Читать книгу: «Дневник Большого Медведя», страница 10

3 сентября 1993 г.

Не сразу я понял, что разбудило меня тарахтение мотора. Ребятки повскакивали с мест, карты, словно листопад, разлетелись, и, спешно поднимая разрисованные картонки, пытаясь одновременно выглянуть в окно, парни охали и ахали. На дороге красовался «Урал», с огромными толстыми шинами, погнутым бампером, широким закрытым кузовом. В кабине сидел солдатик Казбек, улыбающийся во все тридцать три и поправляющий шапку, дергая её за козырёк. С пассажирского сидения спрыгнул Матрос, довольный, светящийся счастьем, в полном обмундировании.

– Ну, какова лошадка? – крикнул он, подмигивая.

– Прелесть!

– Що так долхо? – Олесь поднялся, держа в руках смятые карты.

– Не умничай там, умник! Договоришься, и заставлю бегать вокруг всей Зоны! – ради приличия Матрос сдвинул брови и погрозил кулаком.

Проворчав что-то там про гада, солдатик вернулся к Вене, отдавая ему карты.

Через полчаса сборов, круговых осмотров и бесконечных хвалений грузовика мы наконец въехали на гору по дорожке, ведущей к больнице. Я бросил быстрый взгляд на серый памятник, по-прежнему безмятежно стоявший на своём месте. Ничто не меняется ни с временем года, ни просто со временем. Что же будет через двадцать лет? Памятники – здесь же, на площади, всё ещё взывая к светлому будущему, а я – уже в могиле, скорее всего неизвестной и безымянной.

Остановив машину в лесочке, Казбек поинтересовался, как далеко до этого бункера, я ответил, что надо только отыскать старую водонапорную башню, а там рукой подать. Найти её оказалось просто, и водитель, боясь, что у бункера будет мало места, заглушил двигатель. Матрос, Веня и я отправились по дороге на север. Будка, такая же заброшенная, всё ещё заваленная хламом и сторожимая трупом охранника, стояла на своём месте. Матрос присвистнул, шепча:

– Я б сюда не сунулся. Вас-то чего дёрнуло?

– Я тогда один уже шёл. Любопытство, наверное, – согнувшись, я начал отодвигать доски.

Втроём открыть дверь оказалось проще: разом напрягшись, повернули вентиль, и он легко, с тихим скрипом крутанулся. Бронебойная дверь открылась, впуская нас в темноту и пустоту.

– Неплохо они тут устроились, – свистнул Матрос, проходя по коридорам, ведущим к входной двери бункера.

– В том-то и дело, что не было здесь никого.

– Как?

– Жопой «квак», – сорвалось у меня от жалости и злости. – Людей на кой-то чёрт вывезли из города и распихали по чужим местам. Тут всё нетронутое, как вчера привезли.

Молча мы вошли в небольшой холл, откуда тянулся петляющий коридор, соединяющий комнатки. Матрос заглянул в первую, посмотрел по углам, зашёл во вторую, но и там не было ничего, что бы говорило о проживании кого-либо. Белые стены, тёмно-синие покрывала, подушки уголком, ровные полочки, задвинутые стулья, поднятые столики – ничего из этого не касалась рука человека. Мужики поёжились.

Угловые комнаты, отведённые под склады, всё ещё стояли полные: предмет к предмету. Словно проснувшись ото сна, Матрос взял противогаз и, глядя в его пустые стеклянные глазницы, прошипел:

– Зажопить всё хотел, а, Медведь? Сколько добра, смотри, Венька! И этот гад молчал до последнего, пока не припёрло, – цокнул он. – Думал, что сможешь избавиться от меня в центре, себе место моё прикарманить? А припёрло – пошёл и всё выдал, – захохотав, он положил противогаз на полку и приблизился ко мне. – Что молчишь? Не так, что ли?

– Матрос, что за бред в твоей голове? Если бы хотел, я бы сразу забрал и тебе ни слова бы не сказал.

