Читать книгу: «Пробуждение», страница 26
Глава 42.Покушение
– Мистер Джейкоб, – Эндрю вытянулся в струнку перед Джейкобом Ротшильдом, который, словно умалишенный, пожирал взглядом бедного Эндрю. – Получен перехват разговора наших подопечных. Они планируют задействовать машину российской дипмиссии, чтобы перехватить Викторию раньше нас.
– Если это произойдет, то ты лишишься не работы, а головы! – Джейкоб подошел к своему начальнику безопасности вплотную и, продолжая брызгать на него слюной, истерично орал, похоже, потеряв контроль над собой. – Если она сядет в посольскую машину, то станет для нас недосягаема! Ты это понимаешь, безмозглый болван?!
– Посольские машины тоже попадают в аварии, – осторожно предположил опешивший от неожиданного натиска шефа Эндрю.
– Ты, видно, с ума сошел! Это политический скандал. Дело получит огромный резонанс. Необходимо все решать сейчас!
– Будет сделано, сэр, – отчеканил Эндрю и направился к выходу.
***
На оживленной трассе, недалеко от города Флоренция, стоял черный «мерседес» с номерами российской дипмиссии. Солнце вошло в зенит и безжалостно палило лучами разморенных пассажиров авто.
– Макс, если ты опять хочешь закурить, то лучше выйди. Кондиционер и так еле справляется, так ты еще форточку открываешь, – устало прогундел Дима. Ломакин, видимо, согласившись с Димой, повернулся с переднего сидения и назидательно зыркнул на Максима.
– Выхожу, – согласился Максим, открывая дверь, словно в палящую духовую печь. – Сколько еще ждать?
– Должны быть в ближайшие десять минут, – прикинув в уме время последнего звонка и оставшийся километраж, ответил Дмитрий.
Нехорошее, тревожное чувство будоражило душу Максима, и он никак не мог определить его происхождение. Без сомнения, опасность реально существовала, но кто может знать о том, что здесь и сейчас произойдет встреча? Да и слежки никакой замечено не было. Вблизи нет остановившихся машин. Только на достаточно большом удалении, метрах в пятистах, располагалась бензоколонка, да и та, похоже, была закрыта, что являлось рядовым событием для размеренно и лениво живущей Италии. Но беспокойство не покидало его, и Максим достал из пачки очередную сигарету, проницательно продолжая следить за своими ощущениями и окружающей обстановкой.
«Быстрей бы уже», – подумал он и закурил.
***
Четверо крепких, высоких мужчин, сложенных, словно под один ранжир, зашли на бензоколонку, и хозяин, мирно смотрящий матч прошедшего накануне тура футбольного национального чемпионата, сразу же почуял неладное. Он тревожно бросил испуганный взгляд на молоденькую продавщицу, и та растерянно хлопнула глазами. Один из молодцов закрыл за собой дверь и повернул наружу табличку с надписью: «Закрыто». Хозяин, забыв про футбол, молча поднялся с кресла, глядя на молодцов взглядом бычка, идущего на бойню. Девушка, выйдя из ступора, незаметно потянулась к кнопке тревожного вызова.
– Не стоит, – один из молодчиков упер холодный ствол в сморщенный от страха лоб продавщицы. – Лечь на пол. Руки за спину, – скомандовал он, и девушка безропотно повиновалась, впрочем, как и хозяин. – Мы скоро уйдем, брать у вас ничего не будем. Если потом у вас кто-то что-то будет спрашивать, например, полиция, скажите, что ничего не видели. Если, конечно, жить хотите. Поняли?
Продавщица и хозяин закивали в такт, словно ослики, идущие в одной упряжке, ведь рот у них уже был заклеен скотчем. Тем временем один из молодчиков погрузил к себе в дорожную сумку видеорегистратор, а двое других прошли на второй этаж, состоящий из трех небольших номеров для туристов, один из которых открывал вид на федеральную трассу.
