Читать книгу: «Право на секс. Феминизм в XXI веке», страница 3

Но кому станет лучше, если в солидарность с феминистками назвать такой секс «изнасилованием»⁸⁶? В 2014 году губернатор Калифорнии Джерри Браун при поддержке феминисток подписал закон SB 967, известный как законопроект «Да значит да»⁸⁷. Он обязывал все колледжи и университеты, получающие финансовую помощь от штата, принять стандарт «утвердительного согласия» для определения полового акта по обоюдному согласию. В проекте говорится:

«Утвердительное согласие» означает утвердительное, сознательное и добровольное согласие на вступление в сексуальный контакт. Каждый участник сексуального контакта несет ответственность за то, чтобы убедиться, что ему или ей дали утвердительное согласие на участие в сексуальных отношениях другой человек или другие люди. Отсутствие отказа или сопротивления не означает согласия, равно как и молчание не означает согласия. Утвердительное согласие должно быть постоянным на протяжении всего сексуального контакта и может быть отозвано в любой момент. Наличие романтических отношений между вовлеченными лицами или факт прошлых сексуальных отношений между ними никогда не рассматривается как показатель согласия».

После принятия закона Эзра Кляйн написал в Vox, что SB 967 «поставит под сомнение повседневные сексуальные практики» и вызовет «флер страха и путаницы вокруг понятия согласия». Но, по его словам, «привычные студентам сексуальные практики нужно менять, и мужчины должны чувствовать холодок по коже, когда они начинают сексуальный контакт… У страшных проблем не всегда красивые решения».⁸⁸

Решит ли SB 967 проблему в Массачусетском университете? Зависит от того, что именно считать «проблемой». Если мы говорим про секс мужчины с женщиной без предварительно артикулированного «да», то закон об утвердительном согласии, возможно, будет эффективным, хоть и «некрасивым» решением. Но проблема может быть более глубокой: психосоциальные структуры заставляют мужчин хотеть секса с не готовой к этому девушкой, или заставляют чувствовать, что их обязанность – уговорить девушку. Из-за этого девушка думает, что она обязана заняться сексом, даже если этого не хочет. И чем здесь может помочь закон, вроде SB 967, непонятно. Как отметила Маккиннон, законы об утвердительном согласии просто меняют приоритеты для юридически приемлемого секса: если раньше мужчинам приходилось останавливаться, когда женщина говорила «нет», то теперь им нужно просто заставить женщину сказать «да»⁸⁹. Как сформулировать норму, запрещающую порожденный патриархатом секс? Может быть, мы не можем ответить на этот вопрос только потому, что закон – просто неподходящий инструмент для этой работы?

Предположим, что законы вроде SB 967 способны изменить представления мужчин о сексе. Должны ли феминистки в таком случае использовать эту возможность? Если бы в университете Массачусетса был стандарт утвердительного согласия, университетская служба Раздела IX признала бы Квадво Бонсу виновным в сексуальном нападении и, предположительно, исключила его из университета. Если бы он был из Нью-Джерси, Оклахомы или Висконсина, которые приняли стандарт утвердительного согласия в своих законах об изнасиловании, его могли бы обвинить, арестовать, осудить и посадить в тюрьму⁹⁰. Для темнокожего мужчины, обвиненного белой женщиной, вероятность такого исхода была бы чрезвычайно высока. Тем более псевдоюридическая машина университета уже разрушила Бонсу жизнь. Такого результата, возможно, не хотела и сама предполагаемая жертва. В заявлении университету она написала, что наказание Бонсу должно быть «максимально умеренным, учитывая все полутона произошедшей ситуации»⁹¹. Но, предположим, она хотела этого, и предположим, она чувствовала бы себя спокойнее, если бы его посадили. Готовы ли феминистки платить такую цену?

