Читать книгу: «Москва-1939. Отчет оголтелого туриста», страница 2
По времени отлучения от царицыного тела, утратой её милости брата Григория и занятия этого места Потёмкиным, и Алехан отдалился от императорского двора. Граф жил в Москве в Нескучной усадьбе, где по воскресеньям у него частенько обедало от 150 до 300 человек. Для гостей разыгрывались театральные представления, прославляющие образы российских императоров и его – Алехана Орлова – героя Чесменского сражения, победителя турок, с обязательным запуском фейерверков.
Предположительно, что постройку Летнего домика граф осуществил где-то в 1804-1806 годах для чаепитий, которые и проводил с тем же размахом, что творил вообще всё в своей жизни. Но пришла пора графу с началом 1808 года уснуть последним сном и Нескучное пришло в упадок. Роскошная усадьба превратилась в место сборища цыган, выпивох, бездомных и лихих людей, приезжавших по воскресеньям прошвырнуться, пропить барыши, да и подраться с немцами.
А в 1812 году пришла война и с ней Великий Пожар Москвы, который спроворили московские власти в храбром безумстве, чтобы не досталась красавица врагам-французам по типу патриотического угара – Так не доставайся ж ты никому!
Деревянный Летний домик графа чудом не подвергся вандальному поджогу и уцелел в числе той малой части Москвы, которая убереглась от Великого Пожара 1812 года. Его в качестве расквартирования выбрал французский генерал Лористон, тот самый граф Лористон, которого Наполеон посылал к Кутузову на переговоры.
Я так зачитался, что не заметил наступившую глубокую ночь. Всё было жутко интересно, но это никак не приближало меня к разгадке – за каким старым флотским хером в чайном домике графа Орлова образовался портал? Эта информация мне, в общем, не давала ответов и вряд ли сгодиться. Хотя, как знать?
Завтра маршрут будет такой. Вхожу в 1939-й. Сижу на холме. Наблюдаю, успокаиваю сердцебиение. Спускаюсь с холма на Пушкинскую набережную. По ней иду до Парка Горького. Гуляю по Парку. Возвращаюсь обратно тем же путём. Никого и ничего не трогаю. Даже муравья постараюсь не задавить. Всё. Просто и гениально!
Уснуть долго не мог. Ворочался. Мысли начинались на Екатерине II, перескакивали на Орлова, но непременно заканчивались на НКВД, который выбивал мне мои роскошные зубы. Прочь! Отлезь, гнида!
Глава 4. Газировка
Утром позавтракал. Всё собрал. Что ж, иду за впечатлениями. Как турист. Приехал на Ленинский, дом 20. Во дворе нашлось место для автомобиля. Обручальное кольцо снял, мобильник выключил, бумажник, документы – всё сложил в пакет и убрал в подлокотник. Часы в кадиллаке показывали без четверти 12. Ровно в полдень войду в 1939-й. Крупные купюры червонцев убрал в задний карман брюк на пуговице. Банкноты помельче сложил и сунул в передний карман. Часть убрал во внутренний карман пиджака. Часы я не ношу. Да и все наши Cartier, Patek Philippe, Ulysse Nardin украдены или проданы в ломбард давно. Влюблённые часов не наблюдают – они их закладывают. Всё. В путь.
Возле домика графа Орлова снова никого не было. Дверь как всегда приоткрыта. Белки нет. Я уверенно открыл дверь шире и вошёл. И также уверенно вышел со стороны Пушкинской набережной. Сел на красивом холме. Подкопчённый воздух был реально тяжелее нашего привычного современного. Москва повсеместно дымила своими трубами. Рядом на траве валялась газета Правда. Я её поднял и сунул в боковой карман пиджака.
Солнце шпарит, на небе ни облачка. Баржа допотопная плывёт по Москвареке и коптит. Кораблик старомодный с пассажирами медленно тащится. Чёрного дыму от него столько, что, кажется, он подбит, еле тянет и неотложно затонет. Пассажиров на нём набилось столько, словно это последний кораблик на эвакуацию, и больше рейсов не будет. По набережной фланируют девушки в ситцевых платьицах. И у большинства белые носочки. Сердцебиение в норме.
– Дядь, угости папироской? – услышал я весёлый крик.
