Читать книгу: «Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия», страница 6

Внезапно появилось ландо, сплошь покрытое белыми лилиями, и высоко на его откидном верхе сидела маленькая девочка с развевавшимися на ветру волосами и сиявшими от радости глазами, ловко хватавшая летящие в неё букеты и со смехом швырявшая их обратно. Рядом с ней, но не на откидном верхе, а, как положено, внутри экипажа, сидела степенная дама, с серьёзным видом кидавшая по одной лилии через равные промежутки времени.

"Ой, это же Цецилия и мисс Прайс!" – вскричала Эра, и Цецилия, тоже увидев свою маленькую подругу, помахала ей рукой и позвала: "Давай присоединяйся к нам! Выбирайся оттуда! Спускайся вниз! Беги и догоняй нас!" – что Эра тут же и сделала бы, не останови её Маззи, сказав:

"Нет, дорогая, это очень опасно. Тебе пришлось бы перелезать через высокий бортик ложи, а после бежать за их ландо, пытаясь в него запрыгнуть на ходу. Ты же сама видишь, что оно должно продолжать движение в кавалькаде и не сможет остановиться только ради тебя".

Не прошло и пары минут, как Нана пришла в совершеннейший восторг, увидев, что в чудесной карете, похожей на увитую розами беседку, едет сам принц Уэльский с сидящей подле него очаровательной леди. И прежде чем кто-либо понял, что происходит, Нана, вскочив со своего кресла в тот самый миг, когда карета принца поравнялась с их ложей, закричала во весь голос: "Да благословит Господь принца Уэльского!"

А принц, услышав её, поднял глаза, улыбнулся и бросил букет алых роз. После чего Нана, поймав его и размахивая розами высоко над головой, заорала пуще прежнего: "Да благословит Господь доброго принца Уэльского!" – и слёзы заструились по её старым иссохшим щекам. И Маззи мягко улыбнулась, и Шелли тихонько рассмеялась, и Дока нежно погладил Нану по плечу, и Ольга, слегка потрясённая увиденным, раздражённо прошипела: "Не надо, Нана, все на тебя пялятся", – и Эра, не понимая, в чём дело, но видя Нану в слезах, тоже разрыдалась.

"Ох, Нана, что случилось?" – всхлипнула она, обняв любимую няню за шею. И Нана с чувством ответила: "Небу'смешной, дитя, я просто счастлива, вот и всё. Разве ты не знаешь, что это мой принц? И он услышал меня, улыбнулся и бросил мне эти цветы, которые я теперь буду хранить до конца своих дней". И они обе перестали плакать, вытерли слёзы с глаз и продолжили участвовать в Битве Цветов.

Той же зимой произошло ещё несколько важных событий. Прежде всего, Эру стали учить писать по-английски, и Нана уделяла особое внимание таким красивым словам, как Константинополь, панталоны и Серингапатам. Кроме того, её заставляли петь под аккомпанемент, исполняемый Маззи на фортепиано, но такие представления вскоре пришлось прекратить из-за едких насмешек Ольги и Мики. Вдобавок ей разрешили есть в столовой со всеми остальными, а также произносить молитву до и после трапезы – честь, ранее принадлежавшая исключительно Мики, которой Эра наконец-то удостоилась после мучительно долгого ожидания. Это было совершенно неповторимым ощущением – встать перед всей семьёй и произнести громким твёрдым голосом прекрасные и высокопарные слова, не вполне понятные, но тем не менее безмерно её восхищавшие: "Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволения. Аминь!"

В этой молитве было одно слово, которое сильно озадачивало её на протяжении нескольких лет. В старославянском языке – прародителе русского, выступающем основным языком православных церковных богослужений, – слово "животное" означает "живое существо", чего она тогда не знала, но в русском то же самое слово является синонимом слова "зверь", и Эра никак не могла взять в толк, почему в молитве упоминались звери, хотя, разумеется, они тоже должны были чем-то питаться. Как бы то ни было, искренне любя "братьев наших меньших", она не видела особой проблемы в своём недопонимании и, произнося это слово, всегда вежливо поглядывала на гордон-сеттера Ральфа, являвшегося единственным животным, присутствовавшим в столовой.

