Читать книгу: «Зарево», страница 7

Глава 22

Если Матюша полагал, что, получив письмо, Иван Силин сорвет Петра с учебы, то он глубоко ошибался. Отец прекрасно знал характер обоих парней: прямой – Петра и подленький – Матюши Волунова. Он не поверил писанине и, более того, решил рассказать Петру о навете. Он допускал возможность того, что сыну понравится петербурженка, но никакая краля или красотка не собьет его с выбранного пути. Посомневавшись немного, он посоветовался с Ксенией, предварительно показав ей письмо. Прочитав Матюшину цидульку, Ксения не на шутку разозлилась: она даже приготовилась идти объясняться с матерью «подлого обманщика», но вовремя сообразила, что та скорее всего не в курсе его сочинений.

Иван не снизошел до ответа Матвею, а сыну написал, как обычно, передавая приветы от сестер и соседей.

Тем временем Фиона ужом вилась вокруг Петра, но план напоить его не срабатывал. Во-первых, Петр не употреблял спиртное, а во-вторых, некому было показывать «гнусного пропойцу» – Зоя исчезла.

Она без объяснения причин перестала давать уроки Николаю и не пришла на свидание к Петру. Парни ходили мрачные, не решаясь заговорить о Зое: каждый подозревал другого в том, что барышня отдала предпочтение сопернику. Николай подумал, что виной его неудачное объяснение, а более молодой и менее уверенный в себе Петр винил себя в том, что девушке попросту наскучило с ним.

Ну что поделать, если его язык не так хорошо подвешен, как у поэта Гриши, например! Он не может постоянно целовать барышне ручки и падать на колени: кстати, с Зоей этого не понадобилось. Он был уверен в искренности своих и Зоиных чувств, в том, что и она переживает то же самое, и по жизни они пойдут, взявшись за руки. Надо только закончить учебу, чтобы не зависеть материально от родителей. Он даже сходил в Кузнечный переулок, где жила Зоя, но дверь ему не открыли. Петр решил, что навестит ее еще раз после экзаменов.

Однажды вечером Фиона возвращалась домой из магазина, где служила продавщицей. Она припозднилась, обслуживая капризную клиентку, да и настроение упало после того, как эта мадам «из грязи в князи» нажаловалась приказчику на то, что руки продавщицы холодные.

– «Как будто не в Петербурге живем», – с горечью размышляла Фиона. —«Надо же, июнь, белые ночи, а холодина такая, что и в жакетке зябко.»

Она съежилась под тонкой вязаной кацавейкой. На небе собирались тучи, казалось, вот-вот хлынет дождь, и даже одна капля упала ей на ладонь. Фиона чертыхнулась и припустила к дому.

И все-таки ливень застал ее, внезапно обрушившись на город. По мостовым побежали ручьи, а с крыш по водосточным трубам стекали потоки, напоминающие очередное питерское наводнение. Прохожие прятались под козырьками и маркизами, и Фиона вместе с остальными втиснулась под навес.

Черт занес ее на Гончарный переулок – казалось, пробежит дворами до Николаевского вокзала, а там возьмет извозчика. А теперь вот стой и жди, пока дождик прекратится. Она посмотрела на часы: половина десятого вечера. Светло, как днем, и, если бы не раскрылись хляби небесные, было бы еще светлее. Во всяком случае Фиона может прочитать вывеску на противоположной стороне. Скучая, она рассмотрела номер дома, название магазина, а вот надпись «Ссудная касса», буквы небольшие. Наверное, нуждающиеся в ссуде и так знают дорогу в это заведение.

Фиона насторожилась: ей показалось, что из помещения ссудной кассы вышла Зоя Новикова. А эта что здесь делает? Неужели и ей пришлось обратиться к услугам ростовщика?

