Читать книгу: «Большое путешествие в Древний Египет», страница 5
Письма Шампольона брату. Послание третье
Гиза, 25 декабря 1828 года
Любезный брат мой!
Климат, конечно, здесь неблагоприятный. Сейчас, во время хамсина, жарких песчаных бурь, меня мучают кашли и лихорадки. Но дух мой бодр, и каждая новая находка становится лучшим лекарством для моего столь слабого здоровья.
Вчера мы сделали поразительное открытие. Роя шурф от полуразрушенной мастабы к месту предполагаемого входа в Великую Пирамиду, мои рабочие обнаружили прямо в песке хорошо сохранившийся гранитный саркофаг. Лопаты и кирки были отброшены. Вместе с рабочими я отрывал бесценную находку голыми руками. Тщательно очистив ее, мы были несколько разочарованы. Стенки и крышка оказались совершенно гладкими, без резьбы и надписей. Неужели подделка? Древние египтяне никогда не клали саркофаги прямо в почву. А грабители ни за что не стали бы вытаскивать гроб наружу.
Представь себе мое удивление, когда мы нашли внутри отлично сохранившуюся мумию! Осторожно отодвинув погребальные пелены, я увидел лицо. Оно принадлежало, как мне сразу бросилось в глаза, женщине неопределенных лет. Сохранность мумии просто поразительная. Со всеми предосторожностями я велел раскутывать находку. И вдруг произошло невероятное!
Мумия шевельнулась и вскрикнула. Мои рабочие, охваченные суеверным ужасом, бросились врассыпную. У меня, дорогой Жак Жозеф, тоже, признаться, перехватило дыхание. Что это? Мистификация? Розыгрыш?
Тем временем мумия села и самостоятельно выпростала ноги. Это и в самом деле оказалась женщина. Только чрезвычайно сомнительно, чтобы в Древнем Египте одевались столь причудливым образом. Представь себе, мон ами, кургузый пиджачок мужского покрою, безобразно короткую юбку и туфли – нечто среднее между башмаками простолюдинов и домашней обувью знатного сословия. Парик мумии напоминал формой мужскую прическу прошлого столетия, а цвет я затрудняюсь тебе передать. Все вместе составляло довольно нелепый и далеко не изящный облик.
Увидев меня, мумия оскалила крупные зубы, сделанные из желтого металла, и издала пронзительный визг.
Неужели, подумал я, столь неблагозвучен был древний египетский язык?
Внезапно женщина выскочила из саркофага и устремилась ко мне. Она принялась махать руками и хватать меня за жабо, вероятно, чего-то требуя. Дыхание ее было несвежим, а руки теплыми, как у живого существа.
– Мадам, – сказал я со всей возможной любезностью. – Бесконечно уважая вашу почтенную древность, я не понимаю ни слова. Не соблаговолите ли вы изъясниться иероглифами?
И я протянул ей перо и бумагу, которые неизменно держу при себе в дорожном сундучке.
Увы, брат мой! То, что она изобразила, было совершенно не похоже ни на египетские иероглифы, ни на коптский язык, ни на демотическое письмо, ни даже на латинские буквы.
Видя, что я не понимаю, женщина бросила перо и бумагу и снова принялась что-то втолковывать мне, отчаянно жестикулируя.
– Шваль! – с трудом разобрал я знакомое слово.
Но… она явно не француженка!
Гнев ее сменился полным отчаянием. Женщина упала на колени и затянула какую-то песнь, мелко крестясь.
В это время от толпы рабочих отделился мой верный Пьер и, робко приблизившись, неуверенно сказал:
– Мсье, будучи в Москве с императорской армией в 1812 году, я порядочно успел в русском языке. Если не ошибаюсь, именно на нем и выражается сия особа. Не позволите ли мне служить толмачом?
Разумеется, я с радостью согласился.
– Драсьте, русски баба! – приветствовал незнакомку Пьер. – Как поживай?
Женщина что-то протараторила, и Пьер покраснел, как девица.
– Она говорит, – шепнул он мне на ухо, – что я, простите, неструганная деревяшка, а вы являетесь парнокопытным животным с длинными ушами.
