Читать книгу: «Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе», страница 2
Ничто как власть
Человек, как и было сказано, – социальное животное. Сверхчеловек – двойное социальное, пусть и метафизическое отчасти, оттого все основные удовлетворения субъекта связаны с социумом. Не будет социума – не будет и желаний. Ровно потому социум в лице психоаналитиков, рекламщиков и прочих знатоков душ так озабочен созданием фиктивных желаний и страхов – посредством их удовлетворения (компенсации) человек отвлекается от удовлетворения социальных амбиций, ведь именно их удовлетворение (к примеру, власть) обеспечивает подлинные запросы Эго. Небытие (Ничто) в некотором роде тождественно обретению власти, ибо устраняет конкуренцию – и вместе с тем проблему.
Непроговариваемая очевидность
Ежели текст направлен к тем, кто (как желаете вы) должен полюбить вас, дело обстоит просто. Хотя это и унизительно относительно текста. Ежели направлен к тому, кто должен понять – ещё проще. Но когда текст становится самодостаточной функцией, некоей кошмарной констатацией, где не должно быть Другого (да он и не нужен), всё становится куда сложней. Непроговариваемая очевидность – имя этой пытке.
Отказаться от жизни
Ещё при «жизни» отказаться от жизни – акт геройский и мучительный, когда все силы бытия – против тебя, как против вражьей сущности, тайной подлинности, экзистенциального и ментального беглеца – я бы сказала, «святого», не будь это слово так опошлено, очищено, замылено, так безнадёжно лживо. Это не имеет отношения ни к аскетизму, ни к монашеству – речь об отвержении самого принципа бытия, о тотальном его неприятии.
Русская литература как невроз
В Средневековье биологическая продолжительность жизни человека примерно совпадала с её смысловой наполненностью. В современном же мире эти границы серьёзно расширились – жизнь удлинилась, но её базовые смыслы, как правило, определяемые религиозными сюжетами и императивами, остались на том же месте. То есть всё больше людей к середине своего существования приходят к эмоциональному и душевному опустошению. Особенно это заметно по российской интеллигенции, которая с неистовством и упорством, достойными лучшего применения, тащит в беспощадное будущее XXI века груз прошлого из века XIX.
Циническим апофеозом совмещения тела и духа является история Иисуса Христа, одного из первых и широко растиражированных литературных персонажей, который воплощал собой «идеальное» сочетание человеческого и метафизического. Но нужны ли современному миру и людям такие жертвы? Скажу «кощунственное» – эти жертвы не нужны.
Признаться, я не могу понять, зачем тащить за собой все эти ментально исчерпанные конструкции, являющиеся лишь музейными ценностями? Неспособность изменять себя и окружающую реальность становится фатальной, буквально делает из апологетов культуры ископаемых насекомых, застывших в капле янтаря.
При этом попытки внести коррективы в основные параметры культурного контекста воспринимаются российской интеллигенцией ни много ни мало как покушение на жизнь, замах на «вечные ценности», нигилизм и богоборчество (нужное подчеркнуть).
Цивилизованный глобальный мир даёт нам уже сегодня все возможности заниматься бесконечным самосовершенствованием – от интеллектуального до эстетического. Усовершенствовать же старые смыслы просто невозможно. А повторять их и скучно, и контрпродуктивно. Зачем же вы продолжаете? (Риторический.) Похоже, что генетически усвоенная страсть к сохранению культурной идентичности первым делом убивает самих её носителей. Буквально – русская классическая литература убивает, калечит, генерирует неврозы на целые поколения вперёд. Когда я писала свою книгу «Последняя Старуха-Процентщица Русской Литературы», я писала как раз об этом.