Через секунду стало понятно, к каким именно услугам. Следом за барышней на улицу выскочил невзрачный пожилой господин с зонтиком в руках. Одной рукой он поднимал зонтик над головой Зои, а другой пытался приобнять ее талию и притянуть к себе. Зоя отпихнула его, но выйти под сильный ливень не решилась. Она осталась под зонтиком и в объятиях неизвестного господина.

– «Ну и Зоя, ну и скромница, – подумала Фиона, – А наши-то дураки, Петька с Колькой, чуть ли не молятся на нее, а их драгоценная Зоенька – обыкновенная шалава.»

Фиона даже обрадовалась тому, что очутилась в Гончарном переулке, а иначе как бы она узнала о Зоиных шашнях с этим типом? И скука ожидания куда-то пропала. Так интересно наблюдать и замечать мелкие детали, например, то, что рубашка господина неполностью заправлена в брюки. Кроме того, разговаривая с Зоей, он старается прикоснуться к ней. Эти движения едва заметны, но чувства Фионы были обострены – она все замечала и делала выводы.

– «Ну и расскажу я завтра, – радовалась она, предвкушая удивление и разочарование обоих парней. – С кого же начать? С Петьки или Кольки? Начну с того, кто окажется дома».

Воображение рисовало картины того, что барон Николаша оценит, наконец, преданность Фионы: ей бы только вернуть его, а там…

Додумать ей не удалось: дождь закончился, и народ стал разбредаться по своим делам. Фиона отряхнула случайно упавшие капли и покосилась в сторону парочки. Зоя отодвинула от себя кавалера – даже не отодвинула, а отшвырнула, как будто ей на платье случайно упала гусеница. Невзрачного господина не обескуражила ее холодность: он на ходу поцеловал ей руку и крикнул ей вслед:

– Завтра приходи. В то же время.

Зоя не обернулась.

Фионой овладел азарт. Ох, и устроит же она спектакль! Только бы парни были дома! Интриганка даже не пожалела денег на извозчика, чтобы донести поскорее горячие новости. И по лестнице она взбежала, затаив дыхание, и ключ в замке повернула торопливо, но… ее встретил пустой коридор и звенящая тишина.

Ее надежды не сбылись: Петр и Николай где-то пропадали. Она налила чаю из остывающего самовара и приготовилась ждать.

Глава 23

Петр не один раз пожалел, что послушал Фиону, и поплелся вместе с ней на Гончарный. Она уверяла, что видела Зою в объятьях неизвестного господина. По ее словам, выходило, что этот тип из подлой породы ростовщиков. Актриса показала и ссудную кассу, и место, откуда вышла Зоя. Фиона постоянно возвращалась к подробностям вчерашнего вечера, как будто смаковала их. Она шла рядом с Петром и заглядывала ему в лицо, желая угадать реакцию на сказанное, но ей это не удавалось: лицо юноши казалось непроницаемым.

– Ты слышал, вчера в газетах было: австрийского наследника убили? – спросила Фиона только для того, чтобы отвлечь спутника от мрачных мыслей.

– Нет, я вчера сдал последний экзамен, – ответил Петр.

Он досадовал на Фиону: тут решается вопрос жизни, а она…

– А кто убил? – он неожиданно для себя проявил любопытство, и утомленная молчанием спутница не замедлила доложить о событиях, произошедших в далекой Боснии.

Вчера лил дождь, а сегодня светило солнце, и белая ночь стояла на пороге, и пух тополей летал по улицам. Если вчера люди спешили домой и прятались от разразившегося ливня, то нынче фланировали по улицам нарядные и беспечные. Улыбки летали по лицам, словно бабочки, перепархивая с одних губ на другие. Как было бы хорошо пройти по Невскому с Зоей, объяснить возникшие между ними недоразумения и забыть о них.

– Да мальчишка какой-то, боснийский серб, – продолжала рассказ Фиона. – Вчера писали о драке на Лиговке, а сегодня все газеты только об этом.

