Читать книгу: «Ида», страница 9

Эксперимент был проведен на Маньке Сопле, к тому моменту она уже была вдовой, но очень красивой и фигуристой женщиной. И Маня мечтала о женском счастье, по тому и согласилась на перманент. Кудряшки получились идеальные и на загляденье. Реклама, она двигатель прогресса. А реклама была шикарной, на одесский «Привоз» ходит вся Одесса. Мане перманент был сделан совершенно бесплатно, с одним условием, Маня не будет носить косынку, и не будет мыть голову неделю. Спать на подушке ей, так же воспрещалось. Теперь пробиться к Абраше и Яше было невозможно. Запись к Абраше была на три дня вперед, а у Яши на две, а то и три недели вперед. Дам было гораздо больше, да и время на завивку требовалось больше. Бизнес процветал. Вот тогда и появились две сестрички молоденькие молдаванки в жизни Яши и Абраши. Они их одели как рождественские ёлки. У Яши, даже было желание жениться, Абраша отговорил его от сего поступка.

– Яша, нам и так хорошо, не гневи Бога. Эти две молоденькие сучки одеты и обуты. У них в ушах золотые сережки, где ты видел такое, что бы у молдавской девушки были такие серьги. Нам хорошо, а дальше, как Бог даст.

Однажды Яша чуть не пострадал из-за своего перманента. К нему привели молодую особу, немного страшнее первой мировой войны и хорошо уплатили. Яша сделал ей дивную завивку и применил все свои знания в области макияжа, как делали его родители. Тут в ход пошли белила и румяна. Видимо Яша был художником в душе. Из его парикмахерской вышла прекрасная особа. Яша не знал, чем та особа занималась целую неделю, но факт остается фактом. В понедельник рано утром, когда Яша спал, обняв за грудь свою молодую пассию, к нему грубо в квартиру без стука ворвался молодой человек. Дверь своей квартиры Яша не запирал, потому что, существовал закон Жоры Лома, по которому ни одна сволочь не могла ворваться в квартиру Яши. Закон был грубо нарушен, еще и с таким скандалом. Он орал и махал руками. Через час несвязанной речи стало ясно, в чем вина Яши. Оказалось, что этот молодой человек увидел прекрасную девушку и решил немедленно на ней жениться, что бы, так сказать, другим не досталось. Через три дня, после первого свидания, он сделал ей предложение руки и сердца, получил сразу – Да, и тут же сделался женихом. На следующий день, чего там откладывать на два дня, они расписались в ЗАГСе. В субботу была свадьба, на которую жених не поскупился и потратил все деньги из заводской кассы взаимопомощи, которой он и заведовал, как член заводского профкома. В воскресенье, невеста, теперь уже жена выглядела не менее обворожительной, так как директор этого же завода все время пытался залезть ей под юбку, на что жених, теперь уже муж возражал, но делал это не очень убедительно, так как полностью зависел от своего директора, который тут же пообещал ему повышение в должности. Стал ли муж рогоносцем, этого Яша не понял. Хотя, все, кто слушал рассказ мужа, скорее, крик, а в квартире Яши народу собралось не мало, почитай пол Староконного рынка, хотя сегодня и был понедельник и не рабочий день на базаре, поняли, что муж таки стал ходить с рогами. Но дело не в этом. Второй день свадьбы прожили без драки и побоев директора. Жена приняла ванну после свадьбы и отправилась, нет, не к директору завода, а к мужу под одеяло. Было темно, и муж ни чего не увидел, кроме тела своей супруги. А вот утром, когда расцвело, на подушке оказалось чужое лицо, похожее на ведьму. Муж чуть не лишился дара речи и теперь вот он требует полного возмещения убытков со свадьбы. Развестись-то он может хоть завтра, сегодня ЗАГС не работает, как и Староконный рынок, а вот как пополнить кассу взаимопомощи, обманутый муж не знает. Стало ясно, что Яшу сейчас будут бить и срочно на извозчике, за счет того же Яши, послали за Жорой. Главное, что бы Жора ни ушел на работу, в свое депо. Как раз в понедельник депо-то работает. Жора появился быстро и в своих знаменитых ботинках, так как Жору еще не было видно, а скрип ясно слышали все. У Яши отлегло от сердца при замечательном скрипе. Но помощь Жорика не пригодилась. На автомобиле прикатила милиция, видимо растрата была обнаружена общественниками. Мужа, который не успел развестись со своей женой, отправили в кутузку. Он таки не развелся со своей женой, так как та исправно носила ему передачи в тюрьму, больше носить передачи было не кому. Сослуживцы гневно клеймили его вместе с директором завода, хотя все деньги, которые потратил жених на свадьбу, они вместе и пропили. Вот так Яша осчастливил жениха и создал новую ячейку общества. Жениха выпустили через год, и молодая чета прожила вместе долго и счастливо.

