Читать книгу: «13 лет назад мне будет 13», страница 6
9
В восьмом классе родители выбели для меня путёвку в санаторий «Космонавт», чтобы я могла отдохнуть, восстановить своё здоровье, хорошо по питаться, развеяться и с кем-то пообщаться. В нем мне не понравилось сразу. Ещё накануне я сказала маме, что не хочу никуда ехать, но она всё ж настояла и мы с бабушкой туда поехали. Я разместилась, проводила бабушку до ворот и стала осваиваться. На следующий день у меня украли часть вещей и разных принадлежностей, а ещё промокали новые туфли, которые мы с мамой купили незадолго до поездки. Я обращалась к вожатым с просьбами о звонке домой, чтобы заменить обувь, да и вещей у меня не было, но мне никто не шёл навстречу. Тогда я решила отправиться в главный корпус к директору и попросить позвонить, мне не дали этого сделать. Возможно, директор понимала, что я буду жаловаться, её даже не взял тот факт, что у меня нет нормальной обуви, а на дворе осень и шли дожди. Проведя ещё пару дней в полной оплошности и полу одиночестве, я не переставала доставать директора о звонке, и однажды встретив её на тропе, ведущей в наш корпус, я снова задала ей вопрос о телефоне, поясняя, что у меня промокает обувь. Она посмотрела на меня, на обувь и сказала, что сама позвонит моим родителям, чтобы они привезли мне другую. Я сказала, что другой у меня нет, нужно покупать новую, а как без примерки, ведь у меня большой, сорок первый размер ноги, и мне без того всегда трудно было подобрать обувь. Она не стала меня слушать, а вместо этого стала рассказывать историю про мальчика, который у них там отдыхал. Что он ходил по улице и снимал с себя штаны, оголяя половые органы, они вызвали ему скорую и его увезли в психушку. Я была в таком ужасе и недоумении, что она мне это рассказывает, как будто она знала, где я была, и для чего она мне это рассказывала, понять не могла. Я ведь ничего себе не оголяла, и вообще я девочка, которая всего лишь просит позвонить домой. Её история сводила меня просто с ума. Я думала, что она мне её рассказывает для того, что тоже собирается меня отправить в психушку. Меня постигла паника. Я немного помоталась по лагерю, и приняла решение бежать из него, сбежать раньше, чем приедет машина и увезёт меня в тюрьму!
Мне нужно было только обойти охранный пост, а там проще, ведь, я как, чувствуя, упросила бабушку оставить мне деньги, которые, она считала, что там мне не понадобятся, магазинов там не было. Я подошла поближе к охранному посту, огляделась, незаметно прошмыгнула к калитке и ринулась прочь. Я бежала с такой скоростью, как будто за мной гналась машина, которая собиралась схватить и снова отправить в заточение. Моросил дождь, путь был не близким, мне пришлось бежать в гору целых сорок минут не останавливаясь. Страх был такой силы, что я не думала не о дыхании, не о боли, не о дожде. Я притормаживала, переводя бег на быстрый шаг только для того, чтобы сделать несколько глубоких вздохов, и продолжала бежать и бежать, периодически оглядываясь, не едет ли за мной машина. Я прибежала на автобусную остановку, куда шёл один единственный автобус в город, мне оставалось дождаться его. В городе они не смогут меня найти. Там я сделаю пересадку и вернусь домой, думала я. Автобус ждала с особым нервным напряжением. Я думала, что они приедут за мной раньше автобуса, и я не успею убежать. Меня всю внутри трясло, я только смотрела то в сторону трассы, откуда должен был прийти автобус, то в сторону дороги, откуда я бежала, и молилась, и молилась, чтобы он скорее пришёл.