– Возможно, она приняла меня за бога пустыни Сета? – высказал я остроумное предположение.
– Сет! Сет! – радостно закивала незнакомка и вновь разразилась длинной тирадой.
– Она повествует о невероятных событиях! – удивился Пьер. – Будто бы служила у фараона Хеопса… гувернанткой его рабов!
– Попроси мадам поведать об этом подробнее, – приказал я. – Ибо свидетельства очевидца бесценны.
– Маша! – обратился к женщине Пьер. – Как тебья зовут? Мне холодно, как собака. Русски девушка хорош! Как ты сюда попал?
Женщина принялась тыкать пальцем в пирамиду, беспрестанно что-то говоря. Я уловил знакомые имена: Хуфу, Хемиун, Осирис, Исида, Мемфис…
– Мон дье! – ветеран русского похода схватился за голову. – Мсье, она говорит, будто Великую Пирамиду рабы недостроили из-за нее. Они подняли восстание, но ей удалось бежать и спрятаться в саркофаге.
– Невероятно – выдохнул я. – Сколько тысячелетий миновало с тех пор! Это не может быть правдой!
Пьер помахал перед носом мумии пальцем и игриво сказал:
– Маша! Врешь, коза! Некарашо!
Женщина гневно выпрямилась и, вытащив из-за пазухи небольшой свиток, швырнула его мне в лицо.
Развернув папирус, почти в полной уверенности, что это фальшивка (ибо он выглядел новым), я с изумлением увидел личную подпись и печать фараона Хеопса. Самое поразительное, что документ был выдан именно Маша, точнее, Марь Иванне, Классному Руководителю. Значит, все, что она утверждала, – чистая правда?
– Пардон, мадам, – я склонился в почтительном поклоне перед живой исторической реликвией.
Женщина победно усмехнулась.
– Старый перечница! – Пьер кокетливо ущипнул ее за сюртук. – Чьерт побьери! Маша! Дай хлеб-соль!..
Ему доставляло истинное наслаждение упражняться в этом экзотическом языке. Я, разумеется, не понимал ни слова. Но дама отчего-то вспыхнула и вдруг залепила бедняге пощечину.
– Русски баба лючи в мире! – с восторгом заорал Пьер.
Пока они препирались между собою, я заметил, что внутренняя сторона крышки саркофага испещрена множеством иероглифов. Возможно, именно здесь спрятан ключ к тайне загадочного появления Маша? Вынув из жилетного кармана складной лорнет, я воспользовался им в качестве лупы. Большинство надписей были мне незнакомы. Лишь одна идеограмма смутно напоминала известную мне магическую формулу отвращения зла и крокодила: изображение сидящей фигуры (человек), условный рисунок шагающих ног (идти) и волнистую линию (вода). Все вместе составляло непереводимое выражение – иди, откуда пришел.
Донельзя обрадованный находкой, я непроизвольно произнес формулу вслух.
За моей спиной раздался хлопок, похожий на пистолетный выстрел, и послышался растерянный голос Пьера:
– Маша! Бородино! Куда пошьел, корова?
Я обернулся. Ветеран русского похода стоял на коленях, роясь в песке. На лице его было написано выражение крайнего недоумения.
– Был, да весь вышьел, – пробормотал он по-русски.
– А где мадам? – удивился я.
– Мсье, – бросился ко мне Пьер. – Она исчезла, как сон!
Часть третья
Глава 1. Затерянный в песках
Петуля пробирался к выходу из храма, изо всех сил стараясь унять свое божественное свечение.
– Блин! – думал он. – Это ж надо – и тут на Каргу напоролся. Какого Хнума она приперлась?
Бонифаций по-пластунски прополз между ногами дремлющего жреца-билетера, юркнул за колонну и затаился.
И очень вовремя. Потому что сеанс закончился, из храма парами повалили довольные зрители, а впереди вышагивала Карга собственной персоной. Строители пирамиды шаркали, стараясь держать ногу, и пыль забивала Петулины ноздри.
