Читать книгу: «Право на секс. Феминизм в XXI веке», страница 2

Считается, что темнокожих женщин в местах господства белых насилуют реже в силу их чрезмерной сексуальности³⁸. Поэтому их жалобам априори не верят. В 1850 году в британской Капской колонии, ныне Южной Африке, 18-летнего рабочего Деймона Бойзена приговорили к смертной казни после того, как он признался, что изнасиловал жену начальника, Анну Симпсон. Через несколько дней после вынесения приговора судья Уильям Мензис написал губернатору Капской колонии, что совершил ужасную ошибку. Он подумал, что Анна Симпсон была белой, но несколько «уважаемых» жителей города сообщили ему, что «они с мужем ублюдочные цветные». Мензис уговорил губернатора смягчить смертельный приговор, и тот согласился³⁹. В 1859 году в Миссисипи судья отменил приговор подневольному мужчине за изнасилование подневольной девочки. Защита утверждала, что «среди темнокожих в штате нет такого преступления… [потому что] их связи и так беспорядочны». Девочке на тот момент было меньше десяти лет⁴⁰. В 1918 году Верховный суд Флориды заявил, что белые женщины целомудренные, а значит, их заявления об изнасилованиях обоснованы. Но правило не применимо «к другой, аморальной расе, составляющей значительную часть населения»⁴¹. Исследование Центра по проблемам с бедностью и неравенством при факультете права университета Джорджтауна показало, что американцы всех рас считают темнокожих девушек сексуально грамотными. Им не нужны воспитание, защита и поддержка в отличие от белых девушек того же возраста⁴². В 2008 году Ар Келли, самопровозглашенного «Короля R&B», судили по обвинению в детской порнографии за запись своего секса с 14-летней девочкой. В документальном фильме Дрим Хэмптон «Пережить Ар Келли» (Surviving R. Kelly) один из присяжных, белый мужчина, объяснил оправдательный приговор: «Я просто не поверил этим женщинам… Они так одеваются, так себя ведут, – мне не понравилось. Я проголосовал против. Я проигнорировал все их показания»⁴³.

Дело в том, что по сравнению с белыми девушками темнокожие девочки и женщины в современных реалиях США чаще подвержены межличностному насилию⁴⁴. Политическая теоретикесса Шатема Тредкрафт пишет, что в американской политике пристальное внимание уделяется трупу темнокожего мужчины – черному, застреленному полицией, телу – и тому, как это затмевает насилие по отношению к женщинам со стороны государства. Хотя темнокожих женщин тоже убивали во времена Реконструкции Юга, а полиция убивает их до сих пор, эти «удивительные» формы насилия государство не считает распространенными. Темнокожих женщин чаще других вынужденно разлучают с детьми, они страдают от сексуальных домогательств со стороны полиции, от систематического недоверия и оскорблений, когда заявляют о домашнем насилии⁴⁵. Их уязвимость перед насилием со стороны партнера сама по себе результат государственного уклада: высокий уровень безработицы среди темнокожих мужчин объясняет высокий уровень убийств женщин их партнерами⁴⁶. «Что, – спрашивает Тредкрафт, – убедит людей помогать убиенным телам наших темнокожих женщин?»⁴⁷

Над сексуальной жизнью темнокожих в белой мифологии парит тревожный гений. Изображая темнокожих мужчин насильниками, а женщин недоступными (как говорит Анджела Дэвис – две крайности гиперсексуальности темнокожих), белый миф порождает напряжение между желанием темнокожего мужчины оправдать себя и потребностью темнокожей женщины выступить против сексуального насилия, в том числе со стороны темнокожих мужчин. В результате темнокожие женщины оказываются в ловушке. Если они выступают против насилия со стороны темнокожих мужчин, то поддерживают негативные стереотипы о сообществе, тем самым просят расистское государство защитить себя. При этом присвоение стереотипа сексуально озабоченной темнокожей девушки подразумевает, что они сами напрашиваются на насилие. В ответ на десятки документально подтвержденных обвинений в 2018 году команда Ар Келли заявила, что они будут «решительно сопротивляться попытке уничтожить темнокожего мужчину, который внес такой неоценимый вклад в культуру»⁴⁸. Команда Ар Келли проигнорировала факт, что большинство обвинительниц были темнокожими. В «Пережить Ар Келли» Chance the Rapper, один из коллег Келли, признался, что не поверил историям девушек, «потому что они были темнокожими»⁴⁹.