Я не говорю, что феминизм не может требовать от мужчин лучшего, более того, требовать от них быть лучшей версией себя. Но достойный феминизм должен найти способы получше, чем механически переиначивать старые формы преступления и наказания с мимолетным удовлетворением и предсказуемыми издержками. Я говорю, что достойный феминизм должен, уже не в первый раз, ожидать, что женщины будут лучше, не просто справедливее, а более изобретательными, чем были мужчины.

Но это зависит не только от женщин. На самом деле в разоблаченных движением #MeToo мужчинах поражает их нежелание исправляться. В начале своей статьи для Harper’s Джон Хокенберри говорит, что хотя он «не поддерживает фанатизм», с которым его «уничтожили», и не хочет быть «офицером или посредником патриархата», он «всецело поддерживает высшую цель гендерного равенства». В то же время он сетует на конец «классической романтики», считает свои словесные и физические домогательства к сотрудницам всего лишь «неправильными, неудачными и неловкими попытками ухаживания», порицает «противоречивый сплав сексуального пуританства» и «социального прогрессивизма» в Америке, сравнивает #MeToo с эпохой террора, причитает, что «человеку, который всю жизнь служил обществу… не оказали должной государственной защиты», рассуждает, стала бы Андреа Дворкин его другом («Приняла бы она меня как своего обесчлененного парализованного друга?»), и сравнивает себя с Лолитой – 12-летней жертвой изнасилования. Но на этой огромной площади текстовой недвижимости он не находит места, чтобы рассмотреть, как его действия повлияли на пострадавших женщин. Слова «вред» и «ущерб» там не встречаются. Слова «боль», «больно» и «мучительно» появляются в тексте шесть раз, чтобы описать испытания, свалившиеся на Хокенберри и его детей.

Еще один вклад в жанр, который Джиа Толентино назвала «Очередной год, как я отвечаю за свои поступки», внес Цзянь Гхомеши, канадский радиоведущий, которого более 20 женщин обвинили в насильственном сексуальном нападении или домогательствах. В The New York Review of Books он писал о «кратком курсе сочувствия», который он прошел после позора⁹². Но сочувствие относилось не к женщинам, которых он домогался. Напротив, он сочувствовал мужчинам, подобным ему: «Во мне растет решительная неприязнь к этому злорадству… Теперь я по-другому воспринимаю тех, на кого нападали в обществе, даже тех, с кем я глубоко не согласен»⁹³. «Мне жаль этих мужчин, – пишет Мишель Голдберг, – но им, видимо, не жаль женщин, или им вообще плевать на женский опыт»⁹⁴.

Опозоренные, но любимые, разоренные, но богатые, безработные, пока их снова не наймут, блудные сыновья #MeToo, они и их защитники, при всех заявлениях о невиновности и обвинениях в произволе, не возмущены лживостью обвинений женщин. Их возмущает правда этих обвинений. Больше всего их возмущает, что извинения не делают ситуацию лучше: женщины еще ждут, что они, вместе с миром, который привел их к власти, изменятся. Но почему они должны меняться? Разве вы не понимаете, кто они такие, черт возьми?

Обсуждаю со студентами порно

Убило ли порно феминизм? Этот рассказ об истории движения за равноправие женщин в США, взорвавшийся с такой живой яростью и серьезностью намерений в конце 1960-х годов, уже через поколение сломался и изжил себя. Дискуссии о порно – это инструмент патриархата или ответ сексуальным репрессиям? техника подчинения или проявление свободы слова? – озаботили движение за равноправие женщин в США и немного в Великобритании и Австралии, а затем разорвали его на части.