– А завтра напишут о новых событиях, а об эрцгерцоге благополучно забудут, – вздохнул Петр.

Он почти не слушал Фиону, думая всласть о Зое.

И все же Петр чувствовал, что не закончится добром их отчуждение, что навряд ли они возьмутся за руки, как раньше. Он явно ощутил пустоту в ладони, которой так и не коснулась Зоя.

Фиона шла сбоку и тараторила без умолку. От обсуждения вчерашних событий она перешла к обсуждению соседей по квартире, процитировала вирши Гриши Ионова, пожаловалась на трудности работы в магазине и капризы покупательниц, которые «сами не знают, чего выбрать».

Внезапно она замерла на полном ходу, и Петр вместе с ней. Фиона кивнула в сторону ссудной кассы.

Да, все было именно так, как они рассказала: из двери вышла Зоя, а за ней пожилой господин. Петр узнал его – Викентий, тот самый, за которого собиралась замуж мать Зои. Петр недоуменно посмотрел на Фиону: кажется, опасения были напрасны.

– Это же ее отчим, – прошептал Петр, не отводя взгляда от Зои.

– Так значит, она с отчимом амуры крутит, – так же шепотом ответила Фиона.

– А, может, она по делу… – начал было Петр, но в этот момент Викентий Петрович, шедший позади Зои, вдруг потянул ее за руку и повернул к себе. Он по-хозяйски откинул локоны с лица и прилюдно поцеловал ее.

Вероятно, Викентий хотел впиться в губы девушки, однако она успела отшатнуться, и поцелуй пришелся на щеку. Зоя потупилась и провела пальцами по тому месту, где ее только что обслюнявили губы Викентия, словно хотела смахнуть остатки слюны.

Она, не оглядываясь на Викентия, поспешила вдоль по переулку, а тот, вытирая лысину носовым платком, крикнул ей вслед:

– Зоя, в понедельник, как всегда.

Мир обрушился внезапно, словно карточный домик от легкого толчка, и его обломки накрыли влюбленного юношу с головой.

Петр разрывался между несколькими желаниями – дать в морду Викентию или плюнуть на все и гордо удалиться. И лишь одно он знал точно: разговора с Зоей не избежать. А Зоя шла прямо на него, смотря перед собой, однако, кажется, не видела ни Петра, ни Фиону, ни обтекавших ее со всех сторон прохожих.

Петр не поверил ее отстраненности, решил, что она пытается таким образом избежать тяжелого разговора, и, как только обманщица поравнялась с ним, дернул ее за руку.

Зоя от неожиданности вздрогнула. Она подняла глаза на Петра – ему казалось, что она нисколько не удивлена его присутствием. Зоя и Петр молчали, словно не могли решить, кто начнет разговор.

Поскольку молчание затянулось, Фиона первой открыла рот. Прижимаясь к плечу Петра, она произнесла, кивая в сторону Зои:

– Ну что, убедился? Я же говорила, что мамзель изменяет тебе?

Пока они стояли на тротуаре, все выглядело обычным – и отцветающая сирень, пьянящая своим запахом, как забродивший квас; и извозчики, и прохожие, но для Петра этот прекрасный вечер наполнился ароматом горечи. Хорошо бы выплеснуть накопившиеся в сердце обиды – выплеснуть вместе с криком и слезами, как бывало в детстве, когда набивал шишки. Тогда его всегда утешала мама – отцу он не смел пожаловаться: Иван Силин не любил, когда старший сын демонстрировал слабость или праздновал труса. А сейчас, даже если мама и находилась бы рядом, он не стал бы вешать на нее свои невзгоды. И все-таки слезы предательски готовились брызнуть, поэтому Петр так и замер, не говоря ни слова.

Подбородок Зои дрожал, она выглядела милой обиженной девочкой – ах, если бы Петр не видел своими глазами…

Поскольку оба молчали, Фиона с удовольствием заняла свое место на авансцене. Впрочем, в данной ситуации она меньше всего походила на актрису, а скорее на базарную торговку.

