Читать книгу: «Метаморфозы греха», страница 4
Вдоволь насладившись «унижением» извечного антагониста, Ирина Петровна решилась всё-таки начать урок.
– Кто нам сегодня будет рассказывать про страны Северной Европы? Желающие есть? – на первых партах мгновенно выросли две руки.
– Я вижу, Надеждинскому есть о чём сказать. Иди к доске.
– Спешу и падаю, – перервал он и нехотя поднялся.
Проходя мимо второй парты, ему достался шлепок линейкой по мягкому месту. Он обернулся и испепеляющим взглядом посмотрел на оппонента, но тотчас опомнился и театрально продекламировал:
– Если я тебе нравлюсь, то подари мне коробку конфет и армянский коньяк, к чему эти животные ужимки, – Надеждинский сделал явный упор на слово «животные».
– Ладно, начнём с карты. Возьми указку и покажи нам Осло.
– Ослов я могу и без карты показать, – на этих словах испытуемый указал на двух зубрил с первой парты и бывшего соседа.
– За метлой следи, иначе как бы отвечать не пришлось, – раздражённо процедил тот и зачесал свой правый кулак. С выбросом в эфир угрозы Семён презрительным взглядом смерил угрожавшего ему и больше уж не смотрел в ту сторону.
– С картой у нас не заладилось, так расскажи нам хотя бы про Швецию.
– В Швеции довольно прохладно, вследствие близкого расположения к морю, там много рыбы, по той же причине; там появились IKEA, ABBA, шведская стенка и шведская семья, а ещё там безработный получает в месяц денег больше, чем у нас инженер за год. Это всё, что я знаю про Швецию, – торжествующе закончил оратор. Во всё время выступления в глубине кабинета царило возбуждение – молча и с каменными лицами сидели лишь зубрилы и Фалафель.
– Садись, и чтобы я тебя сегодня больше не слышала, – с огорчением промолвила Ирина Петровна.
Да, то было поражение. «Опять дурацкий мальчишка поиздевался надо мной», – думала она про себя. Между тем «дурацкий мальчишка» двигался походкой триумфатора промеж рядов, причём нарочно обойдя парту Вити. Он патетично опустился на жёсткий стул, вытянул руки с целью расправить рукава рубашки. Оставшееся время урока вместо прослушивания пустой болтовни Ирины Петровны триумфатор развлекал себя рисованием на неё лубка, ехидно улыбаясь. Как только все черты лица любимого учителя очутились на бумаге, зазвенел звонок. Через пару минут в кабинете остались только педагог наедине с горечью поражения и лубок, оставленный на парте…
Тем временем инициатора веселья уже ждали. Он специально выждал время, сделав вид, словно ищет кукую-то безделушку в рюкзаке, для выхода с поля битвы в одиночестве. Возле двери стояли Игорь, Захар, Влад и Василий, а также доселе не упоминавшийся нами «друг Оушена».
Михаил Чистоплюев уродился выходцем из приличного семейства. Родители его считались типичными представителями технической и не совсем интеллигенции – отец работал оператором станка с ЧПУ на авиазаводе, а мать преподавателем химии в местном техническом училище. Людьми они были кристальной чистоты, и единственным их пороком можно назвать излишнюю опеку над своим «Мишенькой». Если он не появлялся домой к восьми часам, то ровно в 20:00 и ни минутой позже гремел звонок с обязательной сценой – для любящих родителей слабость в общем-то простительная. Но именно эта слабость приучила Михаила лукавить почти с самого детства. Сначала данное свойство касалось единственно указания местоположения во время затянувшихся прогулок, чуть позже ареал действия распространился на учёбу, а ещё немного погодя на общение со сверстниками. И как только Чистоплюев видел выгоду в искажении какого-либо факта – факт искажался автоматически. Несмотря на претившую ему излишнюю, с его точки зрения, опеку, с родителями Михаил имел довольно сносные отношения, хоть и юношеский максимализм порой давал о себе знать. Внешностью он владел довольно приятной, занимался по вечерам ненавязчивой физкультурой, и никаких комплексов на счёт экстерьера не испытывал. У сверстниц Чистоплюев пользовался интересом и дефицита в общении с ними также не ощущал. С Надеждинским у него завелись дружеские отношения ещё с детства, и разные их характеры не отталкивали, а дополняли друг друга.
