Читать книгу: «Кризис среднего возраста», страница 12
чёрный ворон
(Фэнтези)
Вот уже третье утро подряд, вместо ласковых лучей восходящего солнца, щебета птиц и шелеста столетних яблонь, я просыпался под хамское карканье огромного чёрного ворона и его настойчивый стук в окно моего деревенского дома.
В то утро ещё и дождь зарядил надолго! Небо заволокло каким-то серым киселём, видимо у повара небесной кухни окончательно испортилось настроение. Такая назойливость мистической птицы пугала меня с каждым днём всё больше и больше, поскольку всем известно, что это очень плохая примета, а я в них верю, так как частенько они имеют обыкновение сбываться. Но делать нечего, нужно идти и договариваться.
Извините великодушно, забыл представиться, Алексей Миронов, московский литератор, полный творческих идей и некоторых амбиций. Вы спросите меня:
– С кем договариваться, с вороной что ли?! Да, да, мой дорогой читатель, именно с вороной, а точнее с большим чёрным вороном, важно расхаживающим по наружному подоконнику моего окна в спальне и время от времени бьющим в оконную раму своим стальным серым клювом.
Сразу вспомнилась полная драматизма, знаменитая поэма Эдгара По «Ворон», в прекрасном переводе Константина Бальмонта. Поэма, полная тоски по любимой Леноре и экзистенциального ужаса от рефреном звучащей фразы из горла ворона: «Никогда»!
Да, мой дорогой читатель, здесь уместно напомнить, что в отличие от эдгаровского ворона-джентельмена, полного достоинства и деликатности, мой ворон скорее походил на деревенского хулигана, который с вечера, приняв на грудь «литру первача», уже на следующее утро нагло требовал от соседа «поправить здоровье».Удары клювом чередовались с жутким клёкотом-карканьем, и эта настойчивость птицы ужасно выводила меня из себя. Затем я вспомнил, что вот уже третьи сутки не баловал представителей пернатых «остатками с барского стола». Может быть, из-за этого разгорелся весь этот сыр-бор? Дело в том что, по недавно заведённому в нашей семье порядку, остатки еды не выбрасывались в ведро для пищевых отходов, а складывались в целлофановый пакет. Вечером их выносили в дальний угол сада на компостную кучу, где каждое утро ими пировали местные сороки и вороньё.
Моя жена и дети на две недели сменили деревенский быт на «турецкий рай». Оставшись один, я естественно нарушил этот недавно заведённый порядок.
На кухне, собрав в алюминиевую миску краюшки чёрного хлеба и прочую заветренную снедь, и чувствуя себя «данайцем, дары приносящим», я двинулся на веранду, на встречу судьбе. Почуяв опасность, ворон отлетел на несколько метров от окна и устроился на деревянном ограждении открытой террасы. Водрузив миску на подоконник, я вернулся в свою спальню и, спрятавшись за занавеской, стал ждать. Всё было чинно и благородно! Мой ворон, постоянно оглядываясь, принялся трапезничать, выбирая лучшие куски. Не дожидаясь окончания птичьего пиршества, я решил проверить, не пора ли закрыть заслонки обеих печек, на кухне и в гостиной, затопленных больше часа назад. Разбив остатки догорающих углей кочергой и убедившись, что синие огонёчки угарного газа не совершают своё смертельное танго в жерлах обеих печей, я уверенно перекрыл дымоходы «голландок». Вернувшись в спальню, я чуть приоткрыл занавеску. Моего ворона-хулигана уже не было на месте, а в миске что-то блестело. Окно не позволило разглядеть, что именно в ней находилось, и я заинтригованный вышел на веранду.
