Читать книгу: «Курай – трава степей», страница 7

ГЛАВА 5

В памяти жителей деревни ещё долго жила та страшная зи- ма, которую многие не знали, как и пережили. Для семьи Вик- тора Алексеевича помнился долго случай той зимы, который произошёл в одну из особо холодных ночей. Однажды ночью, когда за окнами трещал лютый мороз, и завывала метель, в их дворе послышался храп лошадей, а следом скрип полозьев. Вы- глянули в одно окно, во второе – ни зги не видать. На задний двор окон не было, оттуда примыкал к хате сарай, потому по- смотреть, что и кто там возможности не было, но пройти в сарай из хаты возможность была, так как они были смежные. Виктор Алексеевич вошёл в сарай и стал прислушиваться: слышно было, что по двору кто-то ходит, снег скрепит под ногами, но в дом не просится. Выходить во двор побоялись: времена голодные и не- спокойные. Так до утра и не уснули – всё прислушивались к ло- шадиному храпу да к шагам по двору. Утром, когда рассвело, выйдя во двор, не обнаружили ни лошадей, ни самих сеней толь- ко местами, где не замело метелью, были видны следы пребы- вания непрошеных гостей. Пройдя по двору к растущей в глубине двора роскошной алыче, он обнаружил там конский помёт и объеденные ветви на дереве, уже возвращаясь назад, увидел припорошенный снегом кусок материи. Он поднял её, отряхнул от снега и стал разглядывать – материя была пропитана явно кро-

вью. Когда к ним пришла Любовь Филипповна и выслушала рас- сказ о беспокойной ночи, она тут же сказала: «Никак опять гости с Дона были… они, словно на нюх чуют, в какой двор безопаснее всего заворачивать». Этот случай, хотя и не имел никаких послед- ствий, наводил на размышления, но, в конечном счёте, остался тайной. На носу было уже лето, работы было невпроворот и только уже вечером, когда солнце закатилось за горизонт, можно было спокойно сесть на завалинку под хатой и выкурить подряд несколько самокруток, что часто и делал Виктор Алексеевич. Сейчас он сидел недалеко от входа дымил свою цигарку, а вы- шедшая за порог жена недовольно сказала:

– Прокурил уже не только хату, а и двор весь шёл бы вон за калитку курить, мало, что понавешено кругом этого табака во всей хате, так и во дворе от него спасу нет.

Виктор Алексеевич табак выращивал сам, занимаясь этим делом скрупулёзно со знанием дела. Табак у него был разных сортов, которые лишь он один мог отличать по каким-то особым признакам. Когда народ жил в селе побогаче табак селянам да- вал в обмен на что-то или за деньги продавал, когда наступили тяжкие времена табак стал давать так – бесплатно, правда, не всем, а лишь тем, кого уважал. В осень у него всегда были под- вешены в сарае и коридоре к потолочным балкам охапки таба- ка; жена в след ему насушивала разных трав и тоже развешива- ла, где только можно. Из-за этого у них иногда происходил скандал. Жене вовсе не нравилось соседство табака с её трава- ми из-за специфического его запаха. Но смесь того и другого де- лала запах неповторимым. Многие, приходя к ним в гости, каж- дый раз говорили: «Как у вас хорошо пахнет, лучше – чем на се- новале и где вы только такие травы берёте?..».

В калитку вошла старушка, направляясь к двери дойдя до сидящего на завалинке Виктора Алексеевича, повернулась к не- му лицом, поклонилась в пояс и сказала:

– Доброго вам здравия, Виктор Алексеевич.

– Спасибо, бабушка, и вам того же – здравия и чтобы не бо- лели. Только – отчего это вы мне кланяетесь и по имени отчест- ву называете? Я же не церковный батюшка, чтобы мне кланя- лись и по возрасту ещё рановато меня называть старшим людям по имени отчеству.

– Так хиба в тим дило, сынок, молодый ты, чи старый, дило в тим, як тэбэ люды прынимають. Ты, сынок, зробыв в ту страш- ну зиму стикэ для людэй, шо пэрэд тобою нэ грих и на колины стати. Дай тэби Бог здоровья! Скико людэй схороныв. Хтоб их хороныв, як бы нэ ты, люды нэгожи буллы могылы копаты, а ты копав и нычого за цэ нэ брав, як тут нэ поклонышься. Луша до- ма? – спросила она, как бы подводя итог разговору.