Реклама, это прекрасно, но в данном случае, как говорят в Одессе, за над-то.

Во вторник пришел финансовый инспектор. НЭП набирал силу, а молодая Советская страна остро нуждалась в деньгах. Тут Жора был бессилен чем-то помочь Яше. У Яшиной парикмахерской толпилось море народу, состоящих из не самых красивых девушек города Одессы. Все они рвались замуж. Фининспектор пересчитал всех этих особ и умножил на число дней в году. Не буду вам рассказывать про всю бухгалтерию, но Яшу обложили таким налогом, а заодно и Абрашу, там чуть меньше была очередь, что Яша и Абраша остались еще должны государству огромную не подъёмную для них сумму. В результате сей арифметики, оба старика лишились всего, а заодно и двух молоденьких сестер, которые, как я уже говорил, исчезли вместе с имуществом Яши и Абраши. Люди говорили, что тех девиц потом видели в Кишинёве, но это мало радовало Яшу и Абрашу. Яша перебрался в каморку Абраши, а Абраша соорудил себе деревянную будку возле каморки Яши. Кой чего они еще творили, но размах уже был не тот, так как фининспектор постоянно наведывался к Яше и Абраше. К тому же их секрет был раскрыт другими умельцами, а предъявить права на свое изобретение они не могли, не было у них патента на изобретение.

Ушел НЭП в небытие, они пережили его, а так же пережили и строительство социализма. Пришла война. Яша и Абраша к тому времени жили в одной комнатке вдвоем, рядом со Староконным рынком. Кто-то добился для них небольшой пенсии, на это они и существовали. Пришли румыны. На Яшу и Абрашу ни кто не обратил внимания. На какие деньги они жили при румынах, ни кто не знает. Вот и вышел указ о сборе всех евреев в гетто.

В этот день рано утром Абраша в последний раз в своей жизни взял иголку в свои руки. На свой лучший пиджак старик пришил желтую звезду Давида. Он надел и посмотрел на себя в зеркало.

– Ну, как Яша красота? Ладно, не поминай лихом, я пошел. Пора. Хочу первым выйти на улицу. Абрам Цукерман ни когда не был хезлом, об этом все знают. Я еврей и этим горжусь.

– Вот так я тебя отпущу старого дурака, ты без меня пропадешь. Я тут так же себе звездочку припас на свой пиджак.

Яша надел пиджак, на котором так же желтела звезда Давида. Два глубоких старика, обнявшись, вышли на улицу. Тут раздался чей-то окрик.

– А ты, куда собрался Яша, ты ведь православный грек?

На что Яша ответил. Скорее всего, это были последние слова Яши.

– Ну, да, отпущу я этого старого еврея Абрашу самого в Палестину, что бы он там, на земле обетованной, на солнышке грелся без меня. Не выйдет у еврея обмануть старого грека.

Оба они прекрасно знали, что жить им осталось всего, ничего, в лучшем случае до утра. Они не взяли с собой ни еды, ни запасного белья. Шаркающей походкой Яша и Абраша направились в свой последний путь, по маршруту указанному румынами в листовке. За ними стали идти и другие евреи, которые выходили из своих дворов. Ни кто, ни куда не торопился и Яшу с Абрашей, ни кто не обгонял, пока не появились румыны, полицаи и немецкие солдаты. Немцы не доверяли румынам и решили контролировать весь процесс сами. Яша и Абраша затерялись в толпе.