Четверо ребят в тюбетейках, майках, широких шароварах и с босыми ногами дружно шли по набережной.
Я развёл руками, мол, не курящий.
– Ура, товарищу Сталину! – задорно закричали они.
Все четверо прошагали дальше, некурящий ну, и пошёл нафиг.
Я посидел, посидел, не торопясь спустился с холма на набережную и пошёл следом за ними по направлению в Парк Горького.
Красивые берега Москвареки одели в мощнейший гранит. Он дожил до наших дней. Прогулочная дорожка асфальтированная. Но асфальтированная не ровно, как будто не добротным катком катали, а взвод солдат сапогами с надетыми трамбовками шлёпал. Кое где был бордюрный камень какого-то кустарного производства, словно прямо на месте его с помощью опалубки раствором отлили. Но по большей части бордюра не было совсем и неровный асфальт переходил в грязную траву, потому что назвать газоном эти земляные проплешины язык не повернётся. Две девушки шли навстречу. Сарафаны. Сейчас такие не встретишь. Белые носочки. Лица деревенские, приятные. Сейчас они работают на фабрике, и в свой выходной решили погулять в Парке Горького. Познакомиться с молодыми людьми. Закрутить роман. Стать москвичками. И нарожать новых советских человечков. Москвичей. Два кораблика с пассажирами плывут. Один туда, другой обратно. И коптят. Запах копоти – запах прошлого.
Булгаков отмечал, как изменился физиономический облик городского населения Питера всего за три года, и это произвело на него удручающее впечатление. В 1936 году он побывал в Ленинграде, в котором последний раз был в 1933 году. Обратил внимание как всего за три года опровинциальнился, отстал, опустился город. В 1934-1935 годах произошли репрессии и зачистки коренных петербуржцев, которые отправились в места, значительно удалённые от Ленинграда. Им на смену пришли новые хозяйственные жители, заселившиеся в освободившиеся квартиры. Преимущественно трудовые граждане прибывали из деревень и с крестьянской не рассуждающей работоспособностью принимались за народное хозяйство. И становились новыми ленинградцами, искренне считая справедливой заменой зарвавшихся графьёв и буржуев на себя. А как это коснулось Москвы, кто бы свечки поставил! Так свечей столько не сыщется.
Справа был Зелёный театр Стаса Намина. Сейчас это просто Зелёный театр. Стас Намин не родился ещё. Огромный плакат с трёхэтажный дом – Высшего качества пудра КРАСНЫЙ МАК и губная помада в металлическом пенале. НАРКОМПИЩЕПРОМ СССР. ГЛАВПАРФЮМЕР. Громадное женское лицо с острым носом и острым подбородком нюхает крупный цветок красного мака. В наши дни этому могло быть уже и другое прочтение. Тэ Жэ. Кажется, была парфюмерная фабрика с таким странным названием Тэ Жэ. Под плакатом на одной из скамеек, вольготно отбросив ногу, а другую подогнув растянулся во всю длину дядька. Спит, прикрыв лицо кепкой. Асфальт везде мокрый, с лужицами, после поливальной машины. Интересно, дядьку она окатила? Тому всё пофиг, спит.
За этим громадным плакатом ещё один циклопических размеров рекламный стенд. МОРОЖЕНОЕ. Довольная тётя в шляпке и с томной улыбкой закрыв глаза от удовольствия поедает палочкой мороженое из стаканчика. Палочку держат ухоженные пальцы с маникюром. Рядом вазочка с тремя разноцветными шариками – пломбирное, фруктовое, сливочное. Народный комиссариат Мясной и Молочной промышленности ГЛАВМОРОЖЕНОЕ.
