Читать книгу: «Задумал Чудо», страница 6

Зимушка, не умори

 
Зимушка, не умори,
Не кусай за нос!
Шубу лучше подари,
Чтобы не замерз!
 
 
Отпусти, не соблазняй
Снежною косой,
По сугробам не гоняй,
Ведь почти босой…
 
 
Я с тобой бы закрутил:
Вьюга увела…
За ночь выбился из сил,
Как она могла?
 
 
Зимушка, не умори,
Не кусай всерьез,
Чтобы где-то до зари
Пьяным не замерз.
 

«Бандольеро»

 
Альварес допьет текилу,
Наполнит пустой патронташ,
Сомбреро – узоры – «пилы»:
Кончито вошел как-то в раж…
 
 
Бьянка поднимет юбки
И пустится с Карлосом в пляс.
Улыбка у этой голубки —
«Люблю негритянский джаз!»
 
 
Рамирес обнимет кактус,
Ему уже «ха-ра-шо-о-о…»
Сей непристойный казус
«Пейотля» создал порошок.
 
 
Родриго слюнявит деньги:
Ах! Карлос его обманул!
И Бьянку роняет на пол
Запущенный в Карлоса стул.
 
 
В салуне кипит потасовка,
Пальба и мелькание ног,
Удар, два финта, уловка —
Родриго под стол – без зубов.
 
 
Зачем эта пьяная драка?
Такой ведь сорвали куш!
Бьянка, ну хватит плакать,
Платье зашьешь, примешь душ.
 
 
Свой кольт в потолок Альварес,
Направит, и грянет гром:
«Все, тишина – наигрались!
По коням, звеня серебром!»
 
 
Потрепанные бандольеро
Важно покинут салун,
Шпоры гнедым – сталью в нервы —
Вонзит каждый мачо-шалун.
 

На пальму мы карабкались

 
На пальму мы карабкались
На пару с обезьяной,
Она, тоскливо морщась,
Спросила: «Ну зачем
Ты ешь наши последние
Кокосы и бананы?»
Я ей, ежом топорщась:
«Голодный, вот и ем…»
 
 
Она: «Босыми пятками
Ты ствол не так цепляешь,
Нет ловкости мартышечьей,
Тем более – хвоста…»
А я: «Скачу лошадкою,
Собакой грозно лаю,
Драконом огнедышащим
В тоннель вползу крота!
 
 
Во мне же всякой ловкости
На тридцать акробатов,
На тысячу жонглеров,
Пять цирковых слонов.
Оставь свои ты колкости
Гиббонам вороватым,
Что увели на сторону,
И плов мой, и улов…»
 
 
Услышал: «Тень сочувствия
Зовешь ты обезьяньего?
Слезою не стянуть
Из-под носа банан!
Ведь нет мозгов отсутствия,
Я молода, да ранняя,
Лишь кожуру куснуть
Придется, капитан…»
 
 
И поднажал тогда я!
Так есть хотелось, братцы…
Мартышек если слушать,
Гиббонам суп варить,
Рискую без всего
На дереве остаться
И Богу отдать душу,
А хочется пожить…
 
 
За тот момент покаяться…
Да, гадким стал созданием,
С которым всем животным
Не справиться вовек.
Они еще пытаются,
Но это – по незнанию,
Ведь страшно злой и потный
На пальме – Человек…
 
 
«Ты говорил, что лошадь,
А чистая макака!» —
Открыла обезьяна
Громадный желтый рот.
«Вот кораблекрушенья
Натерпишься, как страха, —
Ответил я, – и вселятся
И ты, и бегемот…»
 
 
Мы на песке сидели
С мартышкой и гиббонами,
Жевали, что осталось,
И пели про прибой.
Я на закат смотрел,
Но видел: макароны
В тарелке поднимались,
Маня опять домой.
 

Ее платья

 
Ее платья весьма необычны.
Вот хотя бы это – с котом:
На груди застукан с поличным
С недоеденным рыбьим хвостом.
 
 
И стеклянные розы дышат
На другом над кустом клубники.
Удивление: «Кто это вышил?
И какие раскуривал книги?»
 
 
А на третьем – бабочки дуются
В аристократический «преф»,
И пониже спины красуются
Черви, буби и даже треф.
 
 
А одно вообще очень нравится:
Желтый «любит – не любит» цветок,
К нему руки все время тянутся,
Чтобы дернуть за лепесток…
 
 
Может быть, вы ее поймете,
На двадцатом, со вставками кож,
Как в стареющем анекдоте:
Пасущий лошадок еж.
 

Паранойя

 
Скрип за дверью – от соседей
Или чужаков извне?
Уловил тона в беседе —
Подбираются ко мне!
 
 
И как будто все спокойно,
Тараканов нет в вине,
Но и нет команды «вольно!»,
Подбираются ко мне!
 
 
Быстрым шагом – на работу,
Слева тени – на стене…
Кошка, дворник или кто-то
Подбирается ко мне?
 
 
Ездил утром на рыбалку,
Камбалой лежал на дне:
Показалось, в катафалке
Подбираются ко мне.
 
 
Вчера прятался на льдине,
А сегодня – на Луне,
Кто-то там зелено-синий
Подбирался все ко мне…
 

Старт, и выстрел уже у виска

 
Старт, и выстрел уже у виска…
Мысли жерновом мелют сомнения,
А Судьба – игровая доска,
На которой ходы – озарения.
 
