Читать книгу: «Махавира», страница 2

В музыкалке параллельно с основными инструментами меня грузили сольфеджио, историей музыки, фано и оркестром. Мне нравилось только последнее, там слажаешь в такой-то это толпе, никто и не заметит. У меня была огромная бас-балалайка, которую вежливо называли контрабас. Но у директора школы, что сидел рядом. Бас должен был быть сзади домр всяких, балалаечек. У него бас-балалайка была гигантской, он просто волочил её, как орк палицу. Моя партия была легка и я просто слушал всех вокруг. Ко дню поражения мы тщательно подготовили несравненные номера, я был в костюмчике и туфлях на каблуках квадратных – гробы. Эксклюзивным бонусом я исполнил соло из бумера на баяне при поддержке гитары и балалайки.

Я жаждал домашний компьютер больше растворимого чая с огромной порцией ядовитого рафия. Продавал с огорода по мелочи на улице в Сызрани: чеснок, картошка, морковь. Копилось потихоньку. Денди было давно на помойке. Новым развлечением стал массовый просмотр как кто-то в магазе гамает в плэйстэйшн. Надзор за обречённым человеком, который заплатил за игру был всегда сногсшибателен. Мой одноклассник клянчил у бабушки червонцы, чтобы оплатить молоденькой смотрящей за игровой приставкой.

Я так часто там стоял, что как-то в дождь никого не осталось. Все успели ушмыгнуть, а один парень вопил, что у него угнали велик, пока он зависал с джойстиком. И эта девушка тайно предложила мне поиграть бесплатно. Я с таким почтением и благоговением сел напротив дорогущей редкой плазмы. А она взяла и поставила самую худшую игру, что там имелась: гоночки, да ещё и управление на двух крутящихся толстых пипках, которые поначалу бесили с такой-то привычкой к Денди. Я так желал поиграть в приставку, а тут она была вовсю под моим полным контролем, сжата в потных пальцах. Приходилось гонять по трассе, не сидеть же и молча смотреть на то, что стало таким ненужным и совершенно бесполезным. Я не предавал далёкую мечту о компьютере жалкой мечте о приставке. В компьютере можно делать всё, что хочешь, в этом я был уверен.

Эта девушка, сдающая пээску на время поюзать, её звали Настя. Мне нравилось её лицо. Оно было чуть более округлым для эстетического идеала. Я видел её подлинное лицо, видел что-то в ней, что не было у остальных. Мне не требовалось пялиться на неё, просто я ощущал её присутствие близко ко мне. Друг со школы подговорил меня посмотреть ей под юбку со стороны витрины, где улица. Через грязное стекло я ничего не разглядел эдакого.

Я водился с самым крутым пацаном в классе. На осеннем балу мы пили палёнку за 20 рублей из ларька. Такой ужасный горький вкус химии. Я наблюдал за диджеями из другого класса и тоже желал стать главным дисковояжером школы, властелином музыки, под которую вынуждены танцевать все приходящие на учёбу. Моего друга выперли из школы, а я частично остался. Самое крутое, что я сделал – это перестал заполнять дневник.

Мне выбили бесплатную путёвку в детский санаторий на Чёрном море. Голубая волна – его имя. Ещё одна женщина с детьми из Самары тоже туда ехала и моя мать настоятельно попросила её приглядеть за мной в Анапе. Мы ехали на поезде. Её дети мне сразу не понравились, иногда хватает секундного взгляда. Шкет, что младше меня, Костян начал бахвалиться, что он слушал Продиджи и Бумфанкэмси. Я жалобно признался, что слушал Руки вверх. Он принижал меня за это всю вагонную тряску.