Всякий советский человек был уверен, что советское мороженое – самое лучшее в мире. А, ведь, технологию промышленного производства мороженого привёз Микоян – Нарком пищевой промышленности. И привёз из Америки. Со старых времён в России, и в СССР соответственно, изготовление мороженого было кустарным. В 1936-м году Верховный вождь отправил Микояна в США для изучения опыта в области пищевой промышленности и перенесения лучшего что у них есть в Советский Союз. Интересно, что дело было летом и Микоян собирался в отпуск, в Крым, о чём знало всё Политбюро. Но сразу после совещания Вождь вождей, как будто только что это пришло ему в голову, сказал, мол, а не съездить ли тебе, товарищ Микоян, в США? Молотов тут же сплясал вприсядку, взялся быстро оформить визы. Молотов всегда вовремя плясал или чечётку по столам бил исправно. Микоян воспринял неожиданное лукоморье без особой радости, робко сообщив, что вся семья уже собрала чемоданы в Крым, дескать, давно обещал жене и детям. А ты, мол, не распаковывай чемоданы, возьми с собой и супругу. Это было щедрое предложение. Чтоб советский деятель такого ранга выехал за рубеж, да ещё с женой, было что-то небывалое. Лукоморье становилось сказочным. Дети, правда, в случае чего оставались заложниками, чтобы всей семьёй не сбежали, и тут же были отправлены с домработницей в Крым. Таким образом Нарком Микоян отправился в Америку, изъездил её вдоль и поперёк, и среди прочего привёз технологию производства мороженого. Закупил в США оборудование, и с 1938-го года первая московская фабрика уже гнала серийный выпуск лакомства по американским стандартам. Потом этот опыт охватил весь Советский Союз. Советским гражданам так зашло и полюбилось мороженое, что с тех времён они едят его и зимой, и летом, и ночью и днём, и дома и на улице, и в кино и театрах. Я сказал – с тех времён. Не так. С этих времён, по которым я сейчас шагал.
Я шёл дальше и увидел круглую будку ларька Газированная вода Мосминвод с выставленными пол-литровыми бутылками коричневого стекла газировки Бадаевского завода. Рядом стояли графины с сиропом. Вишнёвый, малиновый, клубничный. Тут же прейскурант цен. Розничная цена за пол-литровую бутылку фруктовой воды Московского завода им. Бадаева была 1 рубль. Без стоимости бутылки. Со стоимостью бутылки – 1 руб. 50 коп. Бутылку возвращаешь – возвращается полтинник. Вишнёвая, малиновая, клубничная. А можно было взять стакан лимонада из никелированного аппарата с сиропом. Прейскурант цен провозглашал, что стакан газированной воды без сиропа стоил 5 копеек. Стакан газировки на 200 кубических сантиметров с 10 долями сиропа стоил 17 копеек, с 20 кубиками сиропа стоил 30 копеек и стакан с 40 кубиками сиропа – 55 копеек. Сироп накладывался мерной ложечкой, а газировка наливалась из хромированного краника под давлением. Да, в СССР ещё не пришло время автоматов с газированной водой. Всё пока было ручным. Вплоть до управления гражданами. Как бы то ни было, но и сейчас столько всего автоматизировано, заимствовано, подсмотрено, а управление гражданами так и осталось ручным. Из Кремля. На поводке.
Качественные стандарты производства безалкогольных напитков тоже были привезены Микояном из США. Советский Союз и сам производил большое количество фруктовых вод, но качество их не было равноценным. И в разных частях страны оно было неодинаковым. А увидев, как этот вопрос решают американцы, Микоян внедрил этот механизм в СССР. В Америке в каждой фирме делался свой экстракт одного и того же качества, а потом развозился по стране. Полностью изучив процесс производства кока-колы, но за неимением необходимых денежных средств, чтобы наладить её производство в Советском Союзе, Микоян развернул производство стандартного вкуснейшего лимонада и русского кваса.
Демонстративно выпяченные бока бутылок с газировкой Бадаевского завода заманчиво сверкали на солнце. Московскому Трёхгорному заводу – этому старейшему, ещё до революции созданному, пивоваренному товариществу России – в советское время было прилеплено имя Бадаева. Вот, молодцы! Наверное, это знаменитый пивовар России, или учёный-химик, или один из учредителей знаменитого товарищества на паях. Здорово! Вот так и надо закреплять правильные имена в истории. Только так и следует сеять в головы своих граждан разумное, доброе, вечное. Шик-блеск, тру-ля-ля! Как говорили известные советские авиаконструкторы, когда заканчивали очередной проект. Ну, только всё немного не так. Совсем не так. Просто насквозь и вдребезги не так. По первой своей профессии слесарь Бадаев был сподвижником Ленина и успешным агитатором в Рабочую Партию большевиков, а по второй своей профессии – председателем Президиума Верховного Совета РСФСР и… профессиональным алкоголиком. В 1943 году, возглавляя советскую делегацию в Монголии, Бадаев беспробудно пьянствовал, как сказано в решении Политбюро ВКП(б) о его отстранении, будучи пьяным, терял чувство всякого личного достоинства и в своем антиморальном поведении опускался до того, что неоднократно приставал к женщинам и требовал, чтобы доставили ему баб для разврата. Такой вот нефильтрованный Францисканер был советского разлива.
