Читать книгу: «Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова», страница 8

1911

20 февраля 1911

 
Как ни живи – жизнь проживется
Как ткань ни тки – нить оборвется
 –
Жизнь себе строю, ломаю, борюся
Жизни одной, а не смерти боюся
 –
Смерть окончанье – жизнь есть работа
Смерть беззаботность – жизнь есть забота
 –
Я архитектор? Иль кирпичи я
Повар иль блин у вселенской печи я
 –
Если я – блин, до меня мне нет дел.
Если я – повар, чтоб блин не сгорел
Я наблюдаю
 

1912

12 января 1912

 
Жизнь и наука! Это так тонко
Есть между ними друзья перепонка
Но на сегодня ее разорвем
Жизнь и науку в бокале сольем
Пенятся пусть и, волнуясь, клокочат
Юность смеется, юность хохочет
Пьет и смеется, смеется и пьет
Жизни в науке дорогу дает.
 

16 июля 1912

 
О пойми, что все проходит,
Что прошедшее – исчезло,
Настоящее – лишь призрак,
А грядущее – исчезнет.
Посмотри и ты увидишь,
Что прошедшее лишь в книгах
Настоящее в картинах
В переливах звуков чудных
И что вечное – наука
Позабудь юдоль земную,
Заведи библиотеку,
И поставь на полках длинных
Томы Пушкина и Гете
Галилея и Ньютона,
Перелистывай альбомы
Наслаждайся Леонардо
Ботичелли иль Джорджоне
Или Гаусса раскрой ты
И гармонии науки
Насладишься дивным строем
Позабудь, что есть другие,
Позабудь, что мир вертится,
Что умрешь ты неизбежно.
Сон и явь пусть незаметно
Чередуются друг с другом
 

1913

12 марта 1913

 
Года идут… И с ужасом гляжу
На то, что пройдено и что пройти осталось
И с трепетом слежу, чтоб не распалась
Мечтаний ткань, которую вяжу.
 

28 марта 1913

 
Я ни философ, ни поэт
Я ни ученый, ни художник
Во всех ремеслах я сапожник
И мне на свете клетки нет.
 

24 июня 1913

 
В глубине в неясном шуме
Буйный Рейн ворчит
Свод небес, как ночь угрюмый
Бурей мне грозит
Но иду я твердым шагом
Выше, к небесам
И кудесникам и магам
Воли не отдам.
Из-за туч сияет утро
Весело глядит
Как осколок перламутра
Облако летит
Восхищен природой дикой,
Я вперед иду
Объедаюсь земляникой
Ничего не жду
 

20 июля 1913

Вирши

 
Исчезнул сон Италии небесной
По Австрии пивной я в поезде тащусь
И до России дикой, но прелестной
Надеюсь уж во вторник я домчусь
 

22 июля 1913

 
Почтенный Пьеро и Джорджоне
Поклон последний шлю я вам
Мой вояж к былым богам
Надеюсь были похороны
_____________
Вы призраки только и намеки…
Я покидаю вас друзья,
Прошли все ваши дни и сроки
Заря иного бытия
Поездка длинная моя
 

28 сентября 1913

 
Физик я в литературе
А в науке я пиит
Искони видно лежит
Эта блажь в моей натуре.
 

1914

3 августа 1914

 
Смерчем войны оторвав от тихого мира былого
Грозно метнула судьба в путь неизвестный меня
Прежде спокойно и мирно текла моя жизнь,
              приближаясь
К вечной Нирване конца, к миру, покою и сну
Ныне не знаю куда устремляется бурным потоком
Жизни волна и куда вынесет вскоре
Смерти я не боюсь, неизбежность страха не стоит
 

12 августа 1914

 
Большой Медведицы алмазный ковш повис
И Млечный путь таинственно струится
По-прежнему Вселенная катится
Неведомо куда в сияньи звездных риз
Пылающего солнца отраженье,
Дневной обман сияющих небес
Пред истиною ночи вдруг исчез,
Как светлое, но ложное виденье.
‹…›
 

14 сентября 1914

 
Конечно, лет через пятьсот
Придет профессор-археолог,
За ним студентов хоровод
И рой курсисток богомолок.
И эту тихую страну
Исколесят они, изроют
И древность, верно, не одну
В земле копаяся, откроют.
 