Этот первый запах морской сырости, в первый раз всё всегда было волшебным. Санаторий был просто мелкой колонией, из которой я сматывался каждый день. Воспитатели выглядели, как неуместные на эту роль сезонные рабочие на вахте. Я неизменно был голоден и этот невыносимый запах кошачьего экскремента в песке у входа в столовую. Это терзало голодный пустой желудок. Я сбегал через забор и шастал по Анапе, прошёл её вдоль и поперёк. Ловил крабиков и умерщвлял их, чтобы высушить в качестве трофея с юга. Суровые времена, такие и дела. Та женщина, что любезно согласилась присматривать за мной брала меня за всё время пару раз погулять по городу. Но мне и не надо было, было лучше удирать и шастать с близкими, с такими же тихими, как я. Я ходил в туалет по-большому раз в полтора недели. В первый день пребывания меня спровоцировал лысый паренёк с Волгограда. Мы оба встали друг против друга и он без толку замахивался на меня сжатым кулаком, рассчитывал я дрогну перед ним. Я не шелохнулся, а он мирно отошёл. Процедуры неважные, горячая грязь только в кайф была и кислородный коктейль. Единственный раз водили в кинотеатр на фильм, где в землю вливался астероид. И ещё ездили в Темрюк. Там лазили среди гейзеров, я набрал 2 пакета грязи. Посетили музей авиации, где я конечно же залез на каждый самолёт.

Проходил конкурс среди отрядов. Нужно было оперативно подготовить сценку и я наблюдал, как наши выбрали парня – моего друга Артема и покрасили, как барышню. Он вышел на сцену и объявил себя Борей Моисеевым, низко поклонился и ушёл, вот и вся сценка. Вечером перед отбоем к нам в комнату завалилась ватага старшаков с первого отряда. Артём ещё даже не успел лицо отмыть, лежал спиной на кровати. Они по очереди усаживались на него и прыгали на его паху, а он просто неподвижно лежал и не мог никого оттолкнуть. Всё, что он сделал – это прикрыл лицо полотенцем, оставаясь лежать в той же позе на спине. Я внимательно вместе с остальными соседями пристально наблюдал это и не мог ничего с этим поделать. Подобно очень крошечной, пугливой серой мышке моё узкое тело обомлело, чтобы не выделить себя ничем и не направить на себя внимание отсталых душегубов. Толпа внутри дрожала от интенсивного страха, боялась за хозяина. Умирает хозяин – умирает толпа.

Я приобрёл памятные сувениры из ракушек и впервые побывал в магазине, где всё можно брать самому и просто нести на кассу. Обратно на родину я ехал в дальнем от этой женщины вагоне, её сын испытывал ко мне особую неприязнь и вестимо его мать тоже. Я что-то ляпнул про него до этого, а он подслушивал стоял, перед этим подговорив мелкого татарина. Он разнюхивал у меня тайну моего к нему отношения. Я сказал про него негатив. Там был один парниша из Абакана, выглядел, как татарин, но намного шире. Я прозвал его вол. Его постоянно доставали, докатилось до того, что оттуда из Сибири примчался его батя и спал рядом с ним на отдельной кровати, которую ему выделили. Подростки жестоки и трусливы одновременно.

Участие моё в спортивных соревнованиях в составе школьной команды стало местом статиста. Я был просто телом для нужного количества. Я никогда не мог понять в чём конкретно заключалась людская радость победы. Иногда я проявлял рвение, но недолго. С виду это было похоже на нерешительность, а я ещё и жалел об этом. Я хотел стать лучше, чем другие в чём-либо, но при этом особо ничего не делая. Весьма странное желание.

И я увидел впервые снимки неприкрытых девушек. Всё, что было между ног и сзади. Это было сильнейшее сексуальное возбуждение. Мне так понравилось, как обнажённая девушка выглядела на всех фото довольной. Ей не было стыдно, не было грустно, она выглядела именно так, как она выглядит в любой житейской ситуации.

Мой, как и твой ум хотел, чтобы меня все любили, говорили какой я хороший, как проявляю рвение, правильно себя веду всем на загляденье. Мать сказала, если хочешь, чтобы девушки любили иди в музыкалку. Я поступил в школу искусств номер два. Народные инструменты – шестиструнная гитара. Я сразу сказал, как отрезал, что мне только аккорды лабать. Меня принуждали учить и играть по нотам, но и песни подбирали. Моей первой чисто сыгранной стала позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня.