– Только бы не чихнуть, – взмолился Бонифаций. – Блин! Она меня и по чиху вычислит. А-а-апчхи!
Карга резко обернулась. Двоечник вжался в колонну, и каждый ее желобок сверху донизу вспыхнул ярким голубым сиянием. Марь Иванна одобрительно похлопала по каменному столбу:
– Обратите внимание, – работяги дружно затормозили, – какого высокого уровня достигла архитектура Древнего Египта… Надеюсь, – назидательно добавила Классная Руководительница, – и вы не подкачаете на вверенном вам объекте.
– Служим Великому Фараону! – грянули рабы и вольнонаемные.
– А теперь шире шаг, мальчики! Рано лечь и рано встать…
– И болезней нам не знать! – подхватили двести голосов вслед за Каргой.
Когда колонна свернула за угол и пыль улеглась, Петуля с облегчением сплюнул. Но вылезать не торопился. Уж кто-кто, а он хорошо знал нрав Марь Иванны. Нет, она здесь появилась неспроста.
– Меня ищет, – смекнул Бонифаций. – Знать бы, кто настучал…
… В то утро Петуля пришел на детскую площадку, чтобы, как и обещал, отомстить Спинозе.
– Я те покажу пирамиду, – приговаривал двоечник, отдирая от входа доски. – Ты у меня увидишь эксперимент… – продолжал он, заползая внутрь и раскладывая петарды. – Вы меня еще вспомните… – он зажег спичку.
Трах! Ба-бабах! Петуля открыл глаза:
– Сработало!
Пирамиды не было. Двора тоже. Даже от помойки ничего не осталось.
– Ни фига себе, – Бонифаций почесал затылок. – Вот сила, блин!
Вокруг лежала бескрайняя пустыня. А песка-то, песка! Неужели из одной песочницы столько? Может, петарды были не простые, а с ядерными боеголовками? Специально для террористов?
Вдалеке заиграли похоронный марш.
– Хоронят уже, – содрогнулся Петуля. – Это скольких же я уложил?
– Там-там-да-там… – совсем близко надрывался духовой оркестр.
Бонифаций обернулся в сторону, откуда шел звук. Там уже стояли памятники. А рядом суетились какие-то дядьки.
– Родственники, – смекнул он. – Переживают.
Из-за песчаного холма выкатили на колесах черный гроб. Петуля никогда таких здоровенных не видел.
– Братская могила, – обалдел Бонифаций. – Для всего двора.
У него засосало под ложечкой, когда скорбная процессия выстроилась в ряд и загоревала. Мужики так убивались, что хватали пригоршнями песок и сыпали себе на голову. Несколько теток повалились на землю.
– Да на кого ж ты нас покинул, касатик? – вопили они, катаясь в пыли и царапая себя ногтями. – Да как же мы без тебя? Почему так рано ушел? Ты был для нас таким авторитетом!
Двоечник покрылся холодным потом.
– Мафия, – сообразил он. – Своего хоронят. Е-мое! Да если они узнают, кто его грохнул, мне хана! Надо рвать когти!
Он начал отползать на четвереньках, но почувствовал на себе чей-то взгляд. На него смотрел лысый дядька с пыльной головой. Петуля вжался в песок и замер.
– Авось пронесет!
И пронесло. Лысый моментально потерял к нему интерес, обернулся к родственникам, поднял руку, и всеобщий вой прекратился.
– Наш народ понес тяжелую и невосполнимую утрату. После двадцати пяти лет безупречной службы на благо нас скончался Апис XVII. – Лысый поднял еще горсточку песка и щедро посыпал себе на макушку. – Горе народное не знает границ. О Апис! Ты был настоящим божеством и достойно нес имя воплощения Пта. Благородный, сильный, прекрасный, плодовитый и, не побоюсь этого слова, великий бык!
– Мы ли тебя не холили да не лелеяли?! – подхватили тетки, снова валясь на землю. – Мы ли тебе лучших телок не доставляли?! Мы ли тебе дворцы не строили? Мы ли для тебя жертв не жалели?
По спине у Петули побежали мурашки.