27. Прощание.

Натан со своей женой и Идой спустились во двор. Пора было идти в свой последний путь. Да, и все жители двора это прекрасно понимали, больше они их не увидят. Дед Бурмака пустил слезу впервые в жизни. Говорил он тяжело, все время сопя.

– Куда вы идете? Что вы не понимаете, вас убьют! Оставайтесь. Мы вас спрячем. За харчи не беспокойтесь, прокормим всем миром.

Натан поставил свой небольшой чемодан на землю. Это был тот же чемодан, с которым он приехал из Петербурга в Одессу. За все время проживания в Одессе он мало говорил, помня наставления своего дяди доктора Гойхмана. Это, пожалуй, была самая длинная его речь, и говорил он на чистом одесском языке.

– Дорогие соседи я вам очень благодарен, вы научили меня жизни. Вы же сразу прекрасно догадались, что мы ни какие не Медведевы с Малой Арнаутской улицы. ВИговор не тот был у нас, и все же не выдали нас в восемнадцатом году. Но тогда было другое время. Вы и сегодня не выдадите нас, я это прекрасно знаю, но есть большое но. Если нас найдут сейчас, то вас постигнет участь не лучше нашей. Я Соломон Лейзерсон из Питера, сын известного на всю Россию ювелира, а это моя жена Сашенька, так нас звали в прошлой жизни. Боря и Ида родились тут, в этом дворе. Одесса их родина. Недавно мы похоронили Борю. Полугрек погиб, защищая свою Одессу. Мне трудно говорить, я очень волнуюсь. Не часто приходиться своими ногами идти на смерть. Мы могли бы уехать в эвакуацию, я хороший специалист и мне предлагали это сделать. Боря и слушать не хотел об этом. Он настоящий одессит и это его город. Разве он мог оставить Рыжего Грека, Жору Лома и Брамса одних воевать с фашистами. Боря мой сын, я это знаю точно, но я знаю, что Рыжий Грек втихаря крестил моего сына в Михайловской церкви. Он любил Борю, а Боря любил его как своего крестного отца. Их и похоронили вместе. Так распорядилась судьба. Да, мы евреи и нам уготована такая участь. Я горжусь, что я еврей. Я не могу покинуть своих соплеменников, вон они уже поворачивают на Прохоровскую. Раз надо идти на смерть, мы и пойдем на свою Голгофу. Обидно другое. Вот листовки, напечатанные одесским обкомом ВКП(б). Мы не сдадим Одессу. Одесса была, есть и будет Советской. Отстоим Одессу. Приказ партии – Стоять за Одессу насмерть. Все эти люди нас бросили на произвол судьбы, а сами сели на пароход и сбежали из Одессы. Я хорошо знаю, советские войска победят и вернуться в Одессу. А вот тогда опять будет горе. Те, кто сбежал из Одессы станут палачами, задавая вам один и тот же вопрос, почему вы остались с оккупантами. Будьте здоровы и простите, если что не так.

Теперь уже не Натан, а Соломон поклонился соседям.

– Соломон, ты хоть Иду оставь, сказала Валька Пилихатая. Я ее так спрячу, что ни один румын с немцами ее не найдет. Ребенка-то пожалей.

Ида ни чего не сказала. Она, только помахала головой и взяла своего отца под руку. В другой руке она крепко держала свою скрипку, подарок всех жителей Михайловской улицы. Двор молчал, а чета Лейзерсонов пошла навстречу своей смерти. В это время из соседнего двора вышел и Брамс со своими женщинами. Слева от него была его жена, справа была жена Жоры Лома, которую он вел под руку. Галатеи очень трудно было идти. Циля, со своей подругой мадам Клоцман шли сзади. Как обычно, на руках у мадам Клоцман была ее собачонка.

– Ваня Иванов, а ты-то куда пошел, спросил дед Бурмака. Ты же православный.

Брамс и в этой ситуации улыбнулся.