В миске лежало старинное бронзовое кольцо необычной формы. Взяв его в руку, я ощутил некую вибрацию внутри кольца. Интересно, интересно, что принёс мне птичий вестник? Это был полый бронзовый цилиндр, состоящий из трёх колец, причём среднее кольцо было толще и выступало над остальными. На верхнем по часовой стрелке были нанесены латинские буквы и римские цифры от единицы до тысячи, а на нижнем всё тоже самое в обратном порядке. Среднее же кольцо по периметру было украшено двенадцатью крохотными кристаллами в оправе, причём один из них был значительно крупнее остальных. Я стал думать, какая же тайна заключена в этом вороньем подарке? Мой мозг лихорадочно заработал, перебирая в уме различные варианты. Меня вдруг охватил мистический ужас, неужели у меня в руках ни больше, ни меньше, а пресловутая машина времени? А что, если любой поворот нижнего или верхнего цилиндра сможет перенести меня сквозь века? Смогу ли я вернуться из этого путешествия обратно?! Меня бил озноб, и по телу проходила мелкая дрожь. Тут кольцо-цилиндр неожиданно выпало у меня из рук и, покатившись по щелистому деревянному полу веранды, провалилось внутрь. Однако голубоватое свечение из-под пола указало на его местонахождение.
Не раздумывая, я вскрыл ближайшую половицу топором и, с трудом дотянувшись до волшебного кольца, с некоторым чувством страха, зажал его в кулаке. Синее свечение усилилось, и рука моя стала вибрировать вместе с волшебным цилиндром. Голова шла кругом. Неужели я единственный в мире обладатель волшебного кольца, способного перенести меня в любую эпоху, или это только плод моего воображения и не более? Может быть, стоит попробовать повернуть на одно деление среднее кольцо с кристаллами и оказаться в прошлом или позапрошлом столетии? А если повернуть по часовой стрелке и оказаться в ХХII веке? Мой мозг плавился уже от одного только предвкушения неожиданно возникших возможностей. Стук в дверь прервал мои фантазии. Сосед, Александр Александрович, по-простому Сан Саныч, учитель истории в сельской школе, пришёл позвать меня на рыбалку…
– Анатолич, я с вечера прикормку разбросал, сейчас с восходом солнца самый клёв начнётся.
– Саныч, ты солнце давно видел на улице?! Хмурь осенняя и дождик моросит.
– Ты подожди, не кипятись, южный ветерок подул, через час – полтора, погода точно наладится. Взгляд его упал на кольцо-цилиндр, которое я держал в руках.
– Я смотрю, ты старинным украшением разжился?! А взглянуть-то поближе на него можно?! Подавая Санычу кольцо,
я вкратце изложил историю его появления у меня. Достав из внутреннего кармана телогрейки очечник, он неторопливо стал разглядывать странную находку. Затем подошёл к печке декорированной керамической плиткой и несколько раз чиркнул кольцом по ней. Увидев царапины на керамической поверхности, он присвистнул:
– Ты хоть понял, что у тебя среднее кольцо в алмазах?
– Так уж и в алмазах? Откуда такая уверенность, Саныч?
– А ты повнимательнее посмотри на царапины на плитке. Только алмазный стеклорез может оставлять такие глубокие порезы. Стекло – вещь колкая и для ювелирки негодная. Разве только обманки делать, скажем для кино или театра. Он поднёс кольцо к своим очкам и губы его зашевелились.
– Так алмазов двенадцать! Предположим, по количеству месяцев в году. Причём один крупный,
– А почему один алмаз крупнее остальных? Что это значит?
– А то это значит, Анатолич, что это точка отсчёта, по всей видимости. А верхний и нижний ряды – это ведь римские буквы и цифры! Всего семь цифр и букв обозначающих большие величины. Смотри! I – единица, V – пятерка, X – десятка, L – пятидесятка, C – сотня, D – пятисотка, M – тысяча. Только на верхнем кольце они обозначены по часовой стрелке, а на нижнем – против. Из этого следует, милый мой писатель, что мы имеем верхний ряд, как возможный трансфер в будущее и соответственно нижний ряд, как трансфер в прошлое.