– Точно пришьют, блин!
Опять ударили барабаны. Все засуетились. И гроб начали задвигать в большую могилу. Тут же, не засыпая яму, поставили памятник. Только не крест, а ангела. Сзади хвост, а морда человечья. И лапы, как у тигра, только не полосатые.
– У богатых свои привычки, – сплюнул в песок Бонифаций. – Козлы!
Трубы пустили петуха и заткнулись. Тетки отряхнулись, перестали рыдать, некоторые даже засмеялись. А мужики друг за дружкой полезли в свежую могилу. И каждый с собой что-то тащил: свертки, подносы, бутылки.
– Это ж надо, поминки справляют прям где хоронят! – Бонифаций поежился. – Теперь небось до утра гулять будут.
Но дядьки повылезали из ямы и выстроились в ряд. Лысый опять поднял руку и прокричал:
– Апис умер – да здравствует Апис!
– Ура! – завопили родственники и, очень довольные, начали расходиться.
– А помянуть? – не понял Петуля. – Закусить? Выпить? И зачем жратвы столько принесли? А может… Может, за следующими помершими пошли?..
На всякий случай Бонифаций еще с полчасика провалялся в песке. Вдруг мафиозники устроили ему засаду? Но все было тихо.
– Наверное, не знают, что я здесь, – решил он. – Теперь и вылезти можно.
Петуля размял затекшие руки и ноги и двинулся домой.
Но дома на месте не оказалось. Да и вообще все вокруг исчезло: школа, стадион, пивная за углом, парк… Город был разрушен. Даже щепочки не осталось.
Бонифаций поскреб затылок.
– Мама! – вдруг взвыл он басом. – Папа!
Хорошо, хоть предки не пострадали. Лежат себе сейчас в Турции на пляже и в ус не дуют. Зато, когда узнают…
– Блин! – Бонифаций машинально поджал тощий зад.
Не зря папаша грозился новый ремень привезти. Но лучше уж порка, чем это…
Петуля метнулся в одну сторону. В другую. Повсюду только песок. Свежие могилы. И неподвижные статуи.
– Ау! – в панике закричал двоечник.
– У-у! – насмешливо передразнило эхо.
Бонифаций отчаянно поскреб затылок.
– Эй! – проорал он вслед давно разошедшейся похоронной процессии. – Я здесь! Сдаюсь!
В ответ сухо прошелестел песок.
Тут только до Петули дошло: он остался в погибшем городе один-одинешенек. Без еды и питья. Без средств к существованию. Без крыши над головой. Без родителей. Без друзей и знакомых.
– Доигрался, блин! – он пнул песок ногой. – Так тебе и надо!
Солнце припекало. Губы у Бонифация стали шершавыми, как наждак. Мучила жажда.
– Фиг с ней, с мафией! – Петуля сплюнул и пошел помянуть покойника.
В могиле было прохладно, спокойно и совсем не страшно. Оставленной родственниками закуски и выпивки хватило бы на целую свадьбу. Подкрепившись, Петуля привалился к гробу и задумался о своей дальнейшей судьбе. Ждать родителей здесь? Скорей всего, они решат, что он погиб вместе со всеми, и от горя вообще не вернутся домой. Надо самому ехать к ним в Турцию. Ведь выбрались же как-то мафиозники. Значит, где-то ходит транспорт и живут люди. Пускай даже через двадцать километров. Не такое уж большое расстояние. С собой надо взять самое необходимое. Бонифаций вытряхнул из большой корзины виноград и сложил туда мясо, хлеб, воблу, инжир, несколько головок чеснока, с десяток крупных яиц и кувшин с пивом. Роясь в съестных припасах, Петуля наткнулся на резную шкатулку, битком набитую драгоценностями. Недолго думая, он спрятал ее на самое дно:
– Обойдется покойничек. Ему ни к чему, а мне это добро пригодятся. Загоню кому-нибудь и куплю билет на самолет.
Обеими руками Бонифаций поднял корзину на край могилы и выкарабкался сам.
– Стой! Кто идет? – раздался вдруг чей-то хриплый голос.