Смерть как действительное понятие
С детства я разговаривала со смертью. Смерть и есть язык. Смерть и есть Действительное Понятие. Чем более настоящей она становится (настоящей – значит происходящей здесь и сейчас), тем более она становится молчалива. Мне нечем поделиться с вами, когда дело касается меня, то есть моей смерти. В Добытии смерти не было. О том, что я умру, я отчётливо осознала, родившись. Так низшие существа приносят высших на заклание, буквально убивая их, то есть рождая, ибо иначе мы бессмертны, точнее – внесмертны.
Ангелическая пытка
Отсутствие привычек – сродни отсутствию тела, «ангелическая» пытка.
Догматы материалиста
Нет ресурса – нет выбора. Выбор – понятие материалистическое, а не экзистенциальное. И – сначала – материалистическое, а потом уже волевое.
Эгостенциализм
Нет опыта, который стоил бы того, чтоб быть пережитым или усвоенным. Проще говоря, нет опыта Сверх и Помимо «Я».
Ультралиберализм
Препарировать бессознательное – это как достать улитку из её уютного домика, подвергнув вивисекции. Это и есть цель грядущей ультралиберальной эпохи просвещения.
Постмодернизм нищих
Постмодернизм богатых и постмодернизм нищих – это два разных постмодернизма. Сейчас победил постмодернизм нищих – это когда владельцы лжесмыслов хотят обмануть владельцев лжеденег, но денег нет, как и было сказано. Балаган закрывается, расходитесь.
Метафизика
Метафизика – эта любая субъектная необходимость, не имеющая достаточного ресурса для своего утверждения, а также – любое знание, не нашедшее достаточного (материалистического) утверждения в бытии.
Гностический цемент
Гностический (в самом предельном и опасном смысле этого слова) Победитель – это тотально необусловленная личность, личность онтологического (кажущегося животным) врождённого безверия и недоверия, не имеющая ни учителей, ни авторитетов. Это одиночка, почти что изгой, неконтекстуальный изверг, испытывающий недоверие ко всякому удобоваримому гнозису, коий, как и формальные общечеловеческие знания, – не что иное, как матричный цемент, структура, укрепляющее бытие.
Смерть гендера
Образы женщин, созданные литературой XVIII—XIX веков – иллюзорные модернистские проекты, то, чего не существует. Но, как и свойственно подобным проектам, они настаивают на себе де-факто… чтобы проиграть.
Мужчины, впрочем, предоставляют женщинам эту же роль, чтобы выиграть. Проще говоря, фраза «ты госпожа» обозначает «ты раб» и ничего более, тогда как раб есть не более чем фигура экономического умолчания. Иными словами, действуют те, кого нет, против тех, кого не может быть. Выигрывает непознанный (неназванный, негендерный). Вообще – выигрывает не игрок. Игрок проигрывает всегда.
Духовные практики
Все так называемые духовные практики, учащие избавлению от страданий – суета сует и ещё один скрепляющий элемент «колеса сансары». Поразительно, какое количество лучших умов бессмысленно перегорело в попытке устранить следствие, не искореняя причины.
Бодлеровский бог
«Бодлеровский бог – это самодостаточное существо, которому, чтоб всевластвовать, нет даже надобности существовать»©. Вот мой идеал. Да, действительно, абсолюту незачем себя проявлять.
P.S. «Бог» здесь следует понимать как теоретико-метафизическую условность, как привязку к дискурсу, а не как действительное понятие.
Нарцисс
Нарциссу не нужна телесность, но нужна гламурность. Ведь даже согласно мифу, Нарцисс отвергает любовь. Почему? В том числе вследствие своей нетелесности. Конечно же, пресловутый и высосанный из архетипического и психоаналитического пальца Нарцисс абсолютно адекватен и более чем субъектен. Почему же этот тип рассматривается как тип с изъяном характера или же личностным расстройством? Лишь потому, что он, очевидно, ускользает из матрицы общественно-распределённой псевдонормы «любви» как формы социального контроля. Единственная проблема, которую являет собой (для общества) Нарцисс, – он самодостаточен.