Пока я размышлял, что мне взять – бутылку вишнёвой развратного Бадаевского, оглушить её на месте, вернуть пустую и получить обратно полтинник, или не мудрить и взять просто стакан лимонада с сиропом, набежала ребятня. Трое мальчишек с босыми ногами. Загорелые. Двое в рубашках и портках, а третий без рубашки и в шортах. Лет по десять-двенадцать каждому. Стали галдеть и наперебой кричать:
– Толяпа, гадом буду, вынай свою мелочь, жмот!
– Костян, считай, чтоб ещё на мороженое хватило.
Когда стало ясно, что у ребят не хватает и на воду, и на мороженое, я вмешался и спросил:
– Сколько не хватает, ребята?
– Тридцать копеек, – ответил Костян-математик.
– Держите, – протянул я мелочь. – И вы, когда подрастёте тоже поможете кому-нибудь.
– Пасиб, дядь! Тёть, нам два вишнёвой и стакан малиновой за тридцать.
Вот также и мы в детстве, когда возвращались с тренировки на стадионе Торпедо на Автозаводской, заходили выпить молочные коктейли. И однажды не хватало тридцати копеек. Случайный дядя протянул тогда их со словами:
– Сколько не хватает, ребята? Держите, и вы, когда подрастёте тоже поможете кому-нибудь.
Надо же – всё возвращается. И слова те же самые.
– Ребята, а вы случаем не с Автозаводской? – спросил я наугад, проверяя теорию с может быть и не случайным дядей.
– С Автозаводской. А вы откуда знаете? – уставились на меня мальчишки.
– Ну, так я узнаю торпедовцев. – ответил я. – Мне тоже, пожалуйста, стакан вишнёвой.
– За тридцать копеек? – спросила тётя в белом халате.
Я кивнул и стал смотреть, как продавщица мерной ложечкой на 20 кубиков зачерпывает полную порцию сиропа из графина, а затем пускает в стакан струю вспененной газированной воды из никелированного краника-барашка. Потрясающе! Вот это технологии. Стаканы гранёные какие интересные. Я таких не видел никогда. Разве что на картине «Утренний натюрморт» Петрова-Водкина. 12-гранный стакан был без гладкого кольца по окружности края, к которому мы все привыкли. Непривычно и прикольно было держать такой стакан в руке. Как стеклянная гранёная втулка, только с дном. Ну, конечно, мухинский гранёный стакан появится только в конце 40-х годов. Да, та самая советская скульпторша Мухина, которая автор знаменитой ар-деко композиции Рабочий и Колхозница, увлечётся стеклом и спроектирует привычный нам гранёный стакан с гладким ободом для питья. Только это произойдёт лет так через десять.
Мы вчетвером стояли, пили газировку, и пузырьки выходили у нас из носа, как в детстве.
– Я сам в вашем возрасте тренировался на Торпедо, – на радостях от веселящих пузырьков брякнул я.
– Вы в нашем возрасте были до революции, а Торпедо тогда не было, – многозначительно после небольшой паузы сказал Костян-математик. И ребята дружно уставились на меня.
Вот, балбес, подумал я про себя. Ну, кто тебя за язык тянул? Тренировался он на Торпедо! Торпедоносец, хренов! Отвечай теперь что-нибудь, футболист.
– Конечно не было! – рассмеялся я. – Но мы мечтали о Торпедо! До революции… В вашем возрасте… А когда повзрослели уже приходили взрослыми на стадион мяч покатать.
Только тётя-продавщица с железными зубами и белом халате как-то подозрительно на меня посмотрела.
– А что, ребята, ещё по стакашке? За Торпедо! Я угощаю. Три вишнёвых и один малиновый, пожалуйста, – попросил я. – Ох, вкуснотища!
И тётя взглядом подобрела.
