Читать книгу: «Один день после конца света», страница 4
4
Борис не любил спешки. Ненужная суета и нервное возбуждение – плохой помощник, особенно когда работа ответственная и требует аккуратности. Однако сегодня, ввиду такого небывалого события, ему приходилось спешить. Ошалевший Щукин еще топал, разбрасывая снег, по направлению к связывающему лодку с поверхностью тоннелю, а Широков уже соединил оборванный кабель и прикрыл его снегом. Как он ни спешил, но стартовый узел беспилотника он обхаживал очень осторожно, попутно проверяя, не попал ли лед в хитрую систему пружин и рычагов, разработанную им лично.
Закончив проверку, он снял тяжелые рукавицы, и его уверенные ловкие пальцы быстро заскользили по пластиковому корпусу самого летательного аппарата. Здесь требовалась особая тщательность и в рукавицах было совсем неудобно. Он откинул крышку в передней части похожего на модель старого «кукурузника» беспилотника и достал из внутреннего кармана любовно укутанный в чистую тряпочку аккумулятор. Его он всегда приносил непосредственно перед полетом – если оставить батарею хотя бы на несколько часов здесь, на морозе, то она быстро теряла мощность и становилась непригодна к эксплуатации. А учитывая, что это была последняя и единственная батарея, терять ее очень не хотелось.
Наконец все было готово. Широков закрыл крышку, последний раз проверил корпус аппарата и установил винт. После чего, задержав дыхание, он посмотрел на небо и нажал рычаг. Самолет выстрелил в небо, как арбалетная стрела, и над залитой солнцем белой пустыней тихонько, комариным звоном тоненько зазвучал электродвигатель.
– Хорошо, что ветра нет, – снова повторил он и, наскоро побросав в сумку инструменты, чуть не бегом двинулся ко входу в тоннель, догоняя Щукина.
Оказавшись за дверью радиорубки, Широков перевел дыхание, отключил помигивающие потолочные лампы и, нашарив в темноте рычажок небольшого настольного светильника, включил свет.
Стол, с установленными на нем приборами, несколькими старыми жидкокристаллическими мониторами осветился мягким желтоватым светом. Широков уселся в кресло, и, одновременно запуская мониторы, достал из ящика стола паяльник, включил его в сеть и воткнул в стоящий на столе стакан с водой. Импровизированный кипятильник мгновенно зашипел и на его поверхности стали появляться мелкие воздушные пузырьки, за которыми обычно подолгу и с удовольствием наблюдал Широков.
Однако сегодня был особый случай. Сзади глухо стукнула дверь рубки, но Широков даже не повернул головы, прекрасно зная, что это может быть только Щукин. В рубку был разрешен вход только помощнику радиста, капитану, и еще нескольким ответственным лицам, о чем и предупреждала табличка на двери. Правда, большинство из этих ответственных лиц уже не было в живых, а капитан никогда сюда не заходил.
– Сядь, – не поворачивая головы кивнул Широков.
Щукин перестал нервными перебежками двигаться за спиной, и в рубке наступила тишина. Широков внимательно следил за мониторами. На одном из них маленькая красная точка медленно описывала круг в центре экрана.
– Может, камеру? – тихо выдохнул за спиной Щукин.
– Без толку, – так же тихо ответил Широков. – Сам знаешь, с камерой заряда хватит на пару минут.
– А инфракрасный работает? – снова спросил Щукин.
Широков чуть повернул голову и молча посмотрел на него.
– Помолчи, а? Инфракрасный… Треска ты безголовая. Он же не светится нихрена. У него теплопотери – ноль, разве что нос немного фонит, но для этого нужно ему на этот самый нос сесть, чтобы засечь. Локатором попробуем.
Красная точка продолжала кружить в центре одного из мониторов, двигаясь по спирали, с каждым витком немного увеличивая радиус.
– Охотники вышли? – спросил Широков.
– Давно уже. Думаю, уже на поверхности.
– Вызывай.
Щукин уселся за соседний пульт и, водрузив на голову наушники с тонким прутиком микрофона, защелкал тумблерами.
– Стая, стая, я барсук. Как меня слышите, прием?
Широков не отрываясь следил за усеянными рядами цифр мониторами.
– Ну?
Щукин повернулся к нему и отчитался в спину: – Прошли восемьсот, след поворачивает на запад. И ветер поднимается.
– Ч-черт… – Широков посмотрел на показания и убедился, что Щукин прав. Уверенный округлый ноль на мониторе начал подрагивать, иногда срываясь на единицу с хвостом быстро меняющихся сотых.