– Дома, дома заходите в хату, там она, – сказал в ответ хо- зяин. Действительно, последнее время Виктор Алексеевич уже не раз стал замечать, что жители деревни стали относиться к нему как-то иначе, не так как раньше. И кланялась старушка, не первой другие при встрече поклон отбивали, даже головной убор некоторые снимали. Каждый раз, в таких случаях ему было как-то неловко, вроде бы незаслуженно всё это думал он: «Ну, копал, что из этого? была бы пшеница у других, чтобы силы по- держать, и они бы копали, нет тут никакой моей заслуги. Вот и сейчас, такая пожилая старушка, а раскланивалась перед ним, словно он святой какой. Даже неудобно!..». От этих мыслей у него даже настроение испортилось, поднявшись с завалинки, решил, чтобы вновь не сталкиваться с надоедливой старухой сходить лучше к тёще, потому как ещё утром жена посылала сходить к ней и что-то там отремонтировать. От их двора до до- ма Любовь Филипповны имелось два пути, и оба прерывала глубокая балка, отрезавшая значительный кусок восточной час- ти села от остальной деревни. Один путь шёл по прямой дороге, идущей из Гуляй-Борисовки в центр села, которая спускалась в ту же самую балку имея к тому же в том месте большую глуби- ну. Во времена распутицы или снежной зимы преодолеть её было не просто из-за крутых её спусков и подъёмов. Второй путь

пролегал на ту сторону по нижней улице, который также пере- секала балка и уже у самой реки она была пологой, по краям её на возвышенности прилепились хатёнки, а низина представляла сплошные заросли деревьев и кустарников, где летом в обилии жили ёжики и змеи, которыми эти самые ёжики и питались. В деревне ходило много всяких легенд, сказок и страшилок об этой балке, начиная от оборотней и ведьм до разбойников и на- сильников. Собравшись идти к тёще, Виктор Алексеевич взял с собой и дочь Наденьку. В этом году ей уже шёл шестой год, а значит пришло время, когда о ней можно уже что-либо расска- зать, потому как, ведь именно она является главной героиней дальнейшего нашего рассказа, а мы столь долго не упомянули о ней ни слова. Девочка росла здоровой и болячки, которым тогда были подвержены дети обходили её стороной. Энергии у неё было хоть отбавляй; с утра до вечера носилась по двору, разго- ворами досаждала взрослым и всё время стремилась куда- нибудь, но сбежать подальше от двора. Самым любимым похо- дом для Нади было это пойти к реке или в гости к бабушке. Придя туда, она могла упросить даже мёртвого как говорят, что- бы её оставили с ночёвкой, но главное, что там был Саша – дядя её, с которым она ходила на речку и ловила на удочки рыбу, а у берега руками раков, правда самих раков из нор вылавливал Саша и выбрасывал их на берег. Надя, подбежав, аккуратно двумя пальчиками брала рака за шейку, при этом руку отводила в сторону, подбегала к ведру и кидала туда клещеногого, как она их называла. Своими постоянными вопросами Сашу она по- рой доводила до хохота: «Почему рыба такая глупая, что цепля- ется за острый крючок? – говорила она. – Зачем раку такие большие клещи, если он на них так медленно ползает?». Саша не успевал ответить на один вопрос, как, не дождавшись ответа, Надя задавала следующий. За последнее время Надя так привя- залась к нему, что теперь уже говорила: «Пойдём к Саше» – за бабушку она как бы забывала. Зиму приходилось сидеть больше дома, выглядывая в окно и разглядывая курей во главе боевого

петуха. В слякоть и по глубокому снегу с собой брать её никто не желал, отчего она на всех обижалась и грозилась родителям:

«Вот подрасту, совсем уйду от вас, потому что – вы люди пло- хие». Приходила весна и у Нади обиды улетучивались вместе с плохой погодой. Один раз, решившись без разрешения, отпра- виться в гости к бабушке самостоятельно и проделав этот вояж, со временем это вошло в норму. Теперь она не ждала, когда её поведут в гости. Иногда от самой калитки кричала матери, что уходит к Саше; не дожидаясь согласия, тут же исчезала из глаз. Задрав к верху голову, неслась по короткому пути возле речки. Не добежав двадцать шагов до самой балки, вначале подбегала к заводи у моста, бросала в воду десяток камешков и в это же самое время, периодами с испугом в глазах поглядывала на тёмное пятно: на огромную дырку в зарослях, которое пред- стояло ей проскочить. Наконец, набиралась храбрости и, со- рвавшись с места, бежала через балку, стараясь быстрее про- скочить заросли деревьев, потому как то место даже для взрос- лых было каким-то пугающим. В том месте дорога сужалась, ныряла в туннель зарослей, где стоял сумрак, сырость и злове- щая тишина. Прибегала, запыхавшись во двор Любовь Филип- повны, и далее уже хвостиком следовала по стопам своего юно- го дяди, а если его не было дома, выходила за калитку, усажи- валась на лавочку и терпеливо ждала его. Бабушка подходила к внучке уговаривала её пойти в дом, на что та ей отвечала:

– Нет, бабушка, я Саню жду. – Любовь Филипповна при этом, облокотившись на калитку, говорила: «Ну что же, будем ждать вместе».

Последнее время Надя стала бегать с длинной гибкой лози- ной, выломанной из бузины и очищенной от листьев. Когда её спрашивали: «Зачем ты такую длинную лозину таскаешь за со- бой, уж не на рыбалку ты собралась?» – Она бойко отвечала:

«Нет, не на рыбалку, рыбу Саня наловит, палкой я собак отго- няю. Когда я бегу по улице они гонятся за мной. Они гавкают и злые, а палки моей они боятся». Ещё тогда, она как бы предчув-

ствовала беду, которая случится с ней буквально через год. Бы- ло ей тогда уже семь лет: ходила она уже без лозины и собаки, вроде бы не гонялись за ней, лишь изредка тявкали во дворах. В тот день, беды казалось, ничто не предвещало: был тихий тёп- лый день, улицы села безлюдны по причине полевых работ, а Надя весело шагала по проторенной дороге, направляясь к ба- бушке. Вдруг с одного из дворов выскочил огромный пёс. Ско- рее всего, до этого дня, эта злая псина всегда сидела на доброт- ной цепи, потому как ранее Надя ни разу в глаза её не видела. Когда она увидела несущегося прямо на неё пса, она от страха даже не смогла закричать, видимо перехватило дыхание. Резко обернувшись, она побежала вдоль по дороге; вполне понятно, что убежать от собаки не сможет даже взрослый человек, не го- воря уже о ребёнке. То, что она побежала, спасло её от неми- нуемой смерти, потому как, если бы собака прыгнула на неё спереди, скорей всего она тут же её бы загрызла. Догоняя ре- бёнка, собака прыгнула ей на спину при этом, ударив лапами, повалила на землю. Надя падая, обхватила руками голову и ле- жала, уткнувшись лицом в землю, в то время как пёс рвал её спину, плечи и руки. В такой позе, но уже без сознания её и ото- бьют у собаки прибежавшие люди. Ребёнок в тот момент пред- ставлял ужасный вид. Взорам предстало изорванное тело де- вочки: всё в крови, куски ткани от платья вперемешку с кусками человеческой кожи. Впервые минуты, когда отогнали собаку, собравшиеся люди подумали, что медицинская помощь уже бесполезна, девочка не подавала никаких признаков жизни. Но если бы было так, то некому было писать эти строки. Одна из нагнувшихся над телом ребёнка женщина, послушав сердечко девочки, сказала, что надо срочно вызвать врача – девочка жи- ва. Прибывший врач, первым делом забинтовал те места, отку- да обильно шла кровь, тут же нашли транспорт, что бы отпра- вить в Кущёвскую. Уже в районной больнице в операционной, стоя над девочкой медики сами были в шоке и мало надеялись, что смогут вытащить её с того света, потому как представшая их