В феврале 2019 года две темнокожие девушки публично выступили с достоверными обвинениями против темнокожего вице-губернатора Вирджинии Джастина Фэрфакса. Он готовился сменить на посту губернатора Ральфа Нортема, от которого потребовали уйти в отставку за то, что он якобы сфотографировался с блэкфейсом⁵⁰. Ванесса Тайсон, профессор политологии в колледже Скриппс, обвинила Фэрфакса в том, что он в 2004 году заставил ее заняться с ним оральным сексом в отеле на Национальной демократической конференции. Через пару дней Мередит Уотсон заявила, что Фэрфакс изнасиловал ее в 2000 году, когда они учились в Дьюке. Спустя несколько дней после того, как его обвинительницы изъявили готовность дать публичные показания, в незапланированной речи на заседании Сената штата Фэрфакс сравнил себя с историческими жертвами самосуда:

«Я много слышал о борьбе с самосудом в этом самом Сенате, где людей линчевали без суда и следствия, и мы раскаиваемся… Тем не менее сейчас мы пытаемся спешно осудить человека, основываясь только на обвинениях и игнорируя факты. Мы практически готовы также линчевать человека».

Фэрфакс не заметил иронии в сравнении темнокожих женщин с толпой белых линчевателей⁵¹. Как и Клэренс Томас, когда в 1991 году обвинил Аниту Хилл в том, что она спровоцировала «новейший самосуд». Логика гиперсексуальности темнокожих, из-за которой и появился самосуд мужчин, по сути, метафорически и неправильно делает из темнокожих женщин истинных угнетателей.

Групповое изнасилование Джоти Сингх вызвало всплеск гнева и горя по всей Индии. Но никто так и не осознал вред насилия. Для изнасилования в браке, криминализированного в Великобритании только в 1991 году, а в США в 1993 году, в Индии до сих пор нет устоявшегося определения. Закон о специальных полномочиях вооруженных сил, который продолжает колониальный закон 1942 года о подавлении борьбы за свободу, до сих пор разрешает индийским военным безнаказанно насиловать женщин в «беспокойных районах», даже в Ассаме и Кашмире. В 2004 году молодую девушку из Манипура Тангджам Манораму похитили, пытали, изнасиловали и убили военные 17-го ассамского стрелкового подразделения индийской армии, утверждавшие, что она была сепаратисткой. Несколько дней спустя 12 женщин устроили акцию протеста у дворца Кангла, где находилось подразделение солдат. Они разделись догола и скандировали: «Изнасилуйте и убейте нас! Изнасилуйте и убейте нас!»⁵²

В Индии, как и во всем мире, одни изнасилования важнее других. Джоти Сингх была образованной городской девушкой из высшей касты – таковы были социологические условия, посмертно вознесшие ее в ранг «Дочери Индии». В 2016 году в южном штате Керала нашли тело 29-летней Джиши – студентки юридического факультета из касты неприкасаемых – ее тело расчленили на 30 частей. Эксперты пришли к выводу, что она умерла после того, как пыталась сопротивляться изнасилованию. В том же году тело 17-летней Дельты Мегваль, тоже неприкасаемой, нашли в школьном водосборнике в Раджастане. За день до убийства Мегваль рассказала родителям, что ее изнасиловал учитель. Внимание к этим случаям не идет ни в какое сравнение с тем, какой фурор произвело убийство Джоти Сингх. Как и темнокожие женщины Америки в белом обществе, неприкасаемые девушки из низших каст в Индии считаются распущенными и легкодоступными⁵³. За убийство Дельты Мегваль никого не судили, и ни ей, ни Джише скорбящее общество не присвоило почетных званий. В сентябре 2020 года 19-летняя неприкасаемая из Уттар-Прадеш умерла в больнице после того, как заявила в полицию, что ее изнасиловали четверо соседей из высшей касты. Полиция, отрицавшая заявление, сожгла тело девушки ночью вопреки протестам семьи⁵⁴.