Но в один прекрасный день, без особой на то причины, она расхохоталась во время молитвы и смеялась так сильно, что не могла остановиться и закончить её, за что была отправлена в детскую, дабы насладиться ужином в одиночестве. После этого она так боялась снова захихикать, что во время молитвы до боли сжимала пальцы. А Ольга и Мики, видя, конечно же, в чём дело, вытворяли всё возможное, чтобы рассмешить её, часто добиваясь желаемого. Таким образом, произнесение молитвы быстро превратилось для неё в настоящую пытку, в минуту страданий до и после еды. И только когда Дока наконец-то разобрался в происходящем, ей разрешили отказаться от чести возносить молитвы за всю семью, естественно, опять в пользу Мики.

"И тем лучше, – отметила Нана. – Я никогда не могла понять, что ты там бормочешь. По-моему, было не очень похоже на молитву". На том и порешили.

Затем у Эры неожиданно появилась "причуда", как называла это Нана, измерять точное положение подушки, когда она клала на неё голову перед сном.

"Ну, пожалуйста, пожалуйста, Нана, проверь, она в самом центре или нет? – просила Эра с тревогой. – Должно быть три палочки справа и три – слева" (подразумевая под "палочками" рифлёные тонкие вертикальные столбики в изголовье её кровати).

А Нана очень злилась и говорила, что никогда в жизни не слышала эдакой чепухи. "Измерить положение подушки?! Да брось! – ворчала она. – Что бы это был за мир, если бы все так стали делать. Какая чушь!"

"Но я должна спать организованно", – упорствовала Эра, чуть не плача из-за непонимания Наны и невозможности проверить всё самой по причине скрюченности правой руки. В конце концов Дока снова помог ей, пришив ленты ко всем наволочкам и надёжно привязывая подушку точно посередине изголовья кровати, дабы она не могла соскользнуть, и оставляя "по три палочки слева и справа", как просила Эра. Так была устранена и эта проблема.

Но вскоре, когда Эра стала выглядеть выше и сильнее и "больше походить на настоящую девочку, чем на обглоданного цыплёнка", как шутливо замечал Генерал, она заболела скарлатиной и долго не выздоравливала. Тогда Дока объявил, что её нужно срочно везти домой и держать в деревне несколько лет. "Заграничная жизнь не для русского ребёнка, – сказал он. – Русский воздух, вода и еда – вот что ей теперь требуется! Отвезите её назад, и я обещаю, что она быстро окрепнет". И Генерал с Маззи, которым после почти двух лет вдали от дома всё уже порядком надоело, с готовностью согласились, и семья собралась и отправилась в Россию.

Путь домой

Они возвращались не спеша, сделав паузу в несколько дней в Париже, дабы путешествие было не слишком утомительным для маленькой Эры после её долгой болезни. Но так как она уже была достаточно здорова, чтоб выносить непродолжительные катания по городу, а Нана желала осмотреть достопримечательности, то они, не задерживаясь в отеле, вместе разъезжали в старом затхлом фиакре и, как однажды выразилась Нана, "успели заметить кое-что в весёлом Пари́". И пока Маззи проводила часы у великих и знаменитых кутюрье, примеряя самые модные платья и шляпки, а Ольга с Шелли совершали променад по Булонскому лесу и Елисейским полям, а Генерал с Мики с интересом посещали зоопарк, а Доктор наносил визиты коллегам из лучших клиник, изучая последние достижения в области медицины и хирургии, а Профессор осматривал центры науки и просвещения, – Нана с Эрой разглядывали всевозможные сады, фонтаны и памятники, которые, по мнению извозчика их старой колымаги (всегда одного и того же) по имени Пьер, они просто обязаны были увидеть.