глазам картина была ужасающая. Наде не суждено было тогда умереть; её крепкий организм справился: и с большой потерей крови и с многочисленными рваными ранами. Природа будто в отместку за предыдущие безболезненные годы раннего детства приковала её надолго к больничной постели. В осень она уже ходила по двору своего дома, пыталась помогать матери уби- рать огород, но в одиночку по деревне теперь не ходила. С того дня у неё появилась устойчивая боязнь собак – всех без исклю- чения. Виктору Алексеевичу пришлось избавиться и от своей дворняги. Собачка была добрая и ласковая к Наде старалась подбежать, виляя хвостом, но та обходила собаку стороной, а потом сказала отцу: «Я и её боюсь, не нужна она!».

Виктор Алексеевич недолго думал, выдернул шкворень из земли и вместе с цепью повёл своего «шарика» вдоль по дерев- не, надеясь кому-нибудь наделить собачку. С тех пор, на подво- рье у них собак никогда не будет, а их место займут коты и кош- ки: дородные, умные, ленивые и воровистые. Последующий год девочку возили по бабкам, пытаясь вылечить испуг; это ли по- могло или сам организм и возраст, справился с недугом, утвер- ждать не будем, но с годами этот случай остался в памяти у На- ди, как обычная неприятная история.

ГЛАВА 6

Этот трагический случай с дочерью подействовал на мать особо впечатляюще: тот страх, что она чуть было, не потеряла свою дочь, впитался в её душу теперь надолго. Матери всегда переживают более трагично за своих детей, чем отцы, потому как дети – это частица её самой. Лукерья Александровна с того дня стала более религиозной поистине верующей в Бога женщиной. От неё не услышишь скверного слова, знала все праздники цер- ковного календаря и соблюдала их с точностью, как это и пред- писывалось религией, требуя этого и от членов семьи. Сама судь-

ба, сделав её почти не зрячей с грудного возраста, толкала в лоно религии. Религия, – кричали на всех углах большевики, – это мра- кобесие! Но для многих, а возможно и для большинства она эта религия оставалась единственной отдушиной, в которой человек мог как-то выразить себя: излить всю ту горечь и томление, отча- янье, что скопилась на душе, обрести надежду на будущее, нако- нец, чтобы остаться в дальнейшем просто человеком. Свою ущербность в этом мире Лукерья Александровна старалась сгла- дить самой религией; с её непокладистым характером, в то же время умственными способностями в душе у неё всегда возникал протест с тем, что происходило вокруг. Молитвы к Богу, общение с другими верующими лишь это не ожесточало её против непра- ведного сущего мира, который принесла новая власть. Всё боль- ше приходило к ней людей: старушек, женщин зрелого возраста, молодых вдов обиженных жизнью и самой властью. Вечерами, а по церковным праздникам и днём к ней в хату собирались те, ко- торые были далеки от новых веяний большевизма, коммунизма, троцкизма и прочей дребедени, которой пичкали народ. Со- бравшись, пели церковные песни, читали святые книги: «Еванге- лие – Старый и Новый Завет». Разбирали прочитанный отрывок, пытаясь проникнуть в суть текста. Читали при свечах, лишь иногда зажигая керосиновую лампу, которая давала чуть больше света, но была зачастую не по карману; керосин стоил денег, да его по- рой было и не достать. В святом углу: от пола до потолка висели иконы, перед ними на цепочках висели три лампады: в центре большая лампада, а по бокам маленькие. Мерцающие огоньки лампад, освещая лики святых на иконах, создавали в тёмной комнате зримое видение: иконы словно оживали. Появлялись необычные цветовые гаммы, вокруг головы святых угодников светились нимфы и чем дольше смотрел человек на иконы, тем больше они оживали в его глазах. Порой это было так ярко выра- жено, так реалистически всё оживало, что присутствующие вхо- дили в религиозный испуг, становились на колени, молились и искренне верили в то, что Бог их услышал. Когда было особенно