Из улиц разбитых фонарей каждый день наблюдал, как кто-то хотел сделать что-то нехорошее, но его настигали и наказывали. Я с огромным удивлением взирал на одноклассников, которые решали суперсложные уравнения. Я одолевал лишь простейшие. Математика у меня была не так ужасна, чисто между тройкой и четвёрткой. Кое-какие примитивные дроби и корни я щёлкал, как орехи. Считать, вычислять, цифры, даже что-то несложное в голове прибавить – всё это мне было в тягость.

Я начал существенно расставаться с должной серьёзностью когда декламировал выученные стихи. Я люто ненавидел стихотворство, просто подобные слова в рифму и вот сидели колупали строчки урок за уроком, что же такое изначально хотел передать автор. Когда ответ был один: ничего. Так вот, когда я рассказывал у доски стих меня смешил дружбан.

На уроке литературы я впервые избил человека. Её звали Лариса, она сидела и заливалась слезами когда уже урок вовсю начинался. Я наблюдал, как учителю было всё равно. Я получил небольшой проблеск. За всю историю существования уроков литературы в нашем классе я был одним-единственным выгнанным из помещения. Я покорился, вышел вон и раскаивался, что выкрикивал с места не вставая из-за парты, что Пушкин и Лермонтов были друзьями. Препод всегда сажала меня на первую парту прямо перед своим носом, чтобы я не зоровал. Урок вела очередная молодая и временная практикантка под надзором пожилой постоянки, а я просто валял, ибо уже наблюдал за девочками, что на них надобно уметь и хотеть произвести соответствующее впечатление.

Я рос под Хим и Джойн ми ин дез. Я столько раз слушал эту благозвучную песню, что не заметил, как сам умер. И этот зимний клип в стиле фэнтези саги, я не обращал внимания на тупые споры, что это попса, позеры, недорокеры, я просто слушал и это было Бэри ми дип инсайд май хат. Эти полумёртвые и минорные сонги так грели меня и они мало кому нравились и то, только девчонкам. Хим слушали только бабы и я. Я дал преподавателю музыки их диск и ему понравились несколько песен. Так распространялась музыка наших местных карельских поморов. Я даже на переменах в школе их врубал, самые красивые песни.

Ежедневной рутиной была игра в денди. Дни на улице сокращались пропорционально увеличивающемуся количеству картриджей. На одном картридже могло быть тысяча игр. Самые ценные – игры в два джойстика. Эталоном стали обе: чип и дейл и хардкорная баттлтодс с роскошными восьмибитовыми озвучками. Как было приятно давить на кнопочки и управлять другим телом по ту сторону жизни. Минимум натуг – а эффект как от уличного футбола. Но я любил играть в футбол, но в дворовый, особенно против младших, обводить этот табун в одного и благородно пожертвовать пас, вместо того, чтобы влепить в ворота самому.

Из Саратова приезжал мальчик на лето, у него была фиолетовая форма, как у футболиста, а сам он был жирный. Меня он выводил, что с таким видом пытался казаться крутым футболистом. Я наблюдал нарастающее желание побить его, подраться в первый раз. Некоторые обзывали его оленем из-за звериной фамилии и это подталкивало меня пригласить его махаться. За домами возле бетонных плит мы кружили друг против друга в стойке, как надо. Мне не хотелось его бить, но и сдаваться не хотел. Я был по-прежнему где-нибудь в середине между крайностями. Я первый получил от него удар по лицу и сразу загнулся, закрыв харю, этого было достаточно. Я стал бояться даже смотреть на этого человека, пугался когда он проходил мимо, отворачивался. Удар в моё луноподобное лицо от оленя здорово меня прочистил, драка ужасна для обоих. И побивший проигрывает и покалеченный. Они увеличили градус у тех, кто смотрел, сильнее исковеркали их больные умы.