– Здорово, Семён (они пожали друг другу руки), как жизнь? – завёл первым Михаил.
– Здравствуй, Михаил, да как-то не очень, – как бы отрываясь от какой-то думы, ответил Семён.
– Ты из-за этого, что ли, обиделся? Из-за инцидента у «исторички»?
– Было бы из-за чего обижаться. Я скорее принял к сведению. Ведь недаром говорят, интеллект толпы равен интеллекту самого глупого её участника. И чем глупее, тем активнее.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь, к тому же ты сам виноват, что полез защищать Пса. Пёс, без обид, – закончил он свою тираду, обращаясь к начавшему суетиться Собакину.
– Так-то оно может быть и так, только если сначала мы не защитим Пса, то кто потом защитит нас? – задал риторический вопрос публике современный Цицерон.
– М-да… О чём это я? Ах, да. Кто-нибудь из вас готовился к контрольной по матёше? – вопросительно оглядел присутствующих Чистоплюев. Все как-то сразу потупились в пол, чем выразили немое отрицание. Все отметили про себя, что вопрос был не к месту.
– Ладно, пора идти, и так уже прилично опоздали. Вперёд, гардемарины, – устало извлёк из себя главный виновник сегодняшних опозданий и прочих приключений. Все неспешно поплелись к кабинету математики.
– Извините за задержку, разрешите войти, – скороговоркой проговорил задержавшийся.
– Вот и наши мальчики, легки на помине. Скажи-ка мне, Семён, приветствия у нас отменили, или, быть может, ты не желаешь здоровья старой больной женщине? – вызывающе встретила доблестный ареопаг учительница математики, впиваясь взглядом в говорившего. В наследство от царского режима в виде «математички» им досталась высокая пожилая женщина с тёмно-фиолетовыми волосами, бывающими обычно в обороте у дам старшего поколения, сильно в летах. Определить её возраст визуально не представлялось никакой возможности, хотя ощущалось, что ей стукнуло далеко за пятьдесят. Но насколько далеко, не знала скорее всего даже она сама. В глаза бросалась её шагреневая кожа, сильно напоминавшая барханы пустыни Гоби, к тому же имевшая цвет пляжного песка – чувствовалось нечто южное в чертах этого лица. Но главное, поражавшее в её внешности – нет, не чёрный мужской костюм в полоску, вероятно, бывший ровесником века, причём не нынешнего. Не глубокий шрам на лице, который, впрочем, почти сливался с барханами. Нет, поражали глаза… Чёрные глаза, горевшие каким-то адским пламенем. Они выражали глубокую муку, нечеловеческое страдание, сочетаясь с хитрым прищуром искусителя. Будто бы эти глаза принадлежали Мефистофелю, а не провинциальной учительнице математики.
Как только Надеждинский горделиво взглянул в эти глаза, он тотчас же осёкся и потупил взгляд в пол.
– Чего замолчал, птица-говорун? В коем-то веке тебе нечего сказать? И я не поняла, почему вы ко мне врываетесь как Швондер сотоварищи. Так, выйдите из помещения и войдите как ученики, опоздавшие на урок, – как бабушка отчитала вошедших, словно те как нерадивые внуки разбили вазу и съели все конфеты. Униженный в который раз за утро Надеждинский поспешно покинул помещение, хлопнул дверью, постучал, раскрыл её настежь и закатился громогласным:
– Здравствуйте, Нинель Григорьевна, извините холопов за задержку, позвольте войти окаянным, – с последними словами он поклонился в пояс.
– Ну здравствуй, братец Иванушка. А позволь узнать, голубчик, кто ты, министр лёгкого и среднего машиностроения, али, может быть, секретарь ЦК, что задерживается он, а?! – всё больше и больше закипала Нинель Григорьевна, в конце рявкнув своё «а».
– Вице-король Индии, особа, приближенная к императору! – выкинул с воодушевлением Надеждинский.
– Ах, вице, ах особа… – задыхаясь от злости, выцедила крайне раздосадованная женщина.