– Но почему ты тогда сказал? – сощурился он.

– Не раздувай мухи на пустом месте. Я бы молчал дальше, но вспомнил, вспомнил, что был здесь, что взял противогаз, – ткнул я в пустующее место в конце ряда, – что тут много вещей, и они могут пригодиться в Казарме.

– В «Казарме»? – он хмыкнул. Кроме меня, никто так не называл то здание, где живут и тренируются солдатики. – Может, это и правда казарма. Но ты… – Матрос поднял указательный палец и, сжимая губы, подбирал слова. – Хрен с тобой. Но, ей-богу, не понимаю, почему ты вдруг рассказал об этом.

– Не хочу, чтоб мы все там сдохли.

– Тут тушёнки на сто лет хватит! – крикнул Веня из соседнего склада.

Матрос злобно посмотрел на меня и вздохнул. Болея душой и телом за своих, он видит врага народа даже во мне. Во мне, который ни разу не сделал ничего против него и солдатиков.

Отыскав где-то накладную, Матрос пробежал глазами, что-то в уме посчитал и, отдав Вене приказ позвать ребяток, снова исчез в стеллажах с едой. С одной стороны, я понимаю его чувства: никто, кроме него, не порадеет за ту сотню душ, что легла на его попечение, они останутся сиротами, если вдруг что случится. С другой стороны, чрезмерное «отцовство» возбуждает в нём подозрительность и злость ко всему, что направлено против его целей. Матрос, которого я встретил, уснул где-то глубоко в Матросе, который шипит и тычет в меня.

Полдня мы таскали одежду, противогазы, бронежилеты, консервы, складывали всё у лестницы, едва ли не по нескольку штук поднимали наверх. Строительная ошибка поставить на выходе лестницу, навроде пожарной, сыграла с нами злую шутку: взбираться было неудобно и тяжело. Закрыв кузов, мы вздохнули после долгой физической и моральной нагрузки. Над головами темнело небо, переливающееся у горизонта фиолетово-жёлтым закатом, прощальные лучи солнца золотили редкие мягкие облака. Так всю жизнь будешь крутиться, как белка в колесе, бежать за собственным хвостом, чтобы однажды схватить его и не понять, а для чего всё это нужно. Только небо плевать хотело на наши мелкие проблемы, желания и цели, да и на нас самих. Лёгкий дымок матросовской сигареты поднимался вверх и растворялся в вечернем, прохладном воздухе. Солдатики молчали, катая под ногами камни и украдкой глядя на старшего, а Матрос всё улыбался, глядя на грузовик, и, казалось, внутренне ликовал, так светились его глаза.

Ночь пришлось провести в лесу: недалеко от башни, чтобы не выдавать положения бункера, разожгли костёр, сготовили суп с рыбной консервой и развалились, кто – на матрацах, кто – на куртках.

– Эх, сейчас бы картошечки с лучком да с водочкой! – вздохнул Матрос, поглаживая живот.

– Нэ-нэ, товариш Матрос, – смеясь замахал руками Казбек, – сэйчас бы гитарочку!

– И её бы тоже.

Он оправился, сел поудобнее и, глядя на весело пляшущее пламя, кашлянул. Солдатики словно застыли в ожидании то ли нового приказа, то ли продолжения душевных излияний старшего. Над тёмными верхушками остроконечных елей мигали звёздочки, уставшие спины гладил холодноватый ветер. Где-то на другом конце Зоны уже спали казарменные, боящиеся предстоящего похода и ожидающие его, как переход по дну Красного моря; где-то на широкой старой кровати жались друг к другу старики и семейные, чья голова полнилась посевными проблемами; где-то в стенах с обваленной штукатуркой восседал Витя Первый и хитрым голодным взглядом окидывал карту. И где-то далеко-далеко, ещё дальше, чем край Зоны, наши любимые и близкие люди видят сны или уже собираются на работу, и, надеюсь, временами они вспоминают нас, запертых здесь.