Дважды они ходили к Эйфелевой башне, особо восхищавшей обеих, и во второй раз с ними случилось происшествие. В тот полдень их сопровождала Маззи, и они с Наной, сидя на скамейке недалеко от башни, вели серьёзную беседу на утомительные темы, например, про "кружевные вставки", стоившие, по словам Наны, "всего два пенса с полпенни или три пенса за ярд", но вполне подходящие для батистового платья девочки. При этом маленькая Эра, бегая кругами вокруг их скамейки, играла со своим скачущим шариком, подбрасывая его так высоко, как только могла, и снова ловя. Внезапно шарик, проскользнув между её вытянутых рук и ударившись о землю, поскакал в сторону другой скамейки, на которой сидел высокий, худой, потрёпанного вида мужчина с длинными и всклокоченными волосами, похожими на дикий куст. Когда шарик, закончив прыгать, подкатился к ногам субъекта, тот поймал его и, встав и подойдя к маленькой Эре, спокойно отдал обратно.

"Спасибо", – вежливо поблагодарила Эра по-русски, не осознавая, почему она сделала именно так, ведь, находясь во французском городе, естественней было бы произнести: "Мерси".

Однако при слове "спасибо" мужчина вздрогнул, вытаращился на неё, потом его лицо расплылось в улыбке, и он, весело воскликнув по-русски: "Так ты, крошка, из России", – поднял Эру на руки и подкинул высоко в воздух подобно её собственному шарику. Услышав, как она восторженно взвизгнула, Маззи и Нана обернулись, желая посмотреть на то, что могло её так порадовать. Секунду они обе в безмолвном изумлении взирали на странного, обросшего, державшего Эру на руках и сиявшего от радости человека, в то время как она, очевидно, очарованная своим новым знакомым, улыбалась ему самым дружелюбным образом.

"Ну-ка, Малышка, упрямая ты девчонка, немедленно иди ко мне", – прокричала Маззи и, подбежав к парочке и не глядя на высокого оборванца, выхватила Эру из его рук и отнесла обратно к их с Наной скамейке.

"Ты очень непослушная маленькая девочка, раз позволяешь себе общаться с незнакомцами", – отругала Маззи, одной рукой приподняв большой бант, на который был завязан шёлковый пояс Эры, а другой начав решительно и по-деловому шлёпать её, в то время как Нана приговаривала своим самым мрачным голосом: "Она заслужила всё это, Мадам, и даже больше".

"Знаете, Нана, этот человек выглядел как нигилист, и у него могла быть бомба в кармане", – продолжила Маззи, тяжело дыша, так как она запыхалась от непривычной нагрузки, связанной с бегом и шлепками.

"Нигилист! Бомба! – испуганно завопила Нана. – О, Мадам, какой ужас!"

"А что такое нигилист и бомба?" – спросила маленькая Эра (которая оставалась любознательной даже в такие непростые моменты), размазывая по щекам слёзы и потирая больное, только что отшлёпанное место под бантом.

"Нигилист – это то, чего ты не сможешь понять, так как слишком мала, но это ужасно, ужасно!" – попыталась объяснить Маззи, и Нана повторила слово "ужасно" со знакомой интонацией в голосе, говорящей о том, что она одновременно напугана и очень сердита.

"Нигилист, – пробормотала маленькая Эра удивлённо. – Нигилист, забавное слово". Она не могла не испытывать жалости к доброму оборванцу, который в этот самый момент медленно удалялся от них, став печальным свидетелем наказания, постигшего его новую маленькую подругу.

И, видя его сгорбленные плечи и поношенное пальто, уныло развевавшееся на ветру, Эра вдруг дерзко выкрикнула: "Мне всё равно! Он славный нигилист, и он мне ужасно нравится. До свидания, Нигилист!" Она помахала ему рукой и послала воздушные поцелуи, несмотря на возмущение Наны: "Самое время для касторки и постели для Вас, Мисс!", – и слова огорчённой и потрясённой Маззи: "Ох, Малышка моя дорогая, что за ужасные манеры!"

Но Эра продолжила настойчиво махать, пока он не скрылся из виду. Она так и не забыла высокого бродягу (который, вероятно, был самым безобидным существом на Земле), и много позже, слыша где-нибудь слово "нигилист", мгновенно думала о нём с неизменным чувством теплоты и нежности, над которым были не властны годы.

