Читать книгу: «Четыре дня», страница 4

Глава 10. Чувство ничтожности

Сегодняшняя запись состояла из четырех клиентов, первые три из которых находились в длительной терапии и мучились внутренними конфликтами. Четвертый был из числа «пропавших без вести» – поэтому я поставила его последним. Вдруг он передумает и не придет?

Иногда сопротивление клиента столь велико, что он вдруг забывает о записи, попадает в больницу, или хуже того, блокирует номер своего психолога, в надежде, что тот сам все поймет.

Сопротивление – это страх перемен и одновременно нежелание что-то делать. Это страх будущего самого клиента, когда вот-вот – и он получит то, о чем заявлял на первой встрече, а его это очень пугает.

Сопротивление – это злость. Часто в голове клиента меняются местами, как шахматные фигуры при рокировке, мама и психолог. Или психолог и папа. Это как раз и понятно – личность специалиста настолько важна, что на неё возлагают самые большие надежды. И если психолог их не оправдывает, возникает сильнейшая агрессия.

Клиент ждёт от родителей, что они смогут полюбить его так искренне, как он в этом нуждается. Но если этого не происходит, и тогда он идет к психологу, надеясь, что хоть он-то уж точно поможет разобраться с его жизнью, решит все проблемы, распутает клубок.

Этот процесс занимает много времени, и обычно возникает чувство неудовлетворения. «Неужели и здесь всё будет так же, как с мамой и папой? Неужели эта равнодушная, безучастная личность хоть как-то заинтересована в том, чтобы мне помочь?» – думает клиент. Но на психолога он ничего не выплескивает, проще просто не прийти.

Идеальный клиент, на мой взгляд, это тот, кто выскажет, чем он не доволен. После этого мы сближаемся, и процесс идет намного быстрее, у клиента возрастает ко мне доверие. Ведь человека приняли с его злостью: подводных камней нет.

Парадокс в том, что, как правило, «идеальный клиент» не обращается за помощью. Люди, которые высказывают то, что им не нравится перед мамой, папой, начальником, другом или психологом, не нуждаются в психотерапии. Случаи их обращения крайне редкие.

Четвертый клиент был мужчиной. Спортивного телосложения, одет с иголочки, увесистая цепь на шее. Бездонные голубые глаза как блюдца на пол-лица, римский профиль. Аполлон страдал от приступов ревности к супруге и периодически «выпадал» из терапии.

Андрей сел на соседний стул, рядом со мной. Действительно, ему хотелось быть «важным» здесь, в этом пространстве, и поэтому он приблизился ко мне максимально близко.

Мне стало некомфортно от того, что чужой человек нарушил личное пространство, сев так близко, что можно было даже прочитать мои записи в блокноте. Я почувствовала раздражение и подумала о том, что изо дня в день Андрей так же бесцеремонно вторгается в личное пространство своей жены, изводя её ревностью… «Каково живется супруге?»

Андрей был одет в белую хлопковую майку и брюки. Мышцы под майкой ходили волнами, выдавая тщательно скрываемое беспокойство.

Для Андрея было важно выглядеть великолепно, вызывать восхищенные взгляды окружающих. Ради своей рельефной внешности он часами тренировался в спортзале, и туда же заставлял ходить жену. Жена ненавидела эти занятия и всячески им сопротивлялась: вот, пожалуй, и все, что я вспомнила из наших предыдущих встреч.

– Добрый день, Андрей.

– Добрый день.

– Как прошел этот месяц, что мы с вами не виделись? – спросила я.

– Так же, наверно, – он почесал затылок.

– Что нового произошло?

– Моя жена, представляете, – он с ужасом распахнул глаза, – устроилась на работу! Я ей сказал, вот тебе деньги, сиди дома! А она – нет, все по-своему!

– Как вы думаете, зачем ей это надо?

– Она говорит, хватит меня доставать!

– Расскажите поподробнее…

– Я ей сказал! Хочешь работать – я тебя устрою к себе в офис. А она нет, говорит, ты будешь меня доставать там!

– А вы сами что думаете?

– Я все время её подозреваю! Это правда! Мало того, что она всё это провоцирует. Она мне даже пароль от телефона мне не дает. – Андрей обиженно посмотрел на меня.