Постчеловек против сверхчеловека
О сверхчеловеке говорят как о том, кто преодолел радикальные препятствия, совершил над собой неимоверные усилия, чтоб прийти к этому статусу. Говоря о постчеловеке, мы имеем в виду онтологически органического над-субъекта, того, кому нет нужды совершать над собой усилия – он такой, какой есть, не от природы, но в силу своего неприродного естества. Было ли в детях индиго из фильма «Гадкие лебеди» что-то сверхчеловеческое? Конечно, нет. Именно постчеловеческое.
Является ли гуманизм гуманизмом?
Сверхчеловек действительно утверждает идею человека, но даже формально, исходя из собственных ницшеанских и околоницшеанских деклараций, он ни разу не гуманист. Остаётся ещё открытым вопрос: гуманизм для кого? Ведь не может быть никакого общегуманизма для всех. И является ли гуманизм – гуманизмом (благом)? Опять же о каком гуманизме речь – эпохи Просвещения (более похожем на благо) или о современном – безликом и абстрактном?
Постчеловек и внесмертие
Герои умирают. Постмодернисты – уже не совсем, они как бы на грани жизни-смерти, в некоей экзистенциальной дереализации. Не умрёт пост (не) человек, что однозначно выше (интересней) сверхчеловека – лучшего среди равноубогих. Постчеловек не умрёт потому, что находится за гранью надиктованных смыслов (импринтов).
Зависть аристократа
Снобизм, в том числе интеллектуальный, не берётся из ниоткуда. Он берётся из глубочайших социальных комплексов, особенно развитых в обществах с нарушенной иерархией и отсутствием социальных лифтов. Снобизм – это латентная зависть, зависть аристократа.
По ту сторону принципа разводки
Нет пороков – нет друзей. Мы живём в обществе не только софт-насилия, но и принуждения к удовольствию. Нам предлагают довольствоваться странными вещами, испытывать эмоции от приобретения сомнительных гешефтов, весь спектр эмоций (вон тот, с резиновым вкусом субъектности имитатор подайте, пожалуйста!). То есть если вдруг вы не получаете удовольствия от какой-то общественной нормы – вы изгой, отщепенец, хуже того – мазохист, тогда как на деле мазохист тот, кто принуждает себя к получению удовольствий для соответствия нормам общественной благоглупости. Ситуация движется к тому, что ежели раньше субъект платил за гедонизм (что разумно), потом за общественные «удовольствия», то есть фикцию (что относительно социально разумно), то скоро будет платить за избавление от сих «удовольствий» как от повинности – что спасительно.
Тщеславие
Тщеславие, вопреки распространённым клише, идёт на пользу величию. Оно его заземляет, очеловечивает – ровно настолько, насколько оказывается необходимым для существования, ведь величие, как правило, не имеет опоры в проявленном мире. И напротив, тщеславный середнячок и, того хуже, бездарь, будучи тщеславным, превращается в жалкого паяца, пародию на самого себя.
«Гуманистический» новояз
Ещё никто не сказал «эмпатия унижает»? А пора бы.
И ещё. Отчуждение возвеличивает. Обесценивание – осверхчеловечивает.
Социальность смерти
Ныне я вижу смерть лишь как удачное (или не) завершение социальной конкуренции. Для меня не осталось никаких иных аспектов смерти.
Подлинное имя «бога»
Кошмарная, всепоглощающая инерция бытия – вот подлинное имя «бога».
О самоиронии, мягкости
и интеллектуальности
Принято полагать, что самоирония – признак душевной адекватности и даже мудрости. Однако мне самоирония видится невротической надстройкой внутри ослабленной мировоззренческой конструкции. Мягкость, которая «появляется с годами», – также признак не мудрости, но слабости, общей пассивности, инертности. Да и сама пресловутая мудрость есть в большинстве случаев не мудрость, а застывший ум. Интеллектуальность, не тождественная уму, как правило, изысканно вуалирует его недостаток.