Автобус пришёл, и я немного расслабилась, но переживала, что они могут ехать следом за этим автобусом. В тюрьме мне рассказывали, как многие сбегали, как их ловили, и что потом было. Что машина за беглецом выезжала сразу, и, несмотря на то, что многие водители автобусов помогали таким беглецам, закрывали резко двери и трогались, их всё равно вылавливали, они не успевали добежать до дома, хотя были полураздетыми и зимой. Одежды верхней не было ни у кого, а гулять некоторым разрешали в каких-то шинелях, которые видели Ивана Грозного. Затем их жестоко хватали, привозили, привязывали и чем-то страшным обкалывали, и так они могли пролежать неделю, потом их садили на сильные препараты, от которых они делались растениями. Мне и рассказывать этого не нужно было, я всё видела сама. Меня научили и тому, что к привязанным подходить нельзя, а то и тебя привяжут. Я придерживалась строгих тюремных правил, живя в тринадцать лет с убийцами и прочими уголовниками в аварийном старом помещении, которое с настоящей тюрьмой сравнивать было нельзя. Все знали, что в тюрьме лучше! И если бы мне задали вопрос, где бы я провела время: один день в тюремной психушке или один месяц в обычной тюрьме, не трудно догадаться, что я выбрала. Я бы выбрала свободу, потому что никакого преступления не совершала, а тем более не считала себя с ума сошедшей. Меня даже постигали мысли о том, что я была готова к тому, чтобы мне отрубили ногу, лишь бы больше никогда не оказаться в том месте.
Я прибежала домой, мама с бабушкой меня уже ждали и были осведомлены телефонным звонком директором, что я убежала. Мама стала расспрашивать, что случилось. Я ей рассказала всё как есть. Мы с ней сходили, сдали промокающую обувь, купили новую. Директор лагеря оформила бесплатную путёвку моей бабушке, лишь бы я вернулась и отдыхала вместе с ней в персональной комнате лично для нас двоих в хорошем корпусе, где не было детдомовских детей, которые всё воровали.
Там я познакомилась с одной пожилой парой и девочкой Машей из томской области, которая на отдых приехала вместе с папой, хорошо проводила с ними время. С бабушкой мы ходили в лес, собирали кедровые шишки, но вскоре мне всё наскучило без телевизора, который стал частью моей жизни, и я попросила бабушку вернуться домой.
10
Вернувшись, домой из санатория, мы узнали, что сестре-двойняшке моей бабушки поставили страшный диагноз – рак лёгких последней стадии. Я стала за ней ухаживать, живя у неё. Мама и бабушка физически делать этого не могли, поэтому многие обязанности ложились на мои плечи. Бабушка Рая не была крещённой, поэтому первым делом я поехала к иеромонаху Амвросию Богородице Алексеевского монастыря, чтобы он её покрестил. Он был моим духовным отцом, и когда я попала в тюремное отделение, он помогал маме хлопотать за меня через своих знакомых в психиатрической клинике, защищающие права человека. Только благодаря этому меня перевели в подростковое отделение.
Бабушка Рая детей своих не имела. Она всё время меня спрашивала про школу, почему я не иду, но мне нечего было ей ответить, говорила, что забочусь о ней. Ведь об этой страшной тайне никто не знал, кроме моей семьи.
Квартира досталась её племяннику, сыну брата-баптиста. Они тайно ото всех пришли с нотариусом и всё сделали, но умирала она на руках у моей бабушки. Последние минуты жизни она провела с ней. С родственниками у нас всегда были натянутые отношения, они не любили нашу семью из-за разделения веры. Нас объединяла только бабушка Рая, все родственники собирались на её дне рождении, несмотря на то, что он был в один день с моей бабушкой, а когда она умерла, связь совсем оборвалась. От бабушки Раи у меня осталась особенность носить часы на правой руке циферблатом на внутренней части руки, как носила она для удобства, а так же советская вафельница и лото, которые она дала нам ещё при жизни.