Небритый и абсолютно лысый молодчик, до того не проронивший ни слова, открыл футляр и извлек из него снайперскую винтовку.
– Проверь номера, – сказал он партнеру, каменнолицему албанцу, проверяя оружие на боевую готовность.
Спустя пару минут албанец вернулся в номер. Немного раздвинув стволом запыленные жалюзи и с интересом поглядев в сторону черного «мерседеса», стоящего на обочине дороги, участливо поинтересовался:
– Не далеко ли?
– Все тихо? – скабрезно ответил Лысый вопросом на вопрос, явно раздраженный тем, что подельник поставил его авторитет под сомнение.
– Кто в этой дыре остановится? – фыркнул албанец.
– И весло раз в год стреляет, – холодно ответил Лысый, наблюдая сквозь оптику прицела за «мерседесом». – Шеф сказал, что, если облажаемся, снесет головы. И я почему-то ему верю.
– Ну, что там? – заметно напрягся албанец.
– Не дрейфь, не промахнусь, – самонадеянно ответил Лысый, не отводя взгляда от прицела. – Один вышел покурить, остальные – в машине. Сиди тихо, не мешай.
Албанец устало закинул голову на подголовье кресла и уткнулся взглядом в потолок, томительно ожидая развязки. Прошло несколько минут, прежде чем Лысый несколько напрягся и чуть заметно сдвинул ствол, ловя в перекрестье прицела жертву.
– Какого черта?! – нервно взвизгнул Лысый, но спустя мгновение все же нажал на курок…
***
– Наши! Видишь «мерседес» с дипномерами на обочине? – Стас радостно сжал ладонь Анжелы и начал гасить динамику «ягуара», подняв невообразимую пыль ввиду резкого торможения.
– Господи, я так давно не видела ребят! – на глазах Анжелы выступили слезы. Она выскочила из машины, едва болид остановился, и сквозь клубы пыли помчалась навстречу друзьям. Максим, выбросив недокуренную сигарету, бежал ей навстречу, широко расплывшись в улыбке и от радости долгожданной встречи, и от неоднозначного вида этой героической и прекрасной женщины. Анжела, облаченная в мятую рубашку Стаса, бежала на высоченных шпильках, купленных в лучшем салоне Лондона, одной рукой укладывая спутавшиеся волосы, а другой – полы рубахи, опасаясь дуновения ветра, который мог обнаружить ее наготу.
Вдруг Максим остановился, как конь, почуявший волка, и повернулся, тревожно глядя на здание бензоколонки.
Но было поздно. Просвистевшая пуля сбила Анжелу с ног, и она рухнула, как птица, подбитая на лету. По белой рубашке Анжелы растекались багровые пятна крови. Стас, молниеносно оценив обстановку, одним прыжком достиг Анжелы, закрыл ее тело собой и принял на себя вторую и третью пули.
– Скорее! – прорычал Максим спешащему на помощь Смехову. Дима, совершенно ошарашенный, тащил безжизненное, извалянное в пыли, окровавленное тело Стаса. Всего две секунды назад он выходил из машины и хотел открыть объятья для встречи друзей. Все произошло очень быстро, в одно мгновение.
– Гони!!! – скомандовал Максим растерявшемуся водителю.
– Макс, они живы! Пульс есть! – обнадеживающе воскликнул Дима.
– Гони!!! – повторно гаркнул Максим, выводя водителя из замешательства.
***
Год спустя. Тува. Солнце сменило цвет на багряный, уходя на покой и скрываясь за кронами могучих реликтовых сосен, опоясавших огромным частоколом чистейшее озеро в горных разломах.
– Вы знаете, Максим Павлович, в нашей стране, – да что уж там скромничать? – во всем мире, мало таких мест. До ближайшего населенного пункта триста километров бездорожья, – собеседник молодцевато, несмотря на свой зрелый возраст, забросил спиннинг и посмотрел на Максима пронизывающим взглядом, от которого почему-то побежали мурашки по телу. – Я в прошлом году щуку поймал на этом озере. Пришлось серьезно напрячься, чтобы поднять ее для фотосъемки. Двадцать один килограмм!