Сверхчеловек как функция
Если и возможно в мире нечто сверхчеловеческое (в позитивном смысле этого специфического термина), то это не что иное, как преодоление общей психофизиологической обусловленности, неких врождённых параметров, как своего рода генетический и даже трансгенетический бунт. Вплоть до полной замены уязвимого и ненадёжного органического носителя. Однако важно заметить, что ницшеанский сверхчеловек – это всего лишь лучший среди равноубогих – тот, кто санкционирован и легализован христианством, хоть и в отрицании его. Я же говорю о сверхчеловеке скорее метафорически, как о более удобной функции.
Гламур против трагедии
Человеческие трагедии исполнены чудовищных некрасивых подробностей. Вопреки античной мифологии, трагедия состоит из трёх основных компонентов – уродства, суетности и необратимости. Собственно, жизнь каждого человека является трагедией. Что ныне противостоит трагедии? Гламур и успешность. Гламур и есть «сверхчеловечность», её оптимальная возможность, её радикальная манифестация.
Тащить в могилу
Когда слышишь нечто вроде «золото, богатство с собой в могилу не унесёшь», хочется спросить: а что вообще вы туда собираетесь унести? Нищету?
Как мёртвый хомяк с защёчными мешками? Что за странная страсть – тащить в могилу?
Тайным смыслом этой псевдомудрой реплики является комплекс личной нищеты и христианско-пролетарское паскудное постыдство за хорошую буржуазную жизнь.
Жизнь – слишком чудовищная пытка, чтоб усугублять её лишениями и пренебрегать прекрасным златом.
Миф экономных
Есть один психоаналитический миф – «каждый человек нуждается в любви». Миф очень удобный: «Недолюбили – хочет власти, денег, самоутверждения. Долюбили – и опять хочет? Импотент и извращенец!» и т. д. Я к тому, что любовь – устойчивый манипулятивный миф-конструкт. Не поддавайтесь!
Есть те, кто и вправду нуждается в любви – их процент устойчив и невелик, а есть и те, кому от любви тошно, – тем чудится, будто им любовью равенство навязывают или требуют чего.
А вообще, это миф экономных.
Сэкономили на просвещении – получили Христа.
Сэкономили на психиатрических исследованиях – получили Фрейда и Фромма.
Сэкономили на обеспечении здоровья и благ – заработали на психоанализе…
И до бесконечности.
Выше счастья
Кто поставил комфорт выше счастья – разумен, кто выгоду выше комфорта – умён, кто идею выше выгоды – почти идеален. Кто совместил комфорт, выгоду и идею, не нуждаясь в счастье, – идеален абсолютно. Кто же при том пожелал быть счастливым, тот дурак.
Теория Дарвина
Теория Дарвина примитивна, но зато она не делает меня заложником унизительной религиозно-метафизической концепции, что непереносимо для меня – быть следствием каких-либо причин в принципе, особенно же если эти причины лежат в сфере «духа» (идеи). Быть своей собственной идеей – воистину первейшая субъектная необходимость.
Хайдеггер
При прочтении Рюдигера Сафрански «Хайдеггер: германский мастер и его время» у меня всё более складывается мнение, предпосылки к которому, впрочем, были и раньше, что философия Мартина Хайдеггера не есть поиск логических заключений и попытка построения рациональных мировоззренческих конструктов, а скорее являет собой почти художественную попытку достижения неких экстатических состояний, психоделических прозрений. Но познание через эмоциональное визионерство иллюзорно. Я бы хотела видеть ту философию, которая ставит точку, а не многоточие.
Постмодернизм – это другие
Мало кто ныне рискнёт относиться к себе с абсолютной серьёзностью. Но именно из серьёзности проистекают и идейная целостность, и величие. В этом смысле субъекту не стоит ориентироваться на современность. Постмодернизм – это другие.
Приручить смерть
Приучить себя к абсолютному одиночеству – это значит приручить смерть.