Пунита Деви, жена одного из приговоренных к смерти убийц Джоти Сингх, причитала: «Где я буду жить? Как прокормлю детей?»⁵⁵ Деви родом из Бихара, одного из беднейших штатов Индии. Вплоть до дня казни она настаивала на невиновности мужа. Возможно, у нее была стадия отрицания. Или ее насторожило, что бедных мужчин обвиняют в изнасиловании. В любом случае Пунита Деви кое-что ясно понимала. Закон об изнасиловании – не официальный, а негласный закон, который регулирует отношение к изнасилованиям – не защитит таких женщин, как она. Если бы муж Деви изнасиловал не Джоти, а ее, или другую женщину из низшей касты, он, скорее всего, был бы жив. Но его казнили, и государству плевать, как Деви с детьми будут выживать. «Почему политики не думают обо мне? – спрашивает Деви. – Я ведь тоже женщина»⁵⁶.

«Интерсекциональность» – термин, который ввела Кимберли Креншоу для обозначения идей, уже сформированных предыдущими поколениями феминисток: от Клаудии Джонс до Фрэнсис М. Билл, «Коллектива реки Комбахи», Сельмы Джеймс, Анджелы Дэвис, белл хукс, Энрикетты Лонго-и-Васкес и Черри Морага. В обыденном понимании его часто сводят к рассмотрению различных осей угнетения и привилегий: расы, класса, сексуальности, недееспособности и тому подобных⁵⁷. Но сводить интерсекциональность к простому разбору различий – значит лишать ее подлинной теоретической и практической силы. Основная идея интерсекциональности в том, что любое освободительное движение, – феминизм, антирасизм, движение за права рабочих – которое концентрируется только на общих чертах защищаемой группы (женщинах, цветных, рабочих), помогает только тем, кто меньше всего угнетен. В таком случае, феминизм, который борется только с «чистыми» случаями патриархального угнетения, которые не обременены факторами касты, расы или класса, будет служить только обеспеченным белым и женщинам из высших каст. Точно также антирасистское движение, которое рассматривает только «идеальные» случаи угнетения, будет обслуживать только богатых цветных мужчин, а проблемы женщин и бедных цветных считать «сложными». Оба движения породят ассимиляционную политику, направленную на помощь только богатым белым и женщинам из высших каст и таким же цветным мужчинам в уравнении в правах с богатыми белыми мужчинами.

В нынешней форме требования движения «Верьте женщинам» пересекаются с политикой интерсекциональности. Повсеместно женщинам не верят, когда они достоверно заявляют о сексуальном насилии, по крайней мере, в отношении некоторых мужчин. Именно в такой действительности лозунг становится политическим средством. Однако темнокожие женщины так же, как и неприкасаемые, особенно часто страдают от стигматизации половой жизни темнокожих и неприкасаемых мужчин, которая этим самым лозунгом с легкостью прикрывается. Если мы без труда верим, когда белая женщина обвиняет темнокожего, или брахманка обвиняет неприкасаемого, то именно темнокожие и неприкасаемые женщины становятся более уязвимыми к сексуальному насилию. Их голоса подавляют, они не могут высказаться против насилия со стороны мужчин своей расы или касты, а их статус женского аналога похотливого мужчины только укрепляется⁵⁸. Из-за этого парадокса женщины, которых не считают сексуально привлекательными, оказываются самыми уязвленными. Ида Б. Уэллс упорно документировала самосуд над темнокожими мужчинами по сфабрикованным обвинениям в изнасиловании белых женщин. И также она зафиксировала множество изнасилований темнокожих женщин, на которые толпы линчевателей не обращали внимания. Одним из таких случаев было дело Мэгги Риз, восьмилетней девочки, которую изнасиловал белый мужчина из Нешвилла в штате Теннеси: «Беспомощное детство в этом случае не нуждалось в отмщении, она была темнокожей»⁵⁹.