– Помните, мы говорили о вашей тревоге. То есть… Если жена будет рядом, это как-то снизит вашу тревогу?

– Как бы да, – согласился Андрей. – Она так одевается, ходит в коротких юбках. Сидит «ВКонтакте», и я знаете, что заметил? Она там сидит, а вместе с ней там ещё сидит её бывший, из института! А потом она выходит с сайта, и он тоже выходит. Я ей говорю, что это значит?

– И что же? – удивилась я.

– Она сказала, что у меня «привет». Мозги, – он молча выдвинул челюсть, – того уже.

– Расскажите о ваших родителях, все-таки мы работаем с вами давно. Но эту тему вы не позволяли мне трогать. И каждый раз, как только я задавала вам этот вопрос, вы пропадали. Может, пора уже начать работать нормально, а не бегать от меня?

Люди, подобные Андрею, способны понять и начать уважать тебя лишь тогда, когда ты покажешь свою силу. Покажешь зубы – останется в терапии. Будешь утешать – уйдет.

Атлет, спортсмен, вечно стремящийся к совершенству и остро нуждающийся в подтверждении того, что он неотразим, глубоко внутри страдающий от осознания собственной ничтожности и малозначимости. Плюс травма на анальной стадии психосексуального развития³, связанная с доверием и контролем: по крайней мере, так виделось мне.

– Зачем вам это надо? – он вроде был и готов коснуться семьи, но все равно препирался.

Я тяжело вздохнула.

– Понимаете, отношения в родительской семье формируют поведение взрослого человека. Нам надо найти корни возникновения тревоги.

Андрей чуть откинулся назад, подарив мне еще несколько сантиметров личного пространства, и я выдохнула. Затем начал – негромко:

– Мама с папой жили хорошо. Потом развелись. Я жил с мамой и с сестрой.

– А что значит, «жили хорошо и потом развелись»? Я не понимаю. Ведь они же жили хорошо!

– Ну… Они не конфликтовали при детях.

– Сколько лет вам было, когда они развелись?

– Девять.

– И как вы пережили развод?

– Да никак.

– Вы переживали, думали об этом.. Может, плакали?

– Нет вообще! Просто жил, как жил!

Мне становилось всё тяжелее. Достучаться до Андрея невозможно. Вытащить из него живые эмоции – тоже. Всё «одинаково спокойно», значит, там травма.

– А как складывались ваши отношения с мамой и папой?

– Какое это имеет значение? Я не понимаю.

– Тот из детей, кто больше привязан к родителям, тот, как правило, остается в эмоциональной зависимости и не проходит стадию отделения. Зависимые от родителей люди вырастают и строят зависимые отношения в браке, в том числе, могут испытывать приступы ревности. Это понятно?

– Пока да…

– Так расскажите мне о маме и папе, о сестре…

– Мы жили, как все, – Андрей монотонно начал повествование о своем детстве. – Родители не слишком церемонились с нами. Мама всегда говорила: «Здесь тебе не курорт, кусок пирога надо заслужить!» Могли запросто оставить без обеда, если что-то не доделал. А что с сестрой? Ну, она была меньше меня на четыре года.

– Что вы чувствовали, Андрей?

– Наверно, что-то такое. Неприятное.

– Хорошо. Продолжайте, – поддержала его я.

Вот, вот… Ещё немного, и неприступная скала сдвинется с места. Пока ещё скала не поддается. Но чтобы выйти на новый уровень, нужно приложить усилия. Это усилия двоих людей. Всё добровольно: да-да, нет-нет. Клиент может встать и уйти. А может остаться.

Но что-то меняется, и я вижу в Андрее уже не того лощёного, пафосного мужчину, который зашел ко мне в кабинет и уселся практически на мое место – вижу ребенка, который не получал достаточно любви. Которому было очень одиноко.

– Девочку надо воспитывать как девочку. А мужика как мужика. Однажды я не выучил уроки, наврал, а сам сбежал, примерно класс третий. Отлупили ремнем, зато потом учил как следует!

Он смеётся.

– Скажите это ещё раз без смеха.

– Что?

– Вот последнее, что вы сказали, повторите без смеха.

Он повторяет, потом морщится. Его взгляд тускнеет.