От неожиданности Петуля чуть не свалился обратно в яму.
На него в упор смотрел памятник.
Глава 2. Пред ликом вечности
Вокруг никого не было.
– Тьфу, черт! – сквозь зубы сплюнул Петуля. – Мерещится всякое. Перегрелся.
Он поднял увесистую корзину, но тот же хриплый голос произнес:
– На вынос нельзя.
Бонифаций сделал шаг вперед и уперся в невидимую стену.
– Блин! – сказал он ошарашенно.
– Ну вот, – лениво отозвался голос. – Понял, наконец?
Петуля застыл с поднятой ногой. Памятник ухмыльнулся. Голос шел именно из него, откуда-то из живота.
– Эй, мужик, вылезай… – осторожно позвал двоечник. – Ты кто?
– А ты кто? – в тон ему поинтересовались из живота.
– Кончай шутить, мужик! – обрадовался Бонифаций. – Давай выходи! Я думал, я один живой…
– Правильно думал, – похвалил голос. – Ты просто живой, а я вечно живой.
И памятник широко зевнул.
– Скучно тут, понимаешь, одному сидеть, – пожаловался он. – И это теперь на века. Давай поболтаем, раз уж ты попал в нашу страну.
– Какую такую страну? – удивился Петуля.
– В эту самую, – каменная лапа описала полукруг и снова опустилась на постамент. – Ты, небось, думаешь, твои паршивые петарды город разрушили? Нет, приятель, тебя занесло далеко от дома.
Бонифаций затравленно огляделся.
– Это как? Взрывной волной?
Каменная морда расплылась в улыбке.
– Не, ну, правда, дяденька… Где я? В Москве? – неуверенно стал гадать Петуля. – В Турции? А как я сюда попал?
– По глупости своей, – прочревовещал памятник. – Темный ты, как погляжу. Объясняю. Здесь Древний Е…
– Епония! – наугад брякнул Бонифаций. – А это далеко?
Ангел укоризненно покачал головой:
– Япония на другом континенте, приятель. И вообще ее пока нет. Вторая попытка. Древний Е…
– Европа! – выпалил Петуля.
– Европа – женского рода, как, впрочем, и Япония, – заржал памятник. – Там еще доисторический период. Чему вас только в школе учат! Ладно. Третья и последняя попытка. Древний Е…
– Да не знаю я, не знаю! – психанул Бонифаций. – Че ты издеваешься? Скажи по-человечески!
– Охохонюшки-хохо! – вздохнул истукан. – Так и быть, не стану тебя больше мучить. Ты, приятель, в Древнем Египте. И родишься только через пять тысяч лет. Представляешь?
– Не-ет, – корзина вывалилась из Петулиных рук. – А ты не врешь? Разве так бывает?
– Редко, но случается, – подтвердил ангел, обмахиваясь хвостом. – Ты сюда по каналу межвременной связи попал. Через Спинозину пирамиду.
– Брешет, собака, – подумал Бонифаций и сварливо спросил: – А как же я каждое слово понимаю?
– Генетическая память, – напустил туману истукан. – Берет начало отсюда, от истоков цивилизации. Защитный механизм ломает языковой барьер. Усек, приятель?
Петуля схватился за голову. Это было страшнее, чем разрушенный город, и новый папашин ремень, и месть мафиозников.
– Да не убивайся ты так, – посочувствовал памятник. – Здесь тоже жить можно. Погуляешь маленько по Египту и вернешься.
– Да? – с надеждой спросил Петуля. – Не свистишь?
– Век воли не видать! – поклялся ангел. – Сто процентов!
И он гулко постучал лапой по каменной груди.
– А ты откуда все знаешь? – вдруг подозрительно поинтересовался Бонифаций. – И про эту… память? Что-то ты, мужик, темнишь…
Истукан хмыкнул.
– Что ты все – мужик да мужик? Я не мужик и не баба, а символ Мудрости. Потому все и знаю. Положено мне. Я – Ху, может, слыхал?
– Что-то знакомое, – замялся Петуля.