– Нинель Григорьевна…
– Я уже сто лет Нинель Григорьевна! – рявкнула она забывшись, но тут же опомнилась.
– Извини, Ксюша, тут, видишь ли, особы нагрянули. Чего хотела?
– У вас телефон звонит.
– Действительно. Алло. Да, здравствуй, душенька. Да, хорошо, после урока зайду. Чего дышу так часто? Да тут ко мне вице-короли Индии пожаловали. Нет, трезвая. После урока расскажу, – смягчилась к концу разговора учительница математики.
– Так можно мы войдём, профессор? – возвратился Семён на прежние рельсы.
– Вы только посмотрите на этого нахала, – обратилась к аудитории Нинель Григорьевна, – нет, особа, ты у меня теперь только с родителями войдёшь. Иди лучше отсюда, делами своими занимайся, вице-королевскими, – закончила за упокой она, отвернувшись к окну и закрыв лицо ладонью.
– Со щитом или на щите! – воскликнул поражённые вице-король, – мы ещё увидимся, Бэтмэн, но уже в следующей серии, – закончил он и быстрыми шагами засеменил к лестнице.
– Иди, иди, Бурдж-халиф, или кто ты там, и без родителей не возвращайся! – донеслись ему вослед неистовые крики.
– Здравствуйте, извините за опоздание, можно войти, – посмели раскрыть рты оставшиеся в дверях подданные.
– О, ещё одни. Вы кем будете? Султанами или может быть сразу царями? Заходите и чтоб тише травы. Начинайте делать домашнюю работу, контрольную будем писать на следующем уроке, – отрезала Нинель Григорьевна, погрузившись в наблюдения происходящей за окном жизни.
Глава 4. Бремя воспоминаний
«Спесивый мальчишка, чего он добивается своим поведением? Со свету меня сжить хочет? Так я ещё его переживу. И не таких пережевала… И что понадобилось этой старой алкоголичке? Опять, небось, будет выпрашивать денег «на книги». Знаю я её «книги». Только названия на ценниках в алкомаркете и читает. М-да, совсем пропащая…» – с такими мыслями выходила из столовой Нинель Григорьевна. С долгожданным финалом урока она распрощалась со всеми, как с родными внуками, спустившись на первый этаж перебить негодование от давешней сцены питательным обедом. Когда приём пищи окончился, пожилая, но довольно бодрая женщина потянулась вверх по лестнице. К кабинету Алёны русского языка и литературы ей удалось подняться с немного спёртым дыханием, что никак не помешало длинной иссушенной руке резко дёрнуть дверь на себя. К удивлению, дверь оказалась запертой. «За что мне эти кары, да ещё в день рождения моего усопшего батюшки?» – достала Нинель Григорьевна из широкого жакетного кармана ключ и отперла дверь.
Увиденное потрясло даже её. Вокруг учительского стола высились груды пустых бутылок пива, куча шелухи от семечек и вонючих очисток воблы на самом столе. Первые парты были сдвинуты вглубь ряда, будто бы Алёна Дмитриевна пыталась дойти до двери, однако не выдержала бремени прямохождения и спустилась на одну ступень эволюции пониже. В атмосфере царила смесь запахов тёплого пива и стремительно разлагавшейся воблы. Такое амбре буквально опьяняло и вмиг делало трезвым – настолько оно было омерзительным.
– Святая Дева Мария, да что ты тут устроила, синь помойная! Тут даже не кабак, тут просто клоака! – как только прозвучали слова сии, храп, сотрясавший помещение, мигом прекратился.
– Нинелечка моя, вот ты… Где ж ты пропадала, масенькая, я тебя тут который час жду-пожду? – вскинула на часы взор Алёна Дмитриевна и, убедившись в их отсутствии, перекинула его на гостью.
– Да ты уж на рабочем месте пьёшь, кто ж тут всё убирать будет? – удивлялась всё больше и больше Нинель Григорьевна. Чувствовалась в её речи некая картинность, наигранность, с которыми она и с плохо скрываемой брезгливостью прошаркала к учительскому столу. С последующей посадкой на стул.