Часть Вторая. Детство

Троицкое

Ирина Скарятина – от первого лица

Троицкое – так называлось наше загородное поместье, располагавшееся на Орловщине и принадлежавшее роду моего отца на протяжении трёх веков. Основателем рода (как я вычитала в архивах нашей старой библиотеки) являлся татарский мурза по имени Скарята, прибывший с Золотой Ордой, которая прошлась по землям Руси в тринадцатом веке, осевший в центральной их части (вошедшей со временем в состав Орловской губернии) и положивший начало могущественной династии крупных землевладельцев. Его же потомки, отказавшиеся от татарского дворянства, принявшие православие и наречённые по своему прародителю Скарятиными, женились только на русских девушках, сделавшись "насквозь русскими". Однако стоит отметить, что по прошествии многих веков татарский типаж всё ещё проявляется в семье время от времени, принося с собой высокие скулы, слегка раскосые глаза и иные особенности лица, присущие монголоидной расе, но, конечно же, в сильно изменённой форме, только добавляющей привлекательности. Моя мать любила шутливо утверждать, что все мы явно унаследовали татарский вспыльчивый характер, столь непростой, что ей, неизменно такой мягкой и спокойной, было иногда не под силу с нами справляться.

В 1617-ом году местность, в которой, вероятно, изначально обосновался Скарята, была официально закреплена первым царём династии Романовых Михаилом Фёдоровичем за нашим предком Борисом Михайловичем Скарятиным, дабы по достоинству оценить его заслуги при обороне Москвы от поляков или, как гласил документ, "за Московское осадное сидение". И снова стоит отметить тот факт, что указанное поместье, названное позже "Троицким", находилось в собственности рода ровно триста лет, будучи даровано в 1617-ом году, а затем отнято революцией в 1917-ом. До той великой катастрофы мы частенько обсуждали празднование трёхсотлетия обретения дворянства и даже подумывали установить в парке усадьбы какой-нибудь памятник в ознаменование такого события. Но увы, сии планы постигла участь большинства человеческих мечтаний!

Троицкое являлось живописнейшим местом. Дом был первоначально построен в начале девятнадцатого века моим прадедом Яковом Фёдоровичем Скарятиным, замечательным и высококультурным человеком. Высланный из столицы и вынужденный провести бо́льшую часть жизни в Троицком по политическим причинам, связанным с началом правления императора Александра I, он сосредоточил все усилия на том, чтобы сделать поместье как можно более прекрасным, и, как я уже сказала, будучи выдающимся человеком, совершенно в этом преуспел. Его тогдашние владения были по-настоящему огромны, намного обширнее, чем во времена моего отца, ведь у прадеда было много сыновей, а потому после его смерти вотчину пришлось разделить между всеми ними, но мой дед, являясь старшим сыном, унаследовал наибольшую и наилучшую её часть – само Троицкое. Дом представлял собой громадное двухэтажное каменное здание в стиле ампир – образец колониальной архитектуры, вмещавший сотню комнат, из которых бальная зала и гостиные, будучи расписаны талантливыми художниками, специально выписанными прадедом из Италии, были поистине роскошны. Здание окружали цветочные сады, за коими раскидывался великолепный парк, уникальный своими липовыми аллеями, в особенности центральной или "Большой Аллеей" – самой длинной и красивой из всех, что я когда-либо и где-либо видела.