16 сентября 1914

Memento mori

 
Кресты печальные среди полей печальных
Тенями черными вы стали у дорог.
Какой таинственный храните вы порог
Тоски, рыдания и песен погребальных
Не над могилами охраною вы стали
Не смерть таят болота и песок.
 

5 ноября 1914

 
Десять дней в проклятой деревушке
Я живу в халупе смрадной и сырой,
Десять дней унылой чередой
Мимо тянутся полки, обозы, пушки.
Кржиж в грязи осенней потонул
Семь халуп насупились угрюмо
В голове одна другой печальней дума
Лег, закрылся бы шинелью, да заснул
День за днем, как сон бессмысленно-туманный
Без следа уходит в мрак времен.
…………………………………………………
Там далеко пушек рев и лес знамен,
Суд вершит судьба таинственный и странный.
О когда ж свершится приговор
И самим собою я проснуся
Прежней жизни потянувшись улыбнуся
И с судьбой начнется прежний тихий спор.
 

9 ноября 1914

 
Сил таинственных стеченье
Закрутило жизнь мою.
Веру в цель и назначенье
Безнадежный отдаю
Жизни шум, природы трепет
Бег сияющих светил
Все случайный, странный лепет,
Миг игры безумных сил.
Тихо жди прикосновенья
Сокрушающей руки
И спускайся по теченью
В смерть впадающей реки.
 

1915

25 марта 1915

Ночью

 
В час ночной, когда туман блестящий
Улетает с солнцем до утра.
Посмотри на небо, смертный, зрящий
Мир глазам открылся настоящий
Сдернут свод лазурнаго шатра
Шар земной ничтожный и презренный
Неизменный совершает путь
К цели странной, вечно-сокровенной
И оков таинственных вселенной
Не дано судьбою разомкнуть
Что свершается, должно было свершиться
Книг судеб заполнены листы
Перевертывай суровые страницы
И оставь безбрежные мечты
Не напрасно ль к неизбежному стремиться.
 

25 апреля 1915

 
Южно-зеленые каштаны
И пряный аромат весны
О вы обманчивые сны
И мимолетные дурманы
 –
Здесь в старом доме жуть и тишь
И одиночество так нежно
Весь мир раскинулся безбрежно
А ты мечтаешь и паришь
 –
Лети, пока выносят крылья
А крылья сломлены – умри
Стой у божественной двери
И Бог простит твое бессилье
 

27 мая 1915

 
Май на исходе. Весны побледнели цветущие ризы.
Пыльно и жарко, спастись в поле песчаном нельзя
Тщетны мольбы беспощадно горящему солнцу
Путь предначертанный свой мерно свершает оно.
Пушек не слышно давно, и пушки и люди уснули
Летней истомой объят Пан одурманенный спит.
Мысли немеют, забыл и о грустно-тревожном прошедшем
В будущем нету мечты, а настоящее – сон.
 

24 июня 1915

 
В моей халупе одинокой
         Сижу и коротаю день,
         Газет читаю дребедень,
         И скуки лень каменно[о]кой
Свою раскидывает тень
В окно июньская истома
         Вливает душную волну,
         Зовет к томительному сну
         И оглушительного грома
Не дожидаясь, я зевну
Иванов день горит и пышет
         И тишь на небе и земле
         А в золотисто-жаркой мгле
         Земля беременная дышит,
Забыв о добром и о зле
Но ночь придет и жутью странной
         Заговорите вы поля
         И ты зловещая земля
         Перед вселенною безгранной
Застынешь в страхе и моля
 

7 августа 1915

Осень

 
Как грязная сырая парусина
Повисли облака над вымокшей землей
Поля закутались туманной пеленой
И сеется дождя гнилая паутина
И словно по сырому полотну
Колотит кто-то бешено рукою
Прислушаешься к пушечному вою
И станет буднично и тянешься ко сну
Природа и война, судьбы моей извивы
Однообразно все и скучно и умрет,
О поскорей бы смерти страшный лед
Сковал ручей живой и прихотливый
 