– Ну, Петруша, погляди, а ты мне не верил. Погляди, погляди, – призывала она, поставив руки в бока.

С актрисы как-то разом слетел ее столичный лоск, даже букву «г» она стала произносить на южный манер, а ее поза, казалось, скопирована с драчливой квочки.

Петр отвернулся: он не хотел больше видеть Зою. В его глазах «Принцесса на горошине» превратилась в жабу.

– Я не буду оправдываться, – прервала молчание Зоя.

Противные слезы уже готовы были вылиться наружу, но девушка, всхлипнув, сглотнула их. Петр ничего не заметил.

– Еще бы она оправдывалась, – подхватила Фиона. И, поскольку на них уже стали обращать внимание прохожие, обратилась непосредственно к ним, – Глядите, люди добрые, сама наворотила делов, а теперь чего-то хочет.

– Ты переигрываешь, Фиона, – произнесла Зоя сдавленным голосом, – Простонародье из тебя так и прет. Ну зачем весь этот спектакль? Зачем ты Петю привела? Хотела показать ему, что я ничего не стою? Так мы и без твоих заморочек не встречаемся. Сколько мы с тобой не виделись, Петя?

Она посмотрела на него строго, и от этого взгляда Петр очнулся.

– Так ты выбирала между мной и этим… типом? Так! Значит, он лучше меня. Во всяком случае богаче, – Петр выпалил это единым духом и бросился бежать, не разбирая дороги.

Вечером он уже сидел в вагоне Московского поезда по дороге к родителям.

Глава 24

Сентябрь 1914 года

– …Ну я-то ладно, но ты-то, Петруша, год уже отучился, так хотел стать инженером- путейцем. Неужели в семье не нашлось никого для призыва? Да и сам Иван Михайлович мог бы. Война ведь, один Бог знает, как долго она затянется? А вернешься, – уже все забыл, придется снова на первый курс.

– Но ты-то не плачешь оттого, что тебя призвали. Оставь, Матюша, отец уже не подходит по возрасту, брат еще ребенок, а война не затянется, не беспокойся. И учебу я не брошу, а сразу же восстановлюсь после войны. Правда, возможно, придется вспомнить позабытое, но это уже детали.

Петр Силин и Матвей Волунов вместе с другими призывниками в действующую армию переодевались в солдатскую одежду на призывном пункте в Бакаче. Новенькая форма топорщилась на них, не разношенные сапоги блестели, но казались грубыми.

Петр и Матвей посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Чертяка, на кого ты похож? – заливался Матвей, держась за живот. – Храбрый воин Аника.

– А ты-то? Матюша-генерал! – отвечал Петр.

– Может, и дослужусь, Бог даст, – посерьезнел Матвей.

Привлеченные веселой возней, подошли деревенские ребята во главе с Сашкой – их призвали вместе с Петром и Матюшей.

– Это не портупея, это ремень. И подсумок.

Парни заговорили одновременно, показывая друг другу сапоги, рубахи и вещевые мешки из плотной парусины.

– А нитки зачем? – спросил призывник Сашка Бочаров, красивый стройный хлопчик, дальний родственник Матвея. – У нас дома мать и сестры шитьем занимались, а мне невдомек даже, как вдеть нитку в иголку. Смотри, какое ушко маленькое да узкое.

– У меня тоже и мама, и сестры, но я умею и пуговицу пришить, если надо, – вставил Петр. – Как же ты будешь служить без мамы и сестер? Кто пришьет пуговицу бедному Сашке?

И снова смех, привлекший в раздевалку подпрапорщика.

– Строиться! – крикнул он, и призывники засуетились, а те, кто не успел натянуть на себя форму, лихорадочно застегивали пуговицы.