В эпоху #MeToo⁶⁰ дискурс о ложных обвинениях приобрел необычный поворот. Многие мужчины, которые сами или в обсуждении с друзьями решили, что их несправедливо наказали, не отрицают, что могли так поступить с жертвами. Были мужчины, которые отрицали свою вину: Харви Вайнштейн, Вуди Аллен, Ар Келли, Джеймс Франко, Гаррисон Кейлор, Джон Траволта. Но не реже известные мужчины, вроде Луи Си Кея, Цзяня Гхомеши, Джона Хокенберри, Дастина Хоффмана, Кевина Спейси, Мэтта Лауэра, Чарли Роуза признавали свои плохие поступки, но вскоре требовали вернуть им работу, как дети, которым надоело стоять в углу. Через месяц после того, как Times опубликовала статью о том, что Луи Си Кей мастурбировал перед женщинами без их согласия, Мэтт Деймон сказал: «Думаю, что он уже окупил цену, которую заплатил»⁶¹. Через год после подтверждения обвинений Си Кею уже аплодировали на внезапном появлении в Comedy Cellar в Нью-Йорке. Потом он пошутил про азиатских мужчин («женщины с очень большим клитором»), «еврейского педика» и «психически недоразвитого мальчика»⁶². Заметив неловкость среди зрителей, он сказал: «Похуй, что теперь вы у меня отберете? День рождения? Моя жизнь кончена, мне насрать». Билеты на выступления Си Кея по-прежнему раскупаются за несколько часов⁶³. Чарли Роуз, близкий друг Джеффри Эпштейна, которого в домогательствах обвинили более 30 женщин, отказался от первоначального признания вины; адвокат назвал его действия «обычным добродушным подшучиванием и общением на рабочем месте»⁶⁴. Джон Хокенберри, известный радиоведущий, которого коллеги-женщины обвиняли в сексуальных домогательствах и издевательствах, написал статью «Изгнание» в Harper’s:

«Быть заблудшим романтиком, родиться не в то время, неправильно считать намеки сексуальной революции 60-х или остаться импотентом из-за инвалидности в 19 лет – ничто из этого не оправдывает оскорбительного поведения по отношению к женщине. Но разве пожизненная безработица и невозможность уйти в оплачиваемый отпуск, страдания моих детей и финансовый крах подходящая мера? Разве мое исключение из профессии, на которой я тружусь десятилетиями, это шаг к истинному гендерному равенству?»⁶⁵

Кевин Спейси, которого обвинили в сексуальных домогательствах больше 30 мужчин, некоторые при этом были несовершеннолетними на тот момент, сначала принес «искренние извинения» первому пострадавшему Энтони Рэппу⁶⁶. А через год выложил видео «Буду откровенным» (Let Me Be Frank) на YouTube, в котором от лица своего персонажа из «Карточного домика» Фрэнка Андервуда говорит зрителям:

«Я знаю, чего вы хотите… Я показал тебе то, на что способны люди. Я поразил тебя своей честностью, но, главное, заставил тебя задуматься. И ты верил мне, хотя знал, что не стоит. Так что мы не закончили, кто бы что ни говорил. Я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы я вернулся».

Видео набрало больше 12 миллионов просмотров и больше 280 тысяч лайков⁶⁷.

Мужчины не отрицают ни достоверности обвинений, ни причиненного вреда. Они лишь не согласны с наказанием. Мишель Голдберг в авторской колонке в The New York Times признается, что ей «жаль мужчин, которых зацепило движение #MeToo». Не таких бесчеловечных, как Харви Вайнштейн, а «менее влиятельных, не таких очевидных плотоядных зануд, чье отвратительное поведение окружающие молчаливо считали нормой, а потом внезапно перестали». «Я могу только представить, – пишет Голдберг, – как сбивает с толку настолько быстрая смена правил»⁶⁸.