Сверкающие глаза уставились в оранжево-жёлтое пламя. Покоящаяся на колене рука держала тлеющую сигарету. Матрос замер, застыл, будто намертво вкрученная гайка. И хриплым грудным голосом он запел:

«Меньше трёх минут мне осталось жить.

Я стою и жду у холодной стены.

Я не знаю тех, кто меня убьёт.

Им на всё плевать – приказ есть приказ!»

4 сентября 1993 г.

Вернувшись в Казарму, мы с только что проснувшимися солдатиками сгрузили всё в оружейную, распределили по ящикам, Матрос составил смету, доверил её Олимпиаде, старушке с беззубым ртом и длинным хвостом, некогда бывшей бухгалтером. До обеда шаги Матроса, раздававшиеся по всему зданию, не смолкали: то тут, то там требовался его внимательный и строгий взгляд, он расправлял плечи, быстро тыкал в нужное место и уносился на другой этаж. Роза, пышная розовощёкая повариха, беспокойно следящая за набегами Матроса, пересолила безмясной борщ, о чём смолчали все, а суровый начальник и вовсе ничего не заметил: поставил тарелку и скрылся в своём кабинете.

К вечеру он снова показался, загнал всех молодых, крепких, хорошо держащих ствол в руке в оружейную, заставил примерить бронежилеты, защитные костюмы, противогазы, а за спину нахлобучить рюкзак. Неудобный, сковывающий движения, мешающий обзору костюм сидел на мне и на многих мешком, но Матрос крякал и одёргивал, что, мол, это вам не дом мод. Наполненный гранатами, патронами, растолканными по карманам, рюкзак давил на плечи и гнул к низу. Облачившись в тёмно-зелёный кокон, Матрос ухнул, ощутив всю прелесть полного обмундирования, но не сдался, а заставил всех трижды пробежаться вокруг Казармы. Спустя несколько минут затея показалась не такой радужной. Мокрые, уставшие, выжатые, словно лимоны, мы с трудом дышали через ещё не заткнутые патронами противогазы, едва держались на ногах, сбрасывали с себя рюкзаки и, проклиная всё на свете, сдирали костюмы.

Наверное, решив, что нам ещё рано выходить на поле боя, Матрос ничего не сказал про вылазку и скомандовал отбой.

5 сентября 1993 г.

Тело ноет, и его тянет в разные стороны. Движение малейшим мускулом отдаётся болью и противлением всему. Кто-то же поднялся как ни в чём не бывало.

За завтраком Матрос снова ни слова не сказал про вылазку, но увеличил нормы тренировки раза в три.

Прежде чем солдатики разошлись по делам, Петрушка, низенький веснушчатый парень, подскочил к Матросу и, едва шепча, произнёс:

– Прошу пройти со мной, товарищ Матрос.

– Что случилось? – белые мохнатые брови вскинулись и тут же нахмурились.

Солдатик ничего не ответил, лишь жестом позвал за собой старшего. Мы двинулись за ним, спустились в оружейную, подошли ко всегда запертой двери в углу, и Петрушка лёгким движением толкнул её. Скрипя, она ударилась о стену и замерла.

– Пока Вы отсутствовали, нам удалось открыть дверь, – жуя губу, говорил парень. – Этот проход ведёт к другой двери… Там, за ней, продовольственный магазин.

– Что? – Матрос едва не задохнулся от собственного удивления. Он закашлялся и, ткнув в проход, рубанул: – Веди!

Захватив фонари, мы шли друг за другом в невысоком туннеле, стены и полы которого были сделаны, казалось, из тех же материалов, что и бункер. Глухим эхом наши шершавые шаги раздавались всюду: впереди, словно кто-то идёт нам навстречу, и сзади, будто нас догоняют. Вскоре Петрушка остановился и, отодвинув засов, открыл дверь. Нас встретили неширокие металлические шкафчики с одеждой, брошенная обувь, сломанные ящики. У стен маленького магазинчика стояли морозильники, некогда хранившие продукты, на полках ровным рядом стояли консервы, крупы, лапша, сладости – всё, как я оставлял.