– Один из этих пацанов, наверное, и будет тем неслучайным дядей из моего детства. Может Толяпа, может этот Костян-математик, а может третий-молчун. Точно. Дядька из моего детства назвал тогда стакан стакашкой. Я запомнил и с того времени иногда так говорю, – подумал я и озадачился. – Так получается я запрограммирован сюда прийти? Ведь, эти 30 копеек с меня отсюда начинаются.
Мимо нас проходили девушки в ситцевых платьицах парами. Все обязательно в белых носочках. Вот только лица не московские. Вот не московские и всё тут! На всех московских с головы до пяток лежит особый отпечаток. Классик немножко по-другому высказался, но мне со школы так запомнилось. Прокатывали мимо застеклённые передвижные тележки-прилавки на колёсах. Комбинат питания. Кондитерские изделия. На всех висели деревянные счёты. И толкали их трудовые дяди и тёти в белых халатах. Некоторым толкать помогали босоногие мальчишки.
– Наши с легавыми завтра играют, – сказал Толяпа, отрываясь от стакана.
– Легавые – это динамовцы? – спросил я.
– Ну, да.
– Пойдёте смотреть?
– Не, они на Центральном Динамо играют – нас так просто не пустят.
Толяпа, Костян и Молчун, напившись газировки, поблагодарили меня – Пасиб, дядь, – побежали дальше. Я отсчитал и протянул тёте рубль двадцать без сдачи и тоже отправился следом.
Справа на пути находился каменный памятник сидящему в задумчивой позе Горькому в тюбетейке – Эх, Максимыч! Скольких же ты людей продал режиму. И себя продал. А мог бы жить себе на Капри. Писать. И по-другому войти в историю. А так, купили тебя, и служил ты режиму. И сам себе противен был.
– А может и не противен? – возражал каменный Горький.
– Да, нет. Противен. Противен. Всё понял. Только поздно было. Либо смерть, либо почёт. Выбрал почёт. А история всё равно выруливает на правду.
Так я вышел ко входу в Парк Горького со стороны Пушкинской набережной. На большой деревянной арке входа возвышался щит с двумя усатыми мужчинами в белых френчах и форменных фуражках. И надпись:
– Да здравствует Сталинский Нарком Советской страны – товарищ Л.М. Каганович! Любимый руководитель железнодорожников.
И знамёна, и паровозы…
Советской страны мне поначалу прочиталось как Советской сатаны. Что ж, в тему.
Да, полуграмотный еврейский сапожник по профессии, Каганович Лазарь Моисеевич, этот любимый руководитель железнодорожников, был кровавым сподвижником бывшего семинариста. Скольких же ты на расстрел подписал, башмачник! Дожил, таки, до горбачёвской перестройки. Не понимал поди уж ничего. Почти столетним стариком был. А московский метрополитен долгие годы был имени Кагановича. Это как берлинское метро было бы имени Бормана.
Глава 5. Парк
Вход в Парк стоил 10 копеек и на входе каждого посетителя встречал вольер из штакетника с аттракционом Ударный силомер. Внутри вольера сидела тётушка в платочке, которая с удовольствием рассказывала куда и чем надо ударить, чтобы стрелка показала вашу силу. Прикольно, но не более того. На входе в Парк гремела музыка. Из репродуктора неслась Песня о Встречном Шостаковича:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?
Чудесная музыка советского музыкального гения. И абсолютная крепколобость текста на его музыку. Никто никогда не вдумывался в советское патриотическое искусство стихосложения. Каким жизнерадостным имбецилом нужно быть, чтобы непритворно радоваться заводскому гудку? Расскажите это реальным работягам, да ещё кудрявым женщинам в робе, таскающим чугунные болванки на заводах 30-х годов.
Английский писатель Джулиан Барнс, наш современник по 21-му веку, в своём романе Шум Времени взял на себя неприличную дерзость разобраться в психологических тонкостях человека, не побоюсь ещё раз произнести – советского гения – Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Впечатляющие факты подаёт автор, некоторые жёстко, некоторые с любовью, но всегда с почтением к этой реально удивительной и парадоксальной фигуре.