Проведя ещё год в полном одиночестве, погружённой в свой собственный мир. В выпускном классе я решила посещать хоть какие-то кружки, и мама настаивала на этом. Я вспомнила старый «Хобби центр», где занималась хореографией и другими кружками, вернулась туда, записавшись на рисование и в театр-студию. С рисования преподавательница меня в унижениях выгнала, причём она устраивала эти унижения публично, дети к ней присоединялись, мне было очень больно, она не могла простить мне, что я когда-то бассейн заменила её кружком, хотя мои родители делали предпочтение на пользе для здоровья. Мне настолько было больно, что, когда шла домой, я падала в сугроб и плакала, не хотела возвращаться домой со слезами, чтобы мама их видела и переживала. Я рассуждала, что впервые, за такой длительный период куда-то захотела выйти, чем-то заняться и отвлечься, а получила ещё один болезненный удар. В театр-студии мне нравилось, я даже получила роль мамы лисы в спектакле про Туту Ларсен, там теперь работала та самая учительница танцев, которая в семь лет обвинила меня в краже. Татьяна Сергеевна занималась постановкой танцев для спектаклей.
После нового года я вернулась в класс, занятия меня оживили, учителя уже сами не были этому рады, потому что имели с меня приличный калым за счёт государства, которое оплачивало домашнее обучение по медицинским показаниям. Но я их успокаивала, что буду продолжать заниматься индивидуально, просто сама приходить в школу, и некоторые уроки посещать с классом просто так для себя дополнительно. И в связи с большим количеством времени, театр-студию я посещала два раза в день три раза в неделю. Я приходила в утреннюю смену, когда дети учились в школе во вторую, и во вторую, когда учились в первую, а между этим я приходила в школу на занятия. Мне нравилось это, ещё я стала посещать кружок вышивания, в который ходила в начальной школе. Меня нисколько не смущало, что я хожу в группу с детьми не по возрасту, я была у них авторитетом, много помогала, так же стала другом и хорошим помощником всех преподавателей, которые там работали. Я стала там как вожатая для других детей, помогала ставить спектакли, делать для них костюмы, многое оформляла, даже проводила мини-занятия. Мне нравилось заниматься с детьми, к тому же я много чего умела. У нас был огород, и к труду я была приучена, потому что у бабушки была одна рука, много ей помогала, я даже любила это делать, а ещё этим заполняла пустоту в своей душе, наполняя жизнь радостью. Ещё я пришла в литературную студию к тому самому писателю, который подарил мне радость в жизни. Борис Николаевич меня называл неординарной и мне это нравилось. Я уже не была такой одинокой и замкнутой. Нет, я не открывала никому свою душу, просто умела слушать и помогать людям, хотела быть полезной, хотела жить, хотела, чтобы меня любили и уважали, чтобы моё присутствие на земле было заметным, а не похороненным среди боли и страха.
На выпускной, как и в начальной школе, я не пошла, потому что не хотела, так и сказала одной из родительниц, которая звонила и приглашала меня, что мой класс за весь период ни разу не вспомнил про меня, я не с кем там не общаюсь и идти не хочу!
11
Под окнами нашей квартиры росла ранетка. На карниз к нам часто прилетали голуби, синицы и воробьи, которых мы подкармливали, птицы были почти ручными. Я особенно любила позднюю весну, когда всё цвело и вокруг становилось красивым. Вообще моим любимым временем года была зима, лето я не любила, потому что в Сибири оно почти всегда было холодным, а у меня ещё и одиноким. Единственным окном и связью с внешним миром был телевизор, но и летом все передачи, фильмы уходили в отпуск, и смотреть было нечего. Телевизионщики гоняли целый день один повтор старых программ, которые я помнила наизусть. Поздняя весна как раз заканчивалась школой и начиналась моим более глубоким одиночеством, поэтому природа за окном нашей квартиры для меня была единственной радостью. По утрам я слушала пение птиц, днём любовалась цветущей ранеткой, росла свежая трава, а вместе с ней и одуванчики, которых было полным-полно под нашими окнами.