В апреле 1982 года в Нью-Йорке состоялась (как ее потом назвали)⁹⁵ секс-конференция Барнарда. Ее темой было «сексуальное удовольствие, выбор и независимость женщин». В концептуальном документе конференции «К политике сексуальности» Кэрол Вэнс призвала признать секс «одновременно областью ограничения, подавления и опасности, объединенной с областью исследования, удовольствия и свободы выбора»⁹⁶. Около восьмисот феминистских ученых, студентов и активистов⁹⁷ посетили доклады и семинары, в том числе по темам «Порнография и конструирование женского субъекта», «Политически корректная, политически некорректная сексуальность» и «Запретное: эротизм и табу». Как написал один из организаторов в «Дневнике конференции по сексуальности» – панк-зине с критическими эссе, остроумными размышлениями, предложениями по чтению и сексуально откровенными картинками, который должны были раздавать участникам – конференция должна была стать «каминг-аутом для феминисток, которые [были] потрясены интеллектуальной бессовестностью и унылостью антипорнографического движения»⁹⁸. За неделю до начала конференции феминистки, выступающие против порнографии, завалили администрацию и попечителей Барнарда телефонными звонками, жалуясь, что конференция была спланирована «сексуальными извращенцами»⁹⁹. Президент Барнарда, Эллен Фаттер, разрешила проведение конференции, но сначала допросила организаторов и конфисковала все 1500 экземпляров «Дневника», который объявила порнографией¹⁰⁰.

На самой конференции антипорно феминистки в футболках «За феминистскую сексуальность» спереди и «Против С/М¹⁰¹» сзади раздавали листовки, обвиняющие конференцию в поддержке не только порнографии и садомазохизма, но и патриархата и насилия над детьми¹⁰². (Последнее обвинение было не совсем беспочвенным. Та же организаторка, которая назвала конференцию «каминг-аутом», написала в «Дневнике»: «Я понимаю передовую позицию о порнографии, о С и М, но не доводы за педерастию!»¹⁰³) Когда «Дневник» наконец переиздали, Андреа Дворкин разослала его фотокопии с сопроводительным письмом, в котором объявила его «пагубно антиженским и анти-феминистским». Феминистское издание off our backs, «больше всего похожее на газету феминистского движения», посвятило большую часть своего июньского номера 1982 года порицанию конференции, вызвав «лавину» разгневанных ответов¹⁰⁴.

Организаторы конференции вспоминали «маккартистскую атмосферу охоты на ведьм и чисток»¹⁰⁵ после мероприятия, а Барнардский центр по исследованию проблем женщин лишился спонсора серии конференций. Одна британская феминистка, наблюдая за событиями из-за Атлантики, с горечью отметила, что конференция и ее последствия «усугубили и без того болезненные разногласия в американском движении»¹⁰⁶. В 1986 году конференция в Маунт Холиок по теме «Феминизм, сексуальность и власть» превратилась в «ожесточенную битву», на которой, по воспоминаниям одного из организаторов, некоторые «докладчики отказались обсуждать вопросы порнографии и С/М и. откровенно грубили своим сестрам»¹⁰⁷. В 1993 году группа антипорно феминисток написала письмо вице-канцлеру Австралийского национального университета с требованием отменить приглашение американских просекс феминисток Гейл Рубин и Кэрол Вэнс. Одной из подписавшихся была Шейла Джеффрис, центральная фигура «революционного феминистского» крыла британского движения за равноправие женщин. Вопреки доминирующей в то время позиции социалистических феминисток, они настаивали, что основа угнетения женщин вовсе не капитализм, а мужское сексуальное насилие. Сейчас Джеффрис порицает «очернение» и «цензуру» таких же, как она, транс-эксклюзивных феминисток¹⁰⁸. Джеффрис, очевидно, не понимает иронии в том, что к ней применяют ту же тактику, которую она и другие антипорно феминистки впервые использовали сорок лет назад. В 2011 году Гейл Рубин, которая вела семинар на конференции в Барнарде, написала, что она до сих пор «в ужасе от того, что была там»¹⁰⁹.