– А мне давно не приходилось рыбачить, – скромно ответил Максим, вслушиваясь в густую тишину сибирского леса. Максим забросил спиннинг поближе к камышам, спугнув заливающуюся в экстазе от дурмана теплого вечера лягушку, и ответил на внимательный взгляд собеседника.
– Я очень рад с Вами познакомиться, Максим Павлович! Ваше досье – самый любопытный документ, который мне довелось видеть за всю мою практику, включая службу в разведке, а там, как вы можете догадаться, банальности не в ходу, – собеседник расслабленно откинулся на кожаное кресло компактного катера и нажал крышку фильдеперсового термоса. – Кофейку?
– Да. Спасибо, – Максим еле заметно улыбнулся. – Никогда не мог представить себе такой картины, господин Президент, хотя уже давно перестал удивляться сюрпризам, которые подбрасывает жизнь.
– Хуже, когда жизнь перестает нас удивлять. Но признаюсь, что никак не могу взять за аксиому проверенное утверждение, что жизнь богаче любых наших фантазий. Когда мне положили на стол аналитический доклад, подготовленный на основании Ваших данных, я отнесся к нему с изрядной долей скепсиса, но отдал распоряжение о подготовке контрмер на действия наших заокеанских визави по эскалации конфликта в Сирии. Когда они начали действовать по обозначенному Вами сценарию, мы их уже ждали. И любые шаги наших оппонентов укладывались в расставленные нами капканы. Вы не представляете, Максим Павлович, как они скрежетали зубами, когда на дипломатической доске им был опять поставлен мат, – Президент удовлетворенно отхлебнул горячего кофе.
– Почему опять?
– В Северной Осетии мы их неприятно удивили, а если называть вещи своими именами, то можно констатировать, что мелкие приспешники американцев, распоясавшиеся под их «крышей», боязливо прикрыли антироссийскую риторику, поняв, что Штаты далеко и им не всегда есть дело до своих шестерок, а Россия близко и не так слаба, как это было еще десять лет назад. Это была наша победа.
– Локальная, – позволил себе дерзкое замечание Смыслов и тоже сделал глоток.
– Да. Согласен. Один гол в ворота противника не гарантирует победу, но увеличивает ее вероятность. Вы знаете, что противник контролирует все основные функции организма современной цивилизации: финансы, энергетику, военно-промышленный комплекс, медицину, науку, сельское хозяйство, средства связи, космос, а также имеет политическое доминирование. В таких непростых условиях игру необходимо вести тонко, а не лезть на врага с шашкой наголо. Мы слишком многое упустили в свое время.
Максим грустно смотрел на заходящее солнце и молчал.
– Я знаю, что Вы потеряли жену и многих друзей, отстаивая свои идеалы. Большие цели подчас требуют от нас больших жертв.
– Мы могли проиграть. Вы же знаете, что информация в итоге была получена благодаря тому, что пуля лишь вскользь прошла по черепу Анжелы Полуяновой, и своевременной реакции Стаса Поплавского, прикрывшего ее тело. Пуля – дура, а попади она точнее, и вся наша многолетняя работа рассыпалась бы в пыль. Да и не могу я простить себе смерти моих друзей, а особенно жены.
– Вы, Максим, и ваши друзья должны знать, что сумели остановить масштабное кровопролитие, в результате которого неминуемо пострадала бы и наша страна.
– Я не уверен в завтрашнем дне, господин Президент. Хорошо, что нашлись сегодня люди, способные решить эту задачу. А будут ли они завтра? Найдутся ли люди, способные отдать жизнь за идеалы, за Родину… как Стас Поплавский, как Александр Слепчук, как Арина Смыслова.
– Вы… ты сомневаешься? – вдруг перешел на «ты» президент, и взгляд его заметно посуровел.