– Слушай, Анатолич, у меня ведь дядька родной, брат отца, в самом начале войны пропал без вести, где-то под Луцком. Мне даже из архива Министерства Обороны об этом справку прислали. 25 июня 1941 года. Шёл третий день войны. Был отдан приказ остановить немцев любой ценой. На них наступала 1-ая танковая группа генерала фон Клейста – триста танков и полторы тысячи хорошо подготовленных, прошедших всю Европу «как нож по маслу» немецких танкистов. Этой армаде противостояла батарея наших 45-пяток, состоящая из четырёх противотанковых орудий сорок пятого калибра, как тогда шутили красноармейцы «прощай, Родина» и шестнадцати не нюхавших пороха красноармейцев, почти мальчишек, во главе с младшим лейтенантом. Кстати, ты знаешь, что наши сорокопятки, это модернизированные немецкие пушки немецкой фирмы «Рейн-Металл»? Мы ещё в тридцать втором году, когда с «немчурой» братались, купили у них лицензию на производство противотанковых орудий. По быстрому наладили у себя их производство, модернизировали и дали «немчуре» жару, когда срок пришёл. Даже генерал фон Клейст отмечал в своих дневниках, что у него создалось впечатление, что у русских под каждым кустом стоит противотанковая пушка или красноармеец с противотанковым ружьем. В этом он был прав. За всю войну мы их более десяти тысяч наклепали. Во как производство было налажено! Не то, что сейчас, то ракета не взлетит, то спутник упадет. Позор на весь мир, да и только! Я заслушался, заворожённо смотря на руки сельского учителя истории, продолжавшего играться с моим кольцом.
– Анатолич, может попробуем, сбегаем в прошлое и обратно? Я хоть буду знать, где мой дядька родной похоронен.
– Саныч, не выдумывай! Как ты собираешься это сделать?!
– А чего тут сложного?! Это тебе не огород городить! Смотри, нижним кольцом, против часовой стрелки я набираю год, а средним, с алмазами, – месяц. Например, я решил набрать 1941 год. Римскими цифрами это будет выглядеть так – MСМXLI.
А средним кольцом мы набираем цифру.., – учитель задумался и почесал затылок, – ну, скажем, июнь, шестой месяц. Значит, аккуратненько перемещаем среднее кольцо на шесть алмазов назад.
– Не слишком ли мудрёную теорию вы мне тут изложили, дорогой мой учитель истории? Может быть всё гораздо проще? Мне захотелось поёрничать и сбить этот уверенный менторский тон моего соседа.
– Так это мы сейчас проверим и, не раздумывая, он стал вертеть сначала нижнее, а затем среднее кольцо против часовой стрелки. Вспышка, похожая на работу сварочного аппарата, когда ты «ловишь зайчика» и слепнешь, оглушительный грохот и… тишина.
Их бросило взрывной волной на землю. Оглохшие, присыпанные землей, немного придя в себя, наши герои решили оглядеться:
– Саныч, ты чего наделал? Ты вообще-то понимаешь, куда мы попали?
– Куда, куда, Анатолич, на войну с немцами попали, прямёхонько в самое её пекло, в 1941 год, в июнь месяц, в третий день войны!
– Слышь, Анатолич, кажется, мы опоздали. В этих трёх братских могилах должен и мой дядька лежать. Всего несколько минут назад вражеский снаряд разорвался неподалёку, уничтожив соседнее орудие и разметав расчёт сорокопятки. Значит из четырёх орудий только его ещё в живых осталось. Младший лейтенант с удовлетворением оглядел бесконечное колхозное поле, чёрное от немецкой пехоты, где более тридцати горящих танков, несколько минут назад бодро давивших своими гусеницами неубранную пшеницу, теперь недвижно стояли под открытым небом. Он вспомнил Ростовскую учебку, стрельбы по фанерным макетам танков противника. Их хорошо учили, он мог с закрытыми глазами рассказать технические характеристики всех советских и большинства зарубежных артиллерийских установок, знал их слабые и сильные стороны, а также возможности в бою. Они, 20-летние выпускники Ростовского артиллерийского училища, гордились тем, что они – смертники, и что в бою с танками, после первого выстрела жить им останется не более 30-ти минут. Конечно, это была мальчишеская бравада: «Это мы ещё посмотрим, кто кого!» На практических занятиях он старался максимально быстро произвести наводку на фанерную модель вражеского танка, бешено крутя обеими руками механизмы наведения на цель. Теперь это здорово пригодилось. О себе он не думал. Ребят жалко, окопаться толком не успели. Это был приказ, а приказы не обсуждают. Выкатили сорокопяточки в чистое поле и били прямой наводкой по врагу, пока сами не погибли. Его-то расчёт вынужденно припозднился. Не доезжая до передовой, ездовая лошадь споткнулась и сломала ногу. Пришлось всем гуртом орудие и боеприпасы тащить на себе полтора километра. Выбирая огневую позицию, он решил не торопиться. Оглядевшись, младший лейтенант увидел неглубокую ложбинку, всю заросшую крапивой и чертополохом. Какая ни какая, а всё-таки это была маскировка. Самое главное, дно у ложбинки было плоское и позволяло удобно упереть сошки. Итак, на счету его расчёта было с десяток немецких танков, что совсем неплохо для боя с превосходящими силами противника. Простенькая маскировка значительно увеличила живучесть его батареи, и пока они оставались не замеченными.В прицел было видно, как объезжая подожжённую машину, соседний танк повернулся к ним боком. Он почти любил этот танк, и эта любовь в виде бронебойного снаряда весточкой долетела до немецкого экипажа. Видя как из дымящейся машины, открыв люк, выпрыгивают немецкие танкисты, он решил подарить свою любовь каждому из них:
– Осколочным, заряжай! Огонь!
