Читать книгу: «Время собирать камни. Сборник рассказов», страница 4

Игорь кинулся помогать, но только он попытался поддеть картонкой, которую он нашёл тут же на мусорке, гнилые овощи, как Валька заурчала что-то громко, остановилась в оцепенении. Игорь тоже замер, он не знал, что делать. Он повторил попытку ещё раз, но реакция Вали была точно такой же.

Он выкинул свой пакет в бак и, пятясь спиной в сторону дома, и потихоньку разворачиваясь, пошёл обратно. По словам самого Игоря, он пережил настоящий шок, так как давно не испытывал такого ощущения. По своему собственному признанию, последний раз ему было так же грустно, неловко и обидно, когда он, готовясь весь вечер к первой в жизни дискотеке, пригласил на танец девочку, нравившуюся ему на тот момент, а она ему сказала коротко и ясно: «Ты мне не нравишься, Игорь. Ты неперспективный молодой человек, да и у тебя тройка по русскому», хотя им всего на тот момент по тринадцать лет было. А сейчас, вот судьба-злодейка, она работает вместе с ним в такси «Канарейка» диспетчером.

Он пришёл домой, рассказал всё жене, она поохала немножко с ним в унисон, наложила ему оставшееся пюре в тарелку, закинула туда колбасы два колечка и добавила: «Заешь! Полегчает». Игорь достал пирожки, которые он забыл отдать, и сжал их в кулаке так сильно, что пюре, уже застывшее от холода, покрошилось в разные стороны, как искры от бенгальского огня на руки ребёнка, загадавшего желание перед ёлкой.

На этом история не окончилась, следующие два дня, пока в «Пятёрочке» смен не было, Игорь жил в городе, таксовал. Позвонил жене и спросил, что там на улице. Она практически по привычке ответила:

– Да грязно, как обычно!

Эта шутка не рассмешила Игоря, а молчание жена расценила как призыв к продолжению отчёта о ситуации на улице. Она затянула недолгую речь, через слово успокаивая его:

– Игорь, ты только не волнуйся, едь спокойно! Мусора только прибавляется, они теперь ещё и сморят на это, как на цирк. Причём и мужики, и бабы, и дети. Даже с нашей стороны, представляешь? Те, кто здоровался ходил с ней, улыбался, они же теперь стоят и хохочут. Ты не волнуйся там, пожалуйста. Я, конечно, пыталась как-то вмешаться, но я одна была с дочками, а их там уже целая шайка набирается. Ты не переживай, что-нибудь придумаем, но только куда жаловаться, я не знаю.

А придумывать что-то было поздно. Игорь вернулся на следующий день рано утром. Жена встретила его страшной новостью, которая за отсутствием информации пока ещё была слухом. Оказывается, что вечером того же дня, когда все толпой глумились и водили хороводы вокруг Вальки, чуть позже, где-то в 23 часа, бабушку кто-то избил. Да так сильно, что нашлось несколько зубов в луже крови. Рядом с лужей лежала старая лопата и грязный выцветший платок с головы Вальки. Лопату и платок жена Игоря забрала домой, чтобы потом отдать их обратно. Говорят, что избили её, чтобы зарплату отобрать: кто-то будто бы не хотел сдавать деньги, а его заставили.

Но на следующий день никого на улице не было. Игорь, окутанный злостью и дурманом раздумий, вышел на воздух с пакетом, как обычно, но ни мусора, ни толпы людей, ни Вальки он за всё время пути не увидел.

Он встретил детей, весело шагающих по улице в школу. Проходя мимо багровой лужи, которую никто не постарался убрать, дети резонно задавали вопрос родителям, которые, скорее всего, были в той толпе хохмачей-затейников: «Мама, а что это за лужа такая большая?» На что фантазёры незатейливо и уверенно отвечали: «Варенье вишнёвое кто-то выкинул и разбил». «А где же стекляшки?» – спрашивал мальчик лет семи. «В Караганде», – одёрнув со злостью ребенка за рукав, говорила мудрая женщина.

Мусор ещё по привычке кто-то раскидывал, видимо, желая снова поплясать вокруг старой женщины, но убирать его было уже некому, запах стоял невыносимый. Пахло всем одновременно, будто мусорные полигоны из Подмосковья все переехали под Горножилинск.