Например, как были дни, когда по нескольку часов Шостакович томился ночью у лифта на этаже возле своей квартиры, и курил папиросу за папиросой. Он ходил, хотя ничего не мешало принести ему стул, но, во-первых, нервы не дали бы усидеть на месте, а во-вторых, как бы экстравагантно выглядел человек, расположившийся ночью на стуле на этаже возле своей квартиры в ожидании лифта. Забирали всегда по ночам. И поэтому, чтобы не выволокли в пижаме или не заставили одеваться под презрительно-равнодушным взглядом сотрудника органов, композитор ложился спать одетым, поверх одеяла, поставив у кровати собранный чемоданчик. И когда сна не было, чтобы не тревожить жену, он выходил к лифту и ждал. А днём его преследовал другой кошмар, что НКВД придёт и заберёт дочку, и отправит её в детдом для врагов народа, где ей дадут новое имя и новую биографию, и вырастят ее образцовым советским человеком, маленьким подсолнухом, который будет поворачиваться вслед за великим солнцем по имени Советский Сатана. И однажды ночью лифт остановился на его этаже. Он затушил папиросу, взял чемоданчик и приготовился. Но из лифта вышел припозднившийся сосед и кивнул ему без удивления от ночной встречи. Возможно соседи думали, что Шостаковича таким образом регулярно выгоняет жена, но скорее всего, они и сами ночь за ночью могли ожидать ареста. Тема страха – серьёзная тема. Она так въелась в ДНК русского человека, что вытравить её можно только смертью поколений. Недаром же еврейский пророк и иудей №1 Моисей водил свой народ по Синайской пустыне 40 лет, чтобы извелись старые поколения и народились новые, незнающие рабства. Вот говорят – все народы одинаковы. Очевидно и точно. Вот только окунаются эти народы в разные среды. Кто-то купается в морской воде, а кто-то – в токсичной кислоте. А уж как советский гений жил и творил с чувством страха – значительный и ответственный вопрос.
А какой у него роскошный Вальс №2. Почему Вальс №2? Потому что Вальс №1 – это, конечно, вальс Евгения Дога из фильма Мой Ласковый и Нежный Зверь. Это я так шучу. Но не послушать Вальс №2 Шостаковича, да ещё в исполнении Андре Рьё нельзя! И хотя этот знаменитый вальс написан в 1938-м году, здесь и сейчас в Парке Горького образца 1939-го года он не прозвучит. Потому что Шостакович написал его, как шутку, которая заключалась в том, что композитор, возможно ради забавы, а возможно и всерьёз, взял три знаменитых вальса – Амурские Волны, Дунайские Волны и На Сопках Манчжурии – и, используя эти известные мотивы и интервалы, сделал из них свой собственный музыкальный коктейль на три четверти, сдобрив его Штраусом. Получилось настолько красивое, но всё-таки заимствованное творение, что Шостакович не торопился его публиковать. Хотя может всё это чушь, и нет никакого заимствования и уж тем более никакого плагиата. Но почему тогда такой божественный вальс увидел свет только в 50-е годы? А самое лучшее его исполнение конечно оркестром эпатажного нидерландца по имени Андре Рьё.
Далее я вышел к Большому Голицынскому пруду. Народ катался на байдарках и обычных лодках. На берегу на деревянном помосте некоторые оттягивались в дугообразных креслах, отдыхали. Два продавца передвижных ларьков на колёсах – один кондитерщик, другой мороженщик – в белых халатах оживлённо болтали в отсутствии покупателей. Один другому увлечённо что-то рассказывал. А тот улыбался и был похож на окончательно спившегося Харрисона Форда. Только актёр Форд советской модификации сверкал на солнце жизнеутверждающими железными фиксами.
Я шёл дальше, и справа за деревьями увидел аттракционы. Ох, и ни фига ж себе пельмень! Такого ошеломительного аттракциона я никогда не видел. А я повидал не мало чумовых аттракционов. Американские горки прямо на крыше отеля Нью-Йорк, Нью-Йорк в Лас-Вегасе (в Европе они называются Русские горки), Дракон Хан в Порт Авентура в Испании, или потрясающий аттракцион был прямо возле нашего отеля в новозеландском Окленде. На площади стояла высоченная рогатка. Высоченная – эдак в размер башенного крана. На специальном мощном тросе свисала закрытая капсула человек на 10-12. Группу людей заводили внутрь, пристёгивали и закрывали. И потом эта капсула рогаткой выстреливала в высь и улетала в небо метров так на 60-70. Но совсем улететь в облака ей не давал трос. Который возвращал её обратно. А поскольку трос инерционный, капсула болтается вверх-вниз пока эта инерция её не остановит. Это так круто, что дальше некуда! И везде, что на американских горках, что на Драконе народ визжит всегда. А в этой новозеландской катапульте народ не просто кричал во весь рот, но и выходил из неё зачастую просто описавшимся от перепуга. Потому что это очень страшно.