Хорошая поражающая способность осколочного снаряда не оставила немецкому экипажу ни одного шанса.
– Это вам за пацанов из соседних расчётов! Перед глазами мелькнули присыпанные землей и разметавшиеся взрывной волной людские тела, вздыбившиеся от прямого попадания пушки.
– Так, пока не раскрыли, нужно хотя бы ещё парочку поджечь. Ага, не выдержал, разворачиваешься в тыл бежать! Ну, это ты отлично придумал, дорогой, Ганс! Давай, давай, подставляй свой немецкий жирный бочок русскому голодному Серому Волчку!
– Бронебойным, заряжай! Огонь! Неужели в бензобак?!
Огненный цветок распускался в том месте, где у танка находился бензобак. Последующий взрыв и отлетевшая в сторону башня танка говорили о том, что снаряд угодил в боекомплект.
– Вот так салют! Ну, задал жару русский Серый Волчок, откусил всё же бочок у Ганса вместе с башкой. Неожиданно рвануло где-то позади их орудия. Лейтенант почувствовал, как горячая волна обожгла затылок и бросила его на орудийный щиток. Удар был достаточно сильным и он, обливаясь кровью из-за сломанного носа, стал терять сознание.
– Вот гады-немцы с левого фланга обошли! Недоглядел, эх недоглядел! Зараза немецкая! Шум мотора приближающейся немецкой громадины заставил путешественников в прошлое вздрогнуть и оглядеться. Зрелище было удручающее. Тела солдат были присыпаны землей, а спины посечены осколками. Командир с разбитым о щиток лицом пытался развернуть орудие навстречу приближавшемуся танку. Это ему удалось и, открыв орудийный затвор, он попробовал крикнуть:
– Бронебойным, заряжай! Что-то сиплое и нечленораздельное вырвалось из его уст, губы и язык не слушались. Просящий жест руки красноречиво дублировал смысл его сипенья. Мужички наперегонки кинулись к ящикам со снарядами, которые были покрыты телами мёртвых солдат. Пока писатель оттащил труп подносчика со снарядного ящика, Саныч, с неожиданной для его возраста лёгкостью, схватил снаряд и, пригнувшись, подбежал к командиру. Лейтенант шатаясь, с залитым кровью лицом открыл затвор и вложил свежий бронебойный. Грянул выстрел. Танк, на полной скорости приближавшийся к тому месту, где засели артиллеристы, вздрогнул и, проехав по инерции еще немного, остановился, не доехав до цели каких-нибудь пару сотен метров. Сероватый дымок показавшийся из-под башни очень быстро перешёл в чёрную дымовую завесу.
– Теперь нас ещё труднее будет обнаружить. Это очень хорошо, – мелькнула мысль у лейтенанта. Что-то свистнуло совсем рядом. Висок его обожгло, и он потерял сознание, уткнувшись головой в орудийный затвор и обхватив его руками. Сан Саныч, подбежавший было с новым снарядом, растерянно замер над мёртвым лейтенантом.
– Анатолич, я так понял, что мы с тобой одни тут остались! Надо бы домой возвращаться. Сев возле орудия, он стал рыться в карманах, пытаясь отыскать злополучное кольцо.