Все начинается с грохота. Вдруг оглушительную тишину пронзает взрыв, как будто две грозовые тучи столкнулись в небе. Затем трескается земля. Вслед за этим начинают скатываться с гор и лететь на бешеной скорости валуны, грохочут раскаты грома. Тучи крутит, вертит и снова сталкивает неистовый ураган, несет их в неизвестном направлении… И вот, не в силах сопротивляться стихии, сдвигается с места неприступная скала.

– А кто чаще вас наказывал?

– Мама. Папе было, в общем-то, не до нас всех, он все время работал, – ответил Андрей.

– И его внимание заслуживать было бесполезно, – предположила я.

– Да, точно.

– А вы пытались?

– Не помню… – ответил Андрей. – Осталась мама, но с ней все сложнее, она была не мягкой. Мне кажется, что этот концлагерь она создала сама, потому что внутри она была такая же «не живая», не знаю… Как сказать… «Не живая», как и всё, к чему она прикасалась.

– Концлагерь – это очень хорошая метафора. Расскажите про него. Какой он? Кто в нем главный? Кто в нем заключен?

– Мы с сестрой и с папой – заключенные. Мама – главная, это сто процентов!

– В какие моменты заключенные испытывают тревогу?

– Когда что-то делаем не так. Она может прийти и начать разборку, кричать и бить, и всё без толку, потому что угодить нельзя. Это невозможно. Я не помню ни одного случая, чтобы она была нами хоть сколько-нибудь довольна. Всегда критика и требования. Бесполезно даже пытаться.

– Похоже на то, что у вас с женой?

Андрей молчит. Трет подбородок.

– Наверное, да.

Мы говорили о том, что привело Андрея к таким стратегиям. Он озвучивал варианты, искал выходы, рассуждал. Широко раскрывая свои огромные синие глаза, он теперь в упор глядел на своё прошлое, то, которое он настойчиво запрещал себе видеть и вспоминать.

То, что мы не осознаем, то нами и управляет. И если Андрей уже распахнул тяжёлые, ржавые двери своего концлагеря, чтобы встретиться с тем, что внутри, то он теперь вправе и попрощаться с этим дурно пахнущим местечком. Не сразу, конечно, а через какое-то время, подготовив базу для ухода.

Мы попрощались. Закрывая кабинет в полной тишине, я услышала, как в углу потрескивает лампа. Вспомнился фильм ужасов «Заклятие», мигающие лампочки в подвале дома многодетной семьи. Последнее время мне не нравился мой тревожный фон и те ассоциации, которые всплывали сами собой, помимо моей воли.

Глава 11. Концлагерь возвращается

Я замоталась шарфом, сдала ключи и вышла на улицу. Дул сильный ветер.

«Выход из концлагеря не означает развод… Не обязательно. Либо отношения выйдут на новый уровень… Либо супруги станут уже не интересны друг другу», – думала я, спускаясь по тёмному переулку вниз.

«Ужас в голове, проклятый дом – а у меня разве иначе?» Я снова шла обратно, в семью, как на каторгу, и вдруг подумала, что вовсе не обязательно ехать туда прямо сейчас.

Кукол, наборы для творчества, машинки я надежно спрятала в дальнем шкафчике, так что до самого праздника их никто не найдет. Теперь мои руки были освобождены от необходимости носить тяжелые пакеты. «Осталось освободить мозги», – сказала я себе с усмешкой.

То, что ждет меня дома, не может продолжаться вечно – это ненормально, в конце концов! Мне тоже нужен был выход из концлагеря, только я не могла понять, какой.

Я позвонила дочке: Илона делала уроки вместе с одноклассницей у нас дома, так что за неё я была спокойна. Валера… Я не знала, где он, мы не переписывались и не созванивались уже несколько дней.

Я вышла на перекресток возле рынка и отправилась вдоль заснеженных переулков. Выпавший час назад снег приятно хрустел, и я вспомнила, как мы с моей сестрой Катькой маленькими детьми катались на санках.

Наша школа была построена буквой «Щ», и в декабре заливали каток во внутреннем дворике. У нас с Катькой не было коньков, но это было совсем не важно: мы катались на льду в сапогах, упоительно ловя ощущение полета, пища от радости и страха.