– Думаешь, я не уберусь… Врёшь… – в данном месте их увлекательной беседы пропойца рискнула встать. Правда, сила тяжести оказалась сильнее, и та с грохотом упала на книжный шкаф. Раздался грохот бьющегося стекла и треск прессованных опилок. Очень старая подруга как-то рефлексивно потянулась поддержать падающего титана, но не судьба. Во всей фигуре в чëрном костюме проглядывалось резкое отторжение и отвращение ко всей ситуации со всеми еë декорациями и действующими лицами.
– Голуба моя, чего же ты молчишь, как Лига наций… Ну помоги, Хам, подняться своему захмелевшему батюшке… Эй… Да вы мне манкируете, матушка! – с произнесением посекундно прерывающейся речи хмельная масса сделала над собой усилие и почти вползла на стул. Тишину перебил треск битого стекла.
– Когда же ты стала такой? До этого хоть и бухала, хоть и с какой-то мразью, ну не здесь же, ей-богу! – зароптала Нинель Григорьевна. Чувствовалось в той обличительной филиппике резкое неприятие происходящего кощунства в отношении священных стен «заповедника науки».
– Ну а чего мне… остаётся? Я старая больная… шантрапа… никому не нужная, люмпени… (речь прервал громкий ик), …зированная. Всё, о чём мечтала, всё погибло тогда, с ним… – в конце предложения лицо Алёны Дмитриевны перекосила глубоко затаённая скорбь из прошлого, под веками проступили слёзы.
– Ладно, зачем звала? Опять денег на книги просить? – с нетерпением спросила Нинель Григорьевна, имея насущную надобность покинуть кабинет с человеческим лицом.
– Да куда уж мне… Вся эта интеллигент… ность, всё в прошлом. Я хотела просто поговорить с тобой, уже лет сто не болтали… по душам, – через силу закончила Алёна Дмитриевна.
– Ах, поболтать… Сто лет, ну да, юбилей скоро … Знаешь, что сегодня Надеждинский выкинул?
– А, этот мусью, так он мною вчера, кажется, третировал во все стороны… воспользовался слабостью одинокой «лё фам»… как говорят французы. Хотя знаешь, есть в нём одна особая черта…
– Какого ещё черта? – проявила пассивный интерес Нинель Григорьевна.
– Какая-то, знаешь, непохожесть … Индивидуальность… Остальные носятся со своим «я», хотят, чтобы их любили… А он не такой… Он – Базаров наших дней… Прям как я в молодости… – в конце путаной речи, прерывавшейся иканиями, до засмотревшейся в окно Нинели Григорьевны донёсся звук стремительно рухнувшей тяжести с оглушительным храпом.
Она прекрасна знала этот храп и по тембру могла бы узнать его из миллионов. Теперь же каждая октава отзывалась в ней тяжёлым бременем воспоминаний. С момента начала работы по специальности Нинель Григорьевна Акопян пыталась отринуть непростое прошлое: тяжёлое детство в Адлере, первое знакомство с уличной шпаной, роковой момент «налёта на лабаз», суд, этап в колонию для несовершеннолетних, в память о которой осталось лицо со шрамом. Далее всплывали в памяти выход из зоны, недолгое течение осмысленной жизни и знакомство с Алёной Дмитриевной, благодаря которой, точнее, связям которой, она смогла поступить в педагогическое училище. А уже там недалеко было до угара перестройки и начала преступной жизни наново. Сначала она отказывалась, хотя упрашивали довольно долго – вспоминались тяжёлые годы в колонии, отдавал болью пресловутый шрам. Но Нинель Григорьевна не случайно дожила до своих лет, ибо прекрасно чувствовала текущий момент – тогда момент перелома, когда стало очевидным, что труд учителя в новой реальности никому не нужен. Опять-таки теплились воспоминания о детстве, проведённом в нищете, годы «отсидки», первое время после, когда приходилось браться за любую работу, лишь бы не помереть с голоду. Хотелось же, наоборот, жить на широкую ногу, ни в чём себе не отказывая. И тут подвернулась Алёна Дмитриевна, тогда ещё похожая на человека, а не на карикатуру из журнала «Крокодил», со своей группировкой, да ещё и с покровительством в органах. И Нинель Григорьевна решилась рискнуть по-крупному…
***
На улице стояло приветливое майское утро. Было довольно прохладно, хотя солнце и светило во всю прыть. Суровые трудовые будни опустошили улицы. И лишь иногда встречались случайные прохожие тунеядцы. Тем временем в местном педучилище царило оживление – у третьего курса проходил первый экзамен. За углом первого корпуса курили молодые люди, о чём-то оживлённо беседуя. Внезапно взоры куривших устремились к подъезжавшей ко входу белой «девятке». Кто-то даже присвистнул. Из открывшейся передней двери показалась пухлая нога, которая принадлежала девушке лет двадцати трёх, довольно объёмной, вместе с тем не лишённой оригинальности и обаяния. Причём обаяние подчёркивалось белым спортивным костюмом и новыми кедами одной небезызвестной немецкой фирмы, очками «авиатор» и причёской, как у Пола Маккартни.