Мысль, что мужчины теперь играют по другим правилам и их наказывают за ранее допустимое поведение, стала общим местом для движения. До недавнего времени мужчины были во власти всеобъемлющей патриархальной идеологии и не могли отличить флирт от домогательств, кокетство от отказа, секс от изнасилования. Некоторые феминистки высказывались похожим образом. 30 лет назад Кэтрин Маккиннон писала, что женщин «постоянно насилуют мужчины, которые и понятия не имеют, что они творят. С женщинами и сексом»⁶⁹. В 1976 году британца Джона Когана оправдали в изнасиловании жены друга Майкла Лика⁷⁰. Накануне Лик избил жену за то, что она не дала ему деньги, когда он пришел домой пьяный, и тогда он сказал другу в баре, что она хотела переспать с ним. Они пошли из бара к Лику домой, где тот сказал жене, «хрупкой девушке 20 лет», что Коган хочет заняться с ней сексом и предупредил ее не сопротивляться. Лик раздел жену, положил на кровать и позвал Когана. Тот смотрел, как Лик занимается сексом с женой, а потом и сам изнасиловал ее. После того, как Коган закончил, Лик еще раз «воспользовался» женой. Потом мужчины вернулись в бар. Суд постановил, что у Когана не было преступного умысла ее насиловать, поскольку он искренне верил, что жена Лика этого хотела⁷¹.

Считается, что #MeToo обобщает ситуации вроде той, в которой оказался Джон Коган. Патриархат вводит мужчин в заблуждение о норме в сексе и гендерных отношениях. Теперь мужчин ловят и несправедливо наказывают за невинные ошибки, а женщины навязывают им новые правила. Может, эти правила верные; старые точно многим навредили. Но откуда мужчинам было знать? Они не считают себя виноватыми, разве у них нет оснований для помилования?

Сколько мужчин действительно не могут различить желанный и нежеланный секс, приятное и «сальное» поведение, приличие и бестактность? Разве Коган не мог понять разницу? В суде он признался, что жена Лика плакала и пыталась отвернуться, когда он был сверху. Почему он не спросил до или во время сексуального контакта, правда ли она этого хочет? Разве опыт, жизнь и совесть не подсказали ему, что испуганная женщина кричит по-настоящему, и что нужно отреагировать на это? Разве Луи Си Кею не пришло в голову, что женщинам, перед которыми он мастурбирует, было неприятно? Почему, когда он спросил женщину, можно ли ему мастурбировать и она отказала, он покраснел и начал объяснять, что «у него проблемы»⁷²?

Женщины всегда жили в мире, созданном и управляемом только мужчинами. Но справедливо отметить, что мужчины жили рядом с женщинами, которые пытались эти нормы оспаривать. На протяжении почти всей человеческой истории женские возражения были тихими и бессистемными: они вздрагивали, страдали, уходили, увольнялись. Совсем недавно они стали громче и организованнее. Те, кто утверждает, что мужчины в таких ситуациях не думают головой, отрицают ситуации, которым мужчины были свидетелями в жизни. Они предпочли не слушать, потому что им это удобно, потому что нормы маскулинности диктуют, что их удовольствие в приоритете, потому что у других мужчин также. Женщины очень долго так или иначе говорили, что правила, которые изменились и до сих пор меняются, на самом деле касаются не только секса. Новые правила, которые затрагивают мужчин вроде Луи Си Кея, Чарли Роуза, Джона Хокенберри и многих других, гласят, что им больше не сойдет с рук, если они будут игнорировать крики или молчание женщины, которую унижают⁷³.

Какие у этого последствия?