Рядом с катком располагалась горка. Пока мы учились в начальной школе, часто наведывались туда с сестрой, а домой возвращались раскрасневшиеся, голодные, уставшие, но абсолютно счастливые.

Обычно я тащила и её, и свои санки наверх. Катька росла самым настоящим нытиком, поэтому мне «дешевле» было уступить. Сделать так, как она хочет, чтоб она своими рыданиями не испортила нам прогулку. Хотя её санки не были тяжелыми, и она вполне могла с ними справиться.

Похоже, что я делала то же самое и сейчас, в своей взрослой жизни. Пыталась всячески подстроиться под текущую ситуацию, хотела угодить мужу, чтобы нам всем не стало ещё хуже. Образ ревущей Катьки растаял, как облачко зимнего пара, а вместо него всплыла рассерженная физиономия Валеры с укоризненным взглядом.

Под светом сонных фонарей я дошла до огромного светящегося шара на Большой Садовой и сделала пару фотографий. Затем повернула на Соборный и купила капучино в картонном стаканчике.

Я никогда не гуляла в одиночестве и вдруг обнаружила, что это приятно. Если хочешь добиться в жизни чего-то нового, то надо действовать по-новому. Физиология тела напрямую связана с сознанием.

Вот, почему у травматиков так сильно нарушены ощущения тела. Когда их просишь обратить внимание на свое состояние во время сеанса, то чаще всего они говорят: «Я ничего не чувствую».

При воздействии на наше физическое тело мы меняем что-то в своем сознании. Вот, почему если вы заставите себя двигаться, прыгать, высоко над головой хлопая руками и широко улыбаясь, через пару минут у вас поднимется настроение.

Когда мы делаем что-то новое – учимся каратэ, ходить задом наперед, вышивать крестиком или просто начинаем делать то, что никогда не делали раньше – формируются новые нейронные связи.

Сегодня, кажется, я создала новую нейронную связь… Мой кофе остыл. Пришло сообщение от Ани:

«Что делаешь? Давай прогуляемся».

«Я уже нагулялась пешком, здесь, возле работы, пойдем в кафе?» – ответила я.

«Давай, может, только на западном?» – предложила Аня.

Не раздумывая, я поехала к ней. Мы встретились в местечке кафе на окраине города, которое располагалось недалеко от моего дома, так что добираться обратно было очень удобно. Зал оказался пустым, из динамиков разносилась какая-то рождественская мелодия, которая мне не понравилась.

Навязанное извне ощущение всеобщего торжества совсем не вписывалось в мою картину мира – по крайней мере, сейчас. Когда все вокруг предвкушают праздник, а у тебя на душе кошки скребут, ты можешь делать вид, что тебе тоже весело, но внутри ощущать себя скованно и нелепо… А можно оставаться собой, правда, не все это поймут. К счастью, мои друзья понимали.

Аня уже ждала меня за столиком в нише, на диване, укутавшись пледом.

– Привет! Чудесно выглядишь! – поприветствовала меня она.

– Привет, красотка. Ты – тоже, – ответила я. – Чего это ты укуталась так?

– Да замерзла, пока шла… Ну, как ты?

– Устала совсем, расклеилась. Расскажи, как дела?

Нам принесли меню. Мы заказали две порции салата и два бокала глинтвейна: хорошее начало вечера. «Цезарь» с нежнейшим чесночно-сливочным соусом оказался очень удачным. Подруга рассказывала мне про свои отношения.

– Он позвонил и потом пропал на дня два, – Аня говорила слегка взволнованным голосом, – а потом пишет, давай встретимся у меня дома!

– А ты, – спросила я, потягивая горячий напиток, – ты ему что?

– Ничего такого… Вечером написала, что забыла ответить, блин. Тут родственники приезжают на два дня, замоталась и всё такое.

– А потом?

– Он написал мне еще во вторник. Что, как ты думаешь? – Аня выразительно подняла брови и хитро улыбнулась.

– Ну, не тяни!

– Приходи ко мне домой! Типа, там приготовим десерт…

– Да уж… – проговорила я.

– Это просто предлог, сама знаешь, для чего. И он не зовет меня ни куда-то на прогулку, в кафе, в театр, а сразу напрямую домой… А домой? Как-то слишком рано. Я не пойду.