– Кажется, в дырку за подкладку провалилось, чтоб его!
– Ну, ты даешь, Саныч! Нас же сейчас расстреляют или на худой конец переедут немецкими гусеницами! С правого фланга на полной скорости прямо на нас мчался немецкий танк. Я почувствовал, что сейчас грянет выстрел и, уже падая, схватив соседа за рукав телогрейки, рванул его на себя. От смерти нас спасло то, что мы кубарем скатились на дно лощины. Через мгновенье над нашими головами прогрохотали гусеницы вражеского танка. Нас завалило землей от обрушившихся стенок природного убежища. Голова гудела от грохота. Надо было что-то делать. Выплюнув землю, я решил растормошить соседа по несчастью.
– Ты долго так лежать собираешься, Саныч?! Доставай ты эту старинную хреновину и вертай нас назад! Отсутствие ответа меня насторожило. Осторожно взяв за плечо телогрейки историка, я попытался повернуть его к себе лицом. Лицо соседа представляло кровавое месиво. Падая вниз, он со всего размаха ударился головой о камень.
Этого только мне ещё не хватало! Расстегнув телогрейку, я приложил ухо к груди.
– Дышит – живой значит. Ну, слава тебе, Господи! Прости мою душу грешную! Перекрестившись три раза, я стал обыскивать карманы его телогрейки. В углу за подкладкой нащупал что-то похожее на кольцо. Хорошо ещё, что подкладка из саржи была сделана и от времени протёрлась до дыр в нескольких местах. Вот через одну из таких дырок я и выудил злополучное кольцо. Несмотря на осенний холод, пот градом катился по моему лицу, застилая глаза. Зажав трясущимися пальцами обеих рук кольцо, я попытался сосредоточиться.
– Так, если кольцо крутится по часовой стрелке, то это будущее. Перевернул цилиндр, теперь самое главное не промахнуться и вернуться в своё время. Заговорил стихами, в рифму! Это хороший знак. Я вытер пот со лба, вглядываясь в крохотные римские циферки, расположенные на верхнем кольце машины времени. Как же будет выглядеть наше время – 2018 год? Вот так наверное – MMXVIII! Чтобы не сбиться, я ржавым гвоздём, невесть каким образом попавшим в карман моей ветровки, нарисовал на земле шпаргалку – MMXVIII.
– Значит так! Верхним кольцом делаю два полных оборота по часовой стрелке от большого алмаза (назовём его для краткости «ноль») до римской буквы «М» (тысяча). Далее совершаю коротенький поворот от «нуля» до I (единицы), затем чуть длиннее – от «нуля» до десяти и завершаю годовое исчисление тремя короткими поворотами от «нуля» до I (единицы). С определением года покончено. Берусь за нижнее кольцо.
Синее свечение усиливалось, цилиндр подрагивал словно живой. Я оглянулся по сторонам и увидел, как два дюжих немца с автоматами бегут в мою сторону и целятся в меня. В это мгновенье сосед наконец-то пришёл в себя. Стоная от боли, он попытался приподняться на одной руке. Я, как загипнотизированный, смотрел в сторону немцев и ждал автоматной очереди. Странное безразличие парализовало моё сознание. Это длилось долю секунды, кажущуюся вечностью. Не сумев удержаться, историк свалился на меня, и мы вместе упали на землю. Автоматная очередь, как хороший садовник, срезала верхнюю часть кустов там, где ещё секунду назад находились наши головы. Как в замедленном кино, в полёте я успел повернуть нижнее кольцо и установить цифру девять напротив первого алмаза.
Снова вспышка, похожая на работу сварочного аппарата, ты слепнешь, гул, переходящий в надсадный рёв, а затем оглушающая тишина…Мы очнулись на берегу реки Сить. Погода была мерзкая. Моросил дождь. Побросав удочки, я помог Сан-Санычу подняться, из его носа текла кровь, а на лбу начинала образовываться приличная шишка.
– Саныч, под ноги надо смотреть, а то придёшь в школу, а дети засмеют. Решат, что тебя жена приголубила!