13 августа 1915

В Беловежской пуще

 
Плачьте зубры и олени,
Смерть безумная идет
Ваши сладостные сени,
Изумрудных просек тени
Беспощадная сметет.
         Нет спасенья! Там за чащей
         Воет, мечется война
         Нет у вас мечей и пращей
         Нет у вас стрелы звенящей
         Пуща ты покорена.
О, зеленая твердыня,
Древний, дивный, мирный храм
Наблюдатель твой отныне
Обречет тебя – святыню
В дар иным, своим богам
         Твой защитник и хранитель
         Изнемог и пал от ран
         Близок злобный победитель
         Он идет в твою обитель
         И уходит рать славян.
         –
         О наивная природа
         Для чего ты отдала
         Силу всю и всю свободу
         Человеку на угоду
         И себя же обрекла
 

23 сентября 1915

 
‹…›
Угрюмых елей вечное молчанье,
Седой туман нетронутых болот…
Ты смерти слышишь ли тревожное дыханье
Давно она тебя, давно к себе зовет
 –
Осенний лес, о нежное кладбище
И смерть, и жизнь ты тайно помирил:
Весь мир прелестное, но тесное жилище,
И умерев, ты узы лишь разбил
 

5 октября 1915

 
Луна холодная, как лед
И звезды инеем сверкают,
Дремота странная витает
Зима железная идет
И сон, и смерть, и мир несет
 

4 ноября 1915

 
Жуть ночная. Тише! Тише!
Петухи поют к беде,
Тени черные везде
Слышишь, как скребутся мыши?
Вьюга серая пришла
В саван мягкий, в саван белый
Мир, как труп захолоделый
С плачем, визгом облекла
Шопот, шелест, ропот, стоны
………………………………
У истопленной пещи,
У мерцающей свечи
Критикую я Ньютона
Жизнь иль смерть, не все ль равно
Мир таинственен, как прежде
Мудрецу, или невежде
Бога узрить – не дано.
 

31 декабря 1915

 
Сомкнулся вновь таинственный овал,
Железную и рабскую кривую
Вновь шар земной вкруг солнца начертал
И новую страницу прочитал
Я книг судеб печально-огневую
 

1916

18 марта 1916

 
Безмолвной тайной мир сжимая,
Сине-серебряная ночь,
Склонясь, как мать глухонемая
Чему-то учит землю-дочь.
И смотрит дочь, не понимая.
 

1 мая 1916

 
О если б прочитать из Голубиной Книги
Грядущего нелепую игру,
Проинтегрировать увертливые миги
И крикнуть времени решительное «тпру»,
Тогда бы бросил я страницы эти,
Как старые листки календаря.
Не философствовал ни о каком предмете
И знал, что 1-го случится Января
-
И стало б тошно жить на белом свете.
 

12 июня 1916

 
Рукою пьяной типограф
Без толку на доске и складу,
Набор, раскиданный собрав,
Вдруг напечатал Илиаду
         Я от судьбы того же жду,
         Слепа она, пьяна, небрежна
         Смотрю на жизнь я безмятежно
         И ожидаю ерунду.
Sub specie aeternitatis²⁰⁵
И все и вся глупейший нуль
Нам жизнь дана зачем-то gratis²⁰⁶
И все равно: живу, умру ль.
         И если Господу угодно,
         Чтоб был я тем-то или тем
         Сыграю перед вся и всем
         Роль честно я и благородно
И, как нанявшийся актер
Играть так буду я ad finem²⁰⁷
Пока не загасят костер
И я, как пепел не остыну
 

17 ноября 1916

Старое²⁰⁸, но сейчас вспомнилось новым и живым:

 
Когда я буду погибать
И жизни путь к разверстой бездне
Меня манить и увлекать
Начнет и говорить «исчезни».
         Тогда живою пеленой
         Ты ниспади передо мной,
         Италия, о, край родной!
 