– Как тебе мой новый пепелац, Нинель? – защебетала обладательница белой «девятки».
– Хороший, Алён, только в салоне гремит всё, даже на ровном асфальте, – ответила подруга.
– Это специально, чтоб водитель не забывал, где находится, – съязвила упитанная девушка.
– Что смотришь, как дворняга на колбасу? Тебе на такую всю жизнь батрачить придётся, – отозвалась наездница белого коня, хоть и стального, какому-то молодому человеку, с завистливым взглядом отчаянно пускавшего слюну на воротник.
– Мне тачку батя подогнал за хорошо сданную сессию, авансом, так сказать. А если честно (говорившая отвела слушавшую в сторону и перешла на шёпот), если честно, то мы недавно одного барыгу на бабки выставили, который на нашей территории торговать решил. Говорим: «или платишь двадцать процентов выручки, или мы тебе тачку подожжём». Ну, он, конечно застращался, говорит: «не надо, мол, у меня семья». «Поэтому, – говорит, -давайте не двадцать, а десять процентов». Тут выходит Серёжа, помнишь, здоровый такой, берёт его за воротник и приподымает. Я ему русским языком базарю: «торговаться будешь с теми, кто твою фарцу покупать будет, и то, если мы разрешим». На него сразу подействовало, и он такой: «двадцать так двадцать». А я и отвечаю: «тридцать». «Но у меня семья…», – начал он так жалобно. Я же продолжаю: «тридцать, и то потому, что я сегодня добрая». Тут Серёжа поискал у него в кармане, естественно, нашёл котлету зелени. «Это первый взнос, следующий будет через неделю. И только попробуй ментам стукануть, я тебя…» – рассказчица сунула кулак своей слушательнице почти под самый нос, отчего та немного ретировалась.
– Короче, мы с пацанами порешили, что наш кооператив «счастливая старость» постепенно разрастается, поэтому нам одной «пятёрки» Тушканчика, помнишь, лысый такой? Одной «пятёрки» уже мало, потому мы скинулись и купили такую вот карету, – с гордостью владельца она постучала ладонью по капоту.
– Мы сегодня всей бандой опять едем к этому барыге за налогами, можешь с нами поехать, а? – закончила монолог главарь банды, шуточно, но ощутимо толкнув подругу кулаком в плечо.
– Знаешь, Алёна, я подумала над твоим предложением. Я согласна, поехали, – выказала согласие подруга.
– Ну вот и молодец, а то всё ломалась как девятиклассница на выпускном. Всё из себя святую корчила. Так, ладно, пошли, сейчас надо одного «неуловимого мстителя» найти, он мне бабок торчит, уже месяц не отдаёт.
Алёна закрыла дверь нового пепелаца на ключ, и обе подруги выступили ко входу в корпус. Они благополучно минули вахту и направились в сторону туалета, находившегося в правом крыле здания на первом этаже. Дуэт остановился возле двери, которая по каким-то причинам не поддавалась. Алёна постучала кулаком и через секунд двадцать странный голос спросил: «кто». Странен он был потому, что был каким-то расслабленным и будто бы готовым сорваться на смех. Дверь открылась. Внутри находилось три человека и плотный туман дыма. Не табачного.
– Вам кого? – хихикнул один из них, быстро прикрывая дверь за двумя гостьями. Никого присутствие дам в мужском туалете не смутило.