Страх демиургиста
Страх сойти с ума – это страх объектного сознания, которое полностью зависит от его связей с реальностью, с матричной пуповиной. Субъект же взаимодействует с реальностью и использует её для достижения своих целей, но не зависит от неё онтологически, радикально. Страх сойти с ума – это страх демиургиста.
Прощение
Прощение – одна из матричных скреп, основ. Чем более вы простили, тем более матрице дозволено. Отсюда – сокрушительный социальный успех христианства.
Смерть как комфорт
Обыватель неосознанно видит смерть как комфорт. Комфорт – основной политический и метафизическо-идеологический месседж. Христос ежели и распят, то УДОБНО. Было бы неудобно, его изображение не носили бы на шее. Рациональному сознанию сего не понять. Противоречие между рациональным и религиозным сознанием порождает проявленный мир. Избавиться от противоречия можно лишь посредством силовых ресурсов.
Основная заповедь гешефтного героя – никогда никому ничего не объясняй. Разница между героем и невротиком – только лишь в объяснении.
Метафизическая сегрегация
В наше время «обособленные личности» уже не ищут «своих» и не объединяются в тайные общества.
Через тотальную сегрегацию – к тотальной субъектности, через субъектность – к цели.
Деструктивный ум
Деструктивный ум – некий чудовищный тип ума, подвергающий разъедающему анализу всякую информацию, тщетно жаждущий структурированного знания и вечно обращающий всякое знание в хаотическую пыльцу.
Деструктивный ум – свойство смыслового и онтологического изгоя. Деструктивный ум – некое свойство, тождественное Изначальному (подлинной Самости, Добытию).
Деструктивный ум – нечто глубоко дискомфортное для носителя. Деструктивный ум – опровержение мира в невозможности удовлетворить самое себя (здесь и сейчас). Вернее, в невозможности подлинно воплотить.
Ностальгия
Ностальгия – опасное чувство, нефть здешних геронтократов.
Истинность
Стоит заметить, что истинность есть антагонист искренности. Кто претендует на истину, лишён чувственных озарений.
Обыватель
Понятие «герой» становится смешным в геометрической прогрессии ещё и потому, что обывателю нет никакой нужды быть героем: он человек адаптированный, онтологически бесстрашный, он настолько удалён от трансцендентного понимания ужаса бытия, что ему как бы и нечего бояться.
Смерть обывателя
Человек, пытающийся быть исключительным, много внимания уделяет акту Смерти вообще и своей собственной в частности. Для него сама Смерть и самопрезентация в ней уже является сакральным и героическим актом. Тогда как безропотная смерть обывателя, обыденная его смерть выглядят куда героичней. Не столько выглядят даже, сколько и является.
Две тотальности
Я знаю две превалирующие, определяющие тотальности – тотальность Смерти и тотальность Эго. Иногда посредством неких инфернальных подземных толчков они соединяются в одну, это и есть Свойство Смерти – то, как можно бы было её описать.
Рационализировать мир
Как известно, Ницше под конец жизни фактически сошёл с ума. Да и Хайдеггер был не очень здоров физически. Вообще, мало я припомню мыслителей-теоретиков сверхчеловеческого (у Хайдеггера об этом немного – только лишь сиюминутная симпатия к национал-социализму, но всё же), кто отличался бы здоровьем – как психическим, так и физическим, витальностью вообще.
У меня есть крамольное соображение, что сама попытка оседлать (осознать) бытие полностью во многом лежит в сфере психофизиологии. Проще говоря, если бы мне предложили на выбор открыть все тайны бытия или быть суперфункциональной, я бы выбрала второе. Не говоря уже о том, что я вообще не верю, что бытие несёт в себе какую-либо тайну. Сакральность, придаваемая ему, есть болезненная наволочь истощённого объективистского сознания, которое таким образом пытается оправдать самое себя, тогда как абсолютный субъект, или же сверхсубъект, противостоит бытию и абсолютно самодостаточен. Во всяком случае, как идея. Рационализировать мир – вот его задача. Рационализировать же равнό десакрализовать.