С шумом, гамом, топаньем и хлопаньем дверцами тумбочек и шкафчиков, наконец, построились. Петр стоял в конце ряда – ну что поделать, если ростом он не вышел, ниже него был только Матюша. Первыми стояли Гриша Амелин и его извечный соперник Сашка Бочаров, равные по росту и по силе. Услыхав слова команды, они поспешили оттолкнуть друг друга, но Гриша оказался ловчее, оттеснив Сашку на второе место. И теперь Бочаров исподтишка толкал противника, пока его маневры не обнаружил подпрапорщик.

– Отставить! – рявкнул он и так посмотрел на обоих, что они поспешно вытянулись во фрунт.

Воцарилась тишина. Только поскрипывали сапоги самого подпрапорщика, пока он прохаживался, проверяя выправку новобранцев. В общем-то, ребята подобрались крепкие, здоровые. Оно и видно – крестьянские дети, привыкшие к любой погоде, ведь на селе трудятся и в зной, и в холод – трудится вся семья, и даже детям не делают скидку на возраст, а находят работу по силам.

Подпрапорщик, носивший фамилию Остапенко, незаметно вздохнул, припомнив детство, батькин хутор на Полтавщине, сено в бесконечных валках, стрижку овец и работу на пасеке, это он любил больше всего.

– Да, бачу я, далековато вам, хлопцы, до настоящей военной выправки. Ничего, поучитесь трохи, стрелять научитесь, и на фронт, – рассуждал Остапенко.

В эту минуту он ничем не напоминал строгого командира, способного наказывать и миловать, а был похож на селянина, на которого по ошибке напялили военную одежду.

– Мы на фронт не успеем, война, гляди, кончится, – встрял в разговор Сашка Бочаров. – На нашу долю не достанется боев.

– Выучат, и домой отправят. А дома с кем воевать, если пока неженаты? – подхватил Гриша Амелин.

Все загоготали, и подпрапорщик снова прикрикнул:

– Разговорчики в строю! А ну все замолчали!

Все притихли, и Остапенко приказал выйти на площадку строем по двое.

– Боев для них не хватит, – проворчал он. – Были б солдатики и пушки, а бои найдутся.

Он глубоко вздохнул.

Когда это началось? Неужели с выстрелом Гаврилы Принципа? Неужели это он, девятнадцатилетний мальчишка, боснийский серб, входивший в организацию «Млада Босна», вверг Европу в кровавую мясорубку? Пресловутая организация, провозгласившая своей целью борьбу за объединение всех южных славян в единое государство – Великую Сербию, была создана по образцу ближних соседей – итальянцев, где много лет действовала в подполье революционная «Молодая Италия».

А, может быть, раньше, когда лоскутная империя, дряхлеющая Австро -Венгрия, аннексировала Боснию и Герцеговину в 1908 году, спровоцировав так называемый Боснийский кризис и вызвав шквал недовольства в славянском мире? Нетрудно догадаться, что империя стремилась к величию, а земли Боснии и Герцеговины были что-то вроде новеньких орденов на потертом мундире.

Величие, опять величие…

А Германия разве не болела манией величия? Гегемония в Европе – вещь хорошая, однако за нее еще нужно побороться, и бороться на равных. Но в короткое время соседи указали немцам их место: опоздавшему – кости. Мир уже поделен, заморские рынки заняты, и пусть Германия утрется.

Возможно, простые немцы и утерлись бы, но молодой германский капитал так не считал: раздались голоса о нехватке жизненного пространства, а наиболее горячие головы уже рассуждали о возможном дефиците продовольствия.

Цветущие поля Франции служили приманкой: сумели же вернуть Эльзас и Лотарингию, так почему бы не позаимствовать и остальное? Придется поставить на место и Англию, и никакие союзы, никакие Антанты им не помогут. Надо только найти предлог для блицкрига, и великая Германия поглотит и Францию, и кукольные страны типа Бельгии и Люксембурга, а потом…

От дальнейших мыслей о вероятном развитии событий кружились головы, и немцы всерьез начинали верить в свою исключительность и величие.