– Просят визуально подтвердить, – сказал Щукин, прижимая к ушам телефоны.
– На следующем круге. Три с половиной минуты, скажи им.
– Есть.
Широков снова взглянул на показания скорости ветра и коротко выдохнул. Теперь там красовалась уверенная двойка, но и она уже начинала подрагивать, явно собираясь в скором времени превратиться в тройку.
– Успеем? – не выдержал за спиной Щукин.
– Не дрейфь, салага. Успеем.
Широков нажал несколько клавиш, и красная точка на мониторе тут же побежала быстрее, описывая правильную окружность со все увеличивающимся радиусом.
– Через минуту, – бросил он через плечо Щукину. – Пусть отметку ставят. Готовь камеру.
Щукин торопливо забормотал что-то в микрофон.
– Есть метка!
– Принял!
Широков включил камеру и тут же почувствовал на шее горячее дыхание – Щукин так же напряженно всматривался в экран. Поначалу ничего не было видно, монитор наливался лишь молочно-белым светом. Но вот в нижнем его углу появились несколько маленьких черных точек. Их можно было бы принять за пыль на поверхности экрана, но угол обзора медленно менялся и стало ясно, что точки двигаются, оставляя за собой тонкую нитку следов. Другая такая же полоска, видневшееся в верхней части экрана, была все еще хорошо видна и круто сворачивала на запад. Но по экрану то и дело пробегали рваные горизонтальные полосы, которые можно было принять за обычные помехи.
– Ветер, – снова повторил Щукин.
Широков ничего не сказал, лишь взглянул на показания и убедился, что Щукин прав – там уже красовалась наглая и самодовольная тройка, не сулящая им ничего хорошего.
– Пусть возвращаются, – сказал Широков, после некоторого раздумья.
– Не успеем? – с надеждой спросил Щукин.
– Нет. Далеко ушёл. И ветер.
– Может, пусть хотя бы ловушку поставят?
– Незачем. Он не пойдет назад той же дорогой. Он нас обходит, по кругу. Приманка нужна.
Оба замолчали и уставились друг на друга.
Наконец Щукин кивнул и быстро спросил:
– Доложить капитану?
– Доложи. Только не по связи – сходи сам.
Щукин кивнул и вышел.
5
Пискнула «лиственница» и послышался суровый боцманский бас:
– Боря, не может этот карась командира найти, нет его.
Широков чертыхнувшись, выставил автопилот и, удерживая показания в поле зрения, поймал свисающие с потолка устройство.
– Как нет?
– В отсеках нет, каюта не отвечает. А говнари как раз бак затеяли загружать, закрылись, проход будет только часа через два, учитывая вентиляцию. Ты закончил? Сходи может потом сам к нему? Новость-то хорошая, порадуешь старика. А то он на тебя что-то в последнее время как-то странно поглядывает…
– Знаете уже?
– А то! На кабмузе уже ножи точат.
– Ножи они точат… Губошлепы. Ладно, схожу сам. Как раз маневр закончу и схожу. Говнарям скажи, чтоб поторопились.
«Лиственница» хмыкнула и боцман отключился.
Широков вновь повернулся к приборам и, рассматривая пульт, отметил про себя, что белых полос стало намного больше. След, еще недавно тонкой, но уверенной линией вьющийся вверху экрана, становился все тоньше и исчезал прямо на глазах.
Он крякнул и раздраженно выключил камеру. На месте бескрайнего белого моря вновь появилась красная точка, описывающая неспешный круг. Рассматривая её, он нервно колотил пальцами по столу, отбивая рваный, одному ему слышимый ритм. Посмотрев на показания приборов, он убедился, что ветер еще более усилился, а цифры вверху другого экрана, отсчитывающие время работы батареи, подбирались к двадцати минутам. Широков встрепенулся и, подскочив к двери запер ее на ключ. Вернувшись к столу, он сейчас же застучал по клавишам. Открыв один из ящиков стола, достал лист бумаги, исписанный ровными столбиками цифр. Он нажал еще несколько клавиш, и красная точка послушно изменила курс, резко, поперек экрана уходя на восток.
Широков замер. Изредка поглядывая на отсчитывающие до полного разряда батарее цифры, он ждал, пока красная точка не доберется до края экрана. Это было практически максимальное расстояние, на которое еще хватало мощности усилителя, дальше управляющая беспилотником аппаратура уже не могла достать. Когда до края экрана оставалось совсем немного, Широков надел брошенные Щукиным наушники и стал осторожно, поворачивая всего на несколько делений, крутить ручку настройки. Одновременно он следил за красной точкой, уже стремящейся убежать за пределы экрана.