– Да, – Максим упрямо посмотрел в глаза президента. – Извините, если моя точка зрения не совпадает с Вашей. Может, даже за некоторую дерзость, но я сомневаюсь, – Максим на секунду умолк, перебрасывая спиннинг.
Президент, несколько нахмурившись, ожидал объяснений.
– Люди должны чувствовать свою идентичность, свою сопричастность друг к другу, как большая семья, род или народ, которая цементируется общей культурой, традициями, языком, религией и историей, оболганной в России множество раз. И, конечно же, общей кровью, потому что она несет генетическую память сотен поколений, выживших за свое будущее, за свое потомство, за нас с вами, господин Президент, и передает исторический опыт этого выживания, словно иммунная система. Единство рода, чистота крови, преемственность веры – так учил меня мой учитель.
– Но весь прогрессивный мир пошел другим путем и только выиграл оттого в своем развитии, – скорее, не возразил, а закинул кость для дальнейшего разговора президент.
– Я видел это развитие на много десятилетий вперед. Правда, в возможном, гипотетическом варианте. Но вероятность его более перспективна по отношению к другим вариантам будущего, – глаза собеседников встретились. – Мой отец был еще совсем сопливым юнцом, когда в Москве проходил Первый Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Тогда, в 1947 году, появление чернокожих людей на улицах Москвы выглядело как невиданная доселе диковинка. Через тридцать-сорок лет белокожие люди будут выглядеть такой же экзотикой на улицах Парижа, Рима и Вашингтона. И это напрямую касается наших потомков и будущего России, господин Президент.
– Да, я знаком с твоими способностями и методами работы. Впечатляет, хотя на бумаге это выглядит как фантастика.
– В реальности же значительно нагляднее и гораздо проще, – Максим сделал пасс на одиноко стоящий камыш, и тот воспламенился, раздвигая сгущающиеся сумерки. – Но это шапито. Серьезные задачи оказываются подчас непреподъемными, и нескольким энтузиастам, будь они хоть семи пядей во лбу, не справиться.
– Твоя позиция мне кажется спорной, но заставляет задуматься. Я хочу предложить тебе и твоим друзьям службу в аналитическом отделе в одном ведомстве, занимающейся оценкой глобальных угроз и рисков для России. Хотел ли ты послужить еще Отечеству?
– Хотел бы, – искренне ответил Максим. – Только мне нужен небольшой отдых. Недели две-три.
– Значит, сработаемся и обязательно продолжим нашу беседу. Кстати, вся ваша героическая команда будет максимально защищена. Уже работают над вашими новыми легендами. Придется привыкать к новым именам, фамилиям, автобиографии и месту жительства. Через три недели зайдете по этому адресу. Вас будут ждать, – президент махнул рукой, и к ним причалил катер с охраной, стоявший неподалеку. – На сегодня все, ребятки! Уха – и спать. Во сколько вертолет, Николаич?
– В шесть утра, господин Президент.
– Принимай улов, – небрежно бросил садок в руки Николаича президент. – Крупнее трех килограмм нет. Да и хорошо, а то скажут, что ты в водолазном костюме мне щук на крючок насаживаешь, – охрана дружно загоготала, и утки, испугавшись запредельных для этих безлюдных мест децибелов, взметнулись в багряное небо.
***
Москва. Ресторан «Река».
– Я никогда не была в таком потрясающем месте, – Елена Михайловна, очарованная потрясающим видом Москвы-реки, стеснительно поправила прядь волос, и в ее скованности чувствовалась провинциальная застенчивость. Впрочем, Даша с Димой были неслыханно рады, что им удалось переманить Елену Михайловну в Москву. Будет кому нянчиться с внуками. Даша в ультимативной форме заявила Диме, что от мамы она никуда теперь не уедет. На нее очень серьезное впечатление оказала встреча с состарившейся вдруг мамой. Она уезжала от красивой и сильной женщины, а приехала к седовласой и истосковавшейся по родной кровинке женщине с пошатнувшимся здоровьем. Даша, стараясь загладить свою вину, не отходила от мамы, пытаясь насытить комфортом ее жизнь, хотя Елена Михайловна была и так безмерно счастлива.