Гностицизм
Если бы в мире существовало подлинное знание, то мира бы не было.
Страховые выплаты христианства
Христианство, как и любая религия, апеллирует к страху смерти и играет на нём, но атеист, тем более рационалист, человек здравомыслящий, понимает, что он может умереть как угодно – возможен любой концентрат физических и экзистенциальных пыток, как, впрочем, и их минимализация, которая есть и вопрос случая, и предварительного самообеспечения.
Так, поместив себя в благоприятные финансово-фармакологические условия, вы обеспечиваете себе некие отступные. Так же и религия предлагает отступные, но, в отличие от вышеупомянутых, абсолютно фиктивные, как то: надежда, искупление грехов, обещание жизни вечной. Оболванить и ничего не дать взамен – вот и вся нехитрая афера.
Философское недоразумение
Герой состоит из страха и абсолютного понимания природы вещей (ведущих либо к величию, либо к безумию), но не из накачанных метафизических мускулов и патетических деклараций. Посему философское недоразумение прошлого века – сверхчеловек – и не могло состояться.
Выдвинутость в смысл
То, что Хайдеггер называл «выдвинутостью в смерть», – единственная объективная реальность. Все остальные «реальности» фиктивны и носят успокоительный характер. Человек, осознающий своё отсутствие-исчезновение, и есть человек осознающий. В сравнении с ним ницшеанский сверхчеловек – лучший среди равноубогих, сродни обезумевшей дарвиновской обезьяне. При этом осознание выдвинутости в смерть, пока она является только лишь констатацией, есть обречённая пассивность, у коей есть два противодействия – материализм и аннигилляция бытия.
Нет
На мой нескромный, здешнее логократическое, «высокодуховное» и экономически-инфантильное общество чересчур психотерапевтично. Оно постоянно произносит, изрекает, обсуждает, забалтывает нечто. Оно всегда предпочитает обсудить нечто, чем нечто разрешить. Чем больше проблема, тем больше пустой болтовни.
Ребёнок в стрессовых ситуациях орёт, и я, глядя на стремительно развивающийся политэкономический кризис, предвижу уже массовое мычание, переходящее в вопли.
Я никогда не испытывала желания поделится чем-то, обсудить что-то, проговорить нечто – в принципе – в неделовом формате. Не было у меня желания и «излить душу». Всякий здешний «психотерапевт», от доктора до священника, напоминает мне либо информатора, либо афериста. И, как правило, ими и является. Резюмируя, на вопрос: «Хотите ли вы об этом поговорить?» – я отвечаю: «Нет. И ещё раз нет».
Безумие и гешефт
Не было ли у вас мысли, что безумие преследует философа или идеолога (Ницше, к примеру) не как само по себе органическое расстройство, а как ресурсная несостоятельность?
То есть, по сути, человек сходит с ума лишь от того, что его сверхгениальная концепция не находит реализации в реальности, радикально не формирует (меняет) реальность? И в конце концов не поглощает её? По-моему, так оно и есть. Безумие – это самонаказание за бессилие.
Последний страх
У современного отчуждённого человека будет только один тревожащий онтологический страх – остаться экономическим и экзистенциальным дебитором, не мочь оплатить своё одиночество. Цивилизация не имеет более иных задач, кроме как компенсировать эту чудовищную экзистенциальную и метафизическую брешь. Частный комфорт – вот что заменит религию и прочие виды профанической общности.
О раскаянии и чувстве вины
После абсурдной идеи «спасения» не менее странными мне кажутся такие общественные манипулятивные конструкты, как «чувство вины» и «раскаяние», видящиеся мне не более чем любопытной юридической коллизией.