Здесь в Парке Горького в 1939-м году работает аттракцион в силу мирового страха. Называется он – Летающие люди. На концах примерно 10-метровых металлических крановых стрел были привязаны смельчаки, которых эти стрелы, как маятники, раскачивали в одну и в другую сторону, при помощи тяжёлого противовеса. И периодически почти втыкали храбрецов головой в землю. Что удивительно – и девушки, и парни молча сносили смертельные кульбиты. Никто не визжал, как на американских горках. Кто-то даже вскидывал в молчании перед собой руку – так он воображал, что он летающий супергерой. При всём примитивизме, очень скрипучий, но крутой аттракцион!
Возможно граждане визжат, когда их несколько в одной, что называется, люльке. А когда тебя по одиночке раскачивает длинная стрела маятника и почти втыкает в землю, человеку вроде бы как стыдно орать. Он же один летает. И летает он за рубль, как бутылка газировка. И летает он, как блоха. Потому что я услышал – в толпе люди переговаривались и называли этот аттракцион Блохой.
Слева осталось чёртово колесо.
И тут, обалдеть! Я вышел к фонтану. В центре квадратного бассейна стояло произведение искусства. Вот это да! Так, ведь, это просто мечта была её увидеть.
Девушка с Веслом, ты красавица
Мы затем и здесь, чтоб исправиться…
Это БГ точно угадал – Мы затем и здесь, чтоб исправиться. Вот только он ставит её в один ряд с Пионером с трубой. Как железобетонных друзей. Что неправильно. Пионер с трубой – это мутата. Это дешёвое советское пионерлагерное ремесло. А Девушка с веслом – это произведение. Потрясающе!
Потрясающа именно эта Девушка с Веслом, которая стоит в Парке Горького сейчас в 1939 году. А не те гипсовые девушки с вёслами, которыми были утырканы все парки СССР. Это и были утырки. Причём это, кажется, вторая копия скульптора Ивана Шадра. Именно она шедевр. А не первая. И не та, которую отлили в бронзе и поставили в Третьяковке. И уж тем более не та, которую снова поставили в 21-м веке в Парке Горького – то бесполый гуманоид хотя и с двумя бугорками на груди.
Я ходил вокруг обнажённой бетонной девушки буквально открыв рот.
Из репродуктора абсолютно в тему звучала песня:
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть.
Песня была в исполнении Бориса Чиркова из кинотрилогии о Максиме.
Нет, надо постоять подольше, посмотреть, насладиться. А то как когда-то в Лувре в первый раз я почти мельком взглянул на Мону Лизу. Не впечатлила. За бронированным стеклом. Отсвечивала. Маленькая. Толпа народу – близко не подойти. Так и прошёл. А потом несколько лет спустя вспоминал и жалел, что не постоял подольше. Ведь даме всё-таки пять с лишним веков. Это стоит того, чтобы остановиться возле, и на некоторое время сбавить свой бег по жизни. Сбросить скорость. И когда был в Лувре второй раз – памятуя свой непростительный промельк – стоял так долго и смотрел, что парижские бабушки-хранительницы уже осторожно поглядывали на меня примерно с теми же улыбками, что и на самой картине Леонардо. Чего ожидать от странноватого посетителя?
Прохаживаясь по периметру квадрата бассейна, я любовался Девушкой с Веслом и решил постоять подольше. Эротики в ней было видимо-невидимо, как на картинах Ренуара. Но везде в общественных местах есть ответственные бабушки или бдительные тётушки. Я и здесь тоже чувствовал, что уже привлекал внимание. Это было совсем не кстати. Тогда придумал замаскировать своё любопытство мороженым. Купить и стоять пока не съем. Вроде как стоит человек и ест мороженое. Не любит есть на ходу.
Совсем рядом бастион торговых павильонов пестрел огромными рекламными плакатами. Наркомпищепром СССР. Главвино. Советское шампанское.