В конце протяжённой "Поперечной Аллеи", пересекавшей "Большую Аллею" посередине, стояло скромное квадратное белокаменное строение, скорее похожее на летний домик, чем на что-нибудь иное, хотя старожилы утверждали, что во времена прадеда там находилась масонская ложа (ведь старый господин сам был "вольным каменщиком") и что с домом его соединяли подземные переходы. Но так ли это было в действительности, я не знаю, поскольку сама никогда не видела этих ходов. Ещё одним потрясающим произведением архитектуры в усадьбе были конюшни – неимоверно длинное здание из белого камня, имевшее грандиозный фасад и стоявшее прямо напротив старого дома с другой стороны разделявшей их необъятной лужайки. Прадед любил лошадей и имел превосходный конезавод, довольно знаменитый по тем временам. Я знаю, что управлял конезаводом англичанин, и своими глазами видела его могилу на нашем маленьком деревенском кладбище. Вокруг конюшен располагалось множество других строений: и хлева, в которых содержались коровы (коих было невероятное количество), быки, овцы и свиньи; и длинный каретный сарай, полный всевозможных транспортных средств, таких как ландо, фаэтоны, дрожки, коляски и сани; и различные мастерские – плотницкая, механическая, прачечная и кузница. Так что хозяйство было полностью самообеспечивавшим и самодостаточным – практически во всех отраслях жизни, поскольку только ограниченное число продуктов (сахар, икра и прочее подобное) завозилось извне из-за невозможности произвести это своими силами. В остальном же здесь делалось всё: толстые шерстяные ткани, льняное бельё, кружева (в хозяйстве работало пятьдесят кружевниц), мебель, ковры, лесозаготовки (отопление было полностью дровяным) и разнообразнейшие сельскохозяйственные продукты, такие как мясо, птица, молоко, масло, яйца, овощи и фрукты, включая даже персики и виноград. К тому же прадед обладал впечатляющей коллекцией книг, и его библиотека, состоявшая из действительно редчайших изданий, была в то время одной из лучших. Ценя в жизни истинную красоту и зная, как жить, он окружил себя всей мыслимой роскошью и доступным на тот момент комфортом, в результате чего слава о Троицком распространилась далеко за его пределами.

После его смерти мой дедушка Владимир Яковлевич унаследовал Троицкое, но проводил там мало времени по двум причинам: во-первых, он был губернатором и бо́льшую часть времени должен был находиться в Орле, а во-вторых, его жена, моя бабушка Мария Павловна (урождённая княжна Голицына) никогда не любила деревню и предпочитала жить в городе. Когда дедушка умер, поместье перешло к моему отцу, и именно в Троицкое он привёз мою мать (урождённую княжну Лобанову-Ростовскую) после их венчания. Она часто рассказывала мне историю о том, как, приехав в Троицкое, сначала была глубоко впечатлена красотой этого места, а после ошеломлена полным отсутствием в доме современных удобств.

"Великолепная бальная зала, роскошные гостиные и комнаты для приёмов – говорила она. – При этом совсем крошечные и невозможно тесные спальни и, что самое поразительное, всего одна ванная на все сто комнат!"

Естественно, она пришла в ужас от такого положения дел и, будучи очень молодой и неопытной, решила, что дом нужно немедленно перестроить. И тогда без участия какого-либо архитектора, как я полагаю, половина дома была снесена и выстроена по-новому, в более современном стиле, с просторными спальнями, большим количеством ванных комнат, надлежащим водопроводом и канализацией и прочим подобным, став чрезвычайно благоустроенной и удобной для жизни, но в то же время потеряв бо́льшую часть своего изящества и ценности с архитектурной точки зрения. Позже архитектор появился и исправил ряд допущенных ошибок, добавив балконы, колоннады и веранды и сделав дом по-настоящему очаровательным, однако всё же не таким красивым, каким был прежний.

Мои родители оба любили Троицкое, хотя и совершенно по-разному – отец преимущественно проявлял интерес к сельскохозяйственной стороне жизни усадьбы и лошадям, собакам и охоте, верховой езде и управлению экипажем, дирижированию своим замечательным церковным хором и фотографированию всех и вся; мать же была всецело поглощена всевозможной благотворительностью, своими прекрасными цветниками, надсмотром за состоянием парка и дома. Поддерживать бесперебойный ход всей этой деятельности было отнюдь не простым делом, но она прекрасно справлялась. Естественно, у неё была экономка, дворецкий и многочисленные слуги, но тем не менее ей приходилось всё контролировать, давать поручения и следить за их должным исполнением. Помимо того, что и сама семья вместе с педагогическим персоналом была весьма приличного размера, к ней добавлялись многочисленные гости, заполнявшие дом летом, и визитёры из соседних поместий, частенько заглядывавшие на огонёк, и нужно было позаботиться о комфортном размещении каждого.