Максим с грустью всматривался в родные лица, собравшиеся вспомнить о Стасе в день его годовщины. Они не могли посетить могилу Стаса, приютившую его прах на чужбине. Впрочем, как и могилу Арины и Шурика. Оттого так тоскливо было на сердце.
– Не чокаясь, – поднял рюмку Максим. Даша с Еленой Михайловной притихли. Дима молча поднял рюмку. Анжела грустно смотрела в рюмку, пряча от присутствующих глаза, полные слез, которые она незаметно промокала кончиком черного шарфика, сменившего платок, как только отросли волосы после ранения. – За настоящих людей, каких мало. Я знаю: там ему хорошо и, возможно, он сейчас с нами. Возможно, Анжела, он держит тебя за руку и вытирает тебе слезы. В любом случае, он позаботится там о нас. За тебя, Стас! – Максим опрокинул рюмку, и комок, сковавший горло, немного рассосался.
– Ты хотел что-то сообщить нам? – едва слышно спросила Анжела, не поднимая глаз.
– Ты винишь меня? – ответил вопросом на вопрос Максим.
– Нет. Человек всегда находится перед выбором, предложенным обстоятельствами или людьми. Но делает он свой выбор, и мы его сделали, как посчитали нужным.
Максим проницательно посмотрел в глаза Анжелы, которые она лишь на секунду подняла, отвечая на вопрос, и, налив еще рюмку, тут же опрокинул ее в одиночку.
– Я разговаривал с президентом. Он предложил нам службу, – Максим внимательно посмотрел на друзей. – Я знаю, что вам трудно будет ответить мне и даже себе на этот вопрос. Но я решил, что смогу послужить Отечеству. Я собираюсь съездить в Киев. По приезде позвоню осведомиться о вашем решении.
Все заинтересованно посмотрели на Максима, сфокусировав общее внимание, словно лучи солнца линзой.
– Мне кажется, я еще больше стал дорожить близкими людьми, потеряв некоторых из них, – отведя взгляд на осенний пейзаж холодной реки, нехотя объяснился Максим.
– Передавай привет, – напутствовал Дима, едва уловимо улыбнувшись.
Глава 43. Яд любви
В этот год бабье лето выдалось в Киеве традиционно теплым: уже неделю стояла сухая солнечная погода, но солнце не жгло по-летнему безжалостно, а нежно ласкало кожу пляжно одетых горожан. Но, как только солнце скрывалось за горизонт, вечерний воздух начинал бодрить своей прохладой и наполнялся свойственной только этому времени года прозрачностью и ароматом. Максим Смыслов не спеша шагал по Крещатику, отмечая про себя, что могучие липы и свежевысаженные каштаны, которых девять лет назад здесь не было, уже слегка зазолотились, и оттого душа наполнялась светлой грустью. Впрочем, это необычное прежде состояние души становилось для Максима вполне рядовым. Может быть, от того, что многие близкие ушли в мир Нави, а может, потому, что неимоверное напряжение последних лет сменилось долгожданным спокойствием, дающим пищу для размышлений и воспоминаний. Или все-таки потому, что сердце по-прежнему не успокоилось и ждало встречи с Миланой. Смыслов шел, и ему казалось, что он может так идти целый день, потому что его сердце трепетало от предвкушения встречи, но он не знал, что произошло за эти девять лет. Какая она теперь? Той молодой и задорной пигалицы уж нет. Пройден немалый жизненный путь, за которым разрушенные или укоренившиеся, а может, вновь приобретенные принципы и опыт. Хранит ли ее сердце хоть часть тепла к нему или встретит его холодной сталью зеленых глаз? Скорее всего, за эти годы ее не раз окрыляло это самозваное чувство любви и его появление будет лишь сентиментальной глупостью. Максим отдавал себе отчет в том, что обо всем он может узнать при большом желании, применив лишь свои способности, но нарочно не делал этого. Во-первых, потому, что считал любое магическое воздействие по отношению к Милане преступным для своей совести, а во-вторых, пусть даже все его опасения подтвердятся, он сможет увидеть ее, а может, и разрушить ее предубеждение или обстоятельства, стоящие между ними. Но сейчас думать ни о чем не хотелось. Максим отключил аналитическую деятельность мозга и дал волю душе, обуреваемой целой палитрой чувств. Солнце уже начало клониться к закату, когда Смыслов устало присел на лавочку около дома Миланы. Просканировав взглядом знакомое окно с новыми бирюзовыми занавесочками, он понял, что ее дома нет. Максим сидел, дожидаясь возлюбленную, и в его памяти всплыли воспоминания об их последней встрече. Сердце неотвратимо наполнялось болью утраты. Бывают длинные романы, о которых потом и вспоминать не хочется, но есть и короткие встречи, о которых не забыть никогда, которые меняют жизнь.
