Читать книгу: «Монах Ордена феникса», страница 11

13

…Но было, помимо зла Сарамонова, было еще и зло людское. Окружили разбойники Алеццо, угрожая посечь его, ибо требовали их души черные золота блестящего. И молвил тогда Алеццо:

– Глядите на солнце жаркое, творение Агафенона Великого, разве не ярче золота блестит оно. Смотрите на траву зеленую, на скот тучный, на древа, плодами обремененные – разве не лучшая пища для голодного это. Так чего же желаете вы еще, души злобные, души заблудшие. Что вам, металл этот презренный? Покайтесь, встаньте на Путь истинный, славьте Агафенона Великого, да довольствуйтесь малым, ибо чрезмерная роскошь и довольство – есть путь в царство Сарамоново.

И сказали на то разбойники:

– Прав ты, монах Ордена Света. Возжелали мы лишнего себе, чинили кручину люду православному, как искупить теперь вину свою пред народом?

– Покайтесь, просите прощения у Агафенона Великого, а как попросите – творите добро везде, где только можете, воздержитесь от лишнего, жизни мешающего, делитесь с ближним последней рубахой своей.

И благодарили разбойники Алеццо, и стали на Путь истинный они, а позже, стали самыми ярыми последователями Ордена Света…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 4 стих 6

Страшная алкогольная битва оставила на новеньком, дорого обошедшемся казне камзоле Альфонсо кроваво красные пятна от вина – раны борца с коварным, зеленым змием. Торчал из под него подол грязной рубахи, топорщилась в разные стороны давно не бритая борода и не систематизированные гребешком волосы, чернели на штанах следы множества королевских канав, из которых его периодически доставала стража. Две недели запоя сделали с Альфонсо то, что не смогли сделать Черные птицы – превратили в слабого, шатающегося старика с трясущимися руками и опухшим лицом. Что происходило в это время он помнил смутно – какие то пиры в каких то замках, графини, виконтессы, побеги от их разъяренных, мужей, даже стрела в спине, удаленная Дюпоном – все это было блеклой картиной с мутными пятнами вместо людей, красной нитью через которую ярко проходила непроходимая тоска.

– Как же меня угораздило так влюбиться? – болел Альфонсо от любви и похмелья в королевском саду, поближе к фонтану с карасями – источником воды, прохлады и жирными, успокаивающими своей медлительностью рыбками.

Многие знатные особы почли за честь лечь с ним в кровать, сама принцесса караулила его в саду, наблюдая за ним украдкой, тяжко и томно вздыхая, плача по ночам, а единственная любовь его, доступная (чего уж лукавить) всем за горсть монет, не доступна ему одному. Что же за мерзкий извращенец пишет судьбы людей, запутывая их, как веревки в канате? Почему нельзя все сделать так, как написано в былинах: с героизмом, взаимной любовью, долго и счастливо на всю жизнь? Зачем все эти сложности?

В голове у Альфонсо била в колокол не переставая маленькая церковь, а тело не хотело принимать форму и висело на цепи садовых качелей, цепляясь за звенья пальцами. Принцесса возникла у качелей бесшумно, присела рядом с Альфонсо, аккуратно расправляя голубое многослойное платье на тоненьких коленках.

– Вам нехорошо, граф? Вы нездоровы? – сочувственно спросила принцесса, посмотрев на Альфонсо, таким тоном, словно у нее тоже болела голова.

– У меня похмелье, Ваше величество, – промычал Альфонсо, и закрыл глаза от вездесущего солнечного света, да и принцесса его раздражала.

– С похмелья хорошо помогает ромашковый чай, так наш конюх говорит. Хотите, я его Вам принесу?

– Кого, конюха? Ваша забота не стоит меня… ик… ой… Не стоит беспык… Вашечество…

– Ой, да мне не трудно…– принцесса вскочила на ноги, пропала, правда, ненадолго, и появилась действительно с каким то варевом – вонючим, горьким, заботливо остуженным в холодной воде чаем, который Альфонсо глотал, едва сдерживая рвотный позыв.

– Вам уже лучше? – впились в него большие, искрящиеся на солнце девичьи глаза, полные надежд, высоких чувств и какого то томления, которое Альфонсо не сулило ничего хорошего. Он осмотрелся – не видит ли их королева, хотя, конечно же, ей уже слуги доложили об этой встрече во всех подробностях, которых даже и не было. Но плевать, Альфонсо все равно не мог ходить, даже если бы и дал себе задачу куда то уйти.

– Намного, – соврал он этим глазам, – моя благодарность Вам, Ваше величество не знает границ.

– Ой, ну не стоит, мне не трудно… Еще он успокаивает…

– Жаль, что не навсегда, – подумал Альфонсо с искренним, как ему показалось на тот момент, сожалением.

– Граф…Честной брат…я… я хочу исповедаться перед вами…

Альфонсо смотрел на колышущуюся траву, которую нежно ласкал полудохлый летний ветерок, на золотые, на солнце, брызги фонтана, блюющие размытой радугой, голубое небо, белые, рваные лохмотья облаков, и ему хотелось выть. Лечь на прохладную, зеленую траву, повернуться на спину и орать на солнце – без слов, просто, чтобы придумавший ему такую судьбу извращенец Агафенон вздрогнул на небе, увидел своего сына, о котором, видимо, забыл давно, и ему стало стыдно за то, что он сделал с его жизнью.

– Я всего лишь монах, Ваше величество.

– Это не важно, Вы – посланник бога на земле, Вы ближе к нему чем любой из нас…

– А бог об этом знает? Что он меня посылал? – в отчаянии подумал Альфонсо. Он прекрасно понимал, что сейчас последует, не знал только, чем все это кончится. Единственная надежда на то, что хуже, чем есть сейчас, уже быть не может

– Я слушаю Вас, Ваше величество.

Ему было уже все равно. Смотри, Эгетелина, как твоя дочь признается в любви проходимцу, как королевская кровь тянется к непонятно кому, мешается с человеческим мусором. Даже весело стало – злорадно весело – отшить принцессу, поставить на место члена царской семьи, отвергнуть ее. А потом предать ее отца, возможно, со смертельным для него исходом. Хотя, почему возможно?

– Я грешна. Я ужасная грешница. Мне так тяжело это говорить…

– Можете не говорить, Ваше величест…

– Ах, нет, носить в себе такой груз. О боже, я, наверное, уйду в монастырь… Это так стыдно… Мне снился сон… Где я… О, прости меня Господи, и Вы… Мы… Мы поцеловались…

Последние слова Алена еле прошептала – так тихо, что они едва набрали скорость долететь до Альфонсового слуха.

– Господи, какой стыд. Какой стыд, – принцесса покраснела, спрятала лицо в ладонях, а, поскольку ладоней на все лицо не хватило, глаза, сквозь растопыренные пальцы, остались наблюдать, как отреагирует Альфонсо.

Альфонсо подумал, что ему нужно прилечь. Может тогда мир перестанет вертеться вокруг него с бешеной скоростью?

– Куда поцеловались? – услышал Альфонсо свой голос – и болезненно морщась внутри своей головы, спросил себя, зачем он это спросил.

– В щечку, – сказала Алена вообще без звука, одними губами, – Господи, я падшая, падшая женщина. Вы же монах, вы давали обет, а я… поцелуй до свадьбы…Как мне могло присниться такое? Как, как искупить этот тяжкий грех, как вымолить у Бога прощение?

– Покайся, дитя. Думай о духовном, о спасении души, а не о поцелуйчиках. Я отпускаю тебе этот грех, больше так не делай.

Потом Альфонсо немного подумал, и добавил “Аминь”, хотя тут же и пожалел об этом.

Может, стыд Алены и был искренним (а так скорее всего и было), но не таких слов ждало ее сердце. Принцесса вскочила на ноги, по лицу ее пробежала судорога, выжавшая из глаз несколько капель слез:

– Граф, я…Вы… Я…

– Спасибо за отпущение грехов, – почти выкрикнула она, почти плача, и ушла так быстро, что почти убежала.

– Не за что, – буркнул Альфонсо и качнулся на качели, неловко пошевелившись, отчего его не слабо замутило. А когда мир снова обрел резкость, перед ним стояла Эгетелина – королева Эгибетуза – глаза ее сверкали злобой, а губы были сжаты так, что побелели.

– Я хочу, чтобы ты покинул дворец. Немедленно. Дэ Эсген отдаст тебе грамоту на титул и полномочия владеть городом.

Весь мир ненавидел Альфонсо, всячески пакостил ему и издевался над ним так, как хотел. Издевалась над ним дорога, собранная целиком из кочек, валяющихся веток и страданий путешественника; издевалась проклятая карета, дающая поджопник каждый раз, как подпрыгивала на ухабе так, что не спасали подушки – потому что их и не было, не королева же в ней ехала. Проклятая трижды стража звенела доспехами, проклятые четырежды лошади топали, словно непосредственно по голове Альфонсо, проклятые один раз птицы свистели своими мерзкими, пилящими мозг голосами, проклятое каждый миг солнце слепило глаза и прожаривало темный воздух деревянной коробки на колесах, и страдающее похмельем тело в ней заодно.

Все жутко раздражало, ото всего жутко тошнило до того времени, как Альфонсо по стуку бутылок не определил в карете наличие ящика с вином. Манящий, запотевший и все еще холодный после ледника глиняный сосуд удобно лег в руку, и сразу слюна перестала помещаться во рту. Восковая пробка услужливо открыла врата в мир грез, наслаждений и забвения, и эта красная река уносила Альфонсо все дальше в идеальный мир, раскрашивая реальный в яркие цвета. Славься человек, положивший сюда вино.

Поездка сразу перестала быть мучительной. Мир перестал издеваться и начал радовать. Первая бутылка выполнила свой долг до самого дна, вторая бутылка, лишившись сургуча, открыла волшебный эликсир, уже почти исторгла из себя волшебный напиток, переместив в трепещущий желудок страждущего.

Почти.

Среди мутного тумана похмельного мира сверкнула молния – настораживающая, не ясно чем, но чем то тревожным и далеким. В дебрях разрозненных ощущений формировалась мысль – полудохлое, слабое существо, которое своим ядовитым жалом внезапно смело пелену с глаз.

Альфонсо протрезвел мгновенно, точнее почти протрезвел почти мгновенно. Во второй бутылке вино пахло гексаметаном – соком плода лесного плюща, растения, которое любило укладывать живых существ на землю: либо спать на время, либо спать навечно, в зависимости от количества сока. Судя по едва уловимому запаху – не лесной житель на него вообще внимания бы не обратил (тем более –пьяный), хотели усыпить, а не отравить. Это и логично – отравление вызовет кучу вопросов и подозрений, а вот нападение разбойников в лесу … Разбойники грабили и убивали людей часто и весьма успешно, никому и в голову не придет, что убийство заказное.

Альфонсо похолодел при мысли о том, что умудрившись насолить стольким людям (высокопоставленным, причем) он проявил потрясающую халатность, забыв, что его могли прикончить в любой момент времени в процессе бурных алкогольных приключений. При этом не нужно было обладать какими бы то ни было бойцовскими навыками – достаточно было перетащить из лужи помельче в лужу поглубже, и он сам прекрасно бы захлебнулся. Достойная смерть для героя – монаха и графа.

Вот теперь Альфонсо протрезвел окончательно, быстро осмотрелся по сторонам, проверил кинжал, достал из под сиденья арбалет – в колчане было всего четыре стрелы, и это было печально. Интересно, подкуплена ли стража?

Когда раздался свист, Альфонсо был к этому готов, держа на коленках заряженный арбалет – все четыре стрелы ушли в магазин, так что даже колчан не понадобился. Разбойники хлынули со всех сторон с бесовским рыком, воем и криками, да и на людей были мало похожи: кто волосатый полуголый, кто в лохмотьях, кто то с тряпкой на голове, кто то в кожаной куртке. Вооруженные чем попало: дубинками, мечами, саблями с кривым от жизни, а не от задумки кузнеца, лезвиями, какими то ножами – такими ржавыми и убогими, что Альфонсо невольно почувствовал себя оскорбленным от того, что его пришли убивать какие то отребья. Отребья облепили стражу, пытаясь их скинуть с лошади и уничтожить, впрочем, что они пытались сделать, было вообще не понятно: нападение было похоже на бегущее стадо лосей, больше мешающих друг другу, чем достигающих цели, какой бы она ни была.

К чести королевской стражи, одни из лучших солдат страны не растерялись, и полудикие лешие, выкатившиеся из леса, врезались в железный забор из щитов, копий и отваги, отчего тут же половина дикарей полегла на месте.

Дверь кареты распахнул разбойник – довольный, беззубый, жутко смрадный и волосатый с минимумом одежды на поясе, вооруженный палкой (ПАЛКОЙ, черт его дери!!) и зарычал. Он тут же получил стрелу между глаз, причем, прежде чем упасть, закрыл дверь обратно, инстинктивно закрываясь от удара, хотя было уже поздно, и улегся под дверью кареты широко раскинув руки.

Альфонсо брезгливо поморщился, выглянул в окно и понял: дело плохо. Охранники рубились на славу, но лес продолжал кровоточить разбойниками, и вскоре из десяти стражников, пятеро легли на землю. Наполовину высунувшись из переднего окна, Альфонсо стегнул лошадей по крупу – кучер сразу после нападения куда то сбежал – и лошади понесли вперед, сбивая разбойников с ног, качественно уничтожая карету бешеными скачками по кочкам, превращая ее в маслобойку, где Альфонсо был кусочком масла, прыгая по полу и мучительно лязгая челюстью.

Оставшиеся пятеро стражников скакали за ним, оставив нападающих позади. Неужели отбились?

Мысль о том, что в любой нормальной засаде поперек дороги должно лежать поваленное дерево, отрезающее путь к бегству, пришла Альфонсо раньше, чем он в него врезался. Взбешенные лошади, перепрыгивая через огромный ствол, подняли переднюю ось кареты над землей оглоблями, отчего она ударилась ими о дерево со страшной силой. От удара упряжка лошадей вырвала всю переднюю стенку кареты, и понеслась к горизонту, а резко оглохший Альфонсо вылетел на улицу, кувыркнувшись через голову сквозь ветки поваленного дерева, с арбалетом в руках, которым и получил по зубам приземлившись на коленки. Долго скулил он от боли, не смея двигаться, чтобы ненароком не потревожить ушибленные ноги, долго пятеро королевских стражей держали оборону, возведя собой стену из мертвых тел, защищая доверенное им лицо с нечеловеческой отвагой. Но силы их были на исходе, и Альфонсо, пока есть время, бросив их, сбежал в лес.

Боль в коленях была жуткой – словно их полосовали раскаленным ножом, и долго так бежать он не мог. Со здоровыми ногами удрать в лесу от преследователей было бы проще жареной картошки, но сейчас Альфонсо уже начинало мутить от боли, и он просто упал, выбрав кустарник погуще и стараясь не заорать. Видимо, стражники кончились, поскольку наполняя диким криком девственную тишину леса, разбойники ломились сквозь чащобу леса, ломая по дороге ветки, продираясь сквозь кустарник, скашивая мечами траву, матерясь и переговариваясь между собой, как на пикнике. Кого то даже рвало в кустиках.

– Он не мог далеко уйти, – кричали поблизости, – ищите его. За его башку дают сто тыщ на рыло!

– Твари сколько наших положили, – рычал кто то вдалеке, я сам лично найду его – кишки выдерну и на палке…

Что там будет с палкой Альфонсо не расслышал, он услышал главное- целиком он им не нужен, достаточно будет головы, а это значит, что драться нужно будет до последней капли крови.

– Ну, скоты, один я здесь не лягу, – злобно скрипел зубами Альфонсо, чувствуя, как закипает кровь от охотничьего азарта, даже стало весело – по злому весело, захотелось драки и крови. Инстинкт убийцы, испокон веков вырывающий у смерти свое право на жизнь, пульсировал в мышцах, сжал плотнее челюсти, приготовил все тело к смертоносному броску. Пока, правда, смертоносное тело тщательно пряталось в кустах, но к броску оно было готово.

Разбойники не давали себе труда скрываться – топот их был слышен за километр, и обыскивали лес они по всем правилам охоты, в том смысле, что делали все так, как не надо было делать. Не надо было расходиться так, чтобы не видеть друг друга, орать на вес лес, думать, что ты бессмертный и не ждать опасности. К лежавшему в кустарнике Альфонсо приближались двое, но один рявкнул второму, что нечего, мол, толпой ходить, и выгнал его подальше, заставив Альфонсо облегченно вздохнуть. Разбойник не дошел до кустарника метров пять, достал фляжку из тыквы, спустил штаны и осуществил круговорот воды в природе, принимая дар природы, одновременно отдавая природе сдачу. Содержимое фляжки маняще булькнуло, Альфонсо облизнулся – он только сейчас понял, как пересохло у него в горле. Он быстро осмотрелся – нет ли кого поблизости; быстро распрямилась тетива арбалета, быстро долетела стрела до горла разбойника, только падал тот долго, держась за шею, удивленно глядя на Альфонсо, который выдирал флягу у него из рук.

Альфонсо сделал смачный глоток из фляжки, выплюнул то, что пил – это оказался самогон. Они еще и пьяные! Никогда в лесу не следовало пить что то крепкое – это Альфонсо знал назубок. И залпом выпил всю фляжку до самого дна. Как ни странно, в критической ситуации самогон не подействовал так, как должен был подействовать, но ушибленные колени притихли настолько, что позволили почти без зубовного скрежета оттащить тело и спрятать в траве.

Стрела не пробила горло насквозь- она застряла в позвоночнике шеи, выдергивалась с хрустом, пришлось еще помогать кинжалом – кромсать горло, разбрызгивая в стороны холодеющую кровь, но в конечном итоге извлеченную стрелу снова можно было использовать. Оставаться на месте было опасно, по этому, став слухом, зрением и самой концентрацией, при этом пригибаясь, двинулся Альфонсо вслед за разбойниками – и получилось так, что он начал преследовать своих преследователей. Вначале, правда, он хотел вернуться туда, откуда пришел – к карете, но услышал где то там лошадиное ржание – наверное у разбойников там был разбит лагерь , и сколько их там осталось, было не известно, по этому идти туда было опасно.

Следующую свою жертву Альфонсо обнаружил по храпу – бедолага скатился в овраг, и, видимо отчаявшись встать, решил поспать, так и не выпустив фляжку из руки. И, да, она была разочаровывающе пустой.

– Господи, что за шуты гороховые, – думал Альфонсо, выбрасывая флягу обратно и втыкая кинжал спящему в печень, – что за сброд меня убивать пришел?

Понятно, что это было глупое чувство, но он почувствовал себя оскорбленным: за его заслуги могли бы и получше кого нанять, уж потратились бы. Этот хоть был в одежде, в связи с чем пришла гениальная мысль: Альфонсо содрал с трупа его грязные, вшивые, вонючие лохмотья, надел на себя, спрятал свой камзол в трухлявый пень, чтобы потом его никогда не найти, арбалет закопал в павшей листве, испачкался грязью, забрал у мертвеца кривую, ржавую саблю, и превратился в разбойника. Хромая, попеременно, то на одну, то на другую ногу, пробирался он через чащобу, следуя за разбойниками и тщательно имитируя поиски самого себя.

Хоть и замаскированный, Альфонсо все же старался избежать встречи с преследователями, но растянувшихся на сотню метров бандитов с большой дороги обходить было бы долго, боль в коленях стала совсем невыносимой, и он решил залечь до темноты где нибудь в густом кустарнике, когда неожиданно напоролся на одного из разбойников. И очень сильно этому удивился: не склонные скрывать себя разбойники были шумными, где они находятся, даже что делают и с каким результатом, было слышно за километр, однако этот парень был совершенно незаметен. Он стоял около дерева, почти слившись с ним, с огромным луком, который очень удачно спрятал, и очень внимательно прислушивался ко всему, что происходило в лесу. От него за версту разило опасностью, и Альфонсо это напрягло.

– Тихо, – прошептал он Альфонсо, – спрячься – он обязательно здесь пройдет, если судить по траектории его движения…

Альфонсо стало не по себе: в свою очередь расслабившись, он легко мог бы стать мишенью, если бы не переоделся и не испачкал лицо – если разбойники вообще знают, как он выглядит, а то, может, ориентируются на дорогую одежду, полосуя мечами всех встретившихся богатых людей. Он залег в овражек, с наслаждением вытянул ноги, внимательно посмотрел на парня. Тот был высоким, мускулистым, но при этом стройным, как человек, готовый к резким, стремительным движениям. Смущал лук – чтобы натянуть тетиву такого нужна была сила; а потом паренек повернулся, и у Альфонсо екнуло сердце: это был тот самый вор, который украл у него кинжал в городе.

– Вот, черт, – выругался он мысленно. Этот разбойник мастерски вел себя в лесу, словно всю жизнь был ходоком, лишая Альфонсо преимуществ опыта блуждания по лесу, хоть этот лес и был, по сравнению с настоящим лесом, прогулочным парком для маленьких детишек, и это было плохо. Очень плохо.

Альфонсо сжал рукоять кинжала, спросил:

– С чего ты так думаешь?

– Ты видел, с какой скоростью он вылетел из кареты? Он в любом случае повредил себе башку, а с разбитой башкой не будешь вилять по лесу – пойдешь прямо к дороге, чтобы быстрее попасть в деревню. От того места, где он сбежал, по прямой это самый короткий путь.

– Может, его тогда лучше на дороге стеречь?

То, что где то неподалеку есть дорога радовало, теперь Альфонсо хотел бы попасть на нее, и если бы разбойник его на нее вывел, это было бы прекрасно. Парень задумался.

– Там сейчас весь цвет разбойничьего дна его стережет и пьянствует. Тем более, по моим расчетам, где то здесь у него кончатся силы и он вынужден будет залечь в траву.

– Сволочь какая, – с ненавистью подумал Альфонсо. Если бы вместо сотни отбросов был хотя бы десяток таких разбойников, он бы уже давно без головы кормил ворон своим телом.

– Я пойду схожу на разведку, – сказал он, вылез из своей засады, вытащил кинжал и бросился на паренька, однако не добежал двух метров, как в его сторону уже смотрел кончик стрелы, глаза молодого разбойника и смерть, которая раздумывала, отдать ли руке команду отпустить два пальца, держащие тетиву.

– Куда ты сходишь? Это в какой банде такие слова знают то вообще? Местная шушера таких слов не знает точно.

И тут он увидел кинжал. И тут же его узнал и все понял.

Альфонсо среагировал чуть быстрее, и палка с железкой на конце лишь царапнула его плечо; он бросился на разбойника с кинжалом, увернулся от удара плечом лука по голове и Кералебу снова отведал крови, теперь человеческой, правда не там, где надо было– парень ловко увернулся, отчего удар кинжала мимо сердца пришелся в торс, скользнув между ребер, не задел никаких важных органов, зато продырявив разбойника насквозь.

Мощный удар кулаком в щеку, которого Альфонсо вообще не ожидал, отбросил его в сторону: он упал в траву, прокатился по ней же и резко вскочил на ноги, готовый убегать от стрелы или защищаться, в зависимости от ситуации, но только услышал крик:

– Сюда, он здесь!! Он здесь!! – кричал разбойник, держась за бок. Мгновение нужно было, чтобы лишить крикуна жизни, но этого мгновения не хватило: лес просто разбух от множества тяжелых шагов, хруста веток, диких криков охотничьего запала и пьяного энтузиазма. Лешие, тролли, гремлины возникали из-за деревьев в великом множестве, и Альфонсо понял – это конец.

Через миг он уже бежал к ним навстречу, размахивая руками, с истошным криком:

– Быстрее!! Он туда побежал!!! – и показал пальцем противоположное направление от того, куда собирался бежать сам.

– Придурки!! – слышал он в спину крики раненного парня, но только он один и слышал – остальное дикое племя рвануло догонять свою жертву, сметая лавиной мощных тел всю растительность, которая попадалась на пути.

Альфонсо бежал в другую сторону, хотя бежал громко сказано – ковылял вернее. В какой то момент он с удивлением заметил, что до сих пор держит кинжал в руке – сверкающее дорогущее оружие, которое могло бы выдать его с головой, и спрятал в ножны, внутренне содрогаясь от того, что снова чуть так глупо не попался. А вот сабля осталась лежать в овраге.

Красные, распухшие колени начали хрустеть так сильно, что казалось, легче было бы отрезать себе ноги, и было бы не так больно. Она отдавалась в каждом нерве тела, снова вызывая тошноту, и обессиленный, близкий к обмороку Альфонсо уже собирался сдаться и упасть – а там, будь, что будет, но вдруг услышал самый приятный звук на свете, который можно было услышать в таком положении.

Скрип колеса телеги. Значит, неподалеку дорога.

Альфонсо выскочил из леса прямо на телегу – едва не врезавшись в нее – запрыгнул на борт, упал в кузов. Уснувшая бабка – возница вздрогнула, обернулась на него и завизжала так, что даже безразличный ко всему ослик остановился и повернул ушастую голову на крик.

– Заткнись, калоша старая! – рявкнул Альфонсо, угрожая кинжалом, – гони что есть мочи!

– Госпади, родненький не губи, нетути у меня ничего, последний осел – старый хрен с голоду пухнит, пожалей бабку старую…

Свист летящей стрелы, а затем и сама стрела прервали эту тираду; стрела воткнулась в задний борт кузова с омерзительно сочным хрустом, таким, что Альфонсо невольно поежился. Раненный парень – разбойник догонял его, и догонял на лошади, натягивая лук и морщась от боли при этом. Он и сидел то в седле криво, и бок у него был красным от крови, несмотря на то, что он попытался залепить рану листьями и глиной. Однако следующая стрела не долетела всего полметра.

Альфонсо спихнул бабку в кузов, схватил вожжи и хлестанул ими осла, для верности кольнул ослиную задницу кинжалом. Осел лягнул ногой воздух, побежал галопом, и надсадно заревел; скрипя каждой досточкой на каждой кочке, поскакала телега вперед, превратив поездку в ад для всех, кто в ней сидел.

Парень догнал телегу быстро, натянул последнюю стрелу, целясь в упор прямо в голову Альфонсо, но тому повезло – лошадь преследователя споткнулась, с отчаянным ржанием кувыркнулась через голову, едва не раздавив разбойника, который успел откатиться в сторону каким то невероятным способом. Злорадный, презрительный смех Альфонсо прервал хруст дерева: задняя ось телеги переломилась, задом она рухнула на землю и от удара тут же разлетелась на исходные доски, выгрузив почти бездыханную от тряски бабку, вилы, косу и Альфонсо на середине дороги.

– Ну все, конец тебе, козлина! – просипел Альфонсо пареньку – достал кинжал, и бросился бежать в обратную сторону; вдалеке маячили силуэты обманутых, злых, пьяных и обеспеченных лошадьми разбойников, которые быстро приближались, затянув горизонт густыми клубами пыли, дикими, воинственными проклятиями и обещаниями неестественной и очень мучительной смерти тому, кто их так глупо обманул.

Первым порывом Альфонсо было снова прятаться в Лесу, но впереди уже виднелись домики какой то деревни, а совсем близко, на краю леса, блестела железной крышей колокольни церковь, дырявя небо ободранным крестом. Альфонсо побежал к ней, хромая на обе ноги; разбойник побежал за ним, шатаясь и держась за бок, и со стороны, наверное, эта погоня двух убогих была бы смешной, если бы на кону не стояла жизнь одного из них.

Церковь была, по-деревенски скромна почерневшим от времени деревом стен часовни и облупленной крышей, пахла внутри человеческими надеждами, верой в лучшее, избавлением от страхов, псиной, но бедность этого прихода с лихвой искупало то ее качество, которое было сейчас наиболее полезным. Она была открыта.

– Здрав буде, сыне, – раздалось откуда то сверху, когда, тяжело дыша, почти задыхаясь, в открытую дверь часовни ворвался Альфонсо.

– Сдохну щас, – Альфонсо и вправду упал на пол, стиснул зубы от жуткой боли, разжигавшей в глазах сотни разноцветных огоньков и желание забыться, хоть на мгновение. Перевернувшись на спину, он увидел источник голоса – на тощей, танцующей лесенке, на самом верху, стоял большой, круглый поп, в черной рясе, белом переднике на ней и закатанными по локоть рукавами; судя по всему он снимал паутину с потолка, и в процессе остановился, чтобы посмотреть на завалившегося в часовню Альфонсо с любопытством. Хруст лестницы на грани разрушения, грузные шаги, ощущение присутствия над самой головой:

– Ого, с ножками у тебя беда. Вон как распухли.

– Да я знаю, – скрежетнул зубами Альфонсо. Он лежал с закрытыми глазами, так казалось легче терпеть боль, но с усилием открыл их, посмотрел на бородатое лицо попа, нависшее над ним:

– Спрячь меня, поп, за мной разбойники гонятся.

– Разбойники сюда не сунутся, сыне, нешто они дурные совсем, посреди дня в деревне лиходейничать?

– Дурные, не то слово, поп. Спрячь.

Альфонсо медленно сел, настолько медленно, чтобы не потревожить коленки, и все равно чуть не потерял сознание Открылась дверь, в церковь вошел преследовавший его разбойник – белый, как молоко, слабый, как молодая осинка, шел не прямо… Но шел.

– Сейчас…Ты… Умрешь…Након…

Раздался долгий, затяжной кашель, который сотрясал стройное, мускулистое тело парня лихорадочными спазмами. Облепленный грязью, в крови наполовину бока, пыльный, всклокоченный, как вороненок – он был похож на пришибленного лешего, только с лютой ненавистью в глазах, и этот леший достал нож, ухмыльнулся, обнажив окровавленные зубы, шагнул к своей жертве и упал.

– Ага, сейчас я тебя кокну, доползу только, – просвистел злорадно Альфонсо, достал кинжал, но услышал позади голос:

– Окстись, сыне мой, здесь храм божий.

– Он меня убить хотел. А раз не смог, то я тоже имею право…

– Не в моей церковке. Оставь ненависть и злобу, впусти в себя благодать и прости слабости окружающих тебя людей.

Но Альфонсо не слушал. Уже не рискуя вставать, полз он на руках к упавшему, волоча ноги, и уже почти дополз, как снова, с громким грохотом расхлебенилась дверь церкви и в ней появились трое разбойников. Остальные, как и сказал поп, войти в деревню не решились – их тут не особо любили местные жители, но трое самых упорных, пьяных и, судя по комплекции, самых дохлых из всей шайки, решили рискнуть.

Альфонсо быстро развернулся и пополз обратно, стуча коленками по полу.

– Нашелся, паскуда! – крикнул один воодушевленно, – долго же мы тебя искали!

– Смотри, – буркнул второй, – он Тощую задницу уложил.

– Теперь поплатишься и за это, – сказал первый.

Но перед ними появилась фигура попа, который преградил им путь к ползущему Альфонсо.

– Вход в дом Агафенона только без оружия, други мои. Положите ваши игрушки туда, на полочку, очистите сердце от ненависти и греховных мыслей и добро пожаловать в дом божий.

– Отойди, священник, покуда рядом не лег.

–Еще раз, не гневите бога, бросьте братоубийственные мысли, обретите…

– Довольно, – обрубил третий, который молчал и меньше всех шатался, по этому эта болтовня ему первому надоела. Он достал меч – когда то обломанный и переточенный под меч покороче, двинулся на попа, и, судя по всему, ему было все равно сколько и кого резать – два трупа, так два трупа.

– Святые апостолы, образумьте заблудших, наставьте на путь истинный. Петр, Фома!

Альфонсо, который наблюдал все происходящее, скрежет когтей по дереву показался скрежетом по его мозгу, две большие, черно – рыжие туши пронеслись мимо него настолько быстро, что показались мутными пятнами, с характерным узнаваемых запахом. «Апостолы» в виде огромных собак просто снесли с ног разбойников, которые даже взмахнуть оружием не успели, прежде чем мигом его лишились: собаки очень быстро и ловко вырвали мечи и сабли из рук, у некоторых заодно прокусив руку, не порезав при этом пасти, и отшвырнули в сторону. От рыка затряслась вся постройка божьего филиала, разбойники завопили от страха, и даже Альфонсо вздрогнул, хотя по сравнению с лесными волками, эти собачки были просто щенками. Собаки прикусили двоим разбойникам горло – не смыкая челюсти, ждали команды; третьему собаки не хватило, но он на всякий случай тоже лежал неподвижно. Вполне возможно, что оправившись от испуга, он и попробовал бы дотянуться до своего топорика, чтобы помочь товарищам, но вовремя появилось еще три пса – поменьше, и топорик остался лежать в зоне досягаемости, но невостребованным.