Случались и особые оказии, например, пятнадцатое июля – день святого Владимира и именины моего отца, – когда съезжались гости со всей губернии, многие из которых оставались на ночь, а то и на несколько дней или даже недель. Программа праздника была необычайно насыщенной, и именно моя мать брала на себя заботу о том, чтобы всё и во всех отношениях было идеально: комнаты правильно распределены, гости удобно устроены, большой званый обед и сопутствующий ему музыкальный репертуар должным образом организованы (по этому случаю из Орла привозился военный оркестр), театральные постановки и фейерверк проведены на самом высшем уровне. В такие моменты она была действительно неповторима – без малейших признаков волнения или раздражения и всегда божественно красива. Но такой весёлой жизнь в Троицком представала в основном в те годы, когда мои родители были совсем молоды. В моё время всё стало намного спокойнее, ведь я родилась, когда они достигли зрелого возраста и, следовательно, уже не были столь активными и жаждущими удовольствий.

Алексей Белов-Скарятин

Очень жаль, что скорее всего уже невозможно будет ознакомиться с упомянутым документом, где основателем рода назывался татарский мурза Скарята, поскольку огромная библиотека из усадьбы Скарятиных, насчитывавшая свыше 20000 томов, среди которых находилось много книжных редкостей, включая иллюстрированные французские и голландские издания XVII-XVIII веков, была большей частью расхищена или уничтожена в первые месяцы после революции и только чуть более трети от общего количества книг было сначала вывезено в Орловскую центральную библиотеку, откуда практически всё (за исключением 71-го тома, каким-то чудом задержавшегося в библиотеке и находящегося на сегодняшний день в её редком фонде) было передано в 1918-ом году Саратовскому университету (а почему именно туда – будет подробно рассказано в следующей книге).

Наверняка, тот документ был весьма искусно и красочно составленной родословной, описывавшей отрасль рода Скарятиных, которая вплоть до Якова Фёдоровича, построившего усадьбу в Троицком, является нашей общей с Ириной, расходясь дальше на отдельные ветви (мой трижды прадед Дмитрий Яковлевич, пятый сын Якова Фёдоровича, был родным братом его третьего сына Владимира Яковлевича, деда Ирины, а моя прапрабабушка Варвара Дмитриевна, в замужестве Башкатова, являлась, соответственно, кузиной Генерала; стоит также отметить, что муж Варвары Дмитриевны, мой прапрадед Орест Дмитриевич Башкатов, был одним из ближайших друзей Генерала, и он ещё промелькнёт в дальнейшем повествовании Ирины как дядя Роро). Слава Богу, в различных российских исторических учреждениях, включая Государственный архив Орловской области (ГАОО) и Российский государственный архив древних актов (РГАДА), смогли уцелеть бесценные старинные фолианты и манускрипты, давшие мне возможность эту родословную воссоздать.