– Алёнка, шоколадная моя, ты ли это? – сострил человек на подоконнике, представлявший собой не более чем плюгавенького, однако довольно жилистого юношу, смакующего скрутку.
– Слышь, Винегретов, ты часом берега не попутал? Ты бы ещё на площадь со своим ширевом вышел, – открыла деловой разговор «Алёнка».
– Шоколадка моя, хотели бы, давно бы уже забрали. А так приходила только поломойка или как их там называют? Неважно. Ну, приходила, говорит: «идите на улицу курите». Мы и вышли, – приоткрыл форточку и глубоко вдохнул юноша на подоконнике. Во время произнесения реплики двое его товарищей то и дело хихикали в кулак, особенно им понравилось сравнение с шоколадом.
– Чё тут у вас? Бошки, что ли? – принюхалась посетительница мужского туалета.
– Да, родная, они самые.
– Где взял?
– Из-за речки.
– Из-за какой речки?
– Из Афганистана, дядя через границу таскает, потом с арбузами сюда везёт, – с недоверием буркнул Винегретов, затягиваясь скруткой и щурясь на собеседницу. Впрочем, она аналогично с недоверием отнеслась к полученной информации.
– Итак, товарищ дорогой, помнишь, я тебе по доброте душевной занимала сотню срубленных деревьев? – как бы невзначай начала Алёна.
– Ну и чё, забирать пришла? – дерзнул юноша на подоконнике.
– Да, пришла, и не надо мне тут голос повышать, я тебе не собачка, – напряглась как электричество смелая собеседница дерзкого юноши.
– Так знай, денег у меня нет, я всё матери отправил, – неуверенно соврал тот.
В тот же миг он моргнул своим спутникам, один из которых прыгнул на Нинель, другой же бросился на Алёну. Первая ловко скинула наглеца, оперативно нанесла удар локтем по кадыку и в довесок ударила коленом в пах. Тот схватился за горло, начал было жадно глотать воздух, но через секунду упал на пол и закашлялся. Алёна быстро сгруппировалась и ладонью приложила оппонента по носу, отчего тот поскользнулся и упал на пол. Вся сцена длилась секунд пять. Осознав тяжесть положения, жилистый юноша выученным движением выхватил выкидной нож, и двум амазонкам заугрожал узкий клинок. Ноженосец также дерзко, как и несколько секунд назад, принялся угрожать то одной, то другой. Боевой дуэт отступил, но тут же разошёлся к противоположным стенам. Глаза всё ещё державшего во рту скрутку бойца стали жадно бегать от одной стены к другой. В то же мгновение Нинель одним движением своих длинных ног оказалась рядом с неприятелем и рискнула выхватить нож из его руки. Её подруга всё также ловко нанесла своим широким шагом удар в живот. Нож тотчас упал на пол вслед за своим хозяином.
– Ах ты падаль, гондон штопаный, да я тебя… – возбудилась без пяти минут жертва, яростно пустившись пинать оппонента по голове. Наконец она успокоилась, взяла дерзкого юношу за грудцы и заставила его сесть.
– Нинель Григорьевна, обыщите подозреваемого, – деловито молвила вспотевшая девушка.
– Будет сделано, Алёна Дмитриевна, сию минуту, – ответила Нинель Григорьевна. В карманах тут же нашлись двести рублей и десять долларов.
– Вы только посмотрите, он ещё и валютчик, сколько же ты статей нарушил, Алёша? Нинель Григорьевна, вызывайте милицию, – Алёша тупо помотал головой, правда, тотчас опустил её на грудь. Чинарик всё ещё болтался между разбитыми губами: надкусанный, обслюнявленный и окровавленный.
– Эх, Алёша, Алёша, а ещё говорил, что матери деньги отправил. Врать нехорошо. Ведь тебя же, – Алёна Дмитриевна брезгливо взяла окурок двумя пальцами, – тебя ещё минздрав предупреждал – курить нехорошо, особенно бошки, – и от всей души потушила окурок между бровей, сделав таким образом индийский знак. Жертва курения лишь глухо прохрипела и после экзекуции со стонами свалилась на пол.