Игорь, замедлив шаг, шёл к мусорке, остановился у багровых пятен и закидал их грязью, благо, на дороге её хватало.

Игорь вот уже десять лет как не курил, но в тот день решил прогуляться до минимаркета, купить сигарет – очень уж хотелось. Вся дорога была в ямах и камнях, которые уже никто не убирал, а власти не имели желания их хоть как-то прижать к дороге. Сам не зная, почему, Гоша шёл и отпинывал в канаву камень за камнем. Что были побольше остальных, даже подталкивал рукой. Мелкие он не трогал, но почему-то думал, что «вот этот-то она точно бы сложила в мешочек».

Подходя к минимаркету, он увидел на ступеньках спящего алкаша, которого каждое утро встречал у своего дома. Но в этот раз он его неожиданно встретил у входа в магазин. Игорь внимательно осмотрел «место преступления» и увидел стоящую рядом с алкашом большую и опустошённую бутылку вискаря, полпалки обглоданной колбасы, огурец, пачку «Winston’a» и чёрную икру. Откуда такие богатства? Бог его знает. Может, пенсия пришла у мужика?

Как раз в тот момент, когда Игорь ступил на первую ступень, мужик зарычал, как обычно рычат озверевшие от алкоголя алкаши, и проснулся. Игорь решил воспользоваться ситуацией и попросить сигарету, чтобы не тратить деньги, благо «спящий принц» его признал.

Сосед протянул грязные ссохшиеся пальцы к пачке, достал сигарету и вытянул руку в сторону Игоря, чтобы передать. И в этот самый момент Игорь обратил внимание на то, что все холки у алкаша были в свежих ссадинах и кровоподтёках.

– Упал, что ли? – спросил Гоша

– Угггууууу, – ответил тот.

С того дня прошло уже больше месяца, но Игорь, рассказывая, путался в данных. Мусор выкидывать мимо перестали, дорога же была вся усыпана гравием и булыжниками, народ стонал и охал от того, как же плохо работает городская власть. Вальки так и не было. За месяц, как посчитал Игорь, она раньше тридцать четыре раза на их улицу заходила, а тут – ни разу.

Слухи ходили разные. Мол, переехала в другой город, но куда она переедет? Кто-то говорил, что она теперь ходит по ту сторону от железной дороги, но Игорь – таксист, и он ни разу её не видел больше в городе, хотя колесит он по обеим сторонам. Наиболее вероятная история, в которую верили все: мол, после того, как её избили, не выкарабкалась старуха и умерла. Похоронена неизвестно где. Весь город всё равно сходил и поставил свечки за упокой. Не поверите, но пришли зачем-то Фродо со своей длинношеей подругой. Даже Игорь поверил в то, что нет больше Вальки.

Спустя неделю, так совпало, у Игоря как раз пять лет было со дня смерти мамы. По этому случаю они с женой напекли разных пирогов, ватрушек, рыбников, навели морс, перелили его в полторашку из-под нижнеивкинской минеральной (без газов), и Гоша пошёл на кладбище. К маме он принципиально ходил один, чтобы никто не видел его слёз. То ли стыдно было, сам он объяснил невнятно. А пока объяснял, чуть снова не расплакался. Он захватил с собой лопату Валькину, она первая попалась на глаза. Нужно было приподнять могилу, прибраться чуть-чуть.

Наш герой сел на велосипед и поспешил к пункту назначения. Старое кладбище располагалось прямо в лесу: надгробные плиты и сосны – как охранники, отлично выполнявшие свою работу. Перед лесом стояла часовня, которую так хотели отреставрировать в мэрии, но не смогли. Пятый ряд от часовни на север вглубь леса, поворачиваем налево, проходим Семикачанных Сергея Петровича, царствие ему небесное, Запачканных Зинаиду Семёновну, и вот она, Хоробрых Татьяна Игоревна.

Не знаю, зачем он мне так подробно рассказывал, но я прямо ощутил холод могильных плит. Это меня чуть взбодрило, ведь я ещё находился под впечатлением от того, что мне рассказал Игорь ранее.