1917–1938

Краткая биография. Продолжение. 1917–1938

В феврале 1918 г. Вавилов возвращается из армии в Москву и начинает, как мечтал, заниматься физикой – в лаборатории, организованной его прежним научным руководителем, учеником великого П. Н. Лебедева, П. П. Лазаревым. Лаборатория эта была прямой наследницей бывшей Лебедевской лаборатории. Лазарев, избранный еще в марте 1917 г. академиком, развернул при советской власти активную научно-организационную деятельность. Он занимался материальной помощью ученым, создал при Наркомздраве рентгеновскую лабораторию (в которой, в частности, делали рентген В. И. Ленину (1870–1924) после покушения на него Фанни Каплан (1890–1918)²⁰⁹), основал выдающийся журнал «Успехи физических наук», организовал картографирование региона Курской магнитной аномалии. Помимо прочего, Лазарев также преподавал в Московском высшем техническом училище и взял Вавилова туда на работу ассистентом. Позднее Вавилов начал преподавать в МВТУ самостоятельно, а со временем стал там профессором по кафедрам физики и теоретической светотехники, проработав в МВТУ до 1927 г.

Роль Лазарева в судьбе Вавилова огромна: выбрав ранее под влиянием Лазарева своей научной специальностью именно оптику, Вавилов, благодаря Лазареву же, в послереволюционном хаосе вновь стал физиком. При этом сам Вавилов к Лазареву относился очень неоднозначно, чаще негативно. Вот несколько цитат из дневника 1913–1916 гг. «П. П. [Лазарев] – это, кажется, одно недоразумение, он не физик, не врач, а просто неведомо что» (26 апреля 1913). «Никак я не могу решить, кто же П. П. В нем есть несомненная „талантливость“ (отдельные слова и мысли), но и много самой печальной дряни» (31 июля 1913). «…необходимо будет освободиться от П. П. и начать работать либо за границей либо в другом городе» (8 января 1914). «…наконец все раскусили, что такое П. П. // 1) Это, безусловно, не физик ‹…› 2) Это отвратительный, бесхарактерно-самодержавный человек. ‹…› это что-то неврастеническое, несчастное, а иногда и противное. // ‹…› у меня останется очень скверный паспорт – моя работа, в которой выражается благодарность и проч. (вообще каждения) meinem hochverehrten Lehrer Herrn Prof. P. Lasareff!²¹⁰» (7 марта 1914). «Был у Лазарева – больной человек…» (27 января 1916). «Судьба устроила очень нелепо, под фирмою Лебедева кинувши меня в объятия П. П. Лазарева. Скверная история» (11 августа 1916). «Получил сегодня письмо от Лазарева. Пишет, что представил меня кандидатом на премию Мошнина. Подкладка этого представления довольно ясна, но перспектива в будущем заниматься физикой в стиле П. П. незавидная» (13 октября 1916). «Лазарев устроил мне золотую медаль [Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии]. Скверно, это ко многому обязывает» (28 октября 1916). «Два дня подряд видался с Лазаревым. Берет отчаяние. Больной, больной человек и наша московская физика разрушена» (15 декабря 1916).

Помимо преподавания в МВТУ, Вавилов также сразу устроился на работу и в Московский университет: сначала рядовым преподавателем в общем физическом практикуме, затем, после сдачи магистерских экзаменов весной 1919 г. и утверждения приват-доцентом, начал читать лекционные курсы по фотохимии, позднее по абсорбции и дисперсии света.

С осени 1920 по 1929 г. Вавилов преподавал физику еще и в Зоотехническом институте, со временем став там заведующим кафедрой физики. Именно в Московском высшем зоотехническом институте Вавилов получил звание профессора – уже в 1920 г.

В феврале 1920 г. в образованном из рентгеновской лаборатории Лазарева Институте биологической физики Наркомздрава Вавилов занял свой первый в жизни административный пост – заведующего отделом физической оптики. Там в следующие несколько лет были выполнены и все экспериментальные работы Вавилова.

Многолетняя послереволюционная разруха, невозможность приобретать современное оборудование вынуждали обходиться минимумом возможного. «Сергея Ивановича часто можно было встретить в мастерской за токарным станком, где он вытачивал нужные ему детали» (воспоминания П. А. Ребиндера, [Франк, 1991], с. 202). Хотя работа в нескольких местах и приносила какой-то заработок (имея и свои минусы – например, необходимость при неработающем общественном транспорте регулярно ходить пешком из конца в конец города), общая бытовая ситуация была очень тяжелой. После отъезда в 1918 г. отца за границу семья Вавиловых (мать, сестра Александра с двумя детьми и Сергей) была вынуждена «уплотниться» во флигель, в их большом доме разместили детский сад. Тем не менее с тяжелыми бытовыми условиями – инфляция, карточки на продукты, очереди, голод, острая нехватка дров зимой – как-то справлялись, в меру возможностей семье помогал и брат Николай, к тому времени уже именитый биолог.