 
Холодает, хотя июль.
Эх, синоптики – лето сглазили!
Мне набор подарили дуль:
Шутки дня снова разнообразили.
 
 
По живому скребет пианино,
В «зебры»-клавиши – камень первый.
В погребок кто бы запер винный:
Подлечить по-французски нервы.
 
 
Спрячу совесть свою за тучами,
Разбежались – пролился дождь,
Запрягаю машину лучшими,
Женский голос: «Меня подождешь?»
 

Стихи нельзя оставить без присмотра

 
Стихи нельзя оставить без присмотра,
Они, как дети, что-то натворят,
С утра опять читаться будут бодро,
А к вечеру, с ангиной, невпопад.
 
 
По лбу мне рифма ложкой долго била:
«Ты как меня, Создатель, развернул?»
А я ответил: «Если бы любила,
То я бы даже раза не зевнул».
 
 
Надулись, как один, четверостишия:
«Однообразны мы – канву давай меняй».
А мне не хочется сморозить лишнего,
Я ж им не просто – мальчик-Подавай.
 
 
Пытаюсь строки холить и лелеять,
И выкупать, и вкусно накормить,
Они же мне: «Иди-ка на аллею
Проветри то, чем надобно искрить».
 
 
И нужно перестать мне обижаться,
Черкать впустую белые листы,
Бывает, мыслям надо отлежаться,
А не искать ближайшие кусты.
 

Кляксы в тетради сонной

 
Кляксы в тетради сонной
Плоскости портят страницам,
Черным перо многотонное
Давит их белые лица.
 
 
Пара скользящих строк,
Себя узнаю в многоточьях,
Не лев, не сатир, не бог,
Некто – из "самых прочих".
 
 
Музе сто рифм одолжил,
Смылась к другому – наглая.
В плен он ее захватил!
Как вызволять – на шпагах?
 
 
Волос вспотеет курчавый:
Сверху – блондин, низом – черен,
Творческие забавы
Заставят задвинуть шторы…
 
 
Не с музой, под вечер спасенной,
Не с незнакомкой блудливой,
Снова – с пером многотонным,
Вдумчиво, неторопливо.
 

Я, возможно, не умру

 
Я, возможно, не умру,
В облаках нашел лазейку,
Обманул судьбу-злодейку:
Юркнул в нужную нору.
 
 
Пусть покрутят у виска
Пальцем знающие люди,
Осуждая, не остудят,
Словно кружку молока.
 
 
Верю в то, что видел сам,
Не прошу поверить тоже,
Но в норе – окно и ложе,
А на ложе – души дам.
 
 
Дамы легкие, как феи,
Нежные, как все цветки,
Знатно лечат от тоски,
Ждут, и холят, и лелеют.
 
 
Гонят мысли о былом,
О себе, своем народе.
Кружат в плотном хороводе,
Метут память помелом.
 
 
Лет немного добавляют
Старо-древним волшебством,
Нереальным естеством
От Земли все отдаляют.
 
 
И родные не узнают,
Как лишился всех личин
Чей-то брат, и муж, и сын,
Раз познав не ту Свободу…
 
 
Если все-таки умру,
Незачем искать лазейку
От Судьбы-не Чародейки,
Даже зная про нору.
 

Сколько нас?

 
Сколько нас?
Один в квадрате,
В поле – воин,
В небе – клин.
Пуля в ржавом автомате,
Расщепившийся чуть дрын.
 
 
Сколько их?
Смурная туча!
Мешок гренок,
Дом гвоздей.
Ширят плечи, зенки пучат
Из капканов на людей…
 
 
Как не сдаться?
Стать железом!
Литься быстро,
Словно сплав,
Над разверзнувшейся бездной,
По врагу – силой булав!
 
 
Где налево,
Где направо,
Бьют под дых?
В ответ – пинка!
Это вовсе не забава,
Это – танец Тумака.
 
 
Сколько их?
Уже не ясно…
Сколько нас?
Еще пять жил!
Сдулась «туча», не опасна,
Взял, и грелкою сложил…
 

Не могу не творить

 
Не могу не творить —
Так и прет, и лезет,
И придушит больно,
И поддаст пинка.
Чтобы «просто жить»,
Стал я бесполезен,
Не шепчу: «Довольно»,
И опять, с рывка…
 
 
И опять: «Займись
Ты серьезным делом»,
И опять: «Избавься
От ненужных слов»,
А без них – топись,
Но уже поспело,
И с собой управься
В пламени костров…
 
 
День и ночь роят,
Грызут мысли темя
И зовут к бумаге,
Пусть и неживой.
На свой странный лад
Я настрою время,
Не свалюсь в овраге,
Сговорюсь с собой.
 

Часть 8. О разном

Неузнанным читать посмею

 
Неузнанным читать посмею.
Дрожащий голос, как струна,
Надорван, сдавливая шею,
Накроет с головой волна.
Вокруг все на своем наречье
Витиевато рассуждают вслух,
Как личность бы себя сберечь,
Среди возвышенного глух.
И не пишу стихов полгода,
И довожу родных до срывов,
В себе самом казнить урода
Мечтаю, палача порывов.
Запутался – все вдруг неважно,
Нет мыслей – в темени сквозняк.
Идеи в воздух, мозг бумажный
Комка́ют пальцы кое-как.
Собой хандра моя придумана?
А может, прошептали в спину?
Найду глаза того «угрюмого» —
В костре сгорят, как хворостина.