– Да, ты что дед Бурмака, какой я к черту Ваня Иванов. Я еврей Брамс. Я что могу покинуть своих родных. Да, меня Жора на том свете прибьет. Как я ему смогу в глаза посмотреть, если его родную Галатею оставлю, я уже не говорю про свою тёщу Цилю и мою любимую жену Клеопатру. Теперь я глава семьи. Еврей Брамс пойдет вместе со своими женщинами, тебе дед Бурмака этого не понять.

Вот так они и пошли рядом. Семья Соломона и семья Брамса. Галка стала быстро уставать. После гибели Жоры, ее лицо почернело, а тело совсем одрябло. Им нужно было пройти километра два от силы, но на это сил у неё не было. Она смогла дойти, только до того места где она встречала своего мужа, когда Жора с Прохоровской, сворачивал на Степовую, ведя свой трамвай в депо. Соломон поставил чемодан и Галка села на него. Видимо все и должно было так случиться, как и случилось. Колону сопровождали румынские солдаты, а вот Галка села на чемодан прямо возле немецкого солдата с овчаркой. Немец начал кричать – Шнель, шнель. Галка не двигалась с места и тяжело дышала. Немец подошел и ударил Галку прикладом винтовки по голове. Это было последнее, что сделал этот немец в своей жизни. Брамс не видел, как Галка упала с проломленной головой на землю, а у немца в глазу уже торчала ручка от ножа. Как это сделал Брамс ни кто и не заметил. Трудно описать всё, что произошло дальше. Подбежали румынские и немецкие солдаты. Тихий Соломон пошел врукопашную. Циля пыталась вырвать глаза румыну, а Брамс успел перерезать горло еще трем солдатам. Раздалась автоматная очередь, потом началась беспорядочная винтовочная стрельба. Народ шарахнулся и побежал вверх по Прохоровской, но там стоял отряд немецких автоматчиков и их остановили. В это время кто-то сильно ударил прикладом Иду между лопаток, и она упала в сточную канаву. Сознание она не потеряла и попыталась встать, но тут ей кто-то наступил ногой на спину и она притихла. Колона двинулась дальше. На земле остались лежать Брамс и Соломон со своими семьями. Их путь оказался очень коротким. Может им и повезло, теперь их точно ни кто не будет мучить, да и Жоре Лому долго не придется их ждать на том свете. Солдат продолжал держать ногу на спине Иды, пока не прошла вся колона. Потом он не громко произнес на русском языке, видимо это был бессарабский румын.

– Лежи тихо. Минут через десять беги домой.

Через время Ида встала и, не отряхиваясь от грязи не быстрым шагом пошла в свой двор. В руках она крепко держала свою скрипку. Ни кто не видел, что произошло на Прохоровской из жителей двора, но когда увидели Иду, то поняли, случилась огромная беда. Ида посмотрела на соседей и молча поднялась к себе домой на второй этаж. Открылась дверь и Ида исчезла. Женька, ее подруга кинулась за ней, но Ида ее вытолкнула за дверь. Женя нагнулась, под половицей она достала ключ и закрыла дверь на замок. Жители дома номер тридцать два по Михайловской улице разошлись по своим квартирам.

29. Полицай Гундос.

Одесса затихла. Но жизнь берет свое и надо кушать, а главное, надо жить. Ни кто из одесситов не считал себя виновным в том, что они остались под румынами. Люди все отдали, кто здоровье, а кто и жизнь свою положил. Жизнь налаживалась трудно. В отличие от немцев, румыны пришли не завоевывать Одессу, они хотели ее присоединить к своему государству, а в государстве нужны люди. Они, даже колхозы не тронули. Да, коммунистов расстреляли, да, провели геноцид еврейского народа, ну им была нужна рабочая Одесса. Люди начали работать. Те, кто первыми сбежали из Одессы, потом вернулись и стали задавать страшный вопрос.

– Почему ты работал на оккупантов?

Вот как ответить на такой вопрос. Можно задать ответный.

– Почему ты сволочь сбежал, а меня оставил под румынами?

Но, такой вопрос означал, минимум, лагерь, максимум смерть.