– Сфинкс, по-вашему, – уточнила каменная морда.
– А, ну как же! – оживился Бонифаций. – Наша классная всегда говорит: «Что, Петуля, смотришь, как сфинкс на новые ворота?».
– Любопытно, – польщенно усмехнулся Ху. – А что еще она про меня говорит?
– Про тебя больше ничего. В основном – про меня. Слушай, если ты символ, может, сразу запулишь меня обратно?
– Не могу, – памятник покачал головой. – Я при исполнении. Сторожу тут Серапеум.
– А это еще что? – насторожился двоечник.
– Кладбище, как видишь. Для быков.
– Для кого? – Петуля вытаращил глаза. – Да будет тебе заливать-то. Так только царей хоронят.
– Бери выше. Апис не царь даже, а бог. Земное воплощение божественного Пта, покровителя Мемфиса. Понятно?
– Ага, – неуверенно кивнул Бонифаций, вконец сбитый с толку – Это и дураку ясно.
– Да ничего тебе не ясно, – Сфинкс в сердцах махнул лапой. – Обычай у нас такой. Раз в двадцать пять лет священного быка снимают с должности, притапливают в Ниле, потом с почестями хоронят и оплакивают. А на его место назначают нового Аписа – молодого, энергичного, перспективного.
– Зачем?
– Чтоб его боготворить. У нас знаешь как священные быки живут? – истукан вздохнул. – Ни в чем отказа не имеют. Для них дворцы, рабы, коровы, лучшая еда… Навоз и тот жрецы выносят. Вот у тебя на дне корзинки ларец с драгоценностями…
– Да? Как он туда попал? – Петуля честно посмотрел в каменные глаза. – Я и не заметил…
– Брось, – Ху по-свойски хлопнул его по плечу, отчего Бонифаций присел. – Говорят тебе, от меня ничего не скроешь. Так вот: эти камешки и золотишко тоже принадлежат покойному. Любил он перед женами своими покрасоваться.
– Да, не хило, – прищелкнул языком двоечник. – Если у вас скотину так содержат, то как же люди живут?
– По-всякому, – уклончиво ответил памятник. – Но устроиться можно. Была бы голова на плечах.
Петуля поскреб затылок. Потом порылся в карманах, вытащил оттуда измятую пачку сигарет и коробок спичек.
– Слышь… А как у вас с торговлей?
– Процветает. А как у тебя со счетом?
– Нормалек, – обрадовался Бонифаций. – Если и ошибусь, только в свою пользу.
– Нет, с этим у нас строго, – предупредил Ху. – За обсчет могут казнить. Так что лучше никого не обманывать.
– Не буду, – поклялся двоечник. – Вот те крест!
– К тому же, учти, у нас никто не курит.
– Минздрав запрещает? – ухмыльнулся Петуля. – Или казнят?
– Да нет. Просто Америку еще не открыли, – непонятно выразился памятник.
– Ничего, у меня закурят, – заверил Петуля. – Где тут у вас базар?
Сфинкс махнул лапой куда-то назад.
– В Мемфисе, ясное дело. А ты что, торопишься уже? Может, остался бы, мудрости у меня поучился.
– У меня эта учеба уже в печенках, – признался Бонифаций. – А так, в гости, загляну как-нибудь. Ну, – он потоптался на месте, – я пошел?
– Жаль, – огорчился Ху. – Но, как говорят, вольному воля. Так и быть, приятель. Забирай с собой припасы и ступай.
Петуля с готовностью подхватил корзину.
– Э-э-э! – остановил его памятник. – Шкатулочку-то оставь. Дружба дружбой, а драгоценности казенные…
…Сфинкс долго смотрел в спину уходящему Петуле. Когда тот, наконец, превратился в маленькую точку на горизонте, Ху озадаченно пробормотал:
– Вот дурак, прости меня Пта. Кому рассказать – не поверят. Они сорок пять веков не могут мою загадку разгадать, а этот от мудрости отказывается, на базар уходит. О люди! Сколь ничтожны вы пред ликом вечности, увы! Блин!
И он сердито сплюнул на землю.