Феминисткам придется задать и вместе ответить на непростые вопросы о правильном обращении с насильниками: нужно ли их наказывать, если да, то кого и как; если нет, то какие некарательные модели примирения и исправления использовать. Многим женщинам, что логично, хочется, чтобы насильника зашугали, раздели и напугали – расплата за поведение не только их, но и, возможно, всех поколений таких мужчин. Дженна Уортэм писала в The New York Times о «Списке дерьмовых медийных мужчин», который слили в Buzzfeed в 2017 году:

«В первые часы после публикации списка, когда он еще был тайным, предназначенным только женщинам, я даже по-другому двигалась. Казалось, сам воздух заряжен. Подруга сравнила эти ощущения с последней сценой из «V значит Вендетта». Ей нравилось представлять женщин сетевыми вигилантами⁷⁴, зная, что мужчины напуганы. Мне тоже. Я хотела, чтобы каждый мужчина запомнил, чтобы он знал, что они тоже уязвимы, потому что женщины заговорили»⁷⁵.

Когда карцеральное государство не помогает – истек срок давности преступления, или доказательства состоят только из показаний женщин, или поведение не соответствует порогу преступности, или власть мужчины делает его фактически неуязвимым – женщины обращаются к децентрализованной карательной силе – социальным сетям. Некоторые отрицают, что это полноценная власть: выступления в интернете с обвинением предполагаемого насильника или соучастника – всего лишь выражение мнения, которое доступно относительно бесправным людям.

Что это на самом деле не так, ясно показывают уортэмские «сетевые вигилантки». Писать о ком-то в Twitter, пересылать списки с именами насильников или постить об испорченном свидании, может, не то же самое, что звонить в полицию, но в мире, где людей увольняют не за проступки, а из-за общественного порицания, такие действия нельзя считать просто речью. (Конечно, какие-то женщины это понимают и предвкушают последствия.) И единичные высказывания тысяч людей – не просто слова, а коллективный голос, способный разоблачить, пристыдить и унизить. Для большинства из нас один твит – это капля в море, ничтожное дополнение в какофонии мнений, троллинга и мемов про котиков. Хотя, иногда, задним числом мы понимаем, что были частью или даже инициаторами чего-то большего, чего-то, имеющего психологические и материальные последствия, что мы не всегда предвидели, планировали или даже хотели. Достаточно ли сказать, что эти последствия не запланированы, что мы сделали не больше другого, что наши слова нельзя считать причиной дальнейших событий? Должно ли нас, феминисток, беспокоить, что порнографы давно так защищаются, когда феминистки обвиняют их не просто в сексуальном подчинении женщин, но и в его легализации? Должны ли феминистки придерживаться мнения, что слова ранят, или что вред, который они причиняют, не имеет этических или политических последствий? Должны ли феминистки отрицать, что беспомощные голоса, объединенные в хор, могут стать огромной силой, и что с силой приходит ответственность?

Я не хочу преувеличивать проблему. Достаточное количество мужчин высмеяли в интернете за плохое или даже преступное поведение без серьезных последствий. Еще больше, скорее всего, вообще никогда не получат по заслугам. Из 17 мужчин, обвиненных в сексуальном насилии несколькими анонимными женщинами в «Списке дерьмовых медийных мужчин», лишь немногие столкнулись с официальными профессиональными санкциями, уволились «по собственному желанию» или перестали работать в определенных изданиях. Никто из них не скрывается. По всей видимости, один из них регулярно обедает с Вуди Алленом и обсуждает с ним преследования феминисток. Харви Вайнштейна осудили на 23 года тюрьмы, что вызвало всеобщее ликование в феминистском крыле Twitter, хотя для этого потребовались журналистское расследование, удостоенное Пулитцеровской премии, всеобщее общественное движение, более сотни женщин, заявивших о себе, и шестеро давших показания. Но в итоге Вайнштейна осудили всего по двум пунктам: изнасилование третьей степени и преступное сексуальное нападение первой степени.

И все же, если цель – не просто наказать мужчин за сексуальное господство, а покончить с ним, феминизм должен ответить на вопросы, которые многие феминистки предпочитают избегать: может ли карцеральный подход, который систематически наносит вред бедным и цветным людям, служить сексуальной справедливости? должно ли понятие надлежащей правовой процедуры – а возможно, и презумпции невиновности – применяться к социальным медиа и публичным обвинениям? приводит ли наказание к социальным изменениям? что все-таки нужно сделать, чтобы изменить патриархальное сознание?