Лес был настолько густой, что ничего не было видно на расстоянии в сто метров. Игорь в одиночестве ел свои пироги, запивая морсом, который по вкусу напоминал «Юпи». Никого. Тишина. На его удивление, все могилы вокруг были чистенькие и ухоженные. Приятно, что хоть к мёртвым местные относятся с почтением.

Пытаясь достать нож из сумки, которая была позади него, он вдруг обратил внимание на то, как вдалеке что-то тёмное недвижимо дёргалось на месте. Неужели кто-тотоже решил навестить родственников? Или зверь какой? Обычно Игорь в этот день тут никогда никого не видел, поэтому решил сходить, поздороваться и узнать, с кем его объединяет горе в этот день.

Чем ближе он оказывался к объекту, тем отчётливей он понимал, что это не человек. Он даже пару раз протирал глаза. Мало ли чего? До цели оставалось пару метров, как это что-то дернулось.

Это что-то не могло показать своего лица, потому что не в силах было разогнуться. Старая юбка, длинная, в пол, с выцветшими от старости цветками, толстый тулуп с рукавами, длинными настолько, что не видно было рук, седая и белая, как первый снег, голова. Это была Она.

Игорь побежал обратно. Нет, не от страха, он просто решил вернуть то, что Ей принадлежит. Вернулся буквально через тридцать секунд. Она всё еще что-то делала у могилы и не отвлекалась.

– Здравствуйте, мы не знакомы. Меня Гош… Ой, Игорь зовут. Но вот. Я тут. Это ваше, в общем-то, – сказал Игорь нерешительно и протянул Ей лопату, которой они поменяли черенок, и две ватрушки, которые так и не отдал в прошлый раз. Выглядело это так, будто он снова стоит на той самой дискотеке, ему тринадцать лет, и он пытается пригласить «канарейку» в полёт, покружиться в медленном танце.

Гоша просто положил лопату рядом с ней на землю, а ватрушки продолжал держать в руках, теребя салфетку, в которую они были завернуты. «Прошло секунд десять, показавшиеся вечностью», – как говорил мне сам Игорь. (Внутри него умер или живёт ещё поэт). И тут случилось то, чего он меньше всего ожидал:

– Спасибо. Давай тебе одну ватрушку и мне одну? – выговорила Она, чуть присвистывая ввиду отсутствия передних зубов.

Голову она не поднимала, да и не могла, собственно. Рядом с могилкой, которую она прибирала, стоял небольшой аккуратный столик с наклеенной поверх полиэтиленовой плёнкой и две скамейки. На одну из них присел Игорь. Она же села прямо на землю, просто сложив ноги, начала одной рукой ковыряться в булочке, отламывая по небольшим кусочкам и перекладывая их в рот. Кушали они в тишине, только птицы нарушали их покой. Слышался скрип старых сосен. Заговорить никто не решался.

– Спасибо тебе, Игорь, – сказала она первой.

– Да за лопату-то? Да Бог с вами, с собой была, думаю, надо же, совпадение, решил отдать законному владельцу, – ответил неумело Игорь.

– Не за лопату, а за то, что тогда помочь хотел, да ни к чему это было. Молодец ты, – просвистев на «Ц», проговорила Она.

Гоша не знал, что сказать, он продолжал есть ватрушку, потерявшись в пространстве и уставившись в землю. Вдруг он решил спросить из любопытства:

– А вам деньги-то, из-за которых сыр-бор, вообще?

– Упаси Господь, – испугалась старушка. – Я сразу сказала, чтобы передавали все денежки отцу Митрию в церковь на часовенку, мне денег никаких не надо. Я и пенсию уже много лет перечисляю в храм, оставляю только немножечко. Нет в деньгах счастья.

– Вот как? А кто у вас тут? Родственник какой-то? У меня вот по маме сегодня…

– Никого, просто хожу и прибираюсь

– Просто так?

– Просто так. Оказалось, что мёртвым я больше пригодилась, чем живым. Смотри, как красиво стало сразу вокруг. Все могилки прибраны, всё ровнёхонько. Кое-где и цветочки подсадила, где-то памятники отмыла, а где и надписи подкрасила. С этими ребятами мне тут спокойнее. И никто со мной не разговаривает.

