Читать книгу: «Шахматный клуб», страница 3
эпизод 8-й
Дома Петрович с интересом слушал рассказ о первом моём дне в качестве куратора шахматного клуба, при том что поначалу изобразил полное безразличие, поэтому, когда я предложил поделиться впечатлениями, он вяло ответил:
– Валяй, коль есть желание.
Когда я закончил повествование, добавив благодарность Петровичу за книгу «Комбинации и ловушки в дебюте», позволившую обыграть господина Хромых, который был шахматистом не чета мне, мой собеседник скромно ответил:
– Делов-то, – и потом со вздохом добавил: – А Клавочку жаль.
Я удивился, что мой друг с ней знаком, но оказалось, что знакомы они не были, зато её историю знают все. Разумеется, я в эту категорию «все» не входил, ведь узнал только сегодня про странную юную особу, которая вела себя, словно дама, так скажем, в годах.
– А как ты думаешь, сколько ей лет? – по тону Петровича было понятно: вопрос с подвохом.
Только какие могут быть сомнения, если я собственными глазами видел: этой девушке никак не может быть больше двадцати. Если предположить, что она выглядит моложе своих лет, то ей… ну двадцать пять максимум. О чём я и поведал собеседнику.
– Сорок девять, – Петрович явно наслаждался эффектом, который на меня произвели его слова, однако тут же назидательно добавил: – Возраст женщины – тайна великая для мужчины есть, потому что любой женщине всегда лет столько, сколько она сама решит, – и, сжалившись надо мной, пояснил несоответствие: – В девятнадцать лет она встретилась с курсантом военного училища. Какой сценарий в таких случаях? Весна, романтика и очередная недолгая любовь на всю оставшуюся жизнь, которая потом, столкнувшись с бытом, реалиями повседневности и службы, превратится в худо-бедно нормальное семейное существование или закончится разной степени негативными воспоминаниями. Матушка влюбленной – женщина мудрая, желает всегда дочери только хорошего, – эти отношения расстроила мастерски. Разминулись молодые, когда учебное заведение передислоцировали в новое и, что неудивительно для военного училища, секретное место. И не было никакой возможности договориться о встрече. Мама была рада и, хоть дочь впала в хандру, не сомневалась, что чадо погорюет-погорюет – и новая любовь ей голову закружит. А оказалось всё иначе. Ни о ком ином и думать Клава не хотела. И нашла она ведунью, которая, выслушав девушку, сказала, что встретит она своего любимого обязательно, но не скоро. В ответ на сомнения: «Коль не скоро, тогда Ванечка (так звали курсанта, что пленил сердце юного создания) её ведь не узнает» старушка заверила: «Еще как узнает».
Шли годы в ожидании встречи с любимым, который все не появлялся, а Клава все это время не менялась внешне нисколечко как заколдованная. Только глаза голубые стали серыми. Про своего любимого девушка не так чтобы многое помнила: синие глаза, улыбка белозубая, густой русый чуб да нрав веселый. Еще известно было, что Иван – отличный шахматист, поэтому в каждом новом городе, куда посылали его отца офицера, он первым делом записывался в шахматный клуб. Вот и Клава, в шахматы не играющая, стала посещать подобные сообщества с уверенностью, что её любимый Ванечка когда-то сюда обязательно наведается.
История, которую поведал Петрович, как и все его байки, была увлекательной, но неправдоподобной. Скорее всего, именно за неправдоподобность я и любил его слушать. Но обычно его рассказы описывали события, которые я не мог проверить, а здесь все события и персонажи не вымышленные, а реальные, так что проверить подлинность не составляло труда. Хотя, с другой стороны, как я подойду к женщине и спрошу сколько ей лет. Посему я отнёсся к этой истории, как и ко всем байкам Петровича, скептически, но с интересом.
В следующую пятницу мне всё же удалось познакомиться с членами шахматного клуба. Тамара Трофимовна представила меня «всевидящим оком домоуправления, связующим звеном между реальной властью на местах и инициативой граждан». Думаю, что слова домоправительницы так же, как и я, никто не понял. Все просто знали, что если в клубе в углу стоит стол, на котором красуется табличка «Куратор», то должен это место кто-то занимать. Ну и ключи от шкафа, куда прячутся доски, кто-то должен хранить. Поэтому отношение к моей персоне обозначилось безразлично дружелюбное. А когда уважаемый член клуба Пётр Карпович Хромых доложил, что счёт в его противостоянии со мной 1:1, то дружелюбия прибавилось.
В заключении официальной части Тамара Трофимовна напомнила, что скоро предстоит матч с шахматным клубом из недавно построенной рядом высотки и желает нам к такому событию хорошо подготовиться.
Начались будни шахматного клуба. Каждую пятницу я раздавал деревянные сокровища членам клуба в определенный час, получал после игр и запирал шкаф перед уходом. Всё время между раздачей и сбором я проводил за своим столом, наблюдая за ходом баталий и общаясь с членами клуба на различные темы.
Обязанности были необременительные, а если добавить к этому еще и общение с умными, милейшими людьми, то общественная нагрузка становилась делом крайне приятным. Но, раздумывая над организацией дел в клубе, я решил, что члены клуба тратят много времени на получение комплектов шахмат и на их сдачу. Поэтому я решил приходить заранее и расставлять шахматы самостоятельно. Мне это несложно, а члены клуба получат дополнительное время за доской.
Петрович, узнав о моей инициативе, воспринял ее скептически. А на мою просьбу объяснить причину ответил, что не знает, и добавил:
– Даже меняя местами банки с консервами в чулане, задумывайся, не нарушаешь ли ты гармонию мироздания и что за этим может последовать, – объяснил он свой скепсис.
эпизод 9-й
Заявление друга я, как водится, пропустил мимо ушей как нечто, не имеющее, на мой взгляд, никакой связи с реальностью, и в следующую пятницу пришедшие в клуб граждане были немало удивлены тем, что всё уже готово к игре и не стоит тратить лишнее время на оргмоменты. Общественность приняла новшество положительно.
Но события этого дня заставили меня вспомнить рассуждения Петровича, которые ранее я счёл праздными. Клавдия Алексеевна пришла раньше обычного и заняла привычное место. Мне уже доводилось несколько раз перебрасываться с ней парой слов, но большую часть времени она проводила одна за тем же столом возле входа, читая книгу. Что она читала, никто не знал, поскольку обложку скрывала очень старая газета ещё советских времён. Чтение странная посетительница клуба прерывала, только когда вдруг разгоравшиеся споры переходили невидимую черту, за которой дискуссия могла перерасти в скандал.
Тогда Клавдия Алексеевна, вложив закладку в книгу, откладывала её в сторону и внимательно слушала спорящих минуту-другую, чтобы потом вынести вердикт, и конфликт практически всегда этим исчерпывался.
Чаще всего споры разгорались за столом, где играли Краснов и Чернов – братья-близнецы. Они вообще-то были Беловыми, но для того, чтобы их не путали, им пришлось взять псевдонимы. Оба считали себя экспертами в области истории шахмат, что отчасти так и было. Поэтому вызывало постоянные споры.
Так и сегодня Чернов, игравший чёрными, очень громко произнёс:
– А вы, господин Краснов, не выступали раньше под фамилией Крамник?
– С чего такие аналогии? – брат никак не мог взять в толк, комплимент это или издевка.
– А с того, что ваш ход, уважаемый оппонент, – это зевок века. А как известно каждому, зевок века сделал Крамник в 2005 году в игре с программой Дип Фритц.
– И этот человек утверждает, что что-то знает про историю шахмат? – картинно вопрошал Краснов, чтобы отвлечь внимание публики от самой партии, где он действительно зевнул. – Я уверен, что нет ни одного школьника, который хоть что-то знает про шахматы, но не знает, что зевок века – это ошибка господина Чигорина в матче за звание чемпиона мира против Стейница.
Интонации повышались, но в этот миг из угла раздался тихий, но уверенный голос Клавдии Алексеевны, которая уже отложила книгу и следила за дискуссией:
– Мальчики, успокойтесь. Вы оба правы: зевок Крамника был в 2005 году, а Чигорина – в 1892. Так что первый пример – это зевок двадцать первого, а второй – девятнадцатого века. К тому же сегодня замечательный день.
Разгорячённые братья, убедившись в незыблемости аргументации, замерли и, обдумав услышанное, быстро сели и продолжили партию. А девушка (даже зная от Петровича про её возраст, я не мог называть её иначе, к тому же его информацию я ещё не проверил) раскрыла книгу, положила на стол закладку, на которой, как я однажды увидел, был календарь тридцатилетней давности, и продолжила чтение.
И только после небольшого инцидента воцарился мир, как входную дверь решительно открыли и, прежде чем присутствующие обратили на это внимание, помещение клуба заполнил громкий баритон. Приятный, несмотря на командные интонации. Командные интонации – это когда ударение делается на каждом слове, но самое важное слово, по мнению отдающего приказ, произносится намного громче остальных, чтобы не то что самый глупый военный, но даже гражданский мог понять, о чём речь.
– Разрешите, – именно на это слово и было сделано ударение, – поприветствовать тружеников чёрно-белых полей, мастеров дебюта, миттельшпиля и эндшпиля, – и вслед голосу явился богатырского вида мужчина в форме старшего офицера ВДВ.
Богатырский вид слагался из стати уверенной, взгляда доброго, лица, как у героя былинного. Хотя и габаритами гость обижен не был. В помещении вроде даже посветлело от сияния синих, как то небо после летнего дождя, глаз, от улыбки белозубой. Когда вошедший завладел всеобщим вниманием, он продолжил:
– Разрешите представиться, гвардии полковник Иван Андреевич, извините, но, как вы уже догадались, Крылов. И это не шутка, а любовь моих родителей к русской словесности. Я в каждом городе, куда бросает служба, становлюсь чемпионом местного шахматного клуба. Вам нужен новый чемпион?
Вид офицера, его голос, добродушие, струившееся из синих глаз, не могли не располагать к себе. И даже чрезмерная самоуверенность не раздражала.
– Ваня! – почти прокричала Клавдия Алексеевна, чего никогда от неё не слышали члены шахматного клуба. – Ванечка, это ты?!
Голос был непривычно молодым, а в последних словах были в одинаковой степени вопрос и утверждение. Улыбка не исчезла с лица мужчины, а интерес в глазах сменился удивлением. Девушка бросилась к мужчине, но в шаге от него её задержали крепкие руки богатыря:
– Милая барышня, будь вы постарше лет на тридцать, я бы не сомневался в том, что вы и есть любовь моя, которую я потерял ещё в курсантские годы. С тех самых лет сердце мое несвободно и я уверен, что одиночество – судьба моя.
Девушка опешила и, глядя в глаза Ивану, проговорила:
– Это я, твоя Клава, Клавочка, Авочка. Неужели не узнаёшь? Я же нисколько не изменилась.
Полковник то ли хмыкнул, то ли крякнул:
– Чудеса – и только. Вы, барышня, вылитая копия той, что сердце моё пленила и до сих пор не отпустила. Такой она была в то давнее время, что мы познакомились. И сейчас моей Клаве, Клавочке, Авочке уже почти пятьдесят. А ты, милая девочка, свою любовь ещё найдёшь. А как найдёшь, храни её. В том числе и от случайных расставаний. Не повторяй моей ошибки. Иначе не будет тебе счастья.
Большие капли покатились по щекам той, что так долго ждала. Слезы оставляли за собой морщины – следы надежд и ожиданий, отчаяния и любви, которые скрывал ранее страх, что любимый не узнает её иную. На наших глазах иссиня-черный волос пробивала седина, превращая юную девушку в красивую женщину лет пятидесяти. По-настоящему красивую. Потому что молодость и природа могут сделать женщину привлекательной. Красивой же женщину делает только любовь.
Иван не верил своим глазам. Никто не верил. Да и я никогда бы не поверил, расскажи мне кто такую историю.
– Клавочка? – прошептал смущённый мужчина, и в этом шёпоте вопроса было уже меньше, чем утверждения. – Авочка моя. Неужели это ты? Я уже не надеялся.
– А я надеялась, – прозвучал тихий ответ, но все это услышали, потому что тишина была такой, что бывает накануне чуда или когда чудо вершится. – И даже была уверена.
Иван прижал ее к себе, но вдруг увидел, что всеобщее внимание приковано только к ним, поэтому обратился к посетителям шахматного клуба своим командным голосом:
– Продолжаем игру! Титул чемпиона подождёт до следующей пятницы.
На выходе Иван и Клава столкнулись с Тамарой Трофимовной. Смерив оценивающе-критическим взглядом нового члена клуба, она перевела взгляд на женщину и, не сразу придя в себя от метаморфозы, ответила на счастливую улыбку знакомой ей дамы.
– Клавочка, вы сегодня такая… такая красивая, – абсолютно искренне и немного запинаясь проговорила строгая домоправительница, обычно не очень одобряющая странную девушку.
Какое-то время после того, как современные, но более счастливой судьбы, Ромео с Джульеттой покинули нас, чтобы потом вернуться, все обитатели клуба, оставив игру, обсуждали произошедшее. И в этот миг Тамара Трофимовна обратилась ко мне:
– Лаврентий Дмитриевич, – речь ее была тихой и сбивчивой. – Вы понимаете, тут такая ситуация, что если с одной стороны… то с другой стороны… Я уверена, что если…
Я внимательно слушал, понимая, что рано или поздно обычно уверенная в себе и хорошо формулирующая свои мысли женщина дойдёт до сути, но в этот момент к нам подошёл Пётр Карпович и громко хмыкнул, привлекая внимание.
Тамара Трофимовна немедленно изменила интонацию и закончила своё ко мне обращение:
– Идея с раздачей шахмат хороша, но прошу все нововведения в будущем со мной согласовывать.
– Конечно, конечно, – поторопился согласиться я. – Просто мне пришлось воспользоваться пунктом сто тридцать пять свода правил, который гласит…
– Я знаю, что гласят все три тысячи восемьсот пятьдесят пунктов, – закончила разговор теперь опять суровая домоправительница.
Взгляд Петра Карповича прилип к фигуре уходящей женщины, и мне пришлось хмыкнуть, чтобы он вспомнил, зачем пришёл.
– А что это за правило? – спросил Хромых.
– «Делай, что считаешь нужным, даже если это нужным кажется только тебе», – просветил я собеседника, прервавшего странный разговор с Тамарой Трофимовной.
пауза 1-я.
Разговор с Петровичем о литературе
Вечером я рассказывал Петровичу перипетии дня минувшего. И с удивлением для себя увидел, что собеседник, слушая меня, держит в руках бумажную салфетку. Перехватив мой взгляд, он пояснил, что аллергия замучила, и промокнул глаза. А после высморкался и, уже не скрывая, что растроган историей, добавил:
– Тебе бы написать про это. Очень трогательная история!
Я никак не ожидал, что мой старинный приятель такой сентиментальный. Немного поражённый этим фактом, я вспомнил кое-что:
– Как сказал один мой друг, «литература – это комок в горле, выплаканный словами на бумагу». Ну или на что там сейчас ложатся слова.
– Писатель? – спросил Петрович и на мой непонимающий взгляд объяснил вопрос: – Друг этот – писатель?
– «Писатель – это не тот, кто пишет, а тот, кого читают», – пришли на ум слова того же человека. – А кто сейчас книжки читает?
– Ну раз книжки есть, значит, кто-то их читает, – сделал логичное заключение собеседник. – Так что я бы сказал, что писатель – это тот, у кого есть хоть один читатель.
– Ну прям один читатель – и ты уже писатель? – усомнился я.
– А по твоему мнению, сколько нужно читателей, чтобы считать, что пишешь не напрасно? – задал вопрос Петрович и сам же ответил: – Если в душе хоть одного человека откликнулись слова и чувства пишущего, если хоть один человек посмотрел на мир глазами автора, то написавший сей текст и есть писатель. А цифры тиражей, продаж, номинации и награды – это всё мерило не литературы, а успеха и признания. К самому творчеству эта суета почти никогда отношения не имеет. И успех бывает незаслуженным, и признание заказным.
Меня немного ошарашил такой подход к писательскому ремеслу. Я не хотел с ним соглашаться, но и аргументов против предъявить не мог. Поэтому просто уточнил:
– Выходит, напиши я какой-то текст и, допустим, по моей просьбе кто-то прочтёт его, то я вроде как писатель? Так получается?
– Не совсем так, – тоном учителя, поясняющего простые истины бестолковому ученику, проговорил Петрович. – Читатель – это не тот, кто ознакомился с текстом. Читатель – этот тот, кто сопереживает автору. Испытывает те же эмоции, что и автор. А ещё находит в тексте то, о чём автор не предполагал, создавая своё произведение. Потому что литература – это всегда только про одного человека. Для автора – это про автора. Для читателя – это уже про него, про читателя. И да, это всё один и тот же текст. И если твоё произведение рождает такие сопереживания пусть у одного человека, то это и есть литература.
Я недолго думал и, по-моему, очень аргументированно возразил:
– Тогда у нас знаешь, сколько получится писателей, если использовать твои определения? К тому же давно почти никто не пишет. Все стучат по клавишам. Всё в электронном виде. Уже нельзя сказать, что «рукописи не горят», потому что и самих-то рукописей нет. Вон – кнопочку нечаянно нажал, и нет на диске ничего. Даже пепла.
Петрович опять посмотрел на меня снисходительно.
– Когда про рукописи говорили, ты что думаешь, иначе к бумаге относились? Тоже все считали, чирк спичкой и пропал труд творца навеки. Ан нет. Прошло время, и все убедились, что невозможно уничтожить никоим образом уже созданное творение. А ещё пройдёт время, и все узнают также, что не только рукописи не горят, но и файлы не делитятся. Всё сотворённое человеком в мире остаётся и вызывает всё новые и новые эмоции.
эпизод 10-й
После разговора с Петровичем на тему творчества я иначе стал смотреть на всё происходящее в клубе. Никаких литературных планов у меня не имелось, но относиться ко всему стал внимательнее однозначно. И первое, что мне бросилось в глаза, – это постоянные ссоры Чернова и Краснова. Вроде близнецы, вроде как должны быть дружны, а между ними все время какие-то стычки. При том что их невероятную схожесть они могли бы использовать себе во благо. Если, конечно, различные махинации с использованием одинаковой внешности можно назвать «во благо».
А похожи они были невероятно. Даже люди, знакомые с ними долгое время, их путали. А что тогда говорить о незнакомых участниках соревнований. То есть перспективы открывались невиданные. Но братья утверждали, что никогда этим не пользовались. Да и особых целей делать подобное не просматривалось.
Однако про все эти размышления я быстро забыл за суетой – мы готовились к чемпионату клуба, особенному в данном случае. К привычному составу участников добавился ещё один кандидат, заявивший претензии на чемпионство – Иван Крылов. В связи с тем, что действующим чемпионом являлся Александр Чернов – старший из близнецов, то решили провести турнир претендентов, чтобы выяснить, кто в итоге сразится за звание чемпиона. Турнир проходил по олимпийской системе, где игроки играли мини-матчи из четырёх партий, в случае ничейного результата – блиц до первой победы. Для тех, кто ещё незнаком с шахматами, поясню: блиц – это шахматная партия с очень сокращённым временем на обдумывание хода. У нас это было десять секунд.
Иван Андреевич успешно прошёл по сетке и испытывал проблемы только в финальном матче турнира претендентов, когда сел за стол с Алексеем Красновым. Поскольку оба играли в открытые атакующие шахматы, мини-матч закончился со счётом 2:2, где каждый по два раза победил белыми. А вот уже в блице победу праздновал бравый офицер и теперь предстоял матч за шахматную корону клуба.
Финальную схватку назначили на субботу, члены шахматного клуба и даже болельщики собрались загодя в предвкушении интересного спортивного события. Зрители разделили свои симпатии поровну. Мне даже удалось при помощи родственных связей, а также знакомых и знакомых знакомых заполучить судью международной категории, который был обязан подруге мужа сестры моей бабушки, что из Питера.
Перед началом поединка судья озвучил регламент проведения матча и провёл жеребьёвку. Белыми начинал Иван Андреевич. Все члены клуба знали, что если один из братьев был силён в открытых дебютах и предпочитал атакующие шахматы, что мы и увидели в финале турнира претендентов, то чемпион предпочитал закрытые шахматы, когда, находясь в защите, он ожидал ошибок и просчётов соперника. Это было менее зрелищно, но соперничество столь разных стилей также подогревало интерес публики.
Ожидаемо в первой же партии белые еще в дебюте потеряли инициативу благодаря использованию чёрными защиты Нимцовича, и партия закономерно пришла к ничьей. После короткого перерыва во второй партии чемпион на удивление стал играть открытый итальянский дебют. Более того – в несвойственной для себя манере использовал гамбит Эванса, то есть отдал пешку за инициативу и, использовав незначительный промах претендента, довёл партию до победы, следовательно, повёл в мачте.
В следующей партии атакующая игра белых снова, как и в первой партии, увязла в плотной обороне чёрных и уже в миттельшпиле был ясен ничейный результат. Так чемпион снова сохранил лидерство.
А в четвёртой партии на удивление болельщиков и, похоже, чемпиона претендент вдруг разыграл ферзевый гамбит. То есть выбрал закрытый дебют, что означало кардинальную смену стиля игры. Чемпион явно был не готов к такому повороту событий, но зрители не сомневались, что претендент допустил ошибку. Играя в защите с Александром Черновым, он очень сильно рисковал, ступив на территорию, где противник был очень силён.
Но дела у чемпиона пошли не очень хорошо. Он ничего не мог противопоставить белым, которые методично начали осаждать позиции чёрных. Зрители не узнавали чемпиона. Наконец, допустив несколько неудачных ходов, в результате которых преимущество белых возросло, Краснов на своём ходе попросил судью разрешение выйти в туалет.
Крылов по-дружески прижал руки чемпиона к столу и произнес:
– Ты же мужик – потерпи, недолго осталось.
Но Александр повторил свою просьбу. Судья пояснил, что в регламенте мачта не предусмотрены перерывы, поэтому часы на время отсутствия участника останавливаться не будут, а также напомнил, что в это время игрок не может пользоваться литературой или чьими бы то ни было советами.
Когда действующий чемпион удалился, Иван Андреевич привлёк внимание судьи, показывая ему на лежавшую на столе запонку.
– Вот, – сказал претендент. – А ты пускать не хотел. Оказывается, человек так в туалет торопился, что часть одежды потерял.
В этот момент к столу вернулся повеселевший чемпион. Иван, будучи тоже в приподнятом настроении, вручил ему запонку. Однако, увидев, как смешался противник, добавил:
– Давай я тебе помогу, – и с этими словами вытянул белоснежный манжет сорочки чемпиона.
Но на нём была запонка.
– Вот незадача, – рассмеялся офицер. – Должно быть, я рукава перепутал.
И представил публике другой рукав, на котором тоже имелась запонка.
– Бывают же такие чудеса, – констатировал претендент и сел за шахматный стол. Чемпион также занял место напротив, но ненадолго. Только чтобы написать в своём бланке, что признаёт поражение, и поставить подпись.
Когда я дома рассказывал о поразивших меня событиях шахматного турнира, то постоянно отвлекался на недовольство по поводу того, что братья, которые постоянно ссорились, вдруг организовали такое мошенничество, подменяя друг друга в партиях за белых и чёрных. На что Петрович вполне безразлично заявил, что его это ни чуточки не удивляет и он всегда подозревал неладное в таких показательных ссорах братьев-близнецов. К тому же они никогда не присутствовали в качестве болельщиков друг за друга на турнирах, что позволяло им в любой момент произвести подмену. А ещё мой проницательный друг обратил внимание на то, что одевались братья вызывающе по-разному: яркие пиджаки и галстуки разного цвета. А брюки, рубашки, носки и обувь одинаковая. В такой ситуации нужно несколько секунд, чтобы поменяться ролями.
Впрочем, Петрович не утверждал, что так оно и было, а только указал на такую возможность.
– А как Горгона Циклоповна на это отреагировала? – полюбопытствовал Петрович, вспоминая свою нелюбимую знакомую.
– Не знаю я никакой Горгоны, – резко ответил я. – А очень милая женщина Тамара Трофимовна, конечно, в шоке.
Петрович что-то хотел сказать, но передумал. А я не стал настаивать.