– Вот так да, – присвистнул Матрос. – Зачем же они соединили этот магазинчик со складом?

Петрушка скривил розовые губы, пожал плечами и, протягивая руку к пачке чая, улыбнулся: будет чем потешить живот. Видимо, он заметил мой вопросительный взгляд и спросил:

– Что случилось?

– Хоть бы разрешения спросил, – услышал я свой усталый голос.

– С чего бы? Или твоё всё это? – поинтересовался Матрос, тыкая на полки.

Я кивнул. Веснушки парня виновато дёрнулись, Петрушка положил пачку на место, но я всучил шуршащую коробочку обратно.

– Закройте наверху проход, заставьте дверь морозилками – пусть никто сюда не суётся, – скомандовал Матрос и вернулся к коридору. Солдатик отдал честь ничего не видящему старшему и последовал за ним, благодарно улыбаясь мне.

Странные дела происходят в этом городе: то чистый, нетронутый бункер чуть ли не на краю карты попадается, то бронированный подземный переход от магазина до хозпостройки, то защитные костюмы на складе, то всюду разбросанное оружие. Зачем огородили территорию; только ли чтобы мы не сбежали или по какой-то другой причине? Что нас встретит в центре Зоны: ядерное оружие, ракеты, танки? И так ли умно было решение затолкать нас сюда? Вопросы сыплются на голову, но ничего, кроме удивления и непонимания, они не рождают.

Через час или больше я вернулся в Казарму. Матрос следил за солдатиками в оружейной, требовал точности попаданий, кричал и размахивал руками, когда что-то шло не по его плану. Олесь, схлопотавший наказание, кружил у здания, бесшумно выругивался и, возвращаясь в подвал, ненадолго оставлял спесь и недовольство за дверью, пока эти «мерзопакостные козни» не догоняли хозяина и он снова выпаливал нечто неприятное и колкое. Веня, как и другие солдатики, втихомолку поглядывал на постоянные столкновения Олеся с Матросом, но спохватывался и целясь прищуривался. Некоторые отделывались облегчённой версией наказания и отжимались, надевая на спину тяжеленные рюкзаки. Матрос, которого язык и тянулся назвать «прапором», шагал вдоль вереницы провинившихся и едва ли не покрывал их благим матом. Но долго выпаливать унижения он не мог – позади шипел Олесь:

– Шоб ти провалился!

– Рядовой Прохарчук! – разносилось по всей Казарме. – Выйти из строя и повторить то, что ляпнул ваш поганый рот!

Солдатики замирали, сжимались и, ловя злобный взгляд Матроса, отворачивались, возвращались к своим нормативам. Олесь снова бежал вокруг здания, Матрос снова качал головой и отдавал новые распоряжения.

Обед отодвинулся, ужин не наступил вовсе. Когда солнце только-только зашло за горизонт, небо покрылось лёгкими красноватыми облачками, в Казарме наступила тишина: солдатики, уставшие и полуголодные, спали, как младенцы. Матрос, куривший у открытого окна, вздыхал:

– Вот что мне делать?

С той минуты, как я зашёл к нему, он трижды задал этот вопрос, но ответ на него так и не получил. Почёсывая бритый подбородок, он смотрел на соседние дома, в отдельных глазницах которых блестели лампочки. Пепел, неаккуратно падающий, прилипал к его куртке и тыльной стороне ладони. Иногда Матрос замечал его и стряхивал, оставляя серый след.

– Вот что мне делать?

– С чем: с вылазкой или Олесем?

Он махнул рукой и, глядя на карту, помигал.

– Вылазку теперь придётся отложить. А Олеся посажу на хлеб и воду – будет знать, как зубоскалить у меня!

– Почему отложить? Ты же сам хотел первого числа выйти, ещё кричал, что, мол, Первый явится туда первым, а ты себе не простишь.

– А что ж я сделаю, если в этих костюмах ходить невозможно?