Сейчас это кажется странным, эксцентричным. Столько шума из-за порно? На практическом и технологическом уровне, пусть и не на философском, интернет решил этот вопрос за нас. Одно дело – рассуждать об отмене порно, когда под ним подразумевались эротические журналы и захудалые кинотеатры, когда у порно было физическое воплощение, когда оно в принципе поддавалось контролю. Но в эпоху повсеместного, мгновенно доступного порно – это совсем другое дело¹¹⁰.

Накал «порно войн» становится яснее, если вспомнить, что для феминисток предыдущего поколения порнография стала метонимом «противоречивого» секса в целом: секса, игнорирующего женское удовольствие, садомазохистского секса, проституции, фантазий об изнасиловании, секса без любви, секса при разных социальных статусах, секса с мужчинами. Порнография стала не просто одним из многих спорных вопросов в новых отношениях личного и политического, но громоотводом для двух конфликтующих взглядов на секс. Противники секса считали его патриархальной конструкцией – эротизацией гендерного неравенства, – от которой невозможно по-настоящему освободиться без революции в отношениях между мужчинами и женщинами. Дело дошло до того, что сепаратизм, лесбиянство или воздержание стали (в лучшем случае) единственными вариантами освобождения. С точки зрения сторонников секса, свобода должна гарантировать женщинам заниматься сексом когда они хотят, как и (при условии согласия другой стороны) с кем им нравится, без стигмы и стыда. (Конечно, многие феминистки оказались где-то посередине: например, пытались яростно противостоять повсеместной культуре изнасилования, которой способствует порнография, и одновременно обособляли изнасилование от «желанного» секса.) Современный феминизм настаивает на праве женщин на сексуальное удовольствие по согласию как на единственном варианте допустимого секса. Он отчасти перенял точку зрения сторонников секса, но многие феминистки до сих пор тяготеют к более старому, более осторожному подходу к сексу. По их мнению, сексу опять нужны революционные преобразования. В этом смысле тревоги, которые породили порно войны, все еще с нами.

Но порно войны, хоть и касались секса в целом, все-таки в основном были про порно: про журналы, частные магазины и фильмы в специальных кинотеатрах. Феминистки второй волны начали протесты против порнографии в конце 1960-х годов. Весной 1969 года звукозаписывающие компании под давлением ФБР начали изымать рекламу из подпольных газет. Нуждаясь в средствах, эти газеты стали публиковать только порнографическую рекламу с вложениями¹¹¹. То, что «новые левые» наживались на сексизме, не удивляло феминисток того периода; ведь движение за равноправие женщин было ответом на женоненавистничество их якобы радикальных товарищей. В 1970 году 30 женщин заняли офис альтернативного издательства Grove Press, владелец которого, Барни Россет (прозванный Life «Старым разносчиком разврата»), перешел от агрессивной защиты своего законного права на публикацию «непристойной» литературы Д. Х. Лоуренса и Генри Миллера к массовой продаже порнографических фильмов. (Россет также был противником профсоюзов; Робин Морган был одним из девяти уволенных за попытку создания профсоюза в Grove¹¹².)