В квартиру Иды ни кто не вселился. Ночью Женька ее кормила и выносила ночной горшок. Удобства-то во дворе. Так прошел месяц. Уже холодно было. Выпал первый снег. Дворник Якут чистил дорожки, когда появился румынский офицер с двумя солдатами. С собой они привели полицая. Этого полицая на Молдаванке знали, мелкий воришка по кличке Гундос. Сам он был родом со Слободки. Родился он с «заячьей губой», его прооперировали, но речь так и не исправили. Говорил он всегда гнусаво, вот и прозвали его Гундосом. Да, и воришкой его трудно было назвать. Его постоянно ловили и постоянно били. В милицию его ни когда не сдавали, жалели. Вот, и на этот раз, Гундос зачем-то полез к румынскому офицеру в карман. Румын же не одессит, хотя Гундоса и побил. Вот тут-то его и отвели в полицию. Любой власти нужна полиция или милиция, называйте, как хотите, но факт остается фактом. Румыны остро нуждались в полицейских, но одесситы туда не шли, даже при хорошей зарплате. Все же прекрасно понимали, придут советы и всех повесят, а то, что советы придут ни кто не сомневался. Как говорят в Одессе, в гробу карманов нет. Так что у Гундоса выбора не было, или в полицаи, или на виселицу, тот и выбрал полицию. Из дома его тут же выгнали родители. Они терпели его как воришку, но как полицая вытерпеть не могли. Надо же людям в глаза каждый день глядеть. Вот Гундосого и захотели поселить в Идену квартиру. Во дворе, как обычно на своем стуле сидел дед Бурмака, к нему и обратился румынский офицер на хорошем русском языке.

– Кто у вас староста по этому двору?

Дед Бурмака не торопился отвечать, да и ответить было не чего. Старосту ни кто не выбирал. На кой им староста во дворе. Румын повторил свой вопрос, но уже в резкой форме. Что бы, не гневить Бога и румына, дед Бурмака ответил.

– Нет у нас старосты. Жильцов мало осталось, управлять не кем.

– Ты будешь староста, я тебя назначаю, сказал офицер.

Бурмака по молодости лет хотел быть начальником, что бы ни чего не делать, но хорошо кушать. Он и так всю свою жизнь ничего не делал, но питался он не очень шикарно, в ресторане он ни разу не был в своей жизни. Единственное место питания, где был дед Бурмака, так это винный погребок, что на углу Михайловской улицы. Сейчас он был открыт, но у деда Бурмаки не было новых денег, что бы туда попасть.

– Не, господин офицер, я старый и больной, какой из меня староста. Вон есть Якут, он при дворе живет, всех знает. Хороший староста получится.

Тут дед Бурмака решил поиздеваться над румыном. Что будет отвечать Якут, Бурмака прекрасно знал. Румынский офицер позвал Якута.

– Ты хочешь быть старостой?

Что ответил Якут всем хорошо известно.

– Да, хозяин.

Румына это очень взбодрило. Его впервые в жизни назвали хозяином.

Ты знаешь, где квартира номер семь?

И тут ответ замечательный.

– Да, хозяин.

– Нам надо поселить вот этого полицейского. По нашим данным квартира номер семь свободна. Покажи ее нам.

– Да, хозяин.

Но Якут с места не сдвинулся, а подобострастно смотрел в глаза офицеру.

– Что ты стоишь на месте как пень. Показывай где эта квартира.

Якут вновь произнес свою единственную фразу.

– Да, хозяин.

Скорее всего, румын бы приказал своим солдатом тут же высечь Якута, но спас его дед Бурмака. Когда офицер разговаривал с Якутом, дед Бурмака впялился своим взором в левую руку румына, скорее не в руку, а в перстень на его руке. Это перстень дед Бурмака прекрасно знал, перепутать его он не мог ни с чем. Он неделю пил со своим другом Мирчей Бою из-за этого перстня.

– Господин офицер, я вижу у вас перстень на левой руке. Этот перстень сделал Осик Кац для своего друга Мирче Боу. Его сын поступил в семнадцатом году в бухарестский университет. В одесский его не