морозно, в печи горели дрова, в более тёплые дни тлел кизяк; в хате было тепло и уютно, а воскуренный кусочек ладана создавал иллюзию той церкви, куда они раньше ходили, а теперь с её стен сделали свинарник и коровник в колхозе. С того времени, как вначале закрыли, а после совсем разобрали церковь, народ буд- то осиротел, это как у малых детей отнять родителей. Перед тем как сломать церковь, власти унесли и увезли из церкви всё, что представляло хоть какую-то ценность. Реквизировали от колоко- лов до медных подсвечников, и лишь благо иконы и книги уда- лось разнести по домам жителей села. Иконы и то, что удалось сохранить из церковной утвари, вновь народ принесёт во вновь открывшуюся церковь, которую откроют в одном из домов, хозя- ев которых выслали в Сибирь как врагов советской власти. Во время войны Сталин сделает отступление от Ленинской политики

– изжить со свету старую религию, ибо она явно мешает возро- диться новой – и разрешит открывать церкви там, где они ранее были. Из лагерей и тюрем из тех же Соловецких островов будут выпущены многие, но не все священнослужители, как низкого ранга, так и высокого. На местах если и станут претворять в жизнь это указание вождя, то с зубовным скрежетом. Но это будет ещё не скоро, до тех времён многим просто не дожить, потому как, за окном был тридцать шестой год – последний год перед началом великих репрессий; колоду карт требовалось заново перетасо- вать, а затёртые карты заменить новыми. Старая русская посло- вица говорит: «Помяни в недобрый час нечистого – он тут же на порог явится!».

Как-то ранним утром, когда и во дворе то ещё никто не успел побывать, в дверь кто-то постучал. И стук был какой-то необыч- ный явно, что не костяшками пальцев, а чем-то тяжёлым будто молотком. Лукерья Александровна в беспокойстве подбежала к окну и стала через пелену своих незрячих глаз вглядываться в пространство своего двора. Ей удалось разглядеть, что у их забо- ра рядом с калиткой стоит привязанная к столбу лошадь под сед- лом, а человека, который стучал в дверь, увидеть она не могла:

вход в хату из окна не просматривался. Она быстро вышла в ко- ридор и, не задавая вопросов, откинула засов на двери. На поро- ге стоял человек в форме затянутой ремнями: на боку висела ко- бура с наганом, в руках плеть, накрученная на массивную корот- кую рукоятку, которой он вероятно и стучал в дверь. От такой не- ожиданности да ещё от такого гостя – чтоб таких гостей и на том свете не встречать – Лукерья Александровна вначале растеря- лась, оторопела и даже не находила подходящего нужного слова, чтобы задать какой-либо вопрос. Пришелец вначале, молча, и пристально рассматривал хозяйку, затем с размаху, хлопнул по своему голенищу сапога рукоятью плётки и каким-то внутренним пропитым и прокуренным голосом грубо сказал:

– Чего уставилась… – хозяйкой ты будешь?! Вводи в свою молельню, разговор есть!

Громкий разговор в коридоре разбудил Виктора Алексеевича и Надю. Вскочив с кроватей, они стали натягивать на себя одеж- ду. Виктор Алексеевич, увидев вошедшего представителя власти, на лице не изменился и вёл себя вполне спокойно. В отличие от отца девочка явно была напугана незваным гостем. Наде шёл де- вятый год, но она уже имела хорошее представление о подобных людях в форме и с оружием. В те вечера, когда в их хате собира- лись верующие: она всегда слушала их разговоры, вникала в со- держание прочитанных вслух редких писем от родственников из далёкой Сибири. Часто слушала страшные рассказы о массовых расстрелах казаков на Кубани в двадцатом году, которым внача- ле пообещав домой отпустить, в конечном счёте, подло обману- ли: подержав как военнопленных, потом скопом в десятки тысяч в расход пустили. Мать предложила гостю табуретку, выставив её на середину комнаты, на что тот ответил, что рассиживаться ему некогда и, продолжая стоять у порога, рукоятью плети хлопал се- бя по ладони. Окинув взглядом хату, задержал взор на иконах в святом углу, после чего начал свою речь:

– Ты, слепая, кончай тут собирать у себя всяких мракобесов, подкулачников и другой антисоветский сброд! А то не посмотрю

на твою слепоту, отправлю на Соловки молиться, там как раз твои братья и сёстры усердно молятся. Там тебе будет хорошая компания, тебе подобные: монахи, юродивые, даже святые, го- ворят, имеются там. Если не прекратишь этот бардак, так и знай, второй раз предупреждать не буду, выпишу пропуск туда, куда сказал уже тебе. Слух то ты имеешь? А то потом скажешь, что ещё и глухая.