Наткнувшись в ГАОО на протоколы Орловского Дворянского Собрания о внесении шести сыновей Якова Фёдоровича в дворянскую родословную книгу (от 1824-го года) и о сопричислении двух детей Владимира Яковлевича к его дворянскому роду (от 1853-го года), я поймал себя на мысли, что читаю нечто похожее на начало Евангелия от Матфея: "Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его …", – но здесь это выглядело чуть иначе: "По признанию рода господ Скарятиных в древнем дворянстве, принят за родоначальника Степан Скарятин; поколенная же родословная показывает, что от Степана Скарятина произошли потомки в следующем порядке: от Степана Семён и Мартин, от Мартина Трофим и Иван, от Ивана Яков, от Якова Тихон и Иван, от Тихона Василий, от Василия Иван и Фёдор, от Фёдора Яков и Василий, от Якова Владимир (проситель)". В этих же протоколах даётся и некоторая информация о том, каковы были изначальные родовые поместья – "… за Мартином и Семёном Степановыми детьми Скарятиными по писцовым книгам Одоевского уезда Богоявленского стана 7136/1628 и 7137/1629 годов писаны были поместья отца их жеребьи деревень Горяиново и Рылево 46 четвертей с осминою в поле а вдвупотомуж¹⁶…", и как потом передавались по наследству, постепенно прирастая новыми землями. Сохранившиеся в РГАДА по Одоевскому уезду платёжные книги 1615-го и 1620-го годов, дозорные книги 1616-го года и межевые книги 1683-го года (в дополнение к упомянутым выше писцовым книгам 1628-го и 1629-го годов) не только добавляют новые детали к этой картине, но и однозначно показывают, что к началу XVII века семейство Скарятиных было многочисленным и разветвлённым, ведь ещё более десятка других представителей разросшегося рода, не относящихся к нашей с Ириной ветви, идущей от Степана, также владело землями в Одоевском уезде. Тем не менее среди них не значился Борис Михайлович, которого Ирина в своём рассказе ошибочно называет "нашим предком", равно как и прочие Скарятины из "Осадного списка 1618-го года", поскольку "за Московское осадное сидение" те были награждены владениями совсем в других местах – в Кашинском и Дмитровском уездах, находившихся к северу от Москвы, а не к югу как Одоевский. Я практически уверен, что Ирину ввела в заблуждение формулировка, данная в "Общем Гербовнике дворянских родов Всероссийской Империи" в комментарии к подробному описанию герба Скарятиных: "Фамилии Скарятиных Борис Михайлов сын Скарятин от Государя Царя и Великаго Князя Михаила Феодоровича, за Московское осадное сидение пожалован поместьями и на оныя грамотою. Равным образом и иные многие сего рода Скарятины Российскому Престолу служили дворянския службы в разных чинах и жалованы были от Государей в 7127/1619 и других годах деревнями. Всё сие доказывается справкою Вотчиннаго Департамента, родословною Скарятиных и копиею с определения Московскаго Дворянскаго Собрания". Здесь к нашим с ней предкам имеет отношение не первое предложение комментария, а второе, и, конкретно, две фразы: "иные многие сего рода" и "других годах". И таким годом можно с полной уверенностью считать 1596-ой, поскольку именно тогда была составлена рукопись, хранящаяся сейчас в библиотеке архива Министерства иностранных дел в Москве, – "Десятня новиков всех городов Московской и Новгородской земли неслужилых и безпоместных, которые были повёрстаны поместным окладом по Государеву указу, состоявшемуся в Апреле 1596 (7104) года". И в этой рукописи среди прочих выведены Степан Семёнов сын Скорятин и Артемей Семёнов сын Скорятин (в старинных документах фамилия чаще писалась через "О") как владельцы участков в 100 четвертей под Одоевым. Так вышло узнать имя отца "нашего" Степана – Семён, а также факт существования у Степана родного брата Артемея, что позволило, в свою очередь, установить родственные взаимосвязи между "нашими" Скарятиными и некоторыми другими, упомянутыми в Одоевских книгах из РГАДА. Ещё одним важнейшим открытием стало то, что Семён Скорятин являлся опытным воеводой в "Смутное время", возглавлявшим в 1609-ом году вместе с Ларионом Трусовым поморскую рать ополчения¹⁷, сформированного в Вологде для наступления с востока на польских интервентов, поддерживавших второго Лжедмитрия, или, как его ещё называли, "Тушинского вора".