И почему-то так сильно рассмеялась, и Игорь почему-то тоже, до слёз. Так они, смеясь и пережёвывая, доели ватрушки. Она молча пошла к следующей могиле, а Игорь ещё долго смотрел на неё и улыбался. Лишь только тогда, когда он встал и сказал:

– Ну, я пошёл?

Она повернулась, попыталась чуть-чуть выпрямить спину, подняла голову, впервые показав лицо, и, улыбаясь в три оставшихся зуба, прокричала вслед:

– Игорь, а вы зубы там мои у помойки не находили рядом с лопатой?

Оба хохотали громко, но друг на друга уже не смотрели. Игорь дошёл до могилки матери, увидел вокруг свежие цветочки, которые ранее не заметил, и понял, что он их с женой тут точно не высаживал.

***

– Ну вот, братишка, и доехали. Славный город Горножилинск. С тебя 650 рублей, как со своего.

– Да, держи. Ну, конечно, ты жёстко меня загрузил своими историями. Чёрт-те что у вас тут творится.

– Да ладно. Везде что-то да творится, сто процентов тебе даю. Слушай, дружище, тебя где твой друг встретит-то, где мне тебя высадить?

– Да вроде на привокзальную площадь как раз.

– Ну всё, ещё пять минут, и мы на месте. Ты не против, если я покурю?

– Да нет, конечно, но ты же бросил десять лет назад?

– Дак закурил, – сказал Гоша и поджёг сигаретку.

Игорь довёз меня до указанного места, мы рассчитались, пожали друг другу руки, соревнуясь, у кого сильнее хватка. Валеры почему-то не было, но я не отчаивался, потому что у меня был номер телефона. Я набрал его, он сбросил вызов, и только через тридцать секунд я понял, почему.

Из-за поворота выезжало знакомое авто, а за рулём я увидел знакомого мне человека. Это был он, изменившийся и постаревший, но всё такой же обаятельный и харизматичный. Он со свистом и шумом припарковался прямо передо мной, вышел, раскинув широко руки в стороны и вскрикнув:

– Сколько лет, сколько зим!

Сцена встречи выглядела примерно также, как её изображают в сериалах по телеканалу «Россия-2»: мы долго обнимались, не понимая, зачем, похлопывали друг друга по плечам и торсу, слегка переборщив, потому что мне было больно.

Валера был одет в голубую болоньевую лёгкую куртку без воротника и тёмно-синие джинсы. На носу плотно сидели огромные очки. Когда он вдруг начал плохо видеть? Лицо выглядело уставшим, будто он не высыпается. Волосы наросли на уши, хотя подстригаться он никогда и не любил.

– Давай садись на заднее, в кресло для детей, – начал с шутки Валера.

Я сел, конечно же, вперёд. Всю дорогу Валера шутил и готовил меня к тому, что дома ему многое нужно мне рассказать. Я всё ждал, когда он уже наконец-то перейдёт к тому, для чего меня вызвал, – к ремонту какой-либо техники бренда «Телефункен», чьим официальным сервисным представителем в нашей области я являлся. Так себе заслуга, но похвастаться иногда можно. Разговор вдруг резко стал удивительно грустным, Валера не к месту вдруг выпалил, уставившись в пустоту за лобовым стеклом. Перед этим он нажал на тормоз:

– У меня ведь мама умерла месяц назад, скоро сорок дней.

Я знал, как сильно он всегда переживал из-за мамы, поэтому постарался подобрать какие-то правильные слова. Сказал ему что-то типа «держись, крепись» и в этом роде. Всегда очень сложно сказать человеку что-то, что ему поможет. Ведь помогает, правда?

Ехали недолго, минут пятьдесят семь. Дом у него стоял на самом краю Горножилинска, ничем особенным среди прочих не выделялся. Во дворе лаяла собака, которая была на привязи. Для неё была выстроена будка, покрашенная в цвет дома. Эдакий гостевой дом. Мы зашли в жилище моего друга. Я разделся, огляделся и присел на диван в ожидании чая, о желании испить который я заикнулся ещё в середине пути.