В начальной школе до дома я ходила вдоль «Китайской стены», и чтобы оставшийся путь не нести тяжёлый рюкзак с учебниками и школьными принадлежностями подавала его своим родителям в окно, а потом начиналось самое интересное: я собирала цветущие майские одуванчики, плела венок или просто несла их маме.
Мужчин в моём обозрение не было вообще, единственным, на кого я любила смотреть по телевизору, потому что у него были добрые глаза, красивая причёска и костюм, это был ведущий популярной программы на Первом канале. Её стали показывать, когда мне было ещё десять лет. И поскольку своего отца я никогда не видела, дядей и дедушек не имела, то этот ведущий стал идеальным мужчиной, чьи слова я слушала и воспринимала. На передаче обсуждали разные темы, касающиеся нашего общества. Так же я любила смотреть видиокассеты с разными фильмами и мультиками, иногда я смотрела фильмы, основанные на произведениях школьной программы, чтобы потом написать сочинение. Видеокассет у меня было много, хотя к тому времени, когда мы смогли позволить купить себе такую современную импортную технику, взамен видикам пришли DVD-проигрыватели с дисками, но кассеты в нашем маленьком провинциальном городке существовали и продавались вовсю. Они постепенно уходили с рынка, стоимость их была небольшой, поэтому я с наслаждением могла покупать себе разные кассеты. Такие покупки я совершала раз в месяц, когда получала пенсию по инвалидности, и мы ходили на рынок всё закупать. Этот день в моей жизни был праздником, потому что мы покупали не только нужные крупы и разное, что нам требовалось в течение месяца, но ещё и вкусненькое: сыр, сливочное масло, йогурт.
Жизнь моя в квартире не менялась, она менялась за моим окном. Однажды летом у нас был сильный ураган, который валил всё вокруг, упал даже балкон со второго этажа, который находился над нами, вместе с ним и ранетка, которая каждую весну цвела и радовала мои глаза. Но это не было для нас большой трагедией, потому что это растение летом очень сильно загораживало солнечный свет, который из-за дерева не попадал к нам в комнату, хотя окна выходили на южную солнечную сторону, и упавшее дерево открыло новый, совершенно другой вид. Он радовал нашу семью, ведь в комнате стало светлее. За оставшимся стволом ранетки, на котором стали расти новые ветки, стала ухаживать моя бабушка. Она каждый год подстригала их, чтобы дерево росло не вверх, а в стороны, было пушистым. Одуванчики, которые я когда-то собирала, а потом и любовалась ими, стали скашивать газонокосилкой управляющей компанией, которая обслуживала наш дом по благоустройству. Они, таким образом, создавали красивый газон, когда срезали всю траву вместе с цветами. Этим результатом были довольны только они. Ведь высокая трава ещё скрывала мусор и бычки от сигарет, которые сбрасывали с верхних этажей жители нашего дома, а скошенная трава обнажала землю. Ещё под нашими окнами стояли железные гаражи, вид был не особо презентабельный, приходилось нюхать весь газ и бензин, который пускали эти машины, если какой-нибудь водитель часами возился в своём гараже, то он обязательно врубал противную музыку на всю катушку. Постепенно интерес к внешнему миру за окном у меня потерялся, и единственным окном для меня стал телевизор, который я смотрела целыми днями, и все летние повторы и всё, всё, всё! Но больше всего я любила смотреть передачу, где образ единственного мужчины в виде ведущего стал для меня, как вместо отца! Я смотрела на то, как он одевается, и имела представление, как выглядит мужская одежда, вообще внимала всё, что он делал и говорил на своей программе. Мама говорила, что я даже мимику порой делаю, как этот ведущий. А мы с бабушкой любили комментировать эту программу и самого ведущего. Мы смотрели шоу за ужином, и я часто представляла, что Андрей Малахов ест сейчас на ужин, а потом вспоминала разницу с Москвой в четыре часа и понимала, что до ужина ему далеко, тогда включалось моё воображение о том, чем он мог заниматься в пятнадцать часов. В общем, моя жизнь бурлила и кипела только в рамках телевизионной программы, телевизора, телевизора и ещё раз телевизора. Компьютера, а тем более интернета я не имела, зато потом мы купили мне DVD-проигрыватель, потому что видеокассеты вышли из обихода, а каждый день смотреть одно и то же надоедало, тем более интересные новые фильмы по телевизору не показывали, а мне хотелось и музыку послушать и что-то новенькое посмотреть. Видик из моей жизни не ушёл, он продолжал играть свою роль, и даже очень большую, он записывал всё, что я не могла посмотреть или если что-то шло параллельно, или что-то очень интересное, что я обязательно захочу пересмотреть. Я записывала разные передачи, концерты, фильмы, а потом пересматривала их снова и снова, когда по телевизору нечего было смотреть.