Трудно предположить, что Семён-воевода не имел собственных владений, но документов, которые бы подтверждали их наличие, мне пока найти не удалось. Зато я наткнулся на информацию о прелюбопытнейшем деле из архива нижегородского Дудина монастыря под названием "1555 г. февраля 12. – Правая грамота (с докладом ц. Ивану Васильевичу) суда нижегородского воеводы кн. Семёна Ивановича Гундорова иг. Дудина м-ря Макарию по тяжбе между дудинскими старцами Елисеем, Серапионом, монастырскими крестьянами и нижегородскими детьми боярскими Матвеем, Михаилом и Андреем Владимировыми детьми Скорятина, Романом Григорьевым сыном Клинцова и Алексеем Васильевым сыном Плаксой о земле д. Чернцово селище в Гороховецкой вол. Нижегородского у.", в котором были собраны различные судопроизводственные бумаги тех времён, включая челобитную и обыскные речи, а также более раннее следственное дело от 1521-го года. Затянувшийся на многие годы поземельный конфликт между монастырскими властями и двумя поколениями нижегородских детей боярских Скорятиных разразился ещё в 1517-ом году, когда игумен монастыря подал жалобу на братьев Владимира и Ивана Скорятиных, утверждая, что ещё за 3 года до этого они захватили монастырское селище Чернцово, самовольно поставив там деревню Непейцыно. Братья на суде заявили, что землю получили от отца своего Семёна, и тот, поскольку был ещё жив, предстал перед судьями, дабы держать ответ, где и подтвердил, что земля под деревней Непейцыно является его поместной, на что у него имеется жалованная грамота, которую он положит только перед великим князем (имея на это полное право, так как, будучи служилым человеком и обладая "личной несудимой грамотой", он становился подсуден лишь великому князю или введённому боярину). Посему местные гороховецкие управители, имея "кормление без боярского суда", были вынуждены передать дело на суд в Москву. Во время же слушаний, учинённых в столице, Владимир Скорятин совершил роковую ошибку, предопределившую решение по делу, заявив на обычный вопрос о соответствии записей о предварительном судебном разбирательстве реальному ходу дела, что "ему суд был, да не таков", тем самым выдвинув встречные обвинения в адрес гороховецких судей. Это в корне изменило характер дознания, вследствие чего вместо документальных подтверждений владельческих прав на спорные земли бо́льший вес приобрели показания свидетелей, на основании которых братья Скорятины проиграли тяжбу, а спорную землю присудили Дудину монастырю.

Но через 30 с лишним лет история получила своё продолжение, когда уже трое сыновей Владимира при поддержке двух товарищей вновь посягнули на земли Дудина монастыря, считая, видимо, решение против своего отца несправедливым. Вот как звучала монастырская жалоба, направленная на этот раз самому Ивану Грозному: "Царю государю великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии бьют челом и плачютца от Николы чюдотворца Дудина монастыря старец Елисей да старец Серапион, да монастырьские крестьяня Онтипко Семёнов, да Федосейко Есипов, да Игонка Иванов сын Кривоносов. Жалоба нам, государь, на Матвея да на Михаила да на Ондрея на Володимеровых детей Скорятина, да на Романа на Клинцова, да на Олексея на Васильева сына на Плаксу. Деялось, государь, сего лета 7062-го после Егорьева дни осеннего в середу против четверга на пятом часу ночи, приехали, государь, на монастырьскую деревню на Чернцово селищо тот Матфей да Михайло да Ондрей Скорятины, да Роман Клинцов, да Олексей Плакса со многими людми розбоем да нас, государь, били и грабили. А грабежу, государь, с нас взяли … (дальше шло длиннющее перечисление отнятого – А. Б.-С.). А всего того, государь, грабежу взяли монастырьского и крестьянского на сорок рублёв с рублём". Вначале расследование вёл нижегородский воевода князь Семён Иванович Гундоров, одновременно выполнявший роль наместника с широкими судебными полномочиями, что было вполне естественно в условиях военного времени (недавнее взятие Казани, покорение народов Поволжья, готовящиеся походы на Астрахань), поэтому ему были подсудны обвинённые не только в захвате монастырской земли, но и в разбое. Однако, согласно 63-ей статье Судебника 1550-го года, воеводе-наместнику запрещалось выдавать правые грамоты по таким делам без доклада государю, поэтому окончательное решение было за Иваном IV, и оно вновь оказалось не в пользу Скорятиных: "По царёву великого князя Ивана Васильевича всеа Русии слову, князь Семён Иванович Гундоров исщей Дудина монастыря старцов Елисея да Серапиона да монастырьских крестьян Онътипку Семёнова, да Федо-сейка Есипова, да Игоньку Кривоносова по сему судному списку в их иску в сороки рублех с рублём оправил и присудил деревню Черньцово селище к Николе чюдотворцу Дудина монастыря игумену Макарью з братьею по их старой правой грамоте со всеми угодьи …"