– Раньше надо было думать.

– «Думать-думать». А ты-то вообще думаешь? Мы из-за тебя чуть не сдохли.

– Не понял.

Матрос фыркнул, сбросил пепел и, всё ещё глядя на чернеющее небо, проговорил:

– Искали мы хорошую машину на ходу, чтобы и всё влезало, и по грязи ничего было. А тут – только ржавые легковые да маршрутное. Мы нашли за зданием госархива приличный такой агрегат, большой, почти целый, а тут бандиты выползли, сволочи базарные, – он выбросил сигарету в окно и вздохнул. – Послали подальше, мол, их это «КамАЗ», а нам тут делать нечего; я предложил было одолжить ненадолго, а потом подумал, что своё есть своё. Стволом угрожали, до соседнего здания вели на мушке, словно каторжных каких. Уже ночью мы с Казбеком пробрались к ним на зады: стоят три грузовика, все равны как на подбор. Повезло, что какой-то балбес забыл ключ в зажигании.

– Значит, вы украли «Урал» у бандитов? – не веря своим ушам, спросил я.

– Делать было нечего: пустые руки делу не подмога. Да и потом, время подходило, раздумывать некогда.

– Так а я тут при чём?

– Это ты вспомнил про бункер перед вылазкой, – плевался Матрос, едва сдерживая гнев. – Всё нормально было б, если б не ты! Всю операцию коту под хвост подвёл.

– Как же, нормально, подохли бы там, вдруг что.

– Да что там может быть? Одни обломки и радиация.

– А что же ты мылишься туда? – хмыкнул я.

– Так, может, не только обломки ещё остались там. И вообще, чтобы не гадать, нужно сходить и узнать.

Он протянул мне ладонь, но, держа в своём озлобленном мозгу, что вот уже третий раз Матрос срывается на меня, я молча поднялся и вышел из кабинета.

6 сентября 1993 г.

Представляю, что кричал Матрос, когда увидел, что кровать моя пустует, тарелка с завтраком полна, а место в оружейной занял другой солдатик. После нашего разговора я вернулся домой и долго не мог уснуть: в голове крутился вопрос: почему же Матрос так поменял своё отношения ко мне? У меня не было никаких глобальных секретов, стоящих ему или солдатикам жизни, я всего лишь забыл рассказать о бункере. Память человеческая – ненадёжная вещь: ты доверяешь ей всё, а остаётся лишь то, о чём всю жизнь помнить не хочется.

Солдатики на славу залепили дверь магазина, и теперь единственный проход был только со стороны Казармы, куда я не планировал возвращаться в ближайшее время. Пришлось шататься по другим местам. В крохотном магазинчике на западной стороне я столкнулся с мужчиной. В помятой куртке, пыльных кроссовках, со скособоченным рюкзаком, он устало улыбнулся и, будто защищая свой улов, держался ко мне спиной. Под глазами легла глубокая синева, тонкие, костлявые пальцы дрожа складывали банку за банкой. Закончив наполнение, он повернулся ко мне, поднял указательный палец, как будто хотел покрестить им, выдавил улыбку и вышел. Пока мы с пеной у рта пытаемся доказать свою правоту, в маленьких комнатках сидят одинокие, голодные и больные люди. Могу ли я им помочь?

Выбравшись на улицу, я осознал, что совсем ничего не взял и что теперь не пойду к старикам, как того хотел. Почему-то – может, во всём виноват этот мужчина – на глаза навернулись слёзы и впервые я почувствовал, как сильно скучаю по Ивану Ивановичу. Столько времени прошло с тех пор, как мы покинули его дом у озера, и пусть изредка я вспоминал его, но не делал попыток прийти к нему, рассказать, чего я достиг, спросить про выкопанную картошку, выпить чаю из самовара, посмотреть на озеро в закате.

Вернувшись, я обнаружил записку на двери, в ней Матрос просил и приказывал вернуться в Казарму, назначая дату вылазки на 15 число. Поддаваясь волне равнодушия и усталости, я скомкал бумажку и выбросил её.