– Ну и правильно! – поддержала я. – А у меня полный трешняк.

– В смысле? Валера?

– Ну, да. Что-то я уже ничего не понимаю, и злюсь все время, стала как бешеная. Злюсь и плачу.

– Эй, подруга… Ну вы же такая хорошая пара. Я помню, как вы друг на друга смотрели там, на юбилее! У вас ещё всё наладится! Я уверена! – сказала Аня.

– Спасибо, солнце. Не знаю… Посмотрим…

Мы просидели часа полтора, а потом спустились по скользкой лестнице вниз, держась за перила и причитая, как старушки.

– Ой, у меня песок из задницы сыпется! Ох, спина!

– Слышь, ты! Бабка! Кхе-кхе…

Смеялись до слез, кряхтели и охали, хватались за позвоночник. Немного идиотизма здорово поднимает настроение: вот, за что я люблю своих подруг. За то, что можно дурачиться, веселиться, и в это время грустные мысли вылетают из головы.

Попрощавшись, каждая из нас направилась в свою сторону. Аню ждала жаркая переписка с новым поклонником, а меня – концлагерь. Всё, как всегда. «Это просто мой выбор», – подумала я.

Глава 12. Страх близости

После чудесного сближения мой клиент Андрей пропал, чего и следовало ожидать. Такие люди живут по принципу: «Иди ко мне – пошел вон», раскачиваясь на этих безумных качелях, доводя себя и всех вокруг до изнеможения.

Психолог – точно такой же человек из жизни клиента, как и другие люди, с которыми он видится и общается… И отношение к нему – не исключение, ведь психотерапия – это маленькая часть жизни. Во время последнего сеанса Андрей раскрылся, стал более искренним и вновь отдалился.

Страх близости заставляет людей контролировать, доводить опеку над членами семьи до маразма и избегать искренности. Доверия нет, вместо него приходит ревность.

Андрей боялся доверять другим людям потому, что в глубине души считал себя недостойным любви. Поэтому так тщательно и следил за внешностью, обвешивал себя золотыми цепями – чтобы хоть как-то доказать этому миру, что он хорош.

Я уже почти доехала до дома, всю дорогу рассуждая об Андрее и его патологической ревности. Он перенес нашу консультацию на неделю вперед, потом ещё на неделю, потом ещё… И больше не приходил. Мне было немного грустно, но я ничего не могла с этим поделать. Чтобы работать с сопротивлением клиента, как минимум, нужно, чтобы клиент пришел на прием.

Когда я подошла к подъезду, услышала смех. Перед закрытой дверью собралась толпа «собачников»: хозяева разной живности стояли небольшой группой, человек пять. У каждого имелся питомец на поводке или в руках. «Скорее всего, кого-то ждут», – подумала я.

Они весело болтали: проходя мимо, я прислушалась. Девушка с длинными волосами, держащая тойтерьера в зимнем костюмчике, громко рассказывала:

– Он колотил в дверь так, что весь дом слышал! Если что, я живу на противоположном краю! Так вот, я выхожу с квартиры и говорю: «А вы можете перестать стучать?», а он отвечает: «Извините, я буду потише!», и продолжает тарабанить.

Все покатились со смеху.

– Да он, наверно, гашеный был! – добавил парень с таксой.

Такса посмотрела на меня снизу вверх. Тёмные глазки-оливки, полные щемящей грусти и мольбы. Только не понятно, о чём?

В этот момент распахнулась дверь, и на улицу вышла супружеская пара в спортивных костюмах. Муж и жена вели на поводках двух мопсов. Муж шел со своей собакой чуть впереди, и жирный мопс вальяжно плыл, как груженая баржа. Когда мопс переставлял свои маленькие ножки, его тело качалось, наклоняясь то вправо, то влево, а изо рта текла слюна.

Я зашла в лифт и меня передернуло: невыносимо воняло собачьим кормом, шерстью и чем-то еще… Каждому хозяину достается такой питомец, который чем-то на него похож. Ирония заключалась в том, что у меня нет животных, потому что я не переношу чьи-то шерсть и слюни (если это не «шерсть» моего мужчины и не «слюни» моего ребенка). Всех остальных живых существ я не могу даже трогать. Я всё думала, что у меня: то ли кинофобия⁴, то ли какая-то её разновидность.