Тополя уже отбрасывали довольно длинные тени, когда в поле зрения Максима попал знакомый силуэт в ярком лососевом платье. Максим непроизвольно поднялся, едва заметив прекрасный образ любимой женщины. Да, конечно, она изменилась. Это была уже взрослая женщина, но все такая же хрупкая и божественная, как прежде. Их глаза встретились, Милана вздрогнула от неожиданности, и в ее взгляде Максим увидел восторг, вызванный неожиданностью его появления. Они медленно, словно не веря своим глазам, приближались друг к другу. Мозг лихорадочно отмечал знакомые черты и сканировал мимику, пытаясь определить спектр чувств, вызванных встречей. Максим взял ее руки и, поцеловав их, заглянул в любимые глаза, полные слез, отчего они из светло-зеленых превратились в ярко-изумрудные.
– Как я ждал этой встречи, – на выдохе произнес Максим, когда Милана очутилась в его объятиях.
– Я не знала, увижу ли тебя. Прости меня. Я видела тебя в Сербии. Мне звонил твой друг Дима, и я приезжала к тебе, – Милана стыдливо прятала глаза от Максима, а он молчал, ожидая все же ее запоздалые объяснения.
– Но ты уехала и не вернулась больше…
– Да, – голос ее стал неожиданно тверже. – Дима не звонил больше. И потом, я считала невозможным вмешиваться в твою семью.
– Даже когда я был на грани жизни и смерти?
Милана подняла взгляд и проницательно посмотрела в глаза Максима.
– Я хотела женского счастья: семью, детей. Но встреча с тобой изменила состояние моей души. Все время после нашей встречи я пыталась найти человека, который вызывал бы в моем сердце те же чувства, которые разбудил во мне ты, но не находила. Осознавая, что душа больна, я старалась вычеркнуть тебя из памяти, избегая мест, связанных с тобой, гоня воспоминания прочь. И понимала, что обманываю себя, но путь к тебе я отрезала и сожгла мосты. Тем более Дима пообещал мне сообщить о любых изменениях с твоим здоровьем. Когда я получила добрую весточку, сердце мое успокоилось.
– Когда ты говоришь о своем женском счастье, ты имеешь в виду Николая?
– Откуда ты знаешь? – изумленно спросила Милана, немного даже вздрогнув от неожиданного вопроса, и спустя некоторое время с налетом легкой грусти добавила: – Я не смогла принять его предложение, хотя человек он, без сомнения, хороший.
Максим расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
– Ты не хочешь прогуляться по набережной? – спросил он. – Душно как-то.
– С удовольствием. Присаживайся, – Милана достала брелок от авто и невдалеке отозвалась белая «хонда».
– А с работы пешком? – озадаченно спросил Максим, устраиваясь на пассажирском сидении модного кроссовера.
– Работа в двух шагах от дома. Ничего интересного. Преподаю в школе историю.
– Очень интересно, если не относиться к истории, как к гранитному изваянию, раз и навсегда застывшему в своей форме. Мне кажется, история, как природа, – никогда до конца непостигаема.