7 сентября 1993 г.

Громкий тяжёлый стук в дверь разбудил меня. В семейных трусах, с заспанными глазами, я открыл дверь и впустил Матроса, осунувшегося, ещё больше поседевшего. Молча разогрел чайник, плеснул в две кружки крепкого чаю и радушно пригласил гостя к столу.

– Слышь, Медведь, прости меня, – панибратски проговорил Матрос, уставившись в кружку. – Муха меня укусила.

– Что-то уж больно часто она стала кусать тебя.

– Знаю, но и ты, чёрт возьми, должен меня понять, – взвился он и снова сгорбился. – Тебе что – пришёл-ушёл, а я за них, за каждого, отвечаю.

– Отвечай, а за меня не надо, и вешать на меня трупы тоже… не надо. Я не просил воровать у бандитов. Может, ничего этого не было бы, если б между нами была связь.

Матрос удивлённо взглянул на меня и, призадумавшись, отпивая чаю, обжёгся:

– Ах ты ж..! Вот ведь зараза! Связь, говоришь? Дело хорошее, вот только без радиовышки нам её не устроить.

– Есть ли она здесь вообще?

– Есть, – кивнул Матрос, – в центре Зоны.

И так, и эдак приходится идти к этому заводу, возвышающемуся над всеми зданиями в Зоне. Я вздохнул и, прикончив завтрак, вернулся в комнату.

– Ты идёшь с нами? – неуверенно спросил Матрос, глядя на меня, одевающегося, собирающего рюкзак, сворачивающего матрац.

– Не обижайся, Матрос, но я не могу ничего обещать. Я ухожу сегодня, успею ли вернуться – не знаю.

– Что за чёрт тебя дёрнул? – цокнул он.

– Разыщу старых товарищей: давно не виделись.

– Может, они умерли давно, а ты прёшься через всю Зону.

– Может, и умерли, – согласился я, но внутренне протестовал и бушевал. Неизвестно отчего только сейчас хочется бросить всё и всех и уйти куда подальше. Поэтому я, уже готовый, стоял у выхода и глазами молил Матроса выметаться из квартиры.

– Нужно оно тебе?

– А тебе? – буркнул я. Но вопрос мой странно подействовал на мужика: он потупился и молча выбрался на лестницу.

Он проводил меня до Казармы, я попрощался с Розой и некоторыми солдатиками, стоявшими на крыльце. Матрос хлопнул по плечу в знак прощания и с надеждой на моё возвращение улыбнулся.

Уже после полудня подходил я ко Дворцу и почти повернул ко дворам, как заметил чёрную толпу, движущуюся со стороны восточной объездной. Как только она приближалась к заводу, тут же, словно отдёрнутая от огня рука, шарахалась в сторону. Спустя пару прерывистых переходов она скрылась за домом. Любопытство было не просто сильным, а непреодолимым.

Подобравшись к зданию как можно ближе, я услышал медленное и тихое щелканье счётчика, которое разрубил громкий голос.

– Ну и чё? Нахера мы сюда припёрлись? – кто-то шумно сплюнул на разломанный асфальт.

Ответа не последовало, но послышались удары и кряхтения. Выглянуть со стороны дороги было бы рискованно, поэтому я обошёл дом с восточной стороны и присел за дикими кустами шиповника. У подъезда, где лежали выдернутые перила, сломанные ступени, стояли бандиты в тёмных куртках и порванных тельняшках. У каждого в руке сжато ружьё, за поясом спрятаны ножи, да и в рюкзаках наверняка имелся не один патрон, не одна граната. Склонившийся над землёй, аккуратно прикладывающий рукав к кровавому носу мужчина злобно оглядывал подельников, но выступить против не решался.

– Ещё есть у кого-нибудь вопросы? – раздался голос Вити Первого.

Толпа закачала головами, неловко потопталась.

– Всё, пошли.