Невозможно заниматься самолечением, но можно понять причину. На самом деле я боялась не укусов и не бешенства: страх и отвращение у меня вызывают близкие отношения. Омерзительно сталкиваться с внутренним миром человека, с которым живешь, и страшно остаться без отношений вообще.

А что касалось собак… Мне было просто непереносимо тяжело их видеть, прикасаться к ним. Ещё хуже, когда они сами нюхали меня, высовывали язык, и я не могла остановить этот кошмар. Трепетное сердце хозяев переполняется любовью и нежностью, когда подходит питомец и трется боком об ноги, кладет морду на колени. А у меня это вызывает ужас и тошноту.

Все было хорошо, пока мы встречались с Валерой, но стоило нам лишь начать жить вместе и познать все несовершенства друг друга, так я начала испытывать сильнейший дискомфорт. Этот дискомфорт со временем перерос в отвращение.

Однако мысль о том, чтобы остаться одной, приводила меня в ужас: мне казалось, что я больше не встречу ни одного человека, к которому смогу испытывать такие же чувства, такую сильную любовь и привязанность.

Больше всего на свете я ценила моменты просветления: те редкие дни (один-два в месяц, не больше), когда мы не ссорились и жили как обычные люди. Мы смеялись, ходили по магазинам, решали какие-то вопросы, занимались любовью, говорили друг другу нежные слова.

«Всё вместе дает картину матёрого невроза… Пора идти на личную терапию», – подумала я.

Морщась от неприятного запаха в лифте, я поднялась наверх и открыла ключом дверь. Илона ещё не легла спать, из-под закрытых дверей детской комнаты растекались жёлтые лучи. Валера играл в карточную игру онлайн.

– Привет всем, – крикнула я.

Муж и дочь выкрикнули «привет» – каждый из своих баррикад. Я повесила одежду в шкаф, убрала обувь и помыла руки. В зале горел свет, на полу были разбросаны атласы, учебники, цветная бумага и канцелярские принадлежности. «Наверное, Илона делала географию», – решила я.

Валера сидел за компьютером, видимо, уже давно. На столе стояло несколько пустых чашек, в которых нефтью чернела кофейная гуща. Стол был засыпан крошками, чуть поодаль стояла тарелка с засохшим бутербродом.

На экране я увидела игровую заставку.

– Как день прошел? – спросила я Валеру почти «на автомате». Я положила ему руку на плечо, но дернулся от моего прикосновения. Потом вполголоса ответил:

– Нормально.

Я молчала, и он тоже молчал. Постояв несколько секунд, я отправилась в детскую комнату.

Развалившись на кресле, Илона уткнулась в экран телефона. Когда она увидела меня, то помахала мне рукой:

– Привет, мам!

Я наклонилась и поцеловала её в щечку.

– Привет, котенок.

– Что делаешь?

– Домик строю.

– Покажешь потом?

– Ага. Вот, смотри. Тут будет бассейн, – ткнула Илона пальцем в экран. Я увидела какое-то расплывчатое голубое пятно и догадалась, что это и есть тот самый бассейн.

– Здорово. Как закончишь, убери в зале.

– Конечно, мамочка! – она глянула на меня своими «милыми глазками». Когда она так делала, то была похожа на котенка из «Шрека».

Я отправилась на кухню: там тоже было неубрано. Я решила не нагнетать обстановку, хотя горы мусора и грязной посуды меня раздражали. «Ничего за ними убирать не буду. В доме есть правила, каждый сам за собой уберет», – успокоила сама себя я и тут же взялась за тряпку…

Приходить в такой бардак было мерзко. Но очевидно, в моей семье были такие вещи, к которым все относятся совершенно по-разному: я ненавидела приходить в грязный дом, а муж с ребенком вполне терпимо относились к беспорядку, и, похоже, даже не слишком его замечали.

Закатив рукава, я принялась вытирать засыпанные крошками поверхности. Пока я безжалостно сгребала в мусорное ведро всё, что попадалось под руку: печенье, куски хлеба, огрызки, пустые упаковки от сладостей, я чувствовала, что мне становится легче. Раздражение снижалось.