Да, телевизор я смотрела очень много, это была моя основная деятельность! А чем ещё заниматься дома, если в школу я почти не ходила! Я могла сказать, что телевизор смотрела двадцать четыре часа в сутки, по сути это почти правда, потому что не смотрела я его только тогда, когда спала. Мои сверстники ходили на кружки, в гости, гулять, пообщаться и поболтать по телефону могли, сходить в кино, театр, а я всё сидела дома и всё смотрела и смотрела телевизор. Телевизор заменил мне всех: друзей, общение, школу, учителей, образование, он даже стал частью моей семьи, если учесть, что одного из ведущих я воспринимала своим телевизорным папой.
Какая жизнь за моим окном, могла себе только представить. Нет, иногда я всё же выходила на улицу до магазина или аптеки, и однажды встретила свою старую знакомую, когда мы ещё в детстве вместе занимались в одном кружке. Каком именно я точно не помнила, и когда её встретила она узнала меня первой, а я пока с ней общалась, всё пыталась вспомнить, где именно мы с ней познакомились. Она шла со школы и несла первый весенний тюльпан. Кругом снег и холодно, грязно сыро, серо, а у неё в руках мой любимый живой цветок, такой яркий и нежный. Она стала рассказывать, что в её классе мальчики так поздравили девочек с восьмым марта. Она стала спрашивать, что нам подарили в классе мальчики, но я не знала, что ей ответить, ведь про меня в этот праздничный день мой класс не вспомнил, и что подарили девочкам, я не знала. От этой мысли в глубине меня тонула боль, и чтобы скрасить её, я стала придумывать свой ответ, чтобы ответить знакомой. Придумать мне было сложно, ведь я так давно не была в школе, и что вообще принято дарить в подростковом возрасте по праздникам, не имела представления. Я пыталась вспомнить, что дарили мне в последний раз, но это был всего лишь пятый класс и подарок был детским. Я промямлила, что тоже, она переспросила, что тоже цветы, тоже тюльпаны, какие тюльпаны!? У меня связки упали на дно души, потому что я даже не знала, что тюльпаны могут быть разными, их стоимость и предположить не могла, что можно дарить девочкам-подросткам тюльпаны, да ещё и разные. Я просто ответила ей, что, да и больше ничего не говорила, она с улыбкой на лице порадовалась за меня и в приподнятом настроении отправилась дальше, а я с болью и глубокими мыслями, что про меня никто не вспомнил, отправилась в аптеку, куда собственно и шла.
Всё своё время совместно с просмотром телевизора, я мечтала, представляла, как я что-то делаю, куда-то хожу, гуляю, выступаю на сцене, но больше всего на свете я мечтала о чувствах другого человека ко мне, неважно кого, главное, чтобы меня любили, хотели обнять приласкать и защитить. Конечно, меня любили мои мама и бабушка, и даже очень сильно любили, но мне очень сильно хотелось иметь в своём окружении здорового сильного человека, который любил бы меня и был опорой и защитой, с которым приятно было бы проводить время, и такой человек в моей жизни был, правда, по телевизору, это тот самый ведущий телевизионной программы, который забил мне голову, поселился в моём сознании, и жил там вместе с моими фантазиями и сказками, которые я сочиняла. Когда я смотрела его передачу, часто фантазировала себе, что происходит телепортация, и он оказывается у меня дома и скрашивает моё одиночество.