Во мне активно начала зреть слепая толпа. Она созревала по одному человеку в момент. Мне нужно было подражать другим, чтобы успешно вскармливать свою внутреннюю толпу, свою безудержную жажду толпы. На чаепития каждый приносил по полторахе лимонада и бисквитному рулету со сладостной начинкой. Столько разных вкусов, все обжирались и смешивали неодинаковые лимонады в один стакан. Приготовили сценку, я участвовал, стоя в центре между малолетними девочками. На мне были детские конченые очки из конченного пластика без поляризации. Только в сценке можно было надеть очки в помещении. А я хотел остаться в них пить сладенькую газировку, но я был в толпе, а тут ты, как все.

У моего одноклассника появилась игровая приставка Сега, что значительно превосходила мою Денди. Я никогда не сожалел, что у меня не было и не будет того, что все хотели. Религиозная часть существования любого человека не обошла меня стороной. Я так проникся детской Библией в читальном зале, что решил впредь и навсегда творить добрые дела. Будучи завсегдатаем библиотеки я торчал там с обеда до вечера на энциклопедиях с картинками. Этот вид книг произвёл на меня огромное впечатление. В один из дней я стащил у библиотекарши зелёную толстую книгу. Там я увидел, как женщина с мужчиной вступали в интимную связь на фото, в поперечном срезе, в максимальном приближении. Я решил, что только зрелым взрослым можно этим заниматься и просто забыл про это. Библиотекарь спалила меня с поличным и выгнала навек из читального зала без права на реабилитацию. Это было так невероятно странно, я просто взял книгу с её стола и смотрел на картинки и откровенно признался во всём, но был изгнан. Меня одолела укоряющяя печаль и вина за то, что я содеял такой постыдный поступок. Это было такое мощное послание, въевшееся в бессознательное: заниматься любовью с девушкой – это грех, это анормальное, это осуждается и за интерес к этому изгоняются.

Компьютер оставался главной мечтой. Я начал молиться Махавире каждую ночь перед сном, а то вдруг я сделал что-то плохое и не наблюдал это. Я продолжал смотреть на людей, особенно издалека, так они не чувствовали беспокойство чужого взирания. Мне нравились лица людей, когда на них никто не смотрит. Эти люди не могли усидеть на месте, начинали тревожиться чуть дрожа. Они не могли вытерпеть невнимание. Никто не мог спокойно сидеть. И когда я молился Махавире, я просил его не простить меня, а простить всех нас.

Этот день наступил. Мы поехали с коляской в Сызрань, потому что это ближайшее место, где всё серьёзное продавалось. Все лавки были закрыты, потому что был выходной. Я отчаивался и грустил, но в начале Советской у само́й реки затерялась лавочка в ТЦ. Там были настольные компьютеры.

Когда ещё не было пекарни: я брал диски у дальних знакомых с понтом у меня был комп. А сам лежал на диване и читал описание игры. Каждую букву, так сильно желал сам поиграть. Я накапливал много дисков и по-особенному проводил с ними время, беседовал с ними, прикидывал: вместятся ли они все за один раз в памяти. Я знал все нужные слова, прочёл книгу из библиотеки про Виндовс 0. Компьютер: я был заранее готов к нему, потому что я выучил книгу наизусть, чтобы как можно быстрей включить и играть сколько хочешь бесплатно без посторонних зенок.

Я раньше любил Оксану, а в тот день разлюбил и поклялся больше никогда с ней не видеться на любом уровне, Реал, виртуал.

Компьютер собран и глазел на меня со стола. Под руководством отца и запустил свою достаточно давнюю мечту. Вот он был под моим личным контролем, и это было не просто пустяковая приставка только для игр. За компьютером, где мне было даже в кайф открывать и закрывать папки или лазить в пуск я готов был сидеть и сидеть. Даже смотрения на изначальную заставку хватало для просто сидения и созерцания. Я знал, что за этим стояло многокрасочное будущее. И первый фильм с диска Бумер. Такая чёткая и сочная сюжетная картинка, актёры при разборках так сильно психовали, что под строгим наблюдением я дал добро себе поверить, что это была правда жизни или жизнь такая.

Познакомился с какой-то высокой девочкой из класса ниже. В первый раз пошёл в женской компании на День города. Выступление дешманского ансамбля, все пьяные, задиристые, средь бела дня словить в пятак – да запросто. Но я был с девушкой, а это святое, таких не тронут даже самые отбитые отморозки. Я взвалил её на плечи, поднимал на минутку. У неё было всегда удивлённое лицо и она постоянно слушала тот же самый поморскиий ансамбль, по которому я давно сох. Этот клип я случайно увидел в гостях, что имели кабельное. Оказалось, существовали телевизионные каналы мечты, где день и ночь крутили крутую музыку. Эта девочка ходила в музыкалку, как и я. Когда я гостевал у неё, она мастерски и уверенно играла на пианино Похороны сердец. Я вкусил насыщенное возбуждение. Она музицировала по всему ряду с такими гаммами и переборами, что я смотал удочки оттуда, смертельно боясь остановки сердца от блаженства. Все находили её некрасивой, а я назвал польской царицей в маленьком стихе на обратном листе с аккордами. Я сочинил его спонтанно, как есть. Я наблюдал, как она хорошеет при молчаливом чтении про себя, но она усмиряла упоение. Мне казалось она не любит себя ну или как-то зажата. Мы плотно сидели вечером на мосту над железкой. Он был деревянным и тёплым. Я приобнял её, но больше ничего и не хотелось. Мы смотрели на поезда, а я наблюдал, как эта девочка приземлённа. Я просто сидел с ней и смотрел в поздний вечер, ничего больше не хотелось. Больше я с ней не встречался.

Мать примчалась в школу во время уроков, смертельно повышен белок в моче у меня. Повезли в Саратов, лежал в больнице. Ещё и нефрит в придачу, жить становилось всё ярче, я наблюдал глухие боли в пояснице, но при этом не теряя наблюдения за харкающим кашлем при хронической астме. Мне засовывали в желудок шланг с булавой на конце. Я прыгал на одной ноге по коридору огромной больницы Калинина и сжимал в зубах перетянутый выпускной шланг. Я клал своё отощалое тело на правый бок и махал рукой и ногой вверх и вниз, чтобы желудочный сок бойче наполнял банки. Его было так много, полилось через верх, медсестра услышала мой призыв.

Мало-помалу прокладывались ощущения лишнего, конкурентная среда медленно выплёвывала меня из общей колеи. Кричащая толпа внутри приутихла, как им не слышать. Не прошло и 17 секунд, а я уже лежал и мне вводили в мочеиспускательный канал катетер. Я усердно молился избежать эту процедуру. Острейшая едкая боль в паху, велено было дышать, как собачка. Напротив стояли несколько практиканток из мёда. Отдали распоряжение писить и в этот момент делался рентген. В той же самой поликлинике взяли кровь и выявили, что в ней много желчи, как при гепатите. А они разные были, а доктора гадали и начали с Цэ и так далее и в итоге неожиданно выяснилось, что жёлчный пузырь неправильно работает врождённо. Очередное страшное название болезни отпало. Я стал замечать желтизну в глазах. Белки были обожжены изнутри излишней жёлчью.

Я смотрел патриотический сериальчик, а потом бегом на улицу, где видел то же самое. Все люди оказались лицедеями. Я быстро забыл про это, постепенно утрачивая внимательность и бдительность. Беспорядочная толпа внутри росла, с утратой наблюдения образовался их бесконтрольный рост. Хотелось брать всё самое лучшее от другого и добавлять немного своего.

У меня постоянно менялись друзья-мальчишки. Каждый год-два менялись. Но был один постоянный друг – патологический брехун. Он каждый раз изобретал новую историю как он улетит жить в Израиль, как у него есть что-то, чего нет ни у кого. Последней каплей упало в главный праздник нулевых. НГ. Это был единственный день, когда можно набухаться и об этом заранее осведомлены родители. Школьная чудная пора. Этот лжец пообещал, что позовёт меня бухать, а сам не позвал и пошёл втихаря в компанию, где аж были тёлки. Я знал, что он был там, а он не знал, что я об этом знал. И я просто презирал его. Этот парень был и пусть будет. Я больше никоим образом не был затронут этим человеком, меня не волновало встречал я его или никогда больше не встречал. Я просто принял, что он был и не моя забота должен он был остаться или нет.

Специальное удовольствие игры с огнём. Летом первым найти место, где была сварка великое искусство. Или кто-то варил, а я уже пас его. После завершения работ в мокрой грязной куче я раскапывал великое сокровище детства – карбид. Я плюнул и зашипело, нагревался. Срочно искать банки, чтобы хорошенечко их нашпиговать и подорвать. Я бережно хранил секрет для приготовления стеклодетонатора. Воды залил, травы сверху забил, отбежал, наблюдаю из укрытия. Зимой же самыми ненаглядными игрушками были петарды. Всегда грезилось, что в эту вот зиму бомбочки будут помощнее. Я купил заветную пачку, так много, все мои. Чёрные цилиндры с черкашём на конце, зажигалась как спичка. Мне хотелось, чтобы каждый взрыв был уникален и не повторялся. Броски в подъезды, в животных, под ноги людям, привязывали к роботикам, а если что-то отваливалось после взрыва такой был экстаз. Я постоянно счищал головки спичек, забивал по уличному рецепту в дырку в асфальте и насаживал сверху дюбель, а потом шарахал сверху кирпичом.

Из-за сладкого постоянно обнаруживался кариес. Я ненавидел кабинет дантиста, так больно было когда сверлили. Ещё ничего не началось, а уже сидел рыдал в кресле и наблюдал за приготовлениями. Меня знали в лицо педиаторы, вечно пропускал школу по болезни, дошло до того, что нагревал градусник на батарее и мне верили, что я болел. Только бы не вставать рано.

Грёзы о том, что когда я вырасту и буду играть девчонкам на гитаре тогда им будет хотеться заниматься со мной любовью.

Я нашёл строительный патрон с порохом внутри, бил по нему отвёрткой, чтобы открыть доступ к порошку и он рванул перед глазами. Я в ужасе трогал глаза, потому что всё помутнело. Патрон раскрылся розочкой и было заметно, что часть разлетелась на мелкие кусочки. Я трогал везде глаза, казалось, маленькие пылинки из металла всё таки пробили зрение в некоторых местах.

Я был холоден к девушкам, но при этом вовсю уже мастурбировал на всё, что под руку попадётся. Достаточно было одного женского лица. Еженедельные газеты с интимным разделом и реклама были единственными источниками. Газетную бумагу я брал с собой в ванную, а на моделей я онанировал, когда был один. Редко были воображаемые одноклассницы и старшеклассницы, потому что лучше, когда видишь прямо перед собой женское лицо и тело. Девушки были такими прекрасными, что жаль было их. Перепачканная толпа внутри меня постепенно нарастала и вязкая грязь наслаивалась на то, что внутри. Мне больше не хотелось ни с кем лобызаться, точнее, хотелось, но со всеми, а не с одной. Я продолжал каждую ночь шептать молитву Махавире, потому что знал, что правильно молиться надо так, чтобы никто не слышал. Чем артисты в телевизоре были отличны от тех, кто на улице. Зачем надо было поступать в какой-то технарь театрального искусства. Как можно было давать оценку человеческому поведению.

Мне сделали осмотр тела и увидели, что врождённо желчь излишне выталкивалась в кровь из маленького пузырька. Билирубин был на высоте всегда. Гепатиты отменили, поставили болезнь Жильбера. Преподаватель музыки не считал меня за ученика. За никого, кто просто моложе его и хочет играть по молодости песни для великолепных русских девиц.

Нужно было сделать как киши и мы основали самую настоящую рок-группу со всеми вытекающими причиндалами: бас-гитара, 2 электрухи и суперредкая ударная установка. Я стал бас-гитаристом. Каждый день мы играли одно и то же, раз за разом одну и ту же песню про будь, как дома путник я ни в чём не откажу… Само собой разумеется я тоже хотел быть вокалистом и ударник тоже, я подозревал это. После впечатлений от фильма про ворона с жаждой мести я написал наитупейший поэтический текст песни про судьба его зовёт, ворон чёрный лети вперёд, а сын на небе ждёт, когда отец его придёт. Нам организовали концерт у дк в Совхозе и я в финале представления занял место у микрофона и, дергая толстые струны, исполнил, как надо. Моё лицо было выкрашено другом ударника в бело-чёрные краски. Тёмные губы с удлинёнными уголками. Ремень с заклёпками, джинсы, туфли и чёрная футболка. Я был гигантским вороном. Мы дошли до той планки, что слабали в самом дк Совхоза на ночной дискотеке. Это было крайне рискованно, ибо там всех избивали, особенно с других районов. А тут мы ещё и с гитарами. На выходе завязалась небольшая потасовка, но там был брат знакомой и меня не тронули. Мне передавали через левых людей, что несколько девчонок с Совхоза жаждали бы со мной погулять, но я отмалчивался в ответ. Мне ещё не было восемнадцать и я не мог вообще понять о чём с ними точить лясы. Я дружил с пацанами и абсолютно ни у кого из них не имелось верной подруги, чтобы там вместе и все дела. Я думал единственное желание девушек найти кого-либо, чтобы выйти замуж и произвести на свет детей. Они вообще ничем не интересовались. Они не гоняли футбик с нами, не играли в ножички, не ловили ящериц. С самого рождения нарастало разделение между девочками и мальчиками, их противопоставление друг другу, искусственное отдаление тел. Год за годом она дальше от него, а он от неё.

Так, ударник тоже захотел стать вокалистом и главный первоначальный вокалист и владелец реп-гаража вышвырнул нас двоих. Моя бас-гитара осталась в его тщеславных лапах, за что друг ударника забил стрелку между выгнанными и оставшимися. Каждая сторона должна была собрать толпу. У нас была неделя, мы ходили по адресам и просили присоединиться за нас, никто не соглашался, все отмахивались, все боялись схлопотать по морде.

Вечером перед стрелкой мы выпили палёнки и выдвинулись на бойню за наш районный дк Волга. У нас объявились подкрепления в лице любезных друзей моего старшего брата. Они подъехали на колёсах и сидели внутри. В итоге наши супостаты не припожаловали на стрелку, что было для них очень стрёмно. Они прятались в гараже в это время и думали мы придём к ним с добросердечными намерениями. Потом они испугались и смотали удочки, а за ними гонялись на тачке кореша моего брата. Это паническое бегство стало ещё бо́льшим позором. Хоть мы и не вернули басуху и не побазарили с этими зашкаврниками я ощущал себя абсолютным победителем. Я не зассал и притащился на разборки и готов был махаться, они шугнулись, значит я одержал верх.

Каждый день брал виичес кассеты, чтобы смотреть кино. Особенно мы любили про фантастику и про приключения, можно историческое. Я нашёл кассету с порнографией за одеждой в шкафчике. Я будто знал, что она там покоилась. Вернулась мать, а там был самый разгар. Я рванулся с дивана, выплюнул из видика кассету и затолкал обратно в шмотьё. В ужасе я вернулся на диван, а мать сказала, что я был мертвенно-бледный от страха. Как же многократно увеличилась моя внутренняя толпа тогда: секс оказался так безобразен и уродлив, что на него нельзя даже смотреть. Я постановил, что недостоин иметь половую связь. Я сильно болел, паршиво решал алгебру, совершенно перестал заполнять дневник.

На дне учителя меня поставили быть преподавателем химии. Я был из десятого, а у меня были все уроки с девятиклассниками. Многим я поставил двойки за бессовестное поведение прямо в журнал вообще без задней мысли. И отыскался выскочка, который поджидал меня у двора школы. Я в костюмчике, в туфлях приблизился к нему, затевалась кровавая разборка, потому что рядом было полно его одноклассников. И этот подлец подошёл впритирку и западлянски боднул меня лбом. Я колошматил его и не осознавал, что происходит. Когда я жестоко подавил его, заставил упасть и закрыться, мне стало немножко боязно, что так может быть у людей, так могло быть у меня. Я отступил, и какой-то случайный школьник подкрался и хрястнул меня в челюсть. У него был грозный вид и не наших кровей ещё, с беспросветными недоумками лучше не связываться. Я попятился и дальше просто в спешке удалился, губа была немного расквашена.

Я возненавидел рукопашные ещё пуще, потому что сам никогда не хотел в них участвовать, а вот понаблюдать со стороны да за милу душу. Под окнами нашего дома дк Волга дискотеки каждую субботу, а значит пьяные побоища. Это было так волнительно, наблюдать из-за переборки балкона, притаившись уличную зарубку. Ярко светил фонарь и освещал происшествие. Я сознательно желал отчётливо увидеть, как кого-то убьют. Я хотел, чтобы больше людей активно включалось в потасовку, девушки их. Чтобы они так зверски отутюжили друг друга, чтобы никогда больше не воспроизводить это неосознанное зверинообразное безумие. Я страстно мечтал отстреливать их во время драки, но чтобы меня не поймали. Грёзы совершить что-то ничего при этом не делая множились и расцветали. Я был рок-звездой, великим футболистом, популярным актёром. Я довольствовался очень малым, но не чувствовал, что был ниже звёзд. Мне приходилось по нраву всё, что было связано с центром: центр города, центр мира, центр вселенной.

Собственный огород не был мне центром, эта была окраина, куда приходилось тащиться каждый божий день летом. Дед был одержим сельским хозяйством, пинал петуха, и выпалывал всякий сорнячок. Меня здорово бесило цацкаться с этими огромными мешками с посадочным материалом. Картошкой засаживалось аж по три участка, второй пешочком ещё дальше первого, а третий вообще в полях, только на машине. Окаянная прополка, окучивание, мор колорадского жука, опять прополка, каждый кустик нежно и вокруг. В жару с самого утра и до вечера примитивно бил по земле, переворачивал её с места на место. На втором участке выручали сплошные заросли малины. Я прожорливо запихивал в рот эту чудесную по вкусу ягодку. На клопах крепко матерился, чтобы никто не услышал. Дед так ненавидел колорадского жучка, что наполнял ими металлическое ведро, заливал их керосином и поджигал. Я наблюдал его весёлую злость, потому что можно было их просто расквасить кирпичом и не переводить горючее на маленькие пустячки. Пока никто не видел я подбрасывал куриц на скатную крышу, слабо представлял, как они улетают из горестного плена. Но их ленивые крылышки значительно проигрывали телу, они мощно хлопали, но всё равно неуклонно падали обратно ко мне в руки.

Я порой ночевал у деда, он рано ложился спать. У него имелось великое сокровище – железный котёл для мытья в ванной. Его ценность для меня была в розжиге нутра сухими дровами. Вся квартира заполнялась наркотическим ароматом горящей древесины. Я трогал котёл, контролировал готовность, наблюдал горение, подсовывал ещё, наблюдал, как огонь на первых порах лизал, а вслед за тем принимался за поглощение. Воистину тонкое наслаждение от душа, который ты сам нагрел. Я заметил тогда, что от головки эрегированного пениса частями отсоединялась кожица. Это было так волнительно, я направил плотные струи на него, и под давлением оно освобождалось ещё больше. Когда головка полностью отделилась, я дотронулся до неё сбоку и отдёрнул пальцы, слишком грубая кожа рук, слишком нежная кожа розового певца. Дед крепко храпел на перине в дальней спальне, а я в зале допоздна дрочил на девушек из телевизионной рекламы или киноленты. Девушка появилась в кадре, я елозил, ушла – остановился. Это могло растянуться на добрых полчаса. Часто в финале я закрывал глаза и каждый раз рисовал всевозможных людей. Я никогда не мог ни во что толком вникнуть, хотелось всё время нового, свежего, другого. Маячит девушка – она красива, видится другая девушка – она красива и первой уже нет. Я думал, если парень и девушка долго близко дружат, то они во что бы то ни стало расписываются. Всегда хотелось, чтобы всё было легко и просто без лишних смыслов и нагромождений.