Лукерья Александровна была обижена физическим недос- татком, но не благородством души своей, ибо она была не из какого там захудалого рода, потому, услышав такое оскорбле- ние в свой адрес в её душе, вероятно, взыграла гордость всех её далёких предков. После небольшой паузы, грубо, понизив го- лос, глядя на НКВДшника подслеповатыми глазами, один из ко- торых явно показывал эту слепоту своей белой пеленой затяну- того зрачка, сказала на своём хохляцком языке:

– Я тэби так скажу, нелюдь! Нычого ты зо мною нэ зробыш! Я в своеи хати Богу молюся, а шо до мэнэ ходють люды, то нэ грих даже для твоей власти. А сдыхать мени усё равно дэ, шо на твоих Соловках, шо тут в своий хати. Так лучше я сдохну тут, мо- жеш мынэ хоть сычас тут убыть. Вы скикэ людей угробылы?! На кладбищи уже хороныть нигдэ, в балки хоронють – дэ нызя! И нас послидних рано или позно довыдытэ до смэрти! Шо ты хо- дыш – людэй лякаеш, за тобой самом смэрть слидом ходэ. Нэ довго тыби осталось нашу зэмлю топтать! Свои извыргы, такиж, як ты, и убъють тыбэ! Будь вы прокляты! Як вас ище зымля носэ, кода она ужэ провалыца пид вамы!

Перевод на русский:

Я тебе так скажу, нелюдь! Ничего ты со мною не сдела- ешь! Я в своём доме Богу молюсь, и то, что до меня люди при- ходят, так это не преступление, даже для твоей власти. А помирать мне всё равно где, что на твоих Соловках, что здесь, в своём доме. Так лучше я умру здесь, можешь меня хоть сейчас здесь убить. Вы сколько народу угробили?! На кладбище

уже хоронить негде, в балке хоронят – где нельзя! И нас по- следних, рано или поздно доведёте до смерти! Что ты хо- дишь? – людей пугаешь, за тобой следом смерть по пятам ходит. Недолго тебе осталось нашу землю топтать! Ваши изверги – такие же, как ты и убьют тебя! Будь вы прокляты! Как вас ещё земля носит, когда же она уже провалится под вами?!

Представитель НКВД, от такого услышанного даже опешил. Он никак не ожидал получить такой резкий отпор. Немного за- мявшись, снисходительным тоном сказал:

– Да ты больше ведьма, чем боговерующая! Раскаркалась тут… – посмотри! Да молитесь вы тут сколько хотите! Песни свои не горланьте на всю улицу. И что за народ?! Им добра желаешь, а они сами на рожон прут!

С этими словами, он, выходя из хаты, со всей силы захлоп- нул дверь так, что с потолка отвалился кусок глины, упав на по- рог, рассыпался в кусочки и пыль. Лукерья Александровна по- смотрела на порог на кусочки белой глины, сказала: «То и с ва- ми скоро будет!». Через минуту с улицы донёсся стук копыт уда- ляющейся лошади. Лукерья Александровна как в воду глядела, предсказав посетителю ближайшее будущее. Вскоре новый нарком, теперь уже НКВД – Лаврентий Берия, начнёт избавлять- ся от сотрудников Ежова: начнутся чистки, а под них попадёт и опорный пункт в селе Ильинка, его упразднят, а вместе с ним заодно и троих служителей предыдущего ОГПУ – отправят на тот свет. Потому как вдруг выяснилось, что оказывается, они пере- старались, многовато людишек на тот свет спровадили и в Си- бирь лишних работяг отослали, а теперь остались одни убогие, немощные да никчёмные и в колхозах, оказывается, работать некому, а значит – не будет городу так необходимого хлеба, масла, мяса и прочего продовольствия. За такое по головке не погладишь! Когда народ узнал об участи уполномоченных ГПУшников, сожалений не было: «Собакам собачья смерть!» —