Величие, величие, опять величие…

А как же Россия, великая по территории и количеству населения? Европа казалась прихожей, примыкающей к огромному залу российской Евразии – так нужно ли громадной стране доказывать свое величие европейским карликам?

Ох, не к добру самая большая на карте страна возжелала Константинополь. И Босфор. И Дарданеллы. А почему бы не оттяпать у слабеющей Османской империи? И тоже кружились головы от возможности перспектив. А победы в войне прибавят еще величия, потом еще…

Казалось, войну 1914 года вызвала повальная эпидемия величия в Европе.

Патриотический подъем, царивший в России в 1914 году, сменился унылым ожиданием худшего. Так, позабыв о летнем тепле, в осенние холода ожидают морозов. Вопреки прогнозам, война затянулась. Сказалось то, что страна вступила в нее, не успев закончить перевооружение – как обычно, понадеялись на русский авось. А головокружение от возможности войти победителями в Константинополь прекратилось после первых похоронок.

Отгорел август, потянулась сырая ненастная осень. Петр Силин и его земляки сражались в Галиции на Львовском направлении.

Всего две недели прошло после призыва, а они уже считались обстрелянными. После взятия Львова и Галича их разделили: Петр Силин, как закончивший первый курс Университета путей сообщения был оставлен при штабе.

– Будешь вестовым нашего пехотного полка, – радостно сообщил приказ подпрапорщик Остапенко. – Офицеры шукали самого грамотного хлопчика, то бишь солдатика, вот я и указал на тебя, Петро. Мне гутарили, что ты книжки читаешь, вот я и…

Он замолчал, предвкушая благодарность, но Петр покачал головой.

– Мне бы остаться с земляками, – начал он, однако Остапенко перебил его.

– Как стоишь перед начальством, рядовой Силин? На гауптвахту захотел? – рявкнул он и тут же, понизив голос, добавил, – тут армия, Петя – ты свои «хочу -не хочу» дома оставь. Дисциплина, понимать надо. Собирай хабар, поедем в штаб – там теперь служить будешь.

Петр повиновался, и вскоре они с Остапенко уже ехали в телеге в село возле Золочева, где находился штаб пехотного полка. Подпрапорщик торопился и торопил Петра, поэтому он не успел попрощаться с ребятами

– Будут думать и гадать, куда я делся, еще родителям напишут, – проворчал он, но Остапенко, правивший конем, не обратил на его ворчание никакого внимания.

– Ты глянь, красота-то какая! – сказал он, кивая в сторону видневшихся вдали гор.

Петр невольно залюбовался и широколиственным лесом, уже наполовину желтым; и квадратиками полей, и громадой замка на возвышении, и раскинувшимся на берегу реки селом.

– В наших краях в сентябре уже прохладно. – заметил он. – А тут даже ночью тепло.

– Ночью тепло, ежели маешь, с кем греться, – хохотнул подпрапорщик – Но тебе, Петро, надо не о том думать. Интересно, к кому тебя прикрепят – ежели к Аристарху, то пиши пропало, нудный мужик, дюже требовательный. А ежели к Карлуше, то повезло.

– Что за Карлуша? – рассеянно спросил Петр.

Остапенко, не выпуская вожжи из рук, кашлянул:

– Ох ты, восподи, лихоманка затесалась. Карлуша -то? Иван Карлыч его зовут. Добрый мужик, хоть и немец.

– Немец? – насторожился его собеседник.

– Да, из прибалтийских. Да ты не журыся, сказано -добрый мужик. Бергер его фамилия. Вона Аристарх – русак полный, вроде и манеры, и воспитание дворянское, а ежели по-простому: мягко стелет, жестко спать. Ни с одним денщиком не может ужиться, все на фронт просятся. Доводит их придирками. Может и тебя…

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказал про себя Петр.