К середине 1970-х годов, на фоне растущего протеста против феминизма, его сторонницы определили порнографию как скрепу патриархата. «Порнография – это теория, а изнасилование – практика», – заявила Робин Морган в 1974 году¹¹³. В 1976 году в области залива Сан-Франциско была основана первая феминистская антипорно группа «Женщины против насилия в порнографии и СМИ», целью которой было «прекратить создание изображений женщин, которых связывают, насилуют, пытают, калечат, оскорбляют или унижают любым способом ради сексуальной или эротической стимуляции»¹¹⁴. Тогда же Андреа Дворкин вместе с другими радикальными феминистками организовала пикет против кинотеатра в Нью-Йорке, где крутили «Снафф», в котором демонстрировали якобы реальные кадры убийства и расчленения беременной женщины съемочной группой в Аргентине. (Слоган фильма гласил: «Фильм могли снять только в Южной Америке, где жизнь ничего не стоит!») В дальнейшем они создали группировку «Женщины против порнографии»¹¹⁵ и проводили раз в две недели «туры» по секс-шопам, пип-шоу и топлес-барам на Таймс-сквер. Репортер The New York Times, побывавший на одной из экскурсий Сьюзен Браунмиллер, описал предшествовавшее ей образовательное слайд-шоу: «Десяток женщин с застывшими лицами смотрели на крошечную витрину магазина, когда на экране мелькали изображения связанных, избитых и подвергающихся насилию женщин»¹¹⁶. (Некоторые феминистки позже признались, что эти слайды возбуждали их.) Штаб-квартиру WAP на Девятой авеню дали бесплатно в рамках проекта мэра по обеспечению правопорядка в Мидтауне, благодаря которому был закрыт «ресторан пищи для души¹¹⁷, место сбора трансвеститов и проституток», ранее занимавший это помещение. (Карл Вайсброд, директор проекта, комментировал это событие: «Очевидно, что проблема порнографии волнует и город, и феминисток»¹¹⁸.) В Лос-Анджелесе в 1976 году «Женщины против насилия над женщинами» (WAVAW) протестовали против рекламного щита альбома Rolling Stones «Black and Blue»¹¹⁹, на котором была изображена связанная и покрытая синяками женщина с надписью «Я “Black and Blue”¹²⁰ от The Rolling Stones – и мне это нравится!». Филиалы WAVAW появились в других городах США и Великобритании. В 1986 году запущена Британская кампания против порнографии с выступлениями против «обнаженных фотомоделей» в бульварных газетах. В Новой Зеландии организация «Женщины против порнографии» потребовала отставки главного цензора страны, который дал добро на показ фильма ужасов «Я плюю на ваши могилы» (1978), содержащего получасовую сцену группового изнасилования.

Для антипорно феминисток той эпохи порнография была не просто женоненавистническим изображением женщины и секса. Это была «пропаганда, ни больше, ни меньше». Это был идеологический каркас патриархата: эротизация, поощрение и узаконивание мужского насилия над женщинами, укрепление более широкого социального и политического подчинения женщин мужчинами. Как выразилась Кэтрин Маккиннон в антипорнографическом манифесте «Только слова» (Only Words, 1993):

«Посыл материалов… “добиться ее”, направленный на всех женщин, приносит преступникам десять миллиардов долларов в год и более. Он адресован непосредственно пенису, доставляется через эрекцию и выливается на женщин в реальном мире. Содержание его не уникально для порнографии. Уникальна сама реализация посыла в порнографии»¹²¹.

Сказать, что порно реализовывает посыл, значит рассматривать его как механизм не только отображения мира, но и его создания. Порно для Маккиннон и других антипорно феминисток было машиной для производства и воспроизводства идеологии, которая, эротизируя подчинение женщин, делала его реальным.

Этот непреклонный, настаивающий на созидательной силе порнографии анализ в руках чернокожих феминисток того периода был историзирован и расифицирован. Они вывели историческую схему мейнстримной порнографии через демонстрацию тел темнокожих женщин колониализма и рабства: например, Сару Баартман, «Готтентотскую Венеру», чье почти обнаженное тело выставляли по всей Европе как образец гиперсексуальности африканских женщин; уймы порабощенных женщин, которых раздевали, домогались и продавали на аукционах. Элис Уокер писала, что «древние корни современной порнографии следует искать в почти всегда порнографическом отношении к чернокожим женщинам, которых с момента попадания в рабство, насиловали из-за «„логического“ объединения насилия и секса»¹²². В своей классической книге «Черная феминистская мысль» (Black Feminist Thought, 1990) Патриция Хилл Коллинз нашла в порно предтечу объективации белой женщины в рабыне смешанной расы, которую специально «вывели», чтобы не отличить от белых женщин. Эти женщины «удовлетворяли образам красоты, асексуальности и целомудрия, которые навязывали белым женщинам, – пишет Коллинз, – но внутри они были гиперсексуальными шлюхами, «рабынями-госпожами», готовыми удовлетворить потребности хозяина»¹²³. Именно из этой расовой и гендерной практики, полагает Коллинз, мейнстримное порно вывело канонический женский образ: скромную шлюху. Если порно посягало на статус белых женщин, то цветным женщинам доставалось вдвойне. Их объективация под расистским и патриархальным взглядом за кадром была первоначальной моделью обращения со всеми женскими телами.