– Вот сука, новые кеды испачкал, у-у, тварь! – грузная девушка с чувством ударила одного из нападавших ногой в грудь. Затем она закинула ногу на раковину и стала отмывать испачканную обувь. Когда процедура завершилась, Алёна Дмитриевна молвила:
– Теперь, доктор Ватсон, можем выдвигаться.
– Всенепременно, Холмс, – заядлая парочка вышла в коридор.
Там их встретил преподаватель, и только завидев знакомые лица, он одновременно с удивлением и досадой попытался расспросить девушек:
– Ага, кого я вижу, Ганзель и Гретель, здравствуйте, почему не на экзамене? Думаете, потом сдать? Если да, то не о том думаете, барышни.
– Аркадий Петрович, здрасьте, здрасьте. Успеем, куда мы денемся. Как раз идём сейчас к вам. А вы куда?
– В туалет, по надобности.
– Будьте аккуратны, там сейчас грязновато, – с нотками сарказма предупредила Алёна Дмитриевна.
– Вам-то откуда знать? – засмеялся Аркадий Петрович.
– Я вижу сквозь стены, – хихикнула каким-то нервным смешком нерадивая студентка, и они разминулись.
Быстрым шагом участники описанных событий добрели до двери, и по другую её сторону почти побежали к «девятке». Алёна Дмитриевна провернула ключ, открыла дверь, чем воспользовалась Нинель Григорьевна, и обе рухнулись на передние кресла. «Вот скотина, новые кеды запорол», – запричитала виновница происшествия, стараясь оттереть подтёки крови какой-то ветошью из бардачка. Как только манипуляция прекратилась, испачканная ветошь оказалась за бортом. «Ладно, поехали заберём ребят, а там уже и до дела недалеко». В замке зажигания повернулся ключ, через несколько секунд белая шхуна помчалась по дороге. В дороге между двумя подругами создалось неловкое молчание. С целью хоть как-то скрасить путь, Алёна Дмитриевна обратилась к боевой подруге с просьбой: «слушай, Нинелечка, щёлкни на магнитофоне вон ту кнопку». Та с точностью исполнила просьбу. В салоне помимо голосов двух дам захрипел голос Владимира Семёновича.
– Давно ты на Высоцкого налегаешь? – попробовала отвлечься амазонка с переднего сидения.
– Я его с детства люблю, порой так споёт, что как будто все мысли твои отгадал и на музыку положил, – отозвался голос с водительского кресла, – послушай, Нинель, сейчас мы подъедем к ДК, там подберём мальчиков, а опосля двинем на рынок к нашему жиду. Понимаешь, профессия у нас такая – никогда не знаешь, чем всё может закончиться. Поэтому на, – инструктор достала пистолет Макарова из-за торпедо, – там полная обойма и один патрон в патроннике. В критический, так сказать, момент тебе надо будет просто взвести курок и направить в нужную сторону, – голос наставляющей слегка сотрясался от волнения.
– Алёна, ты когда-нибудь убивала человека? – несколько волнительно спросила Нинель Григорьевна. Она понимала, что человек напротив ожидает этот вопрос, но не знает, как на него ответить. Между тем в колонии и уже на воле ей суждено было узнать людей до последнего душевного закоулка. Она знала ответ на свой вопрос, но ей хотелось увидеть именно реакцию.
– Понимаешь… – вздохнула Алёна Дмитриевна.
– Понимаю, – закончила за неё Нинель Григорьевна.
«Девятка» быстро домчалась по почти пустой дороге к местному ДК. Оставив средство передвижения, пара мерным шагом перенеслась от обочины к крыльцу. Здание ДК «Железнодорожников» было построено как большая железобетонная коробка, внутри разделённая на два этажа. На каждом этаже располагались секции народной самодеятельности вроде макраме или хорового пения, но не они интересовали двух посетительниц. Они прошли по длинному коридору к повороту направо, где находился вход в подвальное помещение. Дверь была приоткрыта. Лестница уходила вглубь метра на три, причём слабый свет виднелся лишь у нижней ступени – пришлось идти наощупь. Внизу раскинулся трубный лабиринт, пройдя который взору предстало просторное помещение. Всё оно было заставлено всякого рода спортивного инвентарём, правда, импровизированным. Роль штанг выполняли тракторные рессоры, выточенные на токарном станке ступенчатые валики с нанизанными блинами играли роль гантелей. В центре стояла лавочка со сваренной из арматуры стойкой для рессоры, возле стен лежали гири. На самих стенах крепились плакаты с изображением кумиров, любимцев и любимиц публики. Необходимо заметить, что из-за подвальной сырости плакаты отсырели, инвентарь заржавел, и всё великолепие освещалось лишь несколькими лампами накаливания. Внутри пребывало человек семь спортсменов, которые все разом обратили внимание на выход из трубного лабиринта.