25 июня 1920 г. Вавилов женился. В 1918 г. он снял комнату в Еропкинском переулке на Пречистенке у В. А. Веснина (1882–1950; в 1937–1949 гг. председатель Союза архитекторов СССР, в 1936–1949 гг. президент Академии архитектуры СССР). Ольга Михайловна Багриновская (1894–1978) была младшей сестрой жены хозяина квартиры. Она происходила из большой московской интеллигентной – «гуманитарно-артистической» – семьи. До 1916 г. училась в консерватории (вокал), затем добровольно ушла на фронт и провела там более двух лет, работая в отряде детской помощи (спасение детей, потерявших своих родителей в районах военных действий). Встретив однажды нового жильца, Ольга поинтересовалась, нет ли у него книги поэта Баратынского. «Иногда мы вместе выходили из дома, но никогда не видела С. Ив. без книг. Из его карманов и портфеля всегда выглядывали книги, и моим спасением в то трудное время были поэты. Их „четки мудрости златой“ говорили словами Пушкина, Тютчева, Блока. Оказалось, что С. Ив. обладатель обширной „Пушкинианы“, собрания русских поэтов. Думаю, с того и началось наше душевное общение», – писала в воспоминаниях О. М. Вавилова-Багриновская ([Вавилова, 2004], с. 42).

8 июля 1921 г. у Вавиловых родился сын Виктор.

Первую собственную экспериментальную работу Вавилов сделал в 1920 г. – провел серию опытов по проверке оптического закона Бугера. В частности, для экстремально малых интенсивностей света Вавилов впервые применил «метод гашения по порогу зрения» и, соответственно, крайне чувствительный «прибор», который он будет еще неоднократно использовать в других схожих экспериментах – собственный глаз. Очевидная причина этого – недоступность в те годы другого оборудования; но верно также и то, что глаз и в самом деле является одним из наиболее чувствительных в природе фоторецепторов, так что опыты Вавилова вполне корректны. Отголоски такого минималистского подхода – использования собственного глаза в качестве датчика – будут заметны и спустя много лет. Так, вспоминая скепсис Вавилова, уже ставшего директором Оптического института, по отношению к некоторым технически громоздким опытам его подчиненных, физик П. П. Феофилов писал, что Вавилов вовсе не был противником сложной экспериментальной техники – «он просто не любил ее» ([Франк, 1991], с. 236).

Вавилов доложил о своих результатах на I съезде Российской ассоциации физиков и опубликовал статью. Но как он ошибся в статье лета 1915 г. о неправильности лежащего в основе теории относительности опыта Майкельсона, так и теперь он сделал на основе своих опытов ошибочное утверждение о неверности «гипотезы „световых квантов“» ([Левшин, 2003], с. 92).

В том же 1920 г. Вавилов продолжил свои исследования люминесценции, начатые еще в дипломной работе (и, в свою очередь, продолжающие тематику исследований П. П. Лазарева 1912 г.), и к середине двадцатых опубликовал по этой теме несколько новых интересных результатов. В частности, в 1924 г. он установил, что у многих красителей энергетический выход люминесценции может быть в десятки раз больше, чем предполагалось до этого. К концу двадцатых он достоверно установил зависимость энергетического выхода люминесценции от длины волны возбуждающего света (эта зависимость среди специалистов получила название закона Вавилова). Были начаты важные исследования поляризации люминесцентного излучения. В будущем именно люминесценция станет узкой специальностью Вавилова-оптика.

Помимо собственных экспериментальных исследований, Вавилов активно занимался реферированием статей, рецензированием и переводом книг²¹¹, писал статьи для различных появлявшихся энциклопедий и т. п. – за год у него выходил десяток-другой публикаций (только для первого издания Большой советской энциклопедии в 1926–1947 гг. С. И. Вавиловым было написано более 60 статей).

В двадцатых годах Вавилов также начал писать научно-популярные книги: «Действия света» [Вавилов, 1922], «Солнечный свет и жизнь Земли» [Вавилов, 1925], «Глаз и солнце» [Вавилов, 1927]. Книга «Глаз и солнце» переиздавалась затем еще многократно (о ней чуть позже речь пойдет подробнее).