Были ли антипорно феминистки истеричками? Осуждающими ханжами? В эпоху интернет-порно про DVD-диски, видеокассеты и уж тем более про журнальные развороты и кинотеатры можно шутить как о ностальгическом прошлом. Некоторым могло показаться, что антипорно феминистки слишком переживали из-за массовой культуры, которая становилась более открытой к сексу и могла бы отделить фантазии от фактов. Защитницы порно в 1983 году писали, что феминисткам, озабоченным патриархальным сексом, легче «атаковать изображение угнетателя, чем загадочную, неуловимую. саму суть явления»¹²⁴. Это означает, что антипорно феминистки переоценили силу порно: они сбились с пути. Но что, если они искали не суть, а эпоху? Что если они не истерили, а предсказывали?

Именно благодаря студентам я впервые об этом задумалась. Обсуждение порно более-менее обязательно на вводном занятии по феминистской теории. Но я не была от этого в восторге. Я представляла, что студенты сочтут позицию против порно ханжеской и устарелой, в то время как я изо всех сил пыталась убедить их в актуальности феминистской истории для современности. Я зря беспокоилась. Они были заворожены. Можно ли считать, что порнография не просто изображает подчиненное положение женщин, а делает его реальным, спросила я? «Да», – ответили они. Заставляет ли порнография женщин молчать, препятствуя выступлениям против нежелательного секса? Трудно ли мужчинам услышать протест? «Да», – сказали они. Несет ли порно ответственность за объективацию женщин, за маргинализацию женщин, за сексуальное насилие над женщинами? Они со всем согласились.

Соглашались не только студентки, но и студенты, иногда даже более решительно. Одна девушка возразила, приведя в пример феминистское порно. «Но мы не смотрим его», – сказали мужчины. Они смотрят только жесткое, агрессивное порно – то, что сейчас легко доступно в интернете. Мои студенты жаловались на шаблонные позы, которых от них ожидают в сексе; а один из них спросил, не слишком ли утопично представлять себе обоюдный секс по любви без доминирования и подчинения. Студентки говорили, что женское удовольствие игнорируют в порнографическом сценарии. Они задумались, не связано ли с этим отсутствие удовольствия в их собственной жизни. «Но, если бы не порнография, – сказала одна женщина, – как бы мы вообще научились заниматься сексом?»

Порно оказалось очень важно для моих студентов; они о нем переживали. Как и антипорно феминистки 40 лет назад, они остро чувствовали силу порно, были убеждены, что порно влияет на мир. Разговаривая со своей ассистенткой после семинара (она на пару лет моложе меня), я осознала очевидную вещь. Мои студенты были первым поколением, полностью воспитанным на интернет-порнографии. Почти все мужчины в этом классе пережили первый сексуальный опыт перед экраном. И почти каждая девушка лишилась девственности если не перед монитором, то с парнем, узнавшим секс через порно. В этом смысле ее опыт тоже был опосредован тем, что экран предписывал делать ее партнеру. Тогда как почти все сегодня живут в мире, где порнография распространена повсеместно, мои студенты, родившиеся в последние годы прошлого века, первыми выросли и достигли сексуального совершеннолетия в таком мире.