С точки зрения этимологии словосочетания Советское шампанское – это, чтобы понятно было недоразумение, как если бы официально назвать продукт Французское жигулёвское, Английская пионерия или Советский джип. В общем, Барвиха виладж.
И потом только французский регион Шампань, производящий игристые вина из определённых сортов винограда и по определённым технологиям имеет право применять название – Шампанское (vin de Champagne). Точнее даже – вино Шампани. Это право защищено европейским законом ещё 19-го века и подтверждено Версальским договором 1919-го года по итогам Первой мировой войны. Никакой другой производитель игристых вин не имеет право называть вино Шампанским. Даже другие регионы Франции. Но Советскому Союзу разве это указ. Мол, а что вы нам сделаете? Советским людям полюбилось называть продукт Советским шампанским и баста. А привычки советских людей – это как английские традиции. Неискоренимы.
Есть, правда, слабенькое, но оправдание такого поведения с названием. Микоян, когда возвращался из США, плыл через Францию. Виноделие было важным вопросом Наркома пищевой промышленности СССР. Поэтому ещё когда он плыл в Америку на теплоходе Нормандия большое впечатление на Микояна произвело умение французов обслуживать пассажиров. Он любовался, как обслуживали стюарды богачей и мечтал такой сервис перенести на обычных людей в Советском Союзе. Ну, как ему это не удалось мы прекрасно знаем, кто застал прелюбезную работу советских тёть в сфере обслуживания в некогда ослепительно белых курточках, а потом застиранных и пожухлых, если не сказать замызганных, особенно в овощных отделах. Я даже подозреваю, что и белые куртки наших продавцов были подсмотрены Микояном у стюардов на французском теплоходе и внедрены в нашу торговлю, но он об этом умолчал. Поэтому оставим это моим вымыслом. Так или иначе Микоян очень крут хотя бы в том, что он на совесть выполнил приказ – всё что ему покажется передовым, понравится и, если хватит денег – всё перенять. Ему сказали – ловить рыбку большую и маленькую, и он вернулся не с пустым неводом. Потому что вовремя украсть – это не украсть, а унаследовать. Только так и надо развиваться. Нарком пищепрома СССР решил, раз уж предстояло такое шикарное пятидневное путешествие через Атлантику, разобраться с французскими винами. И попросил виночерпия теплохода приносить всё время разные, но хорошие вина, чтобы познакомиться с большим количеством наименований. И, действительно, сомелье приносил хорошие вина, но, когда Микоян сверил по карточке меню, оказалось, что все они были недорогие. Он задал вопрос – Почему тот не приносит им дорогих вин, ведь они должны быть лучше. На что специалист по вину ответил, что, выполняя просьбу он приносит только лучшие французские вина, а дорогие они держат для богатых американцев, которые в винах не разбираются по причине долгого жития при сухом законе, только недавно отменённого президентом Рузвельтом. Микояну на корабле был дан хороший урок, который он решил закрепить на обратном пути, когда плыл через Францию. В это время во Франции как раз находилась группа советских виноделов. И они вместе тогда посетили один из виноградников региона Шампань. Владелец шато с гордостью рассказал им, что русский царский двор ежегодно приобретал у него по несколько тысяч бутылок. На это Микоян ответил, что Советский Союз развернул строительство и сам хотел бы производить шампанское для своего народа. Хозяин виноградника с удовольствием показал и рассказал о своём производстве, а напоследок без уведомления Микояна поставил им в машину ящик своего шампанского. Ящик благополучно был доставлен в Москву и Нарком доложил об этом усатому Предводителю советских команчей. Предводитель благодушно отнёсся к информации и посоветовал Микояну в знак расположения приобрести у гостеприимного французского винодела три тысячи его бутылок. Дескать, раз уж такое любезное отношение было к советской делегации – пусть и ему будет приятно. А поскольку в разговоре несколько раз прозвучало слово Шампанское, то с лёгкой руки Наркома и закрепилось это название, как уважение к посещённому шато в провинции Шампань и подарочному ящику. И когда в 1937-м году с конвейера Донского завода сошла первая бутылка Советского шампанского, произведённого на французском оборудовании, где уж было знать, что наименование строго запатентовано. Когда на всех документах по производству под этим названием стояли подписи членов Политбюро и лично Вождя обречённого войска.