Он двинулся в сторону завода, но бандиты стояли на месте в нерешительности, не зная, было ли это хорошей идеей. Мужчина с разбитым носом уселся на асфальт, достал бинт и, не разворачивая его, целым куском приложил к кровавому фонтану.

– Чё встали?

– Витя… ну, это… – кто-то проблеял в толпе.

Первый, играя желваками, сжав кулаки, вернулся к своим и пробурчал:

– Что «Витя»? Что? Мы всё обсудили, в чём проблема, мать твою?

– Ёлки-палки! Да тут сквозит, как в ядре атомной электростанции!

– Чё? Кто там такой смелый выискался?

Из толпы широких плеч, ссохшихся лиц и угрюмых взглядов вышел Олег, сплёвывая на землю. С секунду продолжалась безмолвная битва гордости и непокорности.

– Глоточек радиации твоей тугодумной башке не повредит, – бросил Витя, отворачиваясь и собираясь снова двинуться в путь.

– Моей? Чья бы корова мычала.

– Ты ж, сучара… Я тебе покажу прелести жизни, – оскалился Первый, замахиваясь на Олега.

Но тут случилось нечто, чего не ожидал никто. Кулак так и не достиг своей цели, а завернулся за спину хозяину и злобно дергался, сжимался и краснел. Витя плевался в оскорблениях.

– Мы, конечно, зайдём туда, – миролюбиво ворковал Олег над ухом бандита, – но если кто сдохнет, ты будешь виноват. Тут и так уже достаточно наглотались.

– Кому ты указываешь, мразь?

Рука Первого поднялась ещё выше: он застонал и запыхтел, словно огнедышащий дракон. Олег отпустил запястье и, пожав плечами, отошёл от бандита. Красный, как рак, Витя поправил куртку, оглянул всех злобным и осуждающим взглядом и снова направился к заводу. Но толпа так и не двинулась.

– Может быть, мне ещё красную дорожку вам постелить? – крикнул он, двигая руками, будто лакей. Плечо, верно, саднило – он скривился.

– А, может быть, ты пойдёшь на хер? – выпалил Олег, доставая из-за пояса пистолет и целясь в лоб бандиту.

Витя расхохотался. Злость и недовольство куда-то улетучились, на их место пришло нечто другое, сродни опрометчивости.

– Застрелить меня думаешь? Ни черта у тебя не получится, ублюдок. А даже если это чудо произойдёт: позади стоят мои ребята, которые отправят тебя следом за мной, – он хитро улыбнулся.

– Нет больше никаких «твоих» ребят, и кончай строить тут диктатора.

– Ох, защитничек выискался! А ты что сделал, чтобы нам жилось хорошо?

– Ничего. Но я и не делал никому плохо: не убивал, не избивал, – Олег кивнул в сторону мужика, всё ещё держащего у носа кровавый бинт, – не насиловал и не отнимал последнее.

– Какой же я поганый человек получаюсь! – Витя снова захохотал, убирая руку за спину. Не нащупав там ничего, он замер и внимательно посмотрел на целящегося. – Какая же ты тварь.

– Возможно, но ты сам виноват.

Спросить, в чём же его вина, Витя не успел: среди свалившейся на площадь тишины прогремел выстрел, по лицу потекла кровь. Словно кукольное, тело свалилось на землю в неудобной позе: ноги подогнулись, руки раскидались по сторонам. Толпа замерла. На площади как-то вдруг стало тихо. Почувствовав отвратительный железный запах, схвативший желудок, я освободился от завтрака. Мужики обернулись в мою сторону, всё ещё пребывая в недоумении и страхе.

– Вылезай! – скомандовал Олег, отбрасывая пистолет в сторону Вити.

На трясущихся ногах, с кружащейся головой я поднялся и вышел к подъезду. Сначала показалось, что Олег меня не узнал, но он тут же крепко прижал к себе, разглядев в длинной бороде и усах знакомые черты.

– Медведь! Ёлки-палки, вот так встреча!