В январе 1926 г. Вавилов был направлен в полугодовую научную командировку в Германию, в физический институт Берлинского университета в лабораторию П. Прингсгейма (1881–1964) – известного специалиста в области люминесценции. Там Вавилов выполнил важную работу по изучению поляризационных свойств длительного свечения сахарных леденцов разного цвета. Регулярно посещая институтский коллоквиум, Вавилов видел великих физиков: М. Планка (1858–1947), М. Лауэ (1879–1960), В. Нернста (1864–1941), А. Эйнштейна (1879–1955). С Нернстом и Эйнштейном ему даже удалось немного пообщаться. В письме своему коллеге В. Л. Левшину (1896–1969) из Германии Вавилов делится впечатлением от лекции Эйнштейна ([Левшин, 1987], с. 139): «Читал он в Большой аудитории популярную лекцию об относительности. Читал он великолепно. Вид – жирного кота с толстыми руками и маленькими глазками. Сегодня меня Эйнштейну представили, и я имел счастье провожать его по Фридрихштрассе». После Берлина некоторое время Вавилов провел в Геттингене, где встречался с Д. Франком (1882–1964), М. Борном (1882–1970) и другими известными физиками.

Уже с начала двадцатых годов Вавилов включился в некоторые «внутрицеховые» конфликты московских физиков. Есть три причины, по которым на этой теме не стоит подробно останавливаться. Во-первых, по немногим сохранившимся в архивах коллективным письмам-жалобам и воззваниям к руководству с подписью Вавилова невозможно определить, насколько важна именно его роль – по сравнению с ролью других подписавших – в том или ином конфликте. Во-вторых, само содержание жалоб и воззваний, равно как и персональный состав групп физиков, участвовавших в конфликтах, постоянно менялись: эти группы и конфликты не были постоянны ни по признаку лояльности к новой власти, ни по признаку научной заслуженности и талантливости, ни по признаку принятия/непринятия новейших открытий физики. В-третьих, тщательное разъяснение малопонятной сейчас терминологии («предметные комиссии», «выборы действительных членов института», «лабораторно-бригадная проработка» и т. п.) и прочих нюансов перманентного административного переустройства высшего образования и науки, бурно проходившего в двадцатых годах, заняло бы несколько страниц. Но если попытаться максимально коротко²¹² изложить всю череду конфликтов двадцатых, в которых в той или иной степени участвовал Вавилов, может получиться следующая крайне упрощенная история. В Московском университете у руководства физическими исследованиями оказалась группа А. К. Тимирязева (1880–1955; ученик П. Н. Лебедева; сын знаменитого биолога Тимирязева, его так и называли – «сын памятника»). А. К. Тимирязев, член партии с 1922 г., трижды упомянутый самим Лениным в статье «О значении воинствующего материализма», не принимал теорию относительности, а также противился привлечению на работу в университет физиков не из его круга, в том числе выдающихся (Л. И. Мандельштам, 1879–1944). Против всего этого восстала другая группа физиков, в том числе социально активная университетская молодежь. С середины двадцатых в МГУ все же были взяты на работу некоторые неприятные Тимирязеву талантливые физики – Л. И. Мандельштам, И. Е. Тамм (1895–1971), Г. С. Ландсберг (1890–1957), – но только в 1930 г., после проверки комиссией Рабоче-крестьянской инспекции, Тимирязева удалось окончательно отстранить от руководства. В ходе этой долгой эпопеи в жизни Вавилова произошли четыре важных события: он лучше узнал многих выдающихся впоследствии физиков, стал защитником теории относительности, перешел на работу в МГУ, создал себе имя социально активного и лояльного к властям молодого ученого. В 1929 г. Вавилова избирают заведующим кафедрой общей физики Московского университета, он становится также действительным членом Научно-исследовательского института физики при МГУ. Вавилов сразу уходит при этом и из лазаревского Института физики и биофизики, и из Зоотехнического института – университет становится основным местом его работы. В 1930 г. в университетской газете «За пролетарские кадры» было опубликовано сообщение (с портретом): «Сергей Иванович Вавилов – первый ударник-профессор на физическом отделении».