В наушниках раздавалось ровное, ничем не нарушаемое шипение мирового эфира. Но Широков продолжал выкручивать ручку настройки. И когда красная точка уже коснулась края, в наушниках что-то треснуло, взвыло, и после секундной тишины послышался прерываемый помехами слабый голос: – И-Ар-Сэн, И-Ар-Сэн, Шэй Цзай Джели?
Широков удовлетворенно кивнул и, резко сменив курс, развернул беспилотник за миг до того, как тот пересек невидимую границу. Включив автопилот, он открыл сейф и достал оттуда толстый потрепанный журнал. Открыв его, он вписал время, круговой азимут в 206 градусов и, вернув журнал на место, аккуратно запер сейф на ключ. Впервые за день он широко улыбался.
Тринадцатый отсек все еще был закрыт, и Широков топтался у круглого, наглухо задраенного огромного люка, врезанного в переборку. Каким-то непостижимым образом и даже несмотря на натужно воющую вентиляцию, дерьмом воняло даже здесь. Он хорошо себе представлял, что происходило с той стороны переборки – в отсеке, облаченные в оранжевые декомпрессионные костюмы (других на лодке все равно не было), двое говнарей перекачивали свежую порцию сырья для производства биогаза. Под эти цели чуть ли не сразу после Приказа приспособили большой бассейн в зоне отдыха – учитывая резко изменившуюся геополитическую обстановку, это было более рациональное решение, тем более в нем вряд ли кто-то стал бы плескаться.
Идея имела успех. Теперь все отходы жизнедеятельности приносили несомненную практическую пользу. Нельзя было сказать, что получаемого таким образом газа хватило бы, скажем, для обогрева всего подводного крейсера, но на бытовые нужды и освещение хватало вполне. Те же головные “карбидки” для освещения выхода на поверхность работали исключительно на биогазе. Немногие уцелевшие электрические фонари пришлось отдать охотникам. Конечно, для выхода на поверхность, где царила вечная вьюга, слабый огонек сжигаемого газа никак не подходил.
Наконец блокировочные рычаги на люке сдвинулись, и проход открылся. В лицо тут же пахнуло горячим, как будто он с мороза заглянул в давно не убранный общественный туалет.
– Ох, – поперхнулся Широков и прикрыл нос рукавом ватника. – Я пройду?
– Давай, – улыбаясь ответил один из дежурных по отсеку, аккуратно укладывая свой мягкий оранжевый костюм в коробку с надписью КС-02.
– Вы бы это, дверь все-таки прикрыли, – уже на бегу, стараясь как можно скорее покинуть отсек, попросил Широков.
Говнари довольно заржали, но ничего не ответили.
После перезагрузки бака вонять теперь будет с неделю, это абсолютно точно. И никакая вентиляция здесь не помогает. Он выскочил в следующий отсек, закрыл за собой люк и облегченно вдохнул.
Это был жилой офицерский, здесь можно было отдышаться, а длинный проход с рядом одинаковых узких дверей по правой стороне напоминал вагон какого-нибудь комфортабельного транссибирского поезда. Здесь можно было отдышаться.
Он медленно двигался по проходу и старался особо не шуметь, чтобы не мешать вернувшимся с вахты. Возле последней двери отсека он не смог пройти мимо и остановился. На двери была табличка «Командир Вячеслав Павлович Куницин». Когда-то здесь жил капитан. После Приказа и по молчаливому, но единодушному решению в его каюту больше никто не входил. Замполит, который принял командование через шестнадцать минут после пуска, переехал на центральный пост, а капитанская каюта так и осталась нетронутой. Зашли в нее только один раз – непосредственно после выстрела.