– Хватит смеяться над бедным учителем истории, в кои-то веки собравшимся на рыбалку. Ты вот что, Анатолич, ты с этим кольцом поаккуратней. А то ведь ни за грош могли пропасть.
– C этим что ли? – Я достал из кармана кольцо. Руки мои дрожали, а тело покрылось испариной. Не раздумывая, я зашвырнул его на середину реки и… проснулся! За окном по-прежнему шёл дождь, серый студень неба наводил на грустные мысли. О рыбалке в ближайшие день-два можно было забыть. Наглое карканье и стук в окно окончательно вернули меня в реалии сегодняшнего дня.
от печали до радости
Вдоль кладбищенских оградок брела устало немолодая женщина. Она сделала всё, что нужно: опавшие листья собрала в целлофановый куль, прошлогодний венок из искусственных лилий заменила новым, облупившуюся оградку подкрасила серебрянкой. Итогом работы она была довольна, а вот жизнью – нет.
Люба шла медленно, глядя по сторонам. Пожелтевшие листья отрывались от веток и совершали с ветерком свой короткий последний полёт. Засыпающая осенняя природа нагоняла тоску, умножая печали, накопившиеся за годы в душе женщины.
Муж Любин, одноклассник, молоденький офицер, вчерашний выпускник военного училища, на первых же испытаниях изделия, обозначенного секретными циферками и буковками, хватанул смертельную дозу радиации и сгинул тихо в военном госпитале. Она только и успела, что родить от него девочку.
К счастью, было где её вырастить – в двухкомнатной квартире. Дочка росла, вытягивалась, округлялась и превратилась к юности в девицу на загляденье. Повезло: девушка удачно выскочила замуж. Что до её матери, то свекровь в своё время переписала на неё свою квартирку-однушку. Люба до сих пор сдавала маленькую жилплощадь, чем и кормилась.
Она бросила в кладбищенский мусорный контейнер сначала пакет с сухими листьями, потом другой пакет, с остатками разбавителя, серебрянки, кисточкой и обрезками хлопчатобумажной ночнушки. Ночнушку эту Люба постригла ножницами на тряпки. Вещь опротивела ей, потому как тело давно перестало в неё помещаться. Возраст!
С пустыми руками Люба вернулась к могилке. Взглянула напоследок на памятную фотографию. На неё смотрел вечно молодой мужчина, почти мальчик. Было так странно встречаться с ним взглядом! Вздохнув (в который раз!), Люба отправилась домой. Осенний ветерок обдувал её, как бы желая смахнуть с лица остатки былой красоты. С неба неслись щемящие крики журавлей, клином уходящих на юг. Иной художник с удовольствием запечатлел бы этот сюжет. Тоска, кладбище, осень и холод – и свободные птицы, летящие навстречу теплу.
Точно желая дополнить сюжет, на пути женщины вырос седовласый мужчина. Импозантную его внешность портил нелепый хвостик на затылке, стянутый канцелярской резинкой.
Он прищурил глаза и воскликнул:
– Любаша, неужели ты? Не может быть!
Встреча женщину не напугала.
– Может, Витенька, ещё как может, – сказала она.
– Я смотрю, ты всё та же красотка! Годы не берут!
– Ой, будет врать-то, дамский угодник! Хотя постой, говори: приятно слушать.
Виктор молча подхватил женщину под руку. Они направились к воротам. Однако, не дойдя до часовни, спутник Любы неожиданно остановился.
– Любаш, у меня тут дело. Так, на минутку… Ты иди потихоньку, я тебя догоню.
Люба удивлённо подняла глаза, но ничего не ответила. Пошла дальше. Потихоньку, как было велено. Но тотчас остановилась. Какая женщина устоит перед чужой тайной! Она увидела, как Виктор юркнул, точно в дверь, в боковую аллею, заросшую вперемешку ольхами, рябинами и клёнами.
Выждав чуток, она, снедаемая любопытством, бросилась вслед за волосяным хвостиком. Вскорости замерла, не желая выдать своё присутствие. Виктор остановился у памятника, поставленного здесь известному советскому писателю. Подойдя к монументальной статуе, он вдруг опустил руки, повозился со штанами и… помочился на подножие! Люба рот разинула от изумления. Да так и осталась стоять, забыв о скрытности.