Life consent
Прогрессивный либерализм в своём пределе должен прийти к вопросу life consent, то есть буквально – к «согласию на жизнь» – в отличие от профанического sexual consent, в настоящее время активно проталкиваемого леваками под либеральными масками. Нас более интересует качество и цель жизни, нежели сама жизнь в её марксистско-гуманистической интерпретации («жизнь есть способ существования белковых тел…»). Нас интересует самоопределение в вопросе «быть или не быть», реализованное в правовом, экономическом (БОД) и политическом контексте.
Тело
Тело, конечно, экономическая (политическая) репрезентация в любом случае субъектная, но не общественная. Функция тела как сексуального объекта была проэксплуатирована и закончена ещё в XIX веке. «Дано мне тело – что мне делать с ним?»© Ничего.
«Кто я и кто ты?» вместо
«Быть или не быть?»
Нет страдания вне иерархии, обрекающей на конкуренцию и самоутверждение. «Буду ли я страдать, если в мире не будет для меня конкурентов и (или) самого мира?» – так полагает человек современный, человек социальный. И отвечает: «Нет, не буду». Иерархическое страдание – это не «Быть или не быть?», это «Кто я и кто ты?»
Решительно разыдентифицироваться
Второй по пошлости после расчеловечивания псевдогуманистический термин – это обесценивание. Всякая ценность должна быть подвергнута сомнению, только так обретаются подлинные смыслы. Что же касается самоидентификации – кто я на самом деле, а не кто я благодаря общественному импринту? На этот вопрос должен ответить каждый уважающий себя субъект. Иначе говоря, чтобы идентифицироваться, мы должны решительно разыдентифицироваться.
Высшая идея
Высшая идея в моём представлении – нечто безлицее, внеморальное, внеприродное, внечеловечное, не имеющее отношения к проявленному миру или же имеющее к нему весьма опосредованное отношение.
Из всех понятных качеств, из качеств, что в ней возможно осознать, пожалуй, высшая идея – рациональна.
Человек онтологически не тождественен высшей идее, и даже тот, кто пытается её познать, обречён только лишь исчерпать в ней самое себя. Тот же, кто познал высшую идею, – не-человек. А тот, кто ей тождественен, – не-человек вдвойне.
Формы смерти
Мне кажется, у Смерти в классическом понимании – здоровая женская фигура. Широкие бёдра, вот это всё. В этом смысле анорексия не только болезнь ангелов, но и своеобразная неуловимость, бегство от Танатоса.
Про метафизический реализм
Назови нечто реализмом, оно тут же становится советским, поэтому термин «метафизический реализм» мне никогда не нравился. А Мамлеев нравился всегда. Но вне интерпретаций. То есть, он писал про Нутрь, а трактовали – как Наружь; про Осознание, а трактовали как Падение. Падение же, в свою очередь, трактовали чуть ли не как «христианский опыт» (но пытки опытом не бывает. Впрочем, в России в это не веруют, напротив). Он писал про Дно, а думали – про Россию. Он и сам в это верил. Писал про Россию, а вышло про Дно (впрочем, про Россию всегда получается так. Или как-то так). Писал он про уродов, а уроды – думали для. Ну и так далее…
Гениальность и помешательство
Пора поставить точку на невнятной шизоидной концепции «гениальность и помешательство». Утверждаю, что гениальность, подлинная гениальность – продукт здорового разума, расчёта и величайшего труда, величайшей пытки над собой. Псевдогуманистический мир «толерантно» воспевает болезнь, дегенерацию, разнообразные изъяны в пику архетипическому «фашизму». Но не есть ли это большее зло, чем «фашизм», давно превратившийся в историческое пустое понятие? Поощряя болезнь, вы поощряете трагедию. Спарта собственного сознания так переводит «падающего подтолкни» – «подтолкни себя, если падаешь!»
Воистину, если окажусь я больной, недееспособной, впавшей в безумие, убейте меня! Это и будет проявлением истиной гуманности.