Валера поставил чайник, начал рыться в холодильнике, нарезал колбаски, овощей и извинился за то, что «не прибрался ещё после ухода матери». Чайник вскипел моментально, засвистел, как гопник в тёмном переулке. Валерка разлил кипяток по кружкам, где уже лежали пакетики зеленого чая «Ахмат».

– Ты не думай, что я тебя из корысти позвал какой-то. Мне что-то правда так плохо стало, после того как мамы не стало. Семьи у меня нет, никого нет, я всё с ней крутился, вертелся, что свою жизнь пропустил, да и не жалею, не семейный я человек, как мне кажется. Может, ещё сложится с кем-то чего-то, а может, с ребёнком возьму. У нас вдов куча шарахается по городу. У кого спился муж, у кого в боевых действиях погиб, – затянул Валера свой долгий рассказ.

Я понимал, что ему надо выговориться, поэтому мелкими глоточками пил чай, рассматривал внутреннее убранство дома и слушал, как только мог, внимательно. Он продолжил:

– Вот вроде бы и болела мать, а все равно неожиданно всё. Нельзя к такому подготовиться. Она и ходила плохо, зрение подводило, а всё равно боевая была, всё что-то делала. Я ей говорю: «сиди дома», а она уйдет куда-то, придёт поздно вечером. Одним словом, хозяйка. Последние несколько лет она уже и соображать стала плохо. Как это слово из анатомии? Деменция! Но что я ей, запрещать чего буду разве? Да кто я такой?

Её и в городе-то считали больной, хотя отчасти так и было. Я на работе, а она гуляет себе. Знаешь, какое её было последнее желание? Она попросила, чтобы я её камушки, которые она собирать по дорогам ходила, из пакетов в гроб и могилу вывалил. Я так и сделал. А знаешь, что необычно? Приносила Она целый пакет камней и гравия каждый день и сидела потом весь вечер, их разбирала. Некрасивые и кривые камешки оставляла, а симпатичными камнями, которые оставались, ямы засыпала на дорогах, чтобы людям ходилось-ездилось комфортней. Камней некрасивых я накидал, как она и просила, да вот беда. Ещё четыре мешка осталось, куда девать, не знаю, да и выкидывать жалко, вроде как память.

Она последние полгода только и говорила о том, что старую часовенку у кладбища надо отреставрировать, чтобы люди снова ходить туда начали. Ну у меня скоплена была сумма большая, куда тратить её, я особо не знал, всё у меня есть, что для жизни надо. Вот я и решил мамину мечту исполнить, не говоря ей, передал деньги на ремонт отцу Митрию, а мама чуть-чуть совсем не дожила до открытия. На днях как раз окончили ремонт. Ребята из Азии за месяц всё сделали, рукастые они всё-таки пацаны. Красивая часовня. Мы с Митрием договорились, что на табличке будет большими буквами написано: «В память о Светлане Матвеевне Сысолятиной». Думаю, ей было бы приятно. Но ведь совсем чуть-чуть не успели.

Я отцу Митрию мало доверяю, сам следил за ходом работ, деньги перечислял по надобности, чтобы всё честно было. Понимаешь? А он опять умудрился как-то себе автомобиль сменить. Ещё дороже купил себе тачку. По-моему, «Хёндай Санта Фе» в новом кузове. Три с половиной миллиона ей цена в салоне. И откуда он только деньги берёт?

А ещё там время было, когда народ ополчился просто на неё. Слух пустили, мол, город ей за эти камни деньги выделяет. Все как с цепи сорвались, а что человек уже с ума сходит, никого не волновало. Однажды даже избили её, ночи не спал, расспрашивал её, кто это сделал… Не сказала, представляешь? Сидела вот на кровати на этой (показал пальцем на другой конец комнаты) и улыбалась, а во рту три зуба оставили, монстры. Её и в городе-то называли просто «Валька». А мне с этими ветряными мельницами чего воевать, до них разве достучишься?