От группы инвалидности мы отказываться не собирались, воспринимали её моральным ущербом, да и жить нам в то время, кроме моей и бабушкиной пенсии больше было не на что. Бабушка подрабатывала техничкой в общежитии, в котором жила, пока не получила квартиру в «Китайской стене», когда моей маме было одиннадцать лет. Из-за одной руки её больше никуда не брали.
Мама тоже была не здорова, ещё в шесть лет её в больнице отравили ядом, когда травили описторхов5. С каждым годом она становилась всё не́мощнее и не́мощнее, работать не могла, а группу инвалидности, по которой она могла бы получать пенсию, не давали. Очень много денег уходило ей на лекарства. Нищета пришла в наш дом до такой степени, что у нас с мамой была всего одна пара зимних сапог на двоих. К счастью, что у нас был один сорок первый размер ноги, и зимой в поликлинику мы с ней ходили по очереди, к счастью, что я училась на дому. Я научилась делать маме уколы, чтобы она лишний раз не ездила в поликлинику, да и болела периодами парой настолько сильно, что даже не могла до неё дойти. Я была единственная, кто мог оказывать хоть какую-то помощь инвалидам в семье, хотя и сама была полуживая.
Моя жизнь отличалась от сверстников. Я не ходила по дискотекам, театрам. У меня не было праздников, подарков, улыбок и радости. У меня был разрушен весь организм. Палец всё болел, месячные приходили раз в полгода, грудь росла, текло молоко, не росли волосы под мышками, я поправлялась и стеснялась выходить на улицу. Я общалась только с бабушками соседками. Слушала разные тяжёлые военный истории, как погибали их дети, как они их пережили. Рассказывали много всего. У меня была совсем другая жизнь. Я не знала, какая жизнь могла бы быть у меня, если ничего этого не случилось, но её себе никогда не представляла, я научилась жить той жизнью, которая у меня была, хотя её не любила. Я часто думала и представляла себе, что сейчас позвонят в дверь, я её открою, а там стоит человек, который сделает меня радостной и счастливой, поднимет мне настроение, доставит радость, но этого не происходило. Часто в образе этого человека я представляла того самого ведущего из передачи на Первом канале, которую смотрела ежедневно вместе с родителями. А иногда представляла себя героиней этого шоу, в качестве единственного в мире ребёнка, которому пришлось побывать в местах заключения…
Иногда я думала о том, чтобы быть похожей на Мать Терезу, хотела помогать людям, которым тоже плохо, как и мне, ведь ко мне никто не приходил, а я бы помогала и приходила. И делала таких людей счастливыми, раз никто меня не мог такой сделать. Я мечтала о том, чтобы создать свой центр помощи бедным, больным и пострадавшим взрослым, ведь для детей уже существовали разные благотворительные центры, а для взрослых нет, и поскольку взрослой я стала в тринадцать лет, не было никого, кто бы мне мог помочь. Может, если бы я была ребёнком, мне кто-нибудь бы и помог, но я была взрослой, вернее резко стала такой, причём не по своей воле. Я жила со взрослыми, говорила о взрослой жизни, жила ей, чувствовала и испытывала её. Я стала очень сильно любить детей, потому что тоже хотела быть ребёнком, но не могла. Что такое игры, подростковые шалости и прочее, я никогда не знала, но и люди, сверстники и даже, те, кто пережил войну, никогда не смогут узнать и почувствовать, что пришлось пережить мне маленькой беззащитной девочке. И среди такого многомиллионного мира не нашлось никого, кто бы пришёл ко мне, улыбнулся и обнял, протянул руку помощи и поддержки.