В 2014 году Квадво Бонсу, студента младших курсов Массачусетского университета в Амхерсте, обвинили в сексуальном насилии над однокурсницей на студенческой вечеринке в честь Хэллоуина за пределами кампуса. Они с девушкой тусовались, разговаривали, курили травку и в конце концов начали целоваться. Вот что, по ее словам, произошло дальше:

«Мы целовались все активнее, пока, наконец, я не села на него сверху. Затуманенным мозгом я поняла, что он хочет заняться сексом и сказала, что не хочу этого. На что он ответил: «Нам не обязательно спать». Я начала спускаться рукой по груди вниз к штанам, а он предложил выключить свет. Я попыталась встать, чтобы дойти до выключателя, но не смогла даже пошевелиться. Тогда он сам выключил свет, и мы продолжили целоваться… Он пересел на кровать, и я за ним. Я опустилась на колени и начала ему сосать, пока не почувствовала языком бородавку. Я убрала рот, продолжила дрочить рукой и поняла, что я очень накуренная. Я сказала: «Мне… некомфортно». Он ничего не ответил, и мне казалось, что я жду, пока он разрешит мне уйти, потому что мне было неудобно, что я его завела, а теперь сливаюсь. Я замедлилась и повторила: «Да, мне неудобно… Я накуренная и мне некомфортно. Кажется, я хочу уйти»… Он отсел, и мы еще разок поцеловались. Я встала и пробормотала опять: «Да, я хочу уйти». Он сказал что-то вроде: «Да, ты уже говорила. Но дай мне еще пару минут, чтобы убедить тебя остаться». Я рассмеялась, он встал, мы продолжили целоваться… Я окончательно решила пойти, но он игриво схватил меня за руку, чтобы продолжить поцелуй. А я просто повторяла за ним движения… он несколько раз удерживал меня, чтобы продолжать целоваться. Я поправляла одежду, которую так и не сняла, когда он попросил мой номер. Я написала его, и потом мы вышли в коридор»⁷⁶.

«Когда я пошла стажироваться старостой, – продолжила девушка, она консультировала в общежитии других студентов, – я поняла, что меня изнасиловали». Она объяснила, что, хотя знала, что в любой момент может уйти, «университетская культура требует доводить дело до конца, если девушка вступает в сексуальные отношения с парнем». Она продолжила: «Я полностью признаю свое участие в случившемся, но в то же время осознаю, что чувствовала себя оскорбленной. Я обязана себе и другим девушкам призвать его к ответственности за то, что до мозга костей кажется мне неправильным»⁷⁷.

После этого студентка подала жалобу на Бонсу за сексуальное насилие в деканат университета и полицию Амхерста. Полиция провела расследование и не стала выдвигать обвинения. В записях, сделанных на встрече между помощником декана и предполагаемой жертвой, сказано, что Бонсу «не просил делать минет и даже не инициировал его, но [предполагаемая жертва] решила, что это необходимо»⁷⁸. Университет назначил слушание и сообщил Бонсу, что на него наложены «временные ограничения»: ему запрещено общаться с заявительницей, посещать другие общежития, обедать во всех столовых, кроме одной, и ходить в студенческий клуб. Через месяц студентка сообщила, что Бонсу хотел подружиться с ней на Facebook. Университет запретил Бонсу посещать общежитие и кампусы, за исключением тех, в которых у него пары. Страдая от вызванной стрессом пневмонии и психического расстройства, Бонсу вернулся к своим родителям, ганским иммигрантам, в Мэриленд. Университетское слушание прошло без него. Его признали невиновным в нападении, но виновным в том, что он послал студентке запрос в Facebook. Его отстранили от занятий до окончания учебы, выселили из общежития и обязали пройти психологические консультации. Бонсу отчислился из университета, а позже подал в суд на него за «нарушение федеральных законов о гражданских правах… произошедшее из-за произвольного, несправедливого, противоправного, преднамеренного, пристрастного, иначе – возмутительного решения [университета] отстранить мистера Бонсу от занятий… в результате ложных обвинений в сексуальных действиях без согласия»⁷⁹. Иск удовлетворили в 2016 году на неизвестную сумму.