И тут я понял, что ни одного глотка сделать не успел. Я слушал его рассказ и не мог поверить тому, что слышу. Все эти совпадения плохо укладывались в голове. Валера сидел абсолютно никакой, на лице его чувствовалось напряжение. Я вновь похлопал его по спине, но уже не как у вокзала, по-другому, по-братски. Хотел было подобрать слова, но не смог. Я просто встал, подошёл к окну и увидел висящий на заборе толстый тулуп с длинными рукавами и серую от старости только постиранную юбку, на которой виднелись пусть и не пёстрые, но одуванчики.

Мы посидели ещё недолго в молчании, потом разговор снова начался на отвлечённые темы. Обсудили однокурсников, посмотрели в социальных сетях фотки однокурсниц и медленно перешли к рабочим вопросам:

– Валер, слушай, а сломалось-то у тебя чего?

– Да, ничего серьёзного, на днях местный таксист, Гоша зовут, телевизор притащил, приёмник сигнала сломался, походу. Я как увидел, что «Телефункен», сразу понял, что надо звонить.

Печник

Советский союз стал для многих страшным и далеким прошлым, а некоторые вовсе были рождены в эпоху становления Новой России. Но всё ли так было мрачно и плохо в двадцатом веке? Прогресс, век информационных технологий – всё это еще больше отдаляет старое поколение от нового. Однако не стоит забывать, что среди множества «переменных», всегда найдутся «постоянные». Члены большой семьи, во главе с Вениамином Евгениевичем, пытаются найти общий язык друг с другом. Уговоры провести газ к дому старика перерастают в жаркий спор.

Дед уже третьи сутки отхаркивал чёрную слизь прямо на постель.

Мы с мамой и папой хоть и жили давно в городе, но про деда никогда не забывали. Раз в три месяца старались приезжать на выходные, а в новогодние каникулы пять из десяти дней проводили у него в селе. Моего деда зовут Вениамин Евгеньевич. В российской современности такое имя и подобные ему – Аристарх, Порфирий – уже сложно встретить, особенно в городе. По этой причине и по причине моего слабого интеллектуального развития к пяти годам (не всегда был умён и гениален) я называл деда первое время Вина Мин и даже долгое время говорил ему, что он китаец. Было всегда приятно и весело вспоминать свои догадки уже в зрелом возрасте, все обычно дружно смеялись, а дед улыбался так широко и открыто, что морщины на его постарелом лице расправлялись, как гофрированные шторы в моём доме.

Но уже довольно продолжительное время он не мог так откровенно хохотать, даже дышать ему было сложно. Первые признаки ухудшения общего самочувствия начались сразу после смерти бабушки. К депрессии, связанной с утратой «души моей», как называл её дед, добавились резкие боли в груди, общее повышение утомляемости, а также резко атаковавшая его старость. Мы, естественно, поддерживали его, как могли, несколько раз предлагали переехать к нам в город, но он горделиво отказывался, продолжая «со скрипом» в коленях и свистом в легких хозяйствовать у себя во дворе и доме. Буквально через несколько месяцев после смерти бабушки он продал корову, отдал соседке безвозмездно три козы, договорившись о том, что она будет предоставлять ему каждый день по литру молока из-под козы в период её лактации. Оставил он только кур. Как он говорил: «без яиц мужик – не мужик, даже если ему семьдесят два года». Видимо, возраст на чувство юмора влияет слабо.

Примерно через год, как раз после годовщины смерти, ему опять вдруг поплохело: дед даже во сне уже свистел, как ветер между сосен. Выход во двор, чтобы накормить Дружка, стал пыткой. Апогеем происходящего являлся странный кашель, природу которого сразу понять было сложно. Чёрная мокрота вперемешку с зелёной слизью выглядела страшно, но, по крайней мере, освобождение от этой субстанции позволяло ему вдыхать необходимые объемы кислорода в легкие. В тот день как раз все были дома в деревне: мама, папа, я и тётя Галя, папина родная сестра и, соответственно, родная дочь деда, а также вся родня, речь о которой пойдёт чуть ниже. К слову, нужно заметить, что Галю дед особо никогда не любил, а бабушка принимала такой, какая она есть: со всеми её выкрутасами.