Я начисто вытерла стол целых три раза и сложила в раковину всю посуду. В раковине образовалась Эйфелева башня, но почему-то, глядя на неё, я испытала облегчение. Сделав глубокий вдох и выдох, я раскрыла ноутбук и включила аудиокнигу Бернара Вербера «Мы, Боги». Голос из динамиков медленно, с выражением проговаривал каждое слово:

«Пора перейти к следующему упражнению. То, что было сделано от нашего имени, будет от нашего имени уничтожено, – заключает бог времени, поглаживая бороду. – Пора обрушить на эту планету – «черновик» наш божественный гнев.

На всех часах и будильниках 19 часов вечера, сумерки снаружи начинают проникать в зал.

– Хорошо. Отрегулируйте ваши кресты, повернув колесико «D» на максимум.

– Но это будет геноцид! – восклицает Люсьен Дюпре…»

Я включила чайник и насыпала в большую трехсотграммовую кружку огромную порцию молотого кофе и одну ложку сахара. Потом передумала, и поставила чашку обратно в шкаф, накрыв блюдцем – незачем на ночь пить столько кофе. Я достала новую упаковку красного чая, вскрыла пачку и засыпала заварку в чайник.

Похоже, Валера вполне неплохо жил в полном бардаке, причем это касалось как его внутренней жизни, так и внешних её проявлений. Какая разница, что вокруг: бедность и бардак, напряжение и усталость от семейных отношений. Главное – перед выходом из дома надушиться посильней и выгладить костюм.

Такое поверхностное отношение ко всему происходящему меня сильно раздражало. Я привыкла доводить всё до конца, иногда даже слишком стараясь. Может, поэтому у меня развилась такая фанатичная любовь к чистоте и порядку.

Я не понимала, как можно почти год сидеть дома и ничего не делать – такое халатное отношение к своей жизни казалось мне дикостью. Мне не нравилась пассивность Валеры, но я ничего не могла с этим поделать, как с клиентом по имени Андрей, который сопротивляется терапии.

Самое страшное, что я чувствовала со стороны Валеры точно такое же поверхностное отношение к себе. «И так сойдет!», – наверно, думает он. Я всё вытерплю. Куда я денусь? Волны гнева подкатывали к горлу и накрывали меня с головой, как цунами подминает под себя тонущий корабль.

«А кто из нас не тонущий? Ему, что ли, легче…» – подумала я.

Похоже, что Валера тоже нуждался в помощи, но в какой? Если это депрессия, то надо начать с принятия всех своих «тошнотворных и больных» эмоций. Ну и как я могу ему в этом помочь? Не прикрутить же свои мозги, в конце концов? Я с грустью отправилась на балкон, прихватив чашку чая.

Звезды мерцали на небе, было зябко. Может, как в книге Вербера, пора метать гром и молнии?

Валера неслышно прошел на кухню и принялся мыть посуду. Потом включил на ноутбуке кино и позвал меня смотреть, и я согласилась. Мы отправились в зал и забрались на диван, это напомнило мне старые добрые времена. От этого стало очень грустно: я чуть не расплакалась.

Похоже, это был мистический триллер или фильм ужасов – то, что любит Валера. На экране стройная молодая девушка обнаружила себя проснувшейся в темном подвале.

– Эй! Здесь есть кто-нибудь? – испуганно спрашивала она. – Где я?

Девушка ощупывала стены, пытаясь понять, где она. Испуганно брела в темноте, пытаясь найти хоть одну живую душу, но безрезультатно. Кругом не было никого.

«А я здесь что делаю?» – вдруг подумала я.

Я сидела на диване рядом с чужим человеком и смотрела фильм, который мне не интересен. И, похоже, вокруг меня никого нет, как в темнице на экране.

Мы молчали, не обсуждали свои впечатления, как раньше. Стоит лишь начать диалог, и мы точно разругаемся вдрызг, и из детской прибежит заплаканная Илона… А я вновь побегу её утешать, объяснять, что она тут ни при чем.

А самое ужасное, я снова буду чувствовать себя виноватой за слезы ребенка, а ещё – беспомощной, потому что Валера меня не понимает.

«Это мой концлагерь», – с грустью подумала я. Взяв в руки телефон, я написала сообщение психотерапевту.