Психофизиология гнозиса
Конечно, в начале было не слово. В начале была Боль. Физиологическая констатация кошмарного бытия. Поэтому я не верю в человеческое знание, знание, не имеющее онтологической природы, не проистекающее самое из себя. Не верю я и в различные иерархии и посвящения. Кто не помнит ужаса рождения или же природы До-бытия, тот вряд ли может рассуждать о гнозисе и устройстве мира, ссылаясь на книги и авторитеты. Единственная прелесть академического знания – в структурировании информации, но не в самом знании. Иначе говоря, человек не может познать о мире сверх того, что знал.
Абсолютная идея
Абсолютная идея не нуждается в постижении профанов (не желает быть постижимой), не проговаривает себя окончательно. Истина поэтому далеко не тождественна правде. Требовать от носителя идеи (субъекта истины) правды – стремиться сделать его уязвимым.
О вреде жизненного опыта
Когда человек переживает всё то, что возможно пережить физически (и метафизически), и даже сверх того, он не то чтобы обретает бесчувственность, нет – но становится в некотором роде неуязвим: он оказывается как бы «по ту сторону жизни», погружаясь в нечто сродни самонапитывающему презрению к тому, что принято именовать опытом, тем более – жизненным опытом. Признаюсь, я никогда не верила в пользу того, что именуют жизненным опытом, как, собственно, и в сам жизненный опыт – он казался мне неким уродующим излишеством, тем, что корёжит, портит, мешает, искажает. Так оно и вышло. Опыт, возможно, и полезен дуракам. Умным от него только вред, причём буквально физический.
Не предлагайте мне этот товар
Современный человек давно не желает быть счастливым. Он желает функциональности, комфорта, денег, социального статуса – да, именно их, а не некой чувственной абстракции, не некоего благостного состояния. Ровно так же он не желает «спасения души», ибо не верит в утопию. Каждый, кто стремится навязать человеку «духовные блага», наставить «на путь истинный» – каждый поп, психотерапевт, назначенный (легитимизированный общественными институтами) «духовный лидер» – не более чем аферист, желающий не только утвердить своё профаническое тщеславие за ваш счёт, но и набить карман, параллельно совершая грубые движения фокусника в общественном цирке под подлые (и, как правило, пошлые) патетические речи.
Есть ли в аду социум?
Когда мне говорят про «адские пытки», я первым делом задаюсь вопросом: «Есть ли в аду социум?» И конечно же, склоняюсь к очевидному: в «аду» социума нет.
Для подобного мне современного (так!) человека отсутствие в «аду» социума – а следовательно, социальной конкуренции – снимает саму проблему «ада». Страдание в своём развитии, в своей современной проекции есть социальный импринт, не более чем некая сумма человеческих заблуждений, архетипических установок.
В мире больше нет никакой частной боли, интимной пытки, субъектного кошмара, либо же они исключительно физиологичны и являют собой страдания «животного». Но для «животного» – тем более – «ада» нет.
Иллюзии масс
Раньше массы были нужны тоталитаристу (тоталитарности), чтоб осуществить некий исторический скачок, захват, пусть не всегда разумный. Но они были нужны – как ресурс. И приближённые – единицы, а то и целые общественные группы – таким образом обретали историческую и личностную субъектность и определённые возможности.
Теперь же ситуация кардинально иная: массы нужны тоталитарности, осознавшей свою избыточность, не для самоподдержания, но исключительно для утилизации. Это равным образом имеет место и в обществах софт-насилия, и в обществах авторитарного принуждения, коим является нынешнее государство РФ.
Определённый парадокс заключается в том, что в обществе тоталитарного принуждения сам принуждаемый индивид продолжает высказывать активную готовность и радость быть истреблённым, при этом не понимая, конечно, своей участи, как если бы дело происходило не в XXI, а в начале XX века, то есть тогда, когда у представителя масс был какой-никакой, но шанс.