Галя не закончила и девяти классов и, не сказав никому о своём точном местонахождении, ушла из дома в четырнадцать лет. Вернулась только в тридцать пять и с двумя детьми пяти и девяти лет. За всё то время, пока её не было, она написала лишь два письма с одинаковым текстом, наполненным одинаковыми ошибками: «Мам, превет, са мной всё харашо. Скора стану знаминитой». Третьего письма так и не дождались. В общем, Галечки не было дома семь лет, как и её пресловутой знаменитости.

Когда приехала «цыганка», помогали ей тогда всем селом. Об этом рассказывал неоднократно отец, который в год её возвращения уже работал главным инженером на ТЭЦ3 в нашем городе. Он чуть старше тёть Гали. Рассказывал он о том смутном и странном времени в их семье примерно так:

«Отстроили дом Гале всем селом, сделали ремонт, устроили мелкого в садик, старшего – в школу (два сына). Первое время местные тащили масло, молоко, картофель, учитывая, что и своего добра со двора деда и бабушки было навалом. Ну ничего не поделаешь: русская сердобольная душа сердоболит всегда с избытком. Потом Галя устроилась на работу техслужащей в школу, где учился старший сын, вышла замуж за учителя труда, с которым так и живёт по сей день».

Надо отдать должное Сергею Вячеславовичу, ведь где-то через три года после её приезда, когда они уже во всю распивали черные чаи в учительской после 18:00 (только там горел свет, все видели и следили за тенями), по селу поползли слухи о двадцати с копейками годах, проведенных в якобы Москве. Вспоминать об этом не очень хочется, да и не особо приятно, потому что в целом тётя Галя остается хорошим человеком, с весьма темным и, скорее всего, не совсем приличным прошлым. Сергей же, дабы заткнуть всем рты, усыновил обоих пацанов и дал им свою фамилию. К тому же в наше отсутствие тетя Галя и дядя Серёжа – это незаменимые люди, помогавшие дедушке и бабушке до момента ее смерти.

К слову, смерть бабушки не была неожиданностью для нашей семьи. Она была на пятнадцать лет старше дедушки. Очень давно плохо себя чувствовала, почти не вставала с кровати, физически не могла. После перенесенного инсульта за три года до кончины правая сторона её тела была практически полностью парализована. Всё это время дед ухаживал за ней, менял белье, подмывал кожу и опрелости, разминал суставы и мышцы, чтобы не было пролежней, готовил еду, выводил её к скамейке под окнами дома, где росли ее любимые цветы, за которыми он с трепетом и нежностью ухаживал все эти годы. Она прожила восемьдесят семь лет.

На все расспросы о том, как они познакомились и что их связало, бабушка всегда отвечала одинаково: «Он был молодой, работящий и не пил. Таких мужиков больше не было». После чего дед, если был рядом, всегда добавлял: «И не будет!»

Он всегда скромно отмечал на всех праздниках и сборах, что бабушка – это самая потрясающая женщина на свете.

Да и, собственно, с ним не поспоришь. Какой она осталась в моей памяти? Наверное, старой, мудрой, гордой, но чрезвычайно по-деревенски женственной и трудолюбивой. Всю свою трудовую деятельность она провела в детском саду, в который и устроили младшего сына Гали – связи пригодились. От простого воспитателя ясельной группы она выросла к тридцати пяти годам до директора учреждения. Многие думали, что у этой гордой брюнетки на уме только карьера, увеличение денежного довольствия, а простое и мирское, как, например, мужское внимание, ей и не нужно вовсе. Срамные пигалицы за спиной щебетали, мол, «Альбинато в город к любовницам ездит».

Тем сильнее было удивление местных, когда она обратила внимание на молодого парня-сироту, который к тому моменту только осваивал и, не покладая рук, перенимал у опытных мужиков искусство кладки печи. Директор детского сада и печник – золушка и принц времён коммунизма, только наоборот.

Через два года родился отец, ещё через год с шумом и слезами – тётя Галя. Даже рождение детей не стало весомым аргументом для деда. Местная округа первое время шарахалась от того, что молодой мужик не выпивает даже в день рождения сына, однако потом о его «сухости» начали даже складывать легенды. Кто-то даже умудрился выдумать миф о том, что бабушка перед свадьбой предъявила деду условия, согласно которым после выпитой первой рюмки она его погонит к чертям собачим из дома. Порой казалось, как рассказывал папа, что люди даже спорили на то, выпьет ли на очередной дискотеке в клубе дед хоть что-нибудь или нет? Выгонит его после этого бабушка или нет? Но все их ожидания были глупостью, а умным был тот, кто всегда ставил на «нет», потому что дед просто в клуб не приходил. Шумные развлечения его мало стали интересовать с появлением детей.