Широков постоял немного у двери и, перекрестившись, двинулся дальше. Перед следующим отсеком он уже заранее поднял ворот ватника и прижал к лицу нашедшуюся в кармане варежку – это был живой уголок, он же «ферма». Вообще, конечно, им несказанно повезло, что на момент отплытия у них в качестве животных оказались на борту не какие-нибудь канарейки, а несколько вполне обыкновенных кур. Второй раз повезло, когда старпом, сам себе парень деревенский, не дал сожрать их сразу же, а под угрозой расстрела обязал вахтенных высиживать яйца. Не все прошло гладко, и большую часть яиц сожрали те же вахтенные, за что были биты смертным боем неоднократно. Но именно благодаря Кириловичу в их зеленой и жиденькой хлорелловой похлебке иногда встречается куриное мясо. Конечно, на сорок восемь оставшихся человек одной курицы на несколько месяцев, мягко скажем, маловато. Но это много больше, чем вообще ничего, что подтвердит вам любой знакомый с голодом человек. Потому как тот коктейль, который год от года сочиняют химики, ни есть, ни пить практически невозможно. Все уже даже перестали спрашивать, из чего они его делают. Из чего бы они его ни делали, на выходе всегда получается одно и то же – неизменно пахнущая ацетоном полужидкая субстанция, похожая на разлитый по тарелке канцелярский клей. Только цвет периодически меняется. Но и за это нужно было их поблагодарить. Пока не заварили переходы, поговаривали, что у Левых и того нет и жуют они уже кожаные ремни от парадной формы.
– Ну как, Кирилыч? Сколько сегодня высидел? – приветствовал он заведующего фермой.
Кирилыч, заросший бородой, как леший, но в белом, без единого пятнышка халате прохаживался по своей ферме. Запах, казалось, ему не мешал совсем, а занимали его внимание более важные вещи. Он осматривал свои владения, как господь бог рассматривает дела мирские, – со сдержанным интересом и готовностью всегда вмешаться. Несколько укутанных пленкой длинных теплиц под его чутким руководством взращивали гречу; под потолком, поближе к освещению располагались висячие сады с какой-то чахлой зеленью; в углу возились несколько кур размером с крупную крысу.
– А, – отмахнулся Кирилыч. – Не несут совсем. Скоро, чувствую, мне точно самому придется их обхаживать, чтобы хоть одно яйцо в месяц получить. А так, все без толку.
– Ну, ты то может и сможешь, – улыбнулся Широков. – У нас вон, уже даже по утрам похвастаться нечем. Товарищ Правый Капитан не проходил тут?
– Был. Давно уже, в торпедный шёл, просил не беспокоить. А про след, правда? – спросил вдруг Кирилыч.
– Слышал уже? – удивился Широков. – Я же только с докладом иду.
– Знаю, конечно… Так это правда?
– Правда, правда, – успокоил его Широков. – Есть след. Пойду, всё же побеспокою.
Борода Кирилыча зашевелилась, но Широков, не дожидаясь воплей восторга или, что было бы еще хуже, профессиональных советов где, как и с кем искать медведя, двинулся дальше.
Добравшись до торпедного, он остановился прислушиваясь. Было тихо, не считая привычного для лодки шелеста вентиляции, бульканья гидравлики и, время от времени, тяжелых, отдаленных ударов. Поговаривают, что это левые затеяли провокацию, но возня эта продолжается уже несколько месяцев, а провокации все нет. Привыкли и к этому.
Широков постучал.
– Товарищ капитан! Товарищ Правый Капитан!
Тишина. На всем крейсере по должности, а не имени-фамилии, называли только его. И каждый знает, что это означает. Но так устав соблюден, ведь другое обращение и есть прямое нарушение устава, поэтому формально наказывать некого и не за что. Бывший замполит, конечно, поначалу бесился. А сейчас ничего – привык, и вроде как ему это уже даже нравится.
– Товарищ капитан! – уже энергичнее заколотил в дверь Широков. – Разрешите с докладом!
Никто не отозвался. Странно. «Может у него сердце прихватило» – с надеждой подумал Широков.
Он, уже собираясь уходить, дернул ручку и люк неожиданно поддался. Постучал снова, осматриваясь, покричал. Никого.
Решившись, Широков распахнул дверь и вошел. Приглушенное освещение, ровное гудение генератора. Пусто. Он обошел отсек, внимательно присматриваясь и прислушиваясь. Вдруг ему показалось, что он слышит невнятное, какое-то приглушенное бормотание, напоминающее слабое журчание воды по трубам. Он остановился и с удивлением понял, что источник звука находится по левому борту.
Широков осторожно ступая двинулся вдоль борта и приблизился к давным-давно наглухо заваренному переходу на левый борт. То есть он был заварен. Теперь же, присмотревшись, Широков увидел, что звук доносится из-под узкой полоски неплотно прикрытого люка, искусно замаскированной нарочито грубым, ржавым сварным швом.
Он уже поднял руку и, заинтересованный, хотел открыть люк, как вдруг тот распахнулся сам и на него уставился капитан. В его расширившихся глазах удивление мгновенно сменилось самым настоящим, откровенным бешенством.
