очки в стиле восьмидесятых и Чака Норриса.
Короче, сценарий ясен. Сейчас обыщут, изобьют и заберут автомобиль. За то, что ничего не нашли. Если, конечно, этот грузовик и так не их.
Или если у Мяу есть крыша.
Но если это было бы так, его не тронули.
Я сел на корточки, прислонившись спиной к кабине, и стал обдумывать ситуацию. Рассудок говорил о том, что нужно возвращаться домой, и заниматься своим делом. Постижение Нирваны по заданию Бога куда важнее, нежели ленивые подзатыльники семейству Мяу.
Лес рубят, щепки летят.
Вот только школьные воспоминания, наложившись на сегодняшние события, потом не дадут мне спать.
Шофер, бросив свою приставку, подошел к пассажирской дверце, открыл ее, схватил Мяу-младшего за ухо и стал вытаскивать из кабины.
И увидел меня.
Улыбка медленно растянула его лицо с признаками высшего образования, полученного благодаря бессонным оксфордским ночам.
Так, должно быть, улыбаются рецидивисты, увидев беззащитного новичка у себя в камере.
Человек с европейским лицом, не одетый в лохмотья, может быть гораздо богаче, нежели сопровождающие его местные жители.
Что-то сказав на своем наречии, он бросил паренька, подошел ко мне, и скомандовал спускаться, сопроводив свою команду характерным жестом.
Я не тронулся с места, раздумывая, что произойдет, если показать ему средний палец или метко плюнуть промеж глаз.
Видя мое бездействие, и очевидно, сочтя его за колебания, он что-то угрожающе процедил, и полез было в кузов.
В одно мгновение я оказался на ногах, схватил его рукой за спутанные патлы, и рывком поднял в воздух.
Это было не тяжело. Главное, принять правильное положение, чтоб не потерять равновесия…
Он заверещал, как кот, которому прищемили яйца, хватаясь обеими руками за мою. Крутизны как ни бывало. Очки соскочили с носа и повисли на одной дужке.
Остальные тут же повернулись в нашу сторону.
Держа его на весу правой рукой, я основанием левой несильно ударил его в нос. Раздался хруст, и крик оборвался. Тело обмякло. Я медленно разжал пальцы. Недавний водитель глухо упал вниз.
Одним движением я перемахнул через кабину, и мягко оказался на ногах.
Вожака мне видно не было, но рука с бутылкой медленно опустилась.
На лице Мяу отразилось неприкрытое удивление.
Верзила перехватил мачете и нервно помахивая полуметровым лезвием, боком двинулся ко мне, забыв о ножнах. Сделав пару шагов, он судорожно сдернул чехол, и неумело завращал клинком, словно учитель фехтования с дикого перепоя.