Они не стали бы красть или передавать журналы или видео, или судорожно искать порно то тут, то там. Им уже все подготовили, полностью сформировали, интерпретировали, классифицировали: подростки, групповуха, MILF, падчерица. Секс ждет их по ту сторону экрана. К тому времени, когда мои студенты начали заниматься сексом в реале, – надо заметить, позже подростков предыдущих поколений, – по крайней мере, для гетеросексуальных мальчиков и девочек, уже существовал сценарий, который диктовал не только движения, жесты и звуки, которые нужно делать и требовать, но и правильные чувства, желания, разделение обязанностей. Психика моих студентов – продукт порнографии. Опасения антипорно феминисток, похоже, запоздало сбылись: порно диктует моим студентам, как заниматься сексом.

После того семинара о порнографии одна из студенток пришла ко мне в кабинет. «Это помогло мне понять, каким сексом я занималась», – сказала она. Ее бывший парень всегда говорил ей, что она делает все неправильно. «Теперь я понимаю, что он хотел, чтобы я была как те женщины из порнофильмов». Она не была такой, не знала, как быть такой, поэтому он ее бросил.

Студентка, как и антипорно феминистки 1970-х годов, проследила прямую связь между потреблением порнографии и негативным отношением мужчин к женщинам. «Рано или поздно», – писала Маккиннон в книге «Только слова» —

«потребители захотят прожить порно в трех измерениях… Как потребители порнографии, учителя не могут считать своих учениц потенциальными коллегами. Врачи начнут приставать к женщинам под наркозом, будут с наслаждением наблюдать за болью во время родов. Кто-то из них пишет на стенах в туалете. Кто-то из них, несомненно, пишет судебные заключения. Некоторые… вероятно, работают в суде присяжных, заседают в юридическом комитете Сената, отвечают на звонки о домашнем насилии в полиции… и продюсируют популярные фильмы. Некоторые сексуально домогаются своих сотрудниц и клиенток, растлевают своих дочерей, бьют своих жен и используют проституток… Некоторые совершают групповые изнасилования женщин в братствах и на остановках на шоссе. Некоторые становятся серийными насильниками и сексуальными убийцами – потребление и производство порнографии неразрывно связано с этими деяниями»¹²⁵.

Пугающая картина: порнография как виртуальная тренировочная площадка для мужской сексуальной агрессии. Разве такое возможно? Или эта картина – сексуальная фантазия, которая сводит женоненавистничество к одному источнику, а его многочисленных и разнообразных посредников к одному субъекту – смотрящему порно?

В уничижительной рецензии на книгу «Только слова» политический философ Рональд Дворкин (не родственник Андреа) утверждал, что просмотр порно просто не настолько распространен, чтобы иметь те масштабные негативные последствия, о которых заявляли Маккиннон и другие антипорно феминистки. Если что и препятствует сексуальному равенству в массовой культуре, писал Дворкин, так это мыльные оперы и реклама. Возможно, в 1993 году это было актуально, но сейчас в это трудно поверить. В 2018 году пять крупнейших порносайтов – PornHub, XVideos, BongaCams, xMaster и xnxx – в общей сложности посещали более шести миллиардов раз в месяц. Только у PornHub в 2017 году было 28,5 миллиарда просмотров¹²⁶.

Мета-анализ 2010 года показал, что «между потреблением порнографии и поддержкой насилия в отношении женщин существует неоспоримая связь»¹²⁷. Эта связь прослеживалась «отчетливее» не только в случае с «насильственной» порнографией, но и в «ненасильственной» порнографии была статистически значимой¹²⁸. (Маккиннон было бы интересно: где граница между «насильственным» и «ненасильственным» порно? насилие ли, если он шлепает ее? если называет сукой? если эякулирует на лицо? если говорит, что ей это нравится, что она этого хочет? если ее «нет» в итоге становится «да»?) Исследования показали, что мужчины, которые часто смотрят порно, менее склонны поддерживать позитивную дискриминацию для женщин¹²⁹ и сопереживать жертвам изнасилования¹³⁰; на них также чаще заявляют в полицию о намерении изнасиловать¹³¹ и они также чаще совершают сексуальные нападения¹³². Между тем, в одном исследовании, проведенном среди участниц университетского женского клуба, женщины, которые смотрели порно, менее склонны вмешиваться, когда видят, что другие женщины подвергаются сексуальному насилию¹³³.