– Интересное сравнение.
– Может, к вам в школу устроиться учителем?
– Тогда ты будешь нарасхват у наших училок, потому что мужчин в педколлективе нет, если не считать вечно пьяного трудовика.
Максим улыбнулся и замолчал, наслаждаясь только тем, что Милана наконец-то рядом. Казалось, что воздух, наполненный ее присутствием, ее пьянящим ароматом, вводит его в нирваническое состояние.
– Почему ты молчишь? – Милана перевела внимательный взгляд на Максима.
– Мне хорошо.
По набережной гуляли долго. Милана расспрашивала о событиях последних лет, но Максим мало открывался, понимая, что для рядового учителя истории конфигурация изложенной информации покажется надуманной или несерьезной, по крайней мере. Иногда Милана бросала на Максима недоуменные взгляды. Тогда Максим сводил рассказ к общим фразам, а Милана смеялась, предполагая, что Максим просто шутит и развлекает ее. Живая, не зажатая в тиски предубеждений, она казалась сейчас Максиму неземной женщиной небесной красоты и олицетворением земного счастья.
– Почему ты на меня так смотришь, Максим? – Милана слегка улыбнулась глазами и отвернулась, смотря на удивительно тихие сегодня воды Днепра.
– Ты знаешь, почему, – неожиданно серьезно для самого себя ответил Максим. Его голос заметно треснул, отражая душевное волнение.
– Ты знаешь: у меня есть принципы. И я не собираюсь их менять. Как бы ни был ты для меня дорог, как бы ни было тяжело.
Пальцы Максима непроизвольно сжались в кулаки. Он физически чувствовал, как кровь приливает к его лицу.
– Есть такой физико-технический термин, как теплопроводность. Железо хорошо проводит тепло, а камень – плохо. Так вот ты – камень. Ты хотела сделать всем лучше, разорвав наши отношения? С тех пор, как мы расстались, боль не покидала меня ни на один день. Кому ты сделала лучше? Кто стал счастливее? Мне было так больно, что я не хотел жить. Что я мог сказать тебе, чтобы достучаться до твоего разума, до твоего сердца? В моей душе жила любовь, и я готов был пожертвовать всем в жизни, только чтобы мы были вместе. Готов пойти с тобой хоть на край света, преодолеть любые трудности. А ты спасовала, потому что у тебя нашлась причина. На самом деле любовь безусловна; если это настоящее чувство, то оно не дает человеку выбора, сколько бы он ему ни сопротивлялся. Я ожесточился. Чтобы просто выжить, чтобы зеленая хандра не смыла меня в унитаз, как дерьмо, я вынужден был поменяться. И нет уже того любящего, полного жизни человека, которого ты знала. Есть хладнокровный и жестокий циник, боящийся любви и возводящий на пьедестал силу. Любовь превратила мою душу в пепел, а сердце – в камень. Любовь для меня теперь – это слабость, впуская которую в сердце, человек теряет все: деньги, свободу, разум, идеи. Тебе нравятся мои речи? Да я сам себе противен, но иначе я жить уже не могу, не могу позволить себе перенести еще раз эту боль.
– Прости, – тихо сказала Милана.
– Какое содержание стоит за твоим «прости»? Для тебя это просто слова, которые прохожие говорят, нечаянно задев друг друга в толпе. Ты винишь меня за жестокие слова, но это все, что осталось в моем сердце. Я потерял очень дорогого и близкого человека, тебя, только потому, что ты решила, что так будет лучше. Плод твоих умозаключений, замешанных на морали, попечении о своем личном счастье и сомнительной оценке окружающими, уродливее любой морали, зашорившей твой разум. Ты не слышишь сердца. Ты живешь шаблонами, построенными обществом. Людей часто жизнь ставит перед выбором. С одной стороны – любовь. С другой – расчет, разность социального положения, религия, мораль, корысть, всяческая чепуха. И ох как часто люди выбирают второе, предавая это чувство, собственно говоря, выбирая себя. А в любви для себя места нет. Эти люди думают, что они поступают разумно. Хотя в чем разумность, когда в их жизни отсутствует главное? Они придумывают различные псевдонаучные определения, оскверняющие это благородное чувство, говоря, что это психоз, зависимость, слабость… и добродетель не в ней. На деле получают бессмысленность существования, пресность жизни, когда, глядя на свой выстраданный золотой унитаз, они думают: «А не утопиться ли в нем?». И я стал таким же, как и презираемое мной племя. И сам себя я презираю тоже, – глаза Максима источали страдание и неукротимую энергию человека, пронесшего эту боль через свое сердце.