Ну а дальше…

Дед рос как специалист, так сказать, бабушка работала директором до самой пенсии. Вскоре к сорока годам дед стал самым востребованным в деревне мастером по укладке печей, вернее, остался единственным. Благо, тогда это ещё было кому-то да нужно: окружавшие село деревни умирали, люди переезжали вместе с хозяйством, кто куда: в райцентр, областной центр, в Москву. Всё-таки большая часть деревенских жителей не уезжала далеко от «корней», а поселялась на краю села, где отстраивала дом. А какой дом без хорошей печки?

Его учителя и наставники ушли, превратившись в тепло печей, созданных их руками, а дед с честью и достоинством нёс по жизни их философию и подход в работе. Он часто вспоминал об этих людях, говорил много и только хорошее. Пожалуй, что в сегодняшнее время сложно представить нашему поколению подобное отношение к труду, когда, вроде бы, обычная укладка печи для людей превращалась в процесс, сравнимый с работой Васнецова, пишущего на потертый хост очередной пейзаж Вятской местами еще девственной земли. Печь – это не просто строение, а сердце дома, его тепло и душа.

Как мне кажется, больше всего впитал эту философию отношения к любимому делу мой отец, нежели Галя (что, очевидно, по-моему). Папа честно отдавал каждый рабочий день все силы на работе и любил то, чем занимается, да и любит по сей день.

Коротко об оставшихся. Младшему сыну тёти Гали сейчас восемнадцать лет, как и его отчим, он мастер деревообработки. Заявил всем, что сходит в армию, если понравится там, то останется защищать Родину от внешних раздражителей и попросится в Сирию, если война не кончится. Если же в армии будет (дословно) «полный трэш и отстой», то пойдет в ПТУ, получит диплом и будет дальше заниматься тем, чем занимался в гараже с отцом. Учитывая, что с одной пятеркой по труду (остальные тройки только четвёрка по музыке) перспектив других у него особо и не было, то вполне себе годный план. Село покидать наотрез отказался. Был шанс устроиться после армии приставом в городе, но он отказался.

Старший брат был гораздо смышленей. Бог наградил его талантами разных мастей. Ему уже двадцать два года, и в армии он уже побывал. Мыслей о том, чтобы остаться там, у него даже не было. Дело не в том, что ему там понравилось или не понравилось, а в том, что парень давно уже решил для себя связать, да и связал, свою жизнь с танцами. Ещё в детстве он открыл собственную студию брэйкданса в селе, а через год после открытия он с учениками занимал призовые места на областных состязаниях. Подтверждаю, лично приходил поболеть за брата: кричал, свистел, что есть мочи, а мочи у меня предостаточно. Сейчас как раз думаем с отцом, как можем помочь ему с квартирой на первое время, а работу он и без нас уже нашел: будет заниматься с детьми в одной из самых продвинутых танцевальных студий города. Планирует в Москве на кастинг в шоу «Танцы» съездить. Талант в помощь. Лично я не сомневаюсь, что у него всё получится.

О себе совсем коротко. Мне двадцать девять лет. Я – инфантильный экстраверт, вечно сующий свой нос не в свои дела. Как мне удалось закончить химфак, я до сих пор не понимаю. Не думаю, что пьяные посиделки с зам. декана на это как-то могли повлиять. Сегодня я занимаюсь тем, что у меня свой небольшой бизнес: я продаю кондиционеры и занимаюсь их установкой. Семьи нет, детей нет. Надеюсь, и то и другое появится. Глядя на деда и бабушку, отца и мать, я невольно ищу от женщину с восприятием действительности того же уровня и с теми же чувствами, но найти её мне пока не удаётся. Я вроде бы и понимаю, что живу в другом мире, в иное время, но, как говорили классики, «я жду чуда, как двадцать лет назад».