В двадцатых годах формируются еще две грани канонического облика Вавилова из его грядущих биографий: защитника теории относительности и специалиста по Ньютону. После своей неудачной попытки опровержения опыта Майкельсона Вавилов примкнул к сторонникам теории относительности²¹³, активно защищал ее от нападок и наконец в 1927 г. написал выдающуюся работу «Экспериментальные основания теории относительности» (издана в 1928 г.). Эта книга ознаменовала конец этапа, когда против теории относительности могли выступать настоящие физики – дальше нападать на Эйнштейна стало прерогативой откровенных маргиналов и отдельных философов, и то уже не против самой теории, а против ее философских трактовок и использования в идеологических целях. Одной из особенностей книги стал подбор в качестве эпиграфов к каждой главе ярких и хорошо подходящих по смыслу цитат из Ньютона. Это удалось Вавилову потому, что именно в то же время он работал над переводом «Оптики» Ньютона – ранее не переводившаяся на русский язык книга с комментариями Вавилова вышла в 1927 г.; в том же году Вавилов опубликовал еще две статьи о Ньютоне, уверенно входя в не слишком широкий круг отечественных знатоков его творчества.

Примерно в те же годы, когда Вавилов становится профессором-ударником, государство на фоне «великого перелома» в политике (сворачивания НЭПа) и в рамках культурной революции принимается за Академию наук. После изменений устава, принуждения к выбору в состав академии членов партии (количество академиков по уставу в 1929 г. было резко увеличено – с 47 до 90 человек), неоднократных переподчинений разным госструктурам Академия наук СССР к концу тридцатых годов постепенно превращается из подобия научного клуба в подобие «министерства науки», призванного отвечать за все фундаментальные исследования в стране и получившего во владение определенную материальную базу (некоторые институты) и властные полномочия. С. И. Вавилов попал в одну из первых волн расширения и «осовечивания» академии: в 1931 г. он становится членом-корреспондентом, в 1932 г. – академиком. Избрание академиком, пожалуй, первый эпизод в карьере Вавилова, остающийся до конца так и не объясненным историками. В цитировавшемся ранее письме к Э. Резерфорду П. Л. Капица пишет и об избрании Вавилова академиком: «Я никогда не мог понять, почему Вавилов оказался в Академии. И хотя с физиками у нас бедновато, но есть здесь такие люди, как Скобельцын, Фок и другие, которые в тысячу раз лучше Вавилова. Разгадка, я думаю, в том, что Вавилов – человек с очень тонкими манерами, он знает, что и когда надо сказать, чтобы было приятно всем» ([Капица, 1989], с. 65). Несомненно, Вавилов был общественно активным и лояльным к власти молодым профессором, но он и в самом деле был такой не один среди физиков. Возможно, сыграла роль слава его брата Николая, биолога, достигшая зенита как раз в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Есть конспирологическая версия (см.: [Kojevnikov, 1996]) о дележке вакантных мест для «своих людей» между уже существовавшими на тот момент четырьмя академиками-физиками – Вавилов оказался компромиссной фигурой и был по разным причинам мил как минимум троим из них (П. П. Лазареву, Д. С. Рождественскому и Л. И. Мандельштаму). Возможно, сработали все эти причины. Особенно в сочетании с такой чертой характера Вавилова, отмечаемой во многих воспоминаниях, как его внешняя доброжелательность ко всем окружающим²¹⁴, и с тем, что сам Вавилов вряд ли стремился стать академиком.

Большую роль в жизни Вавилова сыграл Дмитрий Сергеевич Рождественский (1876–1940). Оптик, еще до Первой мировой войны получивший определенную европейскую известность, академик с 1929 г., он был инициатором создания в 1918 г. Оптического института в Петрограде. К 1932 г. в Государственном оптическом институте (ГОИ) работало уже более 150 человек. Особенностью этого института было тесное сотрудничество с оборонной промышленностью (бинокли, артиллерийские прицелы, впоследствии приборы ночного видения и т. п.) при сохранении высокого уровня чисто академических, фундаментальных оптических исследований. Рождественский пригласил в институт многих талантливых физиков. К сожалению, со временем научный баланс покачнулся, прикладные темы стали теснить фундаментальные, и в 1932 г. не согласный с этим Рождественский, возглавлявший институт с самого его основания, был вынужден уйти с должности директора. Однако он предложил на должность заместителя директора по науке кандидатуру молодого академика С. И. Вавилова, в результате чего институт, по воспоминаниям многих работавших в нем тогда физиков, был фактически спасен: пока Вавилов отвечал за научную сторону работы института (1932–1945), разумное сочетание фундаментальных и прикладных исследований не было нарушено.