сказали многие жители Глебовки. В дальнейшем все полномо- чия получили участковые при каждом сельском совете, ему вы- дали лошадь к бидарке, отдельный кабинет, а семью обеспечи- ли жильём и пайком. От этих новшеств народу жить стало не легче. Люди ходили задумчивые, часто оглядывались, прежде чем что-то сказать, а больше держали язык за зубами, помня поговорку: «Язык – твой первый враг». Годы особо жестоких ре- прессий, слава Богу, обошли село стороной. В этой глухомани, после всех тех передряг, по сути трагедии простых крестьян, ко- торым подвергалось село и жители его на протяжении послед- них полтора десятка лет, репрессировать было уже некого. Кого надо, тех давно уже сопроводили туда, куда надо; осталась одна нищета, зато все равны между собой, всё – по ленинскому заве- ту, как и задумывалось изначально. Если и этих дожать – кто же тогда на земле работать будет? И так чуть было не извели под корень, струхнули даже, что перестарались с чисткой: «Без жратвы так можно остаться!». Сверху сыпались требования: больше мяса, молока и масла, зерна и шерсти. Власть, в конеч- ном счёте, получала всё сполна, оставляя для крестьян столько – лишь бы с голоду не передохли.

Незаметно для всех пришёл день, когда девятнадцатилетние Саша Квачёв и Ваня Бережной подлежали призыву в ряды Крас- ной армии: двоюродные братья родились в один тот злосчастный семнадцатый год. В тот год из села новобранцев призвали много, народ даже волноваться стал: «Никак власть снова надумала воевать?». Для власти народ обмануть сложно даже тогда, когда ей кажется, что глупое и необразованное стадо холопов повери- ло в их утопию. Потому как, народ заранее всё плохое своей зад- ницей предчувствует, ибо не кому-то, а ему придётся отдуваться за все идиотские выходки правителей. Ваня Бережной отправил- ся служить в далёкое Забайкалье. В тридцать восьмом начался военный конфликт с японцами у озера Хасан, где вскоре и очу- тился Бережной Иван. Поначалу, как это было и раньше и, будет продолжаться в ближайшие годы, наша доблестная Красная ар-

мия будет нести большие потери, встанет в очередной раз вопрос о поражении. За это несчастное и ни кому неизвестное озеро Ха- сан угробили столько ни в чём не повинных молоденьких ребят, которые бежали, держа винтовки наперевес образца времён ца- ря гороха на японские пулемёты. А песня: «Гремя огнём, сверкая блеском стали…», почему-то не сработала. То было начало; потом Ханкин-Гол; затем Финляндия; ну а позорный и страшный сорок первый о нём и говорить не стоит, там наши «гении и вожди» от- личились по-настоящему: сдавая армии, а вместе с ними куски своей территории по площади как половина Европы. В далёкой Манчжурии Ваня Бережной получил своё первое боевое креще- ние, первое пулевое ранение и первую медальку за то проклятое озеро, которого бы век не видать. Воинский путь Александра Квачёва сложился куда менее воинственно. А то, о чём когда-то советовала ему его мать, оказалось несбыточным. Шлейф – «Сын белогвардейца» – тянулся за ним так, что оторваться от него был один лишь способ – это лишить себя жизни, другого способа не существовало. НКВД за этим зорко следила. Отправили служить на Урал в места грандиозных строек индустриализации – Магни- тогорск. Плавильные домны и прокатные станы, цеха и электро- станции, карьеры и дороги, ну и бараки для себя – вот что пред- стояло построить зекам и воинам, таким как Саша. Когда срок службы подошёл к концу, то ни о каком продлении её не могло быть и речи, ну разве что продолжать вкалывать по десять- двенадцать часов на стройке и спать в деревянном бараке ничем не отличающемся от тех, в которых спят политические зеки. В ка- нун отбытия из части домой с каждым таким солдатом как Саша имел личную беседу особист, который курировал данную часть. Капитан долго листал дело на Квачёва Александра, а тот в это время стоял посреди кабинета вытянувшись в струнку. Наконец, подняв голову, поглядев на Сашу, сказал:

– Тут я смотрю – у тебя одни похвалы да благодарности; толи ты хитрый и примазаться хочешь, нутро настоящее своё скрыть, толи и, правда, дурной на работу? Но, в общем-то, ничего: неда-

ром тебя государство три года кормило, пожалуй, что отработал честно. Слушай, Квачёв, а зачем скажи тебе уезжать? Съезди в отпуск, повидай родных ну и опять сюда. Работать ты, как я по- гляжу, умеешь. Мы тебя для начала бригадиром поставим. Ведь всё равно сюда вернёшься, только на сей раз уже под конвоем, это я тебе без всякой туфты говорю. Тогда придётся всё сначала начинать, а то – сразу бригадир. Мой совет тебе – оставайся. Иди

– подумай, надумаешь – заходи можно и без стука.

Саша ещё больше вытянулся в струнку, и как учила мать, бойко ответил:

– Я подумаю, товарищ капитан, обязательно подумаю.

– Ну-ну, иди, думай, – сказал особист и захлопнул папку с личным делом.

На следующий день Саша получил проездной билет до стан- ции Кущёвка, сухой паёк на семь дней и отбыл на родину. К осо- бисту он так больше и не пошёл. Он, может быть, и остался бы, но была одна причина, из-за которой он не мог пересилить себя – это сам Урал. Здесь ему было всё чуждо. То скопление народа кругом; эти постоянно дымящие трубы мартенов, от которых по- рой дышать было нечем; постоянный грохот и суета. Саша при- вык к раздолью и тишине южных степей к ласковому солнцу, пе- нию степных птиц, к скачке верхом на лошади так, что ветер в ушах свистит. Сама атмосфера бытия чужда ему была здесь: ос- таться здесь – это заживо похоронить себя, – так он думал, – стоя в тамбуре вагона и глядя на проплывающие мимо холмы и скалы старых Уральских гор. Слова капитана постоянно звучали в его голове, он старался мыслями отвлечь себя, старался думать о доме, о предстоящей встрече с родными, но уже через минуту мысли вновь возвращались к тому, о чём так хотелось забыть. Он не мог понять, в чём он провинился в этой жизни, что судьба к нему столь не благосклонна? Саша много всегда читал, теперь, думая о своей участи он сравнивал себя с неприкасаемыми в да- лёкой Индии. Неужели, – думал он, – и у нас может быть, что-то подобное? Получается, что может! Спустя неделю, пройдя все

мытарства в дороге с многочисленными пересадками, Саша при- был в родную деревню. Радости и ликования, с которыми его встретили, описать было бы сложно. Наденька, налетев со всего разбега, чуть было с ног его не сбила. Остальные от радости больше плакали, видя его живым и невредимым.

– Да ты уже почти невестой стала! – прокричал Саша, взяв под мышки Надю и поняв вверх, – совсем взрослая, ну и Надька!

– А ты как думал, – ответила Надя, – я уже даже в школу не хожу, в колхозе телятницей работаю, – хвастливо заявила она. Саша легонько отстранил Надю в сторону, подошёл к матери, обнял её, не произнося ни слова, положил свою голову ей на плечо так и застыл надолго. Уже через три дня Саша работал в колхозе. В тот год в семье Виктора Алексеевича случилось при- бавление в семействе, родилась ещё одна девочка, которой да- ли имя Зоя. Надя действительно не пошла в очередной пятый класс, а вместо него отправилась на ферму колхоза «Пролета- рий» в помощницы ухаживать за телятами. Самой ей пока что ещё телят не доверяли. Колхозы, так или иначе, оставались единственным источником пропитания для жителей деревни, потому-то с каждым прожитым годом эта ненавистная система- режим в совсем ещё недалёком прошлом приживалась в умах, как и в самой жизни крестьян. Урожаи последних лет были хо- рошие, может быть единственное, что радовало селян: потому как, получив в конце года на каждый заработанный трудодень натуроплату, голодная смерть уже не грозила.