– Здорово, бойцы, – поприветствовала их Алёна Дмитриевна.
– Здорово, Алёна, – подхватили те.
Многим казалось странным, что группой физически крепких молодых людей руководит девушка, однако тому существовало рациональное объяснение. Благодаря связям в органах отец Алёны Дмитриевны по просьбе дочери смог выпустить Сергея Белобородова с «химии» по УДО, а уже по его просьбе освободить остальных членов группировки. За оказанное они, конечно, чувствовали расположение к своей освободительнице, но за главаря её по физиологическим и, главное, по психологическим причинам не считали, ибо «баба». «Серёжа» подобную патриархальность не разделял, потому как отличался от своих «пацанчиков» прежде всего умом, посему играл для них роль атамана, на деле же выполняя волю своей благодетельницы. Правда, чувство какой-то униженности его никогда не покидало. Да и «младшие научные сотрудники» не были так глупы, как могло бы показаться со стороны. Однако результаты такого сотрудничества всех устраивали – деньги капали, влияние возрастало, а посему статус кво сохранялся. До поры до времени.
– Ну что, мальчики, пришло время навестить нашего золотого телёнка, не то он уже заскучал без нас.
Во время монолога постояльцы «качалки» недоверчиво косились то на оратора, то на незнакомую гостью – все отметили про себя, что человек она умудрённый. Рыбак рыбака, как говорится… Увидев негласную оценку спутницы, атаманша шайки поспешила представить незнакомку:
– Нинель Григорьевна, прошу любить без жалований, она теперь с нами.
– Здорово, бандиты, – развязно поздоровалась Нинель Григорьевна, подойдя к Серёже и протянув ему руку для приветствия. Вместо рукопожатия он поцеловал её кисть, как будто эта кисть принадлежала дону Корлеоне. То же проделали остальные присутствующие мужского пола.
– Серёжа, стволы при вас? – поинтересовалась Алёна Дмитриевна.
– Всегда при нас, – без энтузиазма буркнул Белобородов.
– Тогда по коням, иначе золотое руно достанется кому-нибудь другому, – с первым же призывом аргонавты тронулись в путь.
Когда они покинули подземелье, Сергей закрыл на замок дверь, и вся шайка-лейка двинулась навстречу солнцу. Четверо – Серёжа, Гвоздь, Алёна Дмитриевна и Нинель Григорьевна уселись в «девятке», поехав в авангарде. Оставшиеся же пятеро уместились в «пятёрке» как шпроты в банке и помчались, соответственно, в арьергарде. Игнорируя существование правил дорожного движения, кавалькада вмиг примчалась к городскому рынку. Несмотря на десятый час утра там царило оживление – кто-то продавал плакаты со Сталлоне и Шварценеггером, кто-то пытался сбыть польскую косметику под видом французской, кто-то торговал книгами. Снующая толпа бесцельно ходила, присматривалась и приценивалось, некоторые даже торговались. Но у цели визита друзей Алёны Дмитриевны ситуация обстояла диаметрально противоположная – турецкое шмотьё расходилось со сверхзвуковой скоростью. К очереди у прилавка уже приближались семеро короткостриженых крепких мужчин в чёрных кожаных куртках и спортивных штанах и две особы женского пола. Увидев их, торговец замахал рукой куда-то вправо, будто звал кого-то. Меж тем свита Алёны Дмитриевны быстро приближалась. Навстречу ей вышли семеро лысых мужчин крепкого телосложения, одетых в такие же чёрные куртки из свиной кожи и вооружённые железными ломами.