В сентябре 1932 г. Вавилов переехал из Москвы в Ленинград, получив наконец отдельную квартиру – на Биржевой линии, рядом с ГОИ.

Не прекращая исследований по люминесценции, Вавилов в ГОИ в 1932 г. вновь принимается за усовершенствование опробованного им в 1920 г. «метода гашения по порогу зрения» с целью фиксации глазом квантовых флуктуаций. Эти и другие подобные опыты по изучению флуктуаций света малых интенсивностей – о них еще будет рассказано чуть подробнее – продолжались до 1941 г. Обобщенный итог данной серии экспериментов Вавилов формулировал в нескольких научно-популярных и философских публикациях как доказательство того, что фотоны можно увидеть собственными глазами.

В те годы в Ленинграде существовал небольшой Физико-математический институт Академии наук. В 1932 г. Вавилов был назначен директором физического отдела этого института (во всем физическом отделе было меньше двух десятков человек). Весной 1934 г. Физико-математический институт был разделен на два – Математический и Физический. Когда летом 1934 г. вся Академия наук официально переехала в Москву, оба этих института переехали вместе с ней. Физический институт занял здание на Миусской площади, построенное еще в 1912–1916 гг. для лаборатории так и не успевшего там поработать любимого учителя Вавилова – Лебедева. Это было то самое здание, где Вавилов работал все двадцатые годы – именно в нем располагался возглавлявшийся до 1931 г. П. П. Лазаревым Институт физики и биофизики²¹⁵. 18 декабря 1934 г. Физическому институту АН СССР (ФИАН) было присвоено имя П. Н. Лебедева. Вопреки естественным ожиданиям, тот факт, что назначенный директором ФИАНа Вавилов был физиком-оптиком, не повлиял на общую тематику исследований. Более того, Вавилов постарался сделать ФИАН максимально многопрофильным институтом: было создано девять лабораторий, в которые были приглашены талантливые физики (в том числе из МГУ) – лаборатория физики колебаний (ее возглавил Л. И. Мандельштам), физической оптики (Г. С. Ландсберг), теоретической физики (И. Е. Тамм) и др. Известно высказывание академика А. Н. Крылова (1863–1945): «Да, Сергей Иванович замечательный человек. Он организовал институт и не побоялся пригласить туда физиков сильнее себя» ([Фейнберг, 1990], с. 35). Сам Вавилов возглавил небольшую лабораторию люминесценции, которой руководил до последних дней жизни. Несмотря на кажущуюся в те годы малоперспективность для народного хозяйства и на то, что уже существовал отдельный Радиевый институт, Вавилов создал в ФИАНе также лабораторию атомного ядра (Д. В. Скобельцын, 1892–1990) и приложил большие усилия для развития этого направления физики [Визгин, 2002]. То, что ФИАН вскоре стал институтом мирового уровня – общепризнанная заслуга Вавилова. В воспоминаниях П. А. Черенков (1904–1990) прямо утверждал: «Я хотел бы подчеркнуть, что все главнейшие достижения института и его современное значение как одного из ведущих институтов страны, несомненно, обязаны широте профиля, предопределенной еще С. И. Вавиловым» ([Франк, 1991], с. 219). «…за 19 лет директорства Сергея Ивановича в два гигантских скачка институт и по числу сотрудников, и по площади помещений вырос в 50–100 раз» (воспоминания Е. Л. Фейнберга, [Франк, 1991], с. 280). При этом физики ФИАНа всегда отзывались о Вавилове как об идеальном администраторе, заботившемся об институте и не вмешивавшемся в исследования лабораторий. Даже начавшаяся в годы первых пятилеток кампания за плановость научных исследований, которую администратор Вавилов обязан был проводить, не нанесла особого ущерба.