Критики сомневаются в силе этих корреляций: они ссылаются на свои собственные любимые исследования и настаивают на способности взрослых людей отличать фантазии от фактов. Напоминают, что женщины тоже смотрят порно: по данным PornHub, 32 % всех его пользователей женщины. (И опять же, кто сказал, что женщины не ненавидят друг друга?) Самое главное, они напоминают нам, что корреляция – не причинно-следственная связь: возможно, мужчины с большей вероятностью будут смотреть порно, если они уже предрасположены к сексуальному насилию и пренебрежительному отношению к женщинам.

Измерить идеологическое воздействие порно трудно из-за отсутствия достоверных данных о порнографических привычках молодежи. Большинство источников – это либо христианские группы по борьбе с порнографией, настаивающие, что ваш ребенок прямо сейчас выкладывает в интернет порно со своим участием, либо сайты типа PornHub, которым не выгодно подтверждать, что дети до 18 лет смотрят их контент. Исследование, проведенное в 2012 году в Сиднейском университете среди 800 постоянных пользователей порно, показало, что 43 % из них начали смотреть порно в возрасте от 11 до 13 лет¹³⁴. В исследовании, проведенном в 2007 году среди учащихся 13–14 лет в Альберте (Канада), 90 % мальчиков ответили, что имели доступ к сексуально откровенным материалам, а 35 % из них сказали, что смотрели порно «так часто, что не сосчитать»¹³⁵.

48-летняя Лиза Энн – одна из самых популярных порнозвезд в мире, ветеран жанра MILF, в «Эффекте бабочки», подкасте Джона Ронсона о порноиндустрии в эпоху Интернета, рассказала ему, что в 1990-х годах ее узнавали на улице только взрослые. Теперь к ней подходят «12-, 13-, 14-летние подростки и говорят „Давай потрахаемся?“». Я просто отвечаю им: «Послушайте, то, что вы видите на этих сайтах, скорее всего, никогда не случится с вами, поэтому не просите девушку сделать это и не думайте, что секс на самом деле такой»¹³⁶. Каким же будет мир спустя еще пару поколений, когда каждый человек на земле станет сексуально совершеннолетним в порномире?

Ты все неправильно делаешь. Больше всего в словах моей студентки поразила не причинно-следственная связь между пристрастием бывшего парня к порнографии и его унижениями, а то, как он это унижение преподнес. Ты все неправильно делаешь. Порно было для молодого человека нормативным стандартом секса, по которому он измерял свою девушку и считал желанной. Порно не педагогика, но часто выдает себя за нее. Вот репрезентативная выборка того, что говорили о порно учащиеся мужского пола в возрасте от 14 до 18 лет, опрошенные в рамках отчета для Управления уполномоченного по правам ребенка Великобритании, опубликованного в 2013 году¹³⁷:

Ты учишься сексу, новым движениям.

Ты смотришь, как это делается, как люди занимаются этим… У тебя появляется представление о том, как это можно сделать.

Ты идешь туда… За развлечением, но пока смотришь, учишься новым штучкам, о которых не знал. Набираешься опыта и узнаешь много нового.

По-моему, люди смотрят порнографию, чтобы узнать, что к чему, как делать дело.

Примечательно, что мальчики почти не говорят, что порно им нужно, чтобы кончать. По их собственным словам, они смотрят порно, чтобы «учиться», «иметь представление», «учиться штучкам», «узнать, что к чему». Конечно, они также кончают: порно «для развлечения». Но эти мальчики, среди которых, скорее всего, есть девственники, быстро воспринимают порно как авторитет в вопросах секса. Вот что сказали некоторые девушки, участвовавшие в том же исследовании: