Читать книгу: «Тень Луны», страница 4

Где-то я его встречал.

Точно видел. Где? Почему фото привлекло меня? Мозг, как муравей, роется в событиях истории, но не цепляет нужной нити. Ладно, пора.

Уже в коридоре небольшой квартиры Любовь Ивановна снова расплакалась.

– Я как чувствовала, – проговорила она. – Зачем отпустила Леночку из дома? И день тот был, ко всему, неблагоприятный.

– В каком смысле? – тактично уточняю я.

– Неблагоприятный, когда высокая вероятность несчастных событий. День начала первой фазы Луны. Так писали астрологи, я читаю их прогнозы, – и Соколовская снова всхлипнула. – Читать читала, а дочь не уберегла.

Опять Луна. Сразу вспомнился профессор Колохатько. Может, первая фаза и на нем сказалась? Активизировала помешательство рассудка.

– Держитесь, Любовь Ивановна, – успокаиваю, как могу, на прощанье маму Соколовской и еду в отделение.

Куда дальше двигаться в поиске? Славик, скорее всего, к исчезновению девушки отношения не имеет, что бы там не твердил Кольцов. Так я и озвучил на отчете Мостицкому.

– Фото размести в новостях городских каналов и подергай остальных подруг, – озабоченно советует шеф, покручивая пальцем усы. – Версию с причастностью Недельского пока не отбрасывай, но завтра жду новую. Торопись.

А я закрываю страницу этого насыщенного и малорезультативного рабочего дня. Но знаю, что после черных полос наступают белые. И с этой мыслью я еду домой.

Раскупорив банку холодного пива перед сном у себя в комнатке, включаю телевизор. Прощелкав несколько пустых для меня каналов, останавливаюсь на Diskavery, программы которого я любил. Всегда что-нибудь занимательное, чего не видишь в суетливой городской жизни. Вот и сейчас, смотрю выступление какого-то умного очкарика-американца. Он оказывается профессором астрофизики, директором департамента в NASA, и с тоном эксперта отвечает на вопросы телеведущего о происшествиях в нашей Вселенной.

– Зрители задают вопрос, насколько реальна опасность, которую представляет метеорит «Зодиак» для нашей планеты? – с умным видом интересуется ведущий. – Всем известно, что «Зодиак» приближается к Земле и считается самым крупным небесным телом, пролетающим возле нас за последнюю тысячу лет.

– Системы расчета, которыми мы располагаем, позволяют совершенно точно определить траекторию полета метеорита и указывают, что от Земли он пролетит на абсолютно безопасной дистанции, – вещает как по заученному профессор. – Его путь будет проходить мимо Луны справа по отношению к Солнцу, и расстояние от траектории полета до спутника рассчитано нашими экспертами в 20 – 25 тысяч километров. Наши уважаемые телезрители и все граждане Земли поймут, что даже для космоса это большой запас. Таким образом, Луне тоже ничего не угрожает.

– А если вдруг предположить, что метеорит столкнется с Землей или с Луной, – не унимался американский телеведущий, явно косивший под Ларри Кинга. – Какие могут быть последствия для всех нас?

– Моделировать последствия в невероятной ситуации я бы поручил писателям-фантастам, – с добродушной улыбкой отвечает чувак из NASA, давая понять, что предположенная вероятность исключена, и они там, в звездной организации, все контролируют. – Все-таки замечу, что диаметр «Зодиака» составляет три тысячи метров, что почти в сто раз превышает знаменитый Тунгусский метеорит.

– Пожелаем «Зодиаку» счастливого пути мимо нашей планеты, – успокаивающе резюмирует ведущий, – а сейчас….

Я отключаю внимание от дальнейшего содержания телепрограммы и подхожу к окну. Поднимаю взор на ночное небо, вбирая его силу и величие скрытых им тайн. Растущая Луна приветливо встречает меня, а я любуюсь ее яркой, такой же растущей красотой. Тебе ничего не угрожает, слышишь, милая? Так говорят в NASA, и так говорю тебе я, младший лейтенант Рудный. Не угрожает, пока я с тобой.

Но свети нам, пока мы спим. А если не спим, то ищем истину в темноте.

Спокойной ночи….

Общее количество погибших в Сырецком концентрационном лагере за годы

его существования оценивается в 25 тысяч человек. Сырецкий концлагерь был местом, где содержались обреченные на смерть.

Из книги Е.Евстафьевой «Бабий Яр: Человек, Власть, История».

ЛИНИЯ ЗАЩИТЫ

Просыпаюсь под хит «To The Moon and Back» от Savage Garden, закачанный себе еще вчера

в качестве мелодии будильника, с ощущением главного события дня. Я был бы счастлив, если бы

к нему добавилось сегодня и обнаружение Лены Соколовской, живой и невредимой, но тут уж как получится. Одно же должно обязательно произойти, и я к этому готовился последние полгода, а по-справедливому, последние пять лет.

Через два часа защита моей дипломной работы. Иваныч знает, что я не включусь в служебные дела раньше обеда, с пониманием отпустил меня и пожелал успешно отстреляться, Димка пообещал, что с телевидением договорится сам, чтобы я не волновался, а я стараюсь сейчас, когда остается совсем мало времени, сосредоточиться на материале. Попивая ароматный кофе (есть не хочется, кусок не идет в горло – нервы), пролистываю страницы толстой папки. Я закончил «дипломку» еще два месяца назад, но ее содержание постоянно было со мной, создавая воображаемые картинки истории в моей голове.

И в эти минуты я просматриваю набранный текст, прокручивая сюжет великой трагедии моей родины. То, что навсегда останется кровавой полосой всемирной истории. Тема исследований глубины моря из человеческой крови и слез. Но я сознательно взялся именно за нее. Я не мог поступить иначе.

Сырецкий концентрационный лагерь. Трагедия Бабьего Яра в Великой Отечественной Войне. Как историк, я изучил отрезок событий 1942-1943 года в моем родном городе, происходивших вокруг этого знакового места, где фашисты уничтожили десятки тысяч людей. Там остались душа и тело моей прабабушки по материнской линии, Катерины Марковны. Ее забрали в лагерь фашисты в сорок втором, и оттуда она не вернулась. Именно ей я и посвятил свою дипломную работу.

– Маленькую маму, твою бабушку, спрятали соседи. Ей пять годиков было, когда бабу Катю арестовали гестаповцы, – рассказывала моя мама. – Обвинили в помощи подполью и отправили в Бабий Яр, в лагерь. Так она там и пропала, навечно.

– Хорошая тема, которая тянет даже на кандидатскую, – заметил полгода назад Орест Михайлович Полумянный, доктор исторических наук и заведующий кафедрой новой истории, когда я представил ему тему диплома для предстоящей защиты. Просмотрев содержание, он одобрительно подрезюмировал.

– За серьезный вопрос берешься, Рудный. Тема незаезженная и, на самом деле, недоисследованная, хотя и занимались ею разные специалисты. Попробуй. Я же, с твоего позволения, буду ее куратором.

И я попробовал. Сто двадцать шесть страниц вордовского текста, двести тридцать копий фотографий несчастных людей, которые связали навсегда свою судьбу с этим местом.

Местом, увековечившим смерть.

Я три месяца, перед тем, как уйти в оперативники, прорабатывал тему. Получив доступ к архивам, ознакомился с сотнями документов. Не ленился, разыскивая материалы, оставленные людьми, чудом выжившими в аду концлагеря и получившими новое рождение после побега или освобождения. Погрузился в чужие воспоминания, доверенные на бумаге потомкам, об ужасах, сотворенных с моими соотечественниками времен Второй Мировой. Покрывался потом, читая о жестоких деяниях оккупантов. Осмысливал поступки и ощущал волю к жизни тех, которых фашисты насильно затолкнули в очерченный круг смерти. Немногим удалось обратно перешагнуть черту этого проклятого круга. На их показаниях я и построил свое дипломное исследование.

И, конечно, хотел зацепиться за след судьбы прабабушки Кати, но тщетно. Ни в каких материалах не удалось отыскать упоминаний о ее участи. Поглощенная Злом жизнь молодой девушки, к счастью оставившей после себя жизнь своих потомков.

Когда я подошел к университетской аудитории, где через полчаса должны были начаться защиты студентов, то ощутил, как повеяло статусностью предстоящего испытания. Сегодня предстояло доказать, что мы достойны знать свою историю. И почетный диплом историка найдет его обладателей.

И меня, безусловно. В том, что защищусь, я не сомневался, но хотелось, чтобы комиссия по-особому оценила титаническую, как мне самому казалось, работу. Выделила ее из других. Да, я тщеславен и борз, да, я хочу быть первым во всем! Что там говорить, остальные ребята взяли темы полегче, накатать которые можно было, не отрываясь от компа. А между тем мандраж нагло закрался мне за шиворот и в коленные чашечки, и тихо нашептывал в мозгу: «Эй, чувак, ты сильно крут, да? Ну-ну».

Началось. Один за другим в аудиторию заходили и выходили сокурсники с удовлетворенными лицами. Наконец….

– Рудный!

И я оказываюсь перед дипломной комиссией, почтенно, как совет старейшин, восседавших посреди комнаты. Воздух пах строгостью ее величества Истории, и я глазами очертил свое место – на стуле перед командой ученых в костюмах. Кто же передо мной?

Во главе стола, как и полагается, Полумянный, затем два профессора – один наш, другой из Академии наук, и еще некто, совершенно незнакомый мне ученый. Тоже из Академии?

– Прошу вас, – получаю я приглашение от своего куратора Ореста Михайловича начинать доклад.

Я собрался с духом, и тут ощутил прилив вдохновения, такой нужный в эти минуты. Месяцы, потраченные на дипломный проект, впечатления от мысленного нахождения с узниками концлагеря, переживания за их судьбы – все это вместе дало мыслям уверенный толчок.

Оглашаю тему исследования, в которой звучит концлагерь Бабьего Яра, и читаю на лицах комиссии одобрительную оценку. Им это интересно, понимаю я. Готовлюсь начать доклад по сути, только открываю рот, как слышу голос с самого края стола напротив.

– «Роль человеческого самопожертвования как сила выживания узников Сырецкого концентрационного лагеря» – так полностью звучит ваша тема, – проговаривает твердый, медленный голос с нерусским акцентом. Его обладатель, неизвестный мне член комиссии, уставился на меня внимательным изучающим взглядом из-под стекла очков. Я ответно обращаю внимание на него.

Темно-коричневый костюм недешевого кроя, строгий галстук, и такие же строгие глаза, оценивающе-пытливые, будто смотрят сквозь меня и весь мир. Аккуратная бородка придавала этому ученому интеллигентный вид, сочетавшийся с крепким спортивным телосложением. Лет под сорок, похож на уверенного, преуспевшего в жизни мужчину. Иностранец, точно.

– Совершенно верно, – подтверждаю кивком я процитированное им.

– Так вот, – продолжает на ломанном русском вопрос иностранец. – Странное название для научной работы. Я так понимаю, что вы исследовали историю концлагеря Бабьего Яра. Это трагедия, оставленная нам предками для детального изучения. Но история должна изучать факты. А у вас название звучит как идеология.

Он с ходу меня упрекает в формулировке названия, пытаюсь сообразить? Хорошо знает русский, этот иностранный тип, отмечаю я. Несмотря на акцент, будто всю жизнь на нем говорил. И чего он пристал?

– Почему как идеология? – сразу упираюсь я ответным вопросом, а выражение лица Ореста подает мне сигнал, что «брось возражать, лучше объясни, не выпендривайся».

И Полумянный, как палочка-выручалочка, вмешивается сам.

– Саша, это господин Эрлих Розенкранц, магистр истории из Мюнхенского университета, – вежливо представляет иностранного гостя мой научный руководитель. – Наш коллега из Мюнхена изучает Великую Отечественную войну и сейчас приехал сюда, потому что как раз занимается научным исследованием по немецкой оккупации территории Украины. Господина Розенкранца заинтересовал твой дипломный проект, и он был приглашен в комиссию по защите.

– Да, я узнал о теме работы, и захотел ознакомиться с ней подробней, – подтвердил немец, а я уловил в его взоре огонек любопытства.

– Саша, объясни, пожалуйста, уважаемой комиссии и господину Розенкранцу, что конкретно являлось объектом исследования в проекте, – переводит в конструктивное русло начало доклада Полумянный.

– Конечно, – любезно отвечаю я, давая себе установку успокоиться. – Объектом исследований дипломного проекта являлись именно факты….

Вся изученная мною картина событий в Сырецком концлагере выстроилась перед глазами, будто я перенесся туда по линии времени. Ощущаю, как быстрей застучало сердце в догонку к лившимся потоком словам.

– ….Факты человеческой помощи, которую заключенные концлагеря оказывали друг другу. Факты, когда они погибали из-за стремления спасти ближнего. Факты, когда они готовились к смерти, но влюблялись в последние дни своей жизни….

Чувствую, как завожусь, объясняя магистру смысл своего исследования.

– Очень хорошо, – одобрительно отзывается на презентацию проекта немец. – Замечу, что вы проделали большую работу, – указывает он жестом на дипломную папку. – Но в чем ее роль? Сформулируйте, пожалуйста, ее значение для истории.

Розенкранц будто готовил вопросы заранее, так четко и настойчиво они у него звучат.

Мне остается лишь дать ответ. Тот, который был тоже готов заранее, и который я давал себе сам. Только не думал, что мне придется его озвучивать здесь. Совершенно не ожидал. Я замялся, но на секунду, не больше. Или даже на миг.

– Я попытался на примерах поведения узников концлагеря доказать, что личность, оказавшись в смертельной ситуации, включает только лучшие человеческие качества, – твердо произнес я. И добавляю. – Способность противостоять злу, создавая добро.

– Человек может включать и худшие качества в смертельной ситуации, – с легкой усмешкой возразил Розенкранц. – Он может предать или струсить.

Немец что, хочет меня засыпать на защите? Но я выдержу свою линию защиты, дружище, мысленно обращаюсь к нему, а вслух говорю другое.

– Сильный человек никогда не поддастся худшим качествам, – спокойно парирую я. – Моя работа о сильных людях, господин Розенкранц, и в этом ее значение для истории. Ее, историю, делают именно сильные.

– А слабые? Куда деваются они? – с холодным скептицизмом уточняет немец. Замечаю удивление членов комиссии нашему внезапному диалогу, и вот мой ответ.

– Слабых история быстро забывает.

Мне вдруг становится легко на душе, нервы окончательно успокаиваются, а состояние наполняет ощущение собственной правоты. Ученый из Мюнхена молчит, и я обращаюсь ко всем присутствующим.

– Уважаемая комиссия, готов отвечать на все остальные вопросы.

Я получаю их один за другим, и даю ответы – уверенно и со ссылкой на конкретные источники фактов. Про то, как родственники узников подбирались к стенам концлагеря, невзирая на строгие запреты охраны, чтобы передать немного еды. И как они гибли от пуль бдительных и бездушных охранников, перебрасывая буханку хлеба через колючую проволоку. Про то, как некоторые делились с больными своим скудным пайком. Как одни, отвлекая внимание фашистов, прикрывали своим телом попытки побега других. О жертвах, на которые приходилось идти, оказавшимся в пекле Бабьего Яра.

– Позвольте вопрос, – вдруг отозвался немецкий магистр. – У вас с материалах упоминается девушка по имени Мария. Вы описываете факты, когда она без медикаментов и каких-либо медицинских средств лечила умирающих.

– Совершенно верно, господин магистр, – подтверждаю я. – У меня есть основания утверждать, что заключенная Мария, фамилия которой осталась неизвестной, обладала целительским даром. Иначе она не могла бы оказать реальную помощь.

– Меня интересует, – повторяет вопрос немец, – из каких источников вы взяли о ней информацию?

– Я опирался на показания узников, спасшихся в результате побега из лагеря в марте сорок третьего. Их я обнаружил в материалах архива НКВД СССР по делу Бабьего Яра, куда мне был предоставлен доступ по запросу университета. Копии допросов есть в исследованиях.

– Если можно, подробней, – попросил Розенкранц.

– Две девушки упоминали о Марии и о ее даре, когда она одними руками снимала боль и восстанавливала силы тем, кто в этом нуждался. Также подтверждение о данной заключенной я обнаружил и в допросе охранника лагеря, арестованного следователями специальной комиссии.

– А кто спасся в том побеге? Есть их фамилии? – живо интересуется Розенкранц. Предполагаю, что его текущая научная работа каким-то образом пересекается с моей дипломной, иначе не объяснить подобный интерес. Ладно, интересно – получай.

– Тогда удалось убежать трем девушкам и двум парням. Фамилии беглянок и фотографии двух из них есть в материалах работы. На странице восемьдесят пять.

Розенкранц быстро находит нужную страницу. Там текст и пять фотографий – две женских и три мужских.

– Показания вот этих девушек? – уточняет немец. Я раскрываю материалы диплома и тоже в свою очередь смотрю на фото.

Одно из них производит на меня впечатление, и я завороженно прикипаю к нему глазами, словно вижу в первый раз. Потеет под мышками. Как я его не запомнил? Ведь сканировал, когда готовил текстовую часть.

Теперь я узнал его.

Фото из альбома семьи Соколовской. Девушка, похожая на Лену. В тексте работы оно черно-белое, вот почему я не идентифицировал его в альбоме Любовь Ивановны. Читаю внизу под снимком то, что Розенкранц на секунды раньше меня произносит вслух.

– «Берестянная В.Я.» Это одна из спасшихся узниц?

Виталина Яковлевна, вспоминаю я упомянутое мамой Соколовской имя. Вот это совпадение! Прабабушка исчезнувшей Лены была в Сырецком концлагере и сбежала, став героиней моего «дипломника».

– А вторая девушка на фото? – интересуется немец.

– Она также проходила как свидетель преступлений фашистов. Ее фамилию я в работе не указал, но она есть в архивах следствия по Бабьему Яру.

– Вы говорили, была еще третья, – замечает Розенкранц, и, оторвав взгляд от текста и фото, внимательно смотрит на меня.

Как щепетильно он все отмечает и запоминает.

– Была, по рассказам беглецов. Но следователи комиссии ее не допрашивали. Девушку просто не нашли, и в материалах работы, соответственно, нет и ее фамилии.

Розенкранц удовлетворенно кивает, и я понимаю, что от него отстрелялся.

Есть вопрос и у профессора Ташкова. Надеюсь, так, как немец, он меня «грузить» не будет.

– Александр. В работе вы также упоминаете об Иване Кузьменко, игроке киевского «Динамо», участнике знаменитого «матча смерти». Насколько достоверным следует считать ваше утверждение, что Кузьменко расстреляли при его попытке заступиться за девушку, а не со всеми остальными арестованными в августе футболистами, как зафиксировано в официальных источниках?

Профессор Ташков – известный в университете фанат футбола, и трагическая судьба киевских футболистов, защищавших на поле спортивную честь Родины, не могла оставить его равнодушным. И он внимательно прочитал, а не пролистал мою работу. Благодарю его за это, а в ответ докладываю.

– По материалам допросов нацистов действительно Кузьменко был расстрелян вместе с другими игроками «Динамо». Но мне удалось обнаружить письменные воспоминания очевидцев, выживших узников, которых немцы увезли в Германию перед ликвидацией концлагеря. Их свидетельствам я склонен доверять больше, и они опровергают утверждения охранников. Это признания двух разных людей, ставших прямыми свидетелями убийства Кузьменко, когда он спас некую девушку от издевательств фашистских надзирателей.

– Хорошо, у меня нет вопросов, – удовлетворенно произносит Ташков и добавляет. – Отличная работа, студент Рудный.

А я думаю, что Ташков, как историк и как любитель футбола, не раз представлял себя в роли игрока в матче с фашистскими футболистами. И мысленно, как Иван Кузьменко, забил в ворота врага решающий гол.

– Присоединяюсь к мнению коллеги, – объявляет Полумянный и усмехается мне. Немец что-то записывает в книжечке и оставляет меня без отзыва.

А я понял, что все подошло к концу. Невидимый камень, разрывая веревку, слетает с души к моим ногам, и я мысленно, с облегчением подпрыгиваю вверх.

Я получаю высшую оценку по дипломной работе, а Ташков интересуется о моем выборе дальнейшего жизненного пути.

– Рассчитываю, что знания историка помогут мне в милицейской службе, – отвечаю я, и действительно уверен, что оперативник должен быть образованным и эрудированным человеком. Как же иначе раскрывать сложные и запутанные преступления?

– Жаль, Саша, – все же заметил Полумянный. – Я подумал бы на твоем месте о карьере ученого. Но, в любом случае, в добрый час.

Мне желают успешного пути, и я – с большой радостью и с небольшим сожалением – готовлюсь покинуть стены родного университета. Уже собираюсь выходить из аудитории, как вдруг раздается последний вопрос.

Точнее, обращение.

Магистра Розенкранца.

– Только запомните, Александр. Сильные люди – не те, кто любыми способами стремятся выжить. Это как раз удел слабых. Сильные те, кто не боятся умереть.

Твердая, назидательная и странная мысль уверенного в себе человека. Я не понимаю ее, но также не согласен с ней.

– Вы правы наполовину, господин Розенкранц. Да, не боятся умереть, но должны жить. Пока живет человечество в вечной борьбе со Злом.

– Любой вечной борьбе приходит конец, – замечает немец, будто объявляет такую же вечную истину. – Желаю вам не успеть разочароваться в вашем юношеском идеализме, – с легкой улыбкой выдает он странное пожелание, и в его голосе я сейчас почти не ощущаю иностранного акцента.

Мы встречаемся с ним глазами на прощанье, и я читаю в них нечто сильное, значимое, но непонятное уму. Глубина знаний и бездна вопросов одновременно. Признаю, что интересный тип, этот немец, и жаль, что мы больше не встретимся. Я перехожу от теории к практике, навстречу милицейским будням, прощаюсь с почтенной комиссией и оставляю аудиторию.

* * * *

…. Звуки клубной музыки усиливают настроение, когда я отправляюсь к танцполу. Ритм охватывает меня, поглощает и бросает в зал, как на амбразуру, расслабляя тело и заряжая мозги. Ноги и руки создают движения посреди бешено танцующей толпы, и я сливаюсь с ней и с ее нетрезвым, но искренним желанием прожечь эту ночь.

– Саня, ты же сегодня с нами? – позвали меня одногруппники после успешной защиты. Идея отметить получение диплома – супер, и мне хотелось быть вместе со всеми, несмотря на вагон оперативных дел. Я поехал в отделение, где Мостицкий сразу поинтересовался результатом, а услышав ответ, одобрительно пожал мне руку и по-отцовски хлопнул по плечу. Затем я убедился, что Кольцов все решил с телевидением по розыску Соколовской, и сразу вызвал еще нескольких знакомых Елены на завтрашний допрос. Поработал до вечера, разгребая текущие задачи, а оттуда направился прямо в ночной клуб. Там собралась погудеть моя группа.

Пришли почти все. Мне было приятно отдыхать с теми, с кем учился плечо к плечу все пять лет. Холодное пиво, обсуждение планов на будущее, смех на прикольные шутки, обнимашки с девчонками-одногруппницами. И, наконец, оно, чувство конца беззаботной юности. Что за ним, за этим концом, и начало чего, предстояло найти каждому. Но я свою беговую дорожку, похоже, выбрал.

А пока я всего лишь танцую. Рядом дергается Вовка, а еще Олечка Сенцова влекуще виляет бедрами и улыбается мне яркой, игривой улыбкой. Вспоминаю, что вроде бы у нее есть парень. Хотя, может, на сегодня, по случаю защиты свой милой он получил отгул, и Олечка ищет, так сказать, альтернативу? Улыбаюсь одногруппнице в ответ, подбираюсь близко и охватываю ее талию. Она не против, и я ответно чувствую теплые ладони на своих плечах.

– Завел себе подружку? – интересуется Сенцова, я отрицательно качаю головой, она одобрительно кивает, и мы дальше танцуем. Простреливает мысль, не приударить ли сегодня за Олькой, а голова быстро раскладывает по данному варианту все «за» и «против». Потом мы оказываемся за столом, где уже разместились прочие одногруппники, и поглощаем пиво (парни) и мартини (девушки) под тосты о завершении учебы. Беседа устремилась в планы на будущее. Вовка собирался остаться ассистентом на кафедре (с мозгами у парня все в порядке), некоторые начали работать в коммерческих структурах, пару девчонок отправлялись работать учителями в школу, в общем, кто-куда. Я же признался, что продолжу работать в органах.

– Саню ждет слава Шерлока Холмса, – добродушно отреагировал Вовка.

– Будет знакомый сыщик по блату, – отозвался кто-то с пацанов.

– Саша, мужа мне отыщешь? – деланно хлопая ресницами, шутит Танька, симпатичная пухляшка с четвертым размером. – Смотри, не отыщешь – сам женишься.

Группа смеется над шуткой, и правильно делает. Настроение отличное у всех, и у меня в том числе. Знаю также, что неизвестно, когда мы, вчерашние студенты-историки, еще соберемся так вот вместе. Мне будет их не хватать.

– Ага, дождешься, – отзывается на Танин прикол Олька. Девушка сидит у меня на коленях, чисто по-дружески, разумеется, и незаметно для всех (она так думает) щекочет мне спину кончиком пальца. – Саша сперва себе жену найдет.

– Что-то ты сегодня к Сане липнешь, – с ухмылкой посмотрев на нас, реагирует Танька. – Пользуешься тем, что Владика рядом нет?

Владик – это Олькин парень, знаю я, но пусть он будет спокоен, уводить девчонку у него я не собираюсь. Дел и без этого хватает.

– Давайте, ребята, выпьем, – переключая внимание, приглашает Вовка, и все поднимают бокалы. – За то, чтобы каждый нашел то, что ищет. Ура!

– Ура! Виват! – закричали все, и звон посуды, смешанный с брызгами алкоголя через край, усиливают антураж вечера, бодро уходящего в ночь. Я прихлебываю пиво и взвешиваю перечень задач на завтра, мысленно отдавая себе приказ не опьянеть.

Уже завершался мой медленный танец с Сенцовой, когда я зачем-то повернул голову в направлении входа в зал. От входа будто дунуло освежающим ветром, мне показалось, я покрываюсь льдом, и одновременно таю, впечатленный объектом своего внимания.

Она стояла в проходе, будто в зал ей совсем не нужно, и смотрела на меня. Стройная, тоненькая фигурка, темное платье до коленок, русые, распущенные длинные волосы и яркие, выразительно светящиеся в темноте глаза. Взгляд удивительный, одухотворенный и шепчущий мысль, которую я пытаюсь поймать. Потому что знаю – ее мысль обращена ко мне. Музыка замолкает, и я останавливаюсь, не сводя с девушки глаз.

– Что ты там увидел? – сразу интересуется Оля, но меня спасает Вовка, подскочивший к нам, как только танец окончился.

– Я краду у тебя Олечку, сыщик Рудный, – сообщает он и приглашает одногруппницу на следующий медляк. – Не найдешь потом – сам виноват.

Но я уже не слышу реплики товарища. Включается композиция Энигмы «Why», которую я очень люблю, а необычная посетительница по-прежнему не сводит с меня глаз. Она пришла одна, отмечаю я, рядом с ней никого, и мне лишь остается гадать, чем я привлек такую красоту.

И я собираюсь получить ответ. Ноги сами направляются к ней, пока голова подбирает слова для желанного знакомства. Ну вот, девушка передо мной, совсем близко.

С этого расстояния она еще невероятней. Ее линия губ едва заметно раскрывается в приветственной улыбке.

– Позвольте пригласить вас на танец, – произносит мой язык, пока я пытаюсь включить образ мачо, хотя в этот момент больше похож на деревянного истукана. Она протягивает мне руку, и мы проходим на край танцпола. Моя ладонь ложится на девичью талию, и чувствую, как ее пронизывает женское тепло.

– Вы здесь одна? – уточняю я, пытаясь завязать беседу, пока мы плавно движемся в медленном танце.

– Одна, – признается девушка и, качнув головой, рассыпает золотистые волосы по тонким плечам. Изумительное зрелище, ради которого стоило ждать весь вечер.

– Давайте познакомимся, – продолжаю свою программу я. – Как вас зовут?

– Тебе не нужно звать меня, Саша, – вдруг с легкой улыбкой произносит незнакомка. – Когда будет нужно, я сама к тебе приду. Вот как сегодня.

Я оторопел от этих слов. Теряюсь, но лишь на миг, а затем концентрируюсь, чтобы раскусить эту красотку. Кто она и откуда знает мое имя? По телевизору меня еще не показывали.

– Мы разве знакомы? – вопрошаю я, улыбаясь в ответ, а она молчит, создавая эффект тайны. – Хотя признаю, тебя бы я не забыл. Выглядишь незабываемо.

По виду моя ровесница. Где мы с ней могли пересекаться? В университете? Точно бы ее запомнил, если бы видел раньше.

– Нет, это наша первая встреча, – сообщает девушка, подтверждая мою правоту. Хотя понимаю, что одной загадкой становится больше.

– И чем я ее заслужил? – пытаюсь шутить я, а она кладет мне руку на плечо. Я наслаждаюсь исходящим от девушки ароматом и молю, чтобы танец нескоро закончился.

– Тем, что тебе сейчас трудно, – серьезным тоном говорит незнакомка. Она странная, признаю я, но меня вдруг перестает удивлять происходящее. Я словно ждал такого.

Ждал ее.

– Ты права, – так же серьезно отвечаю я. Мне хочется ей открыться, рассказать все, что скопилось на душе за последние дни. – Я работаю в полиции и сейчас расследую дело о пропавшей девочке, которая зашла в один дом, а обратно не вышла. Она не вышла из дома, а я зашел в тупик.

– Так выходи из тупика, Саша, – спокойно советует девушка. – А выйти из дома можно по-разному. И не по своей воле.

Она толкает мне оперативную версию? Кто она, эта невероятная незнакомка? Ощущение влечения к ней набирает силу, одновременно натыкаясь на порог неведомой тайны. Музыка затихает, и я уже прокручиваю следующие ходы для завязки знакомства, как тут девушка резко отдаляется от меня.

– Мне пора. До встречи, Саша, – звучит ее голос, как прощальный улетающий звон.

– Ты уходишь? – теряюсь я, перебирая варианты решений ее остановить. – Я провожу тебя, – но она лишь отрицательно качает головой и поворачивается в сторону выхода.

– Мы еще увидимся? – лишь остается спросить мне. Знаю, что не хочу ее отпускать.

– Если будет нужно, – обернувшись, произносит она. И добавляет снова удивившие меня слова.

– Поспеши. Ей нужна твоя помощь.

Свет женских глаз отдает мне прощальный посыл, и девушка быстро покидает зал. Я стою, провожая взглядом ее след, а рядом мигом появляется Вовка.

– Саня, ты чего тут заскучал? Может, тебе возвратить Ольку? Так я могу, мне не жалко.

– Как она тебе? – задумчиво спрашиваю я товарища, кивая в сторону выхода.

– Олька? Внешне – секси, а в остальном не знаю, мы еще не спали вместе, – смеется одногруппник.

– Да я не о Сенцовой, балбес ты, – раздраженно наседаю я. – Я о девчонке, с которой только что танцевал.

– Не знаю. Не видел я с тобой никакой девчонки.

Оборачиваюсь к Вовке и смотрю на него, как на пьяного. Но отмечаю, что так же он смотрит на меня.

– Ну, извини, не заметил, дружище, – оправдывается товарищ. – А если она так тебе понравилась, то чего отпустил?

Он прав. Почему не настоял, чтобы проводить? Встретил интересную девушку и протупил.

– Бывает, – тихо, с досадой бормочу я. Но тут же беру себя в руки и хлопаю товарища по плечу. – Идем, еще по бокалу.