Застегнув ширинку и развернувшись, Виктор едва не столкнулся с нею. Он отпрянул, но едва ли смутился. Напротив, улыбнулся и приобнял женщину за талию.
– Ты это видела? – спросил он прямо. Не дождавшись ответа, продолжил: – Ну, видела или не видела, уже не важно… Ты ничего про него не знаешь. Ну, учился в нашей школе, окончил её выпуском раньше. Потом мы с ним вместе учились в Литинституте. К чему это я? В девяностые годы, когда пал КГБ, доброхоты за ящик коньяка продали мне его доносы. Да, его. – Он махнул рукою на памятник. – Любаша, ты и представить себе не можешь, сколько мерзости накатал этот великий писатель.
– Тебе-то что? – спросила Люба.
– Мерзость-то была про меня, красотка.
Люба скорчила недоверчивую рожицу. Лицо её потемнело – будто в тон небу, на которое наползали серые тучки.
– Мне ещё на курсе говорили, что он кагэбэшный стукач, – сказал её собеседник. – Но я не верил.
– Да что ты такое говоришь! – воскликнула Люба. – Врёшь ведь!
– Не вру, – спокойно отвечал Любин спутник. – Ни капли.
И никогда не врал. Ты знаешь. Врать – это не про меня. Это вот про них. Эти деятели, Любаша, пытались отыскать на меня компромат. Правда, никак не находили. Его не было! И вот этот подонок, это вот светило отечественной прозы, – Виктор снова указал на памятник, – высосал компромат из пальца!
У Любы мелькнула в голове картинка из прошлого. Во дни её молодости тома сочинений этого писателя украшали полки книжных магазинов, выстраивались аккуратными рядами в библиотеках.
– Мы дружили, – говорил тем временем Виктор, – общались, я читал ему свою прозу. И что? Оказывается, он не мог мне простить, что я пишу правду! Не мог простить того, что я свободный писатель, а он – лишь придворный писака! Писака, строчивший к каждому партсъезду по роману в духе соцреализма, а то и по два. Зависть – страшная сила, Любаша. Она разъедает сердце, она толкает на мерзости. Из-за доносов этого корифея мне светил тюремный срок. Не условный, реальный. Какой-то борзый лейтенантик из молодых да ранних жаждал повышения по службе – ему кровь из носу нужно было кого-то подвести под статью и посадить. Выбор пал на меня. Лейтенант с писателем прекрасно бы спелись подлым дуэтом – и тут грянула перестройка. Коли б не она, сидеть бы мне на нарах где-нибудь на Колыме, мотать срок за антисоветчину!
Люба больше не возражала. Она помнила, как во времена перестройки таскала книги этого самого писателя в магазинчик, принимавший макулатуру. Килограммов двадцать сдашь – а тебе в обмен том «Трёх мушкетёров» или «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма.
– В эпоху гласности денег у великого писателя не стало, – продолжал Виктор, – жил он на одну пенсию. Рассказывали, что пил всякую гадость. В конце концов сердчишко прихватило… Союз писателей тогда ещё имел кой-какую силу – организовали ему подписку, собрали деньги. На памятник этот. – Виктор опять махнул рукой на статую.
– Ссать-то к чему?
– А ты дослушай. Пять лет назад я жену похоронил. Какой-то пьяный подонок из золотой молодёжи влетел на джипе в остановку. Прямо в людей. Как шар в кегли. В газетах писали, по телевизору показывали… Словом, я тоже частый гость на кладбище. Однажды вот приспичило – забежал по этой аллее, уголок укромный искал. И, можно сказать, упёрся в этого истукана! А уж когда глаза поднял, когда прочитал, кто тут возвышается, решил сделать сей акт доброй традицией.
– Вон оно что! – оценила финал истории Люба.
Теперь она улыбалась. Всю её тоску как рукою сняло. Тою же рукою, что махал тут, у памятника, её спутник.
– Витюш, – сказала она, – у меня бутылочка коньяка от прошлого дня рождения осталась. Давай-ка отметим встречу!
– Давай! – быстро согласился кавалер.
И они парою, под ручку, покинули территорию вечной печали.