Бонсу заявил, что выдвинутое обвинение было «ложным». В каком-то смысле это не так: по его собственному признанию все было как рассказывала девушка. Но по правилам университета и законам штата Массачусетс произошедшее не подразумевают изнасилования⁸⁰. Со своей стороны, предполагаемая жертва настаивала на том, что Бонсу не заставлял ее ничего делать, что он услышал, как она сказала «нет», что она была инициатором всех половых контактов, что она не боялась его, что она могла остановиться и уйти, а также что она неоднократно намекала на продолжение. Несмотря на это, она чувствовала себя «до мозга костей неправильно». Над ней «совершили насилие»⁸¹.

Феминистские критики Раздела IX, федерального закона, запрещающего дискриминацию по половому признаку на территории колледжей в США, включая Джанет Хэлли, Лору Кипнис и Джинни Шек Герсен, считают случай Бонсу доказательством того, что обычные половые контакты подвержены истерическому морализму и чрезмерному регулированию, что Шек Герсен и ее муж Джейкоб Герсен называют «секс-бюрократией»⁸². Герсены пишут:

«Одновременное размывание процессуальной защиты и расширение идеи несогласия означает, что бюрократия будет разбирать и регулировать сексуальное поведение, которое и мужчины, и женщины должны расценивать как секс по согласию (пусть и не идеальный). В результате регулируются не сексуальные домогательства или насилие. Возникает секс-бюрократия, которая ориентируется на поведение, существенно отличающееся от настоящего вреда, который изначально был импульсом к ее созданию… Секс-бюрократия регулирует обычный секс в ущерб реальному решению проблемы сексуального насилия и, к сожалению, подрывает легитимность усилий по борьбе с сексуальным насилием»⁸³.

Действительно, за последние десятилетия университеты США разработали сложную инфраструктуру для администрирования сексуальных отношений студентов. Она создана не для того, чтобы защитить студентов от сексуального насилия, а для того, чтобы защитить университеты от судебных исков, подрыва репутации и лишения федерального финансирования. Неудивительно, что университетская секс-бюрократия так часто дает сбой. Администрация просит многих студенток, подвергшихся сексуальному насилию, не обращаться в полицию, а в итоге обнаруживает, что с помощью университетских правил нельзя привлечь насильника к ответственности. В других случаях, как с Бонсу, мужчин наказывают условно, без соблюдения надлежащей правовой процедуры⁸⁴.

Но, описывая случай в Массачусетском университете как «обычный», просто «неоднозначный, нежелательный, неприятный, нетрезвый или стыдный» секс⁸⁵, критики Раздела IX слишком упрощают себе задачу. Девушка, которая дрочила Бонсу, не очень-то этого хотела, или хотела, но потом передумала. Она продолжила потому, почему продолжают многие девушки и женщины: если возбудила мужчину, доводи дело до конца. Неважно, хотел ли этого Бонсу, женщина усвоила, что этого хотят все мужчины. Она продолжает половой акт, даже если больше этого не хочет и знает, что может прекратить. Она понимает, что, если уйдет, мужчины возненавидят ее и будут дразнить «динамо». В этом есть нечто большее, чем просто нежелание, отвращение или сожаление. Здесь также и принуждение, не конкретно со стороны Бонсу, а со стороны неформальной системы регулирования гендерных сексуальных ожиданий. Иногда цена за нарушение этих ожиданий бывает высокой, порой даже смертельной. Поэтому связь между случаями «обычного» секса и «настоящим вредом» от сексуального насилия есть. Произошедшее в Массачусетском университете вполне может быть «обычным» в статистическом смысле: это происходит ежедневно. Но это не норма в этическом плане, это нельзя игнорировать. Это необычное явление, с которым мы очень хорошо знакомы.