Милана молчала, осмысливая его слова. Сердце ее разрывалось от чувства вины, нечаянно причиненной Максиму. Она всего лишь хотела не причинить никому вреда и старалась демонстрировать сдержанность и холодность, хотя сердце ее принадлежало Максиму. Но она сама боялась признаться себе в этом, тем более ему. Боязнь совершить грех, вступив в связь с несвободным мужчиной, порождала в ней противоречивое поведение, где огонь ее чувств сменялся холодом и замкнутостью. И вот она стояла перед ним, любимым человеком, в котором вместо любви она видела необузданный гнев. Милана вспоминала веселого, жизнерадостного человека и это прекрасное время, когда часами напролет они болтали обо всем подряд, когда каждое прикосновение вызывало трепет и его глаза лучше всяких слов говорили о любви. Он дарил ей цветы и говорил о любви. А она говорила, что о любви не говорят, и сохраняла внешнее спокойствие, а он извергал из себя порывы чувств, читал стихи и говорил, и говорил о любви, ей вопреки, считая, что непроявленная любовь бесплодна. И вот он, ее возлюбленный, совершенно не похожий на себя.
– Ты стал другим, Максим.
– Один мудрец сказал, что мужчина, ставший жертвой любви к женщине, со временем меняется до неузнаваемости. Хорошо, если человек встретит в жизни черного учителя, когда, пройдя боль и страдания, он вырастает и закаляется, как булат, хотя сначала он думает, что всевышний послал ему наказание в его лице. Он ранит тебя в самое сердце и не заметит этого, заложив в твою душу такой потенциал, который выведет человека на новые орбиты. Это может быть хулиган, обидевший мальчика, будущего чемпиона мира по боксу, или зашуганная одноклассниками девочка, которая, чтобы доказать всем, что она не хуже, стала владелицей крупнейшей фирмы. Или искалеченная душа влюбленного, способная на немыслимые взлеты. Так вот, Милана… ты – мой черный учитель, – горько сказал Максим и, оборвав разговор, пошел прочь, продолжая злиться и на Милану, и на себя за то, что получил еще одну пробоину в сердце. Он понимал, что злость здесь неуместна и чистое чувство изливается бескорыстно, но ничего не мог поделать с собой. Он не был рядом с возлюбленной, и это отравляло его существование.
– Да сколько у тебя этих любвей? – вдогонку бросила Марина, и по ее щеке покатилась слеза.
– Одна. Только одна, – тихо сказал Максим, но Милана этого не могла услышать.
Максим ушел, оставив ее одну, не совладав со своими чувствами, ругая себя за любовь, не дающую его сердцу покоя, за сентиментальность и слабость. И вообще за то, что приехал сюда. Потому что будет опять очень больно. Потому что она не оценила его чувств. Потому что все тщетно и бороться больше не за что.
Милана, совершенно раздавленная, стояла под парковым фонарем и на нее падали желтые осенние листья. Она смотрела вслед уходящему Максиму и думала о том, что никогда больше не увидит его. Ее вид был печален и прекрасен, впрочем, как и этот теплый тихий вечер на набережной Днепра. Она села в машину и разрыдалась, а когда с помощью носового платка освободила глаза от растекшейся туши, Милана обнаружила телефон, случайно оставленный Максимом на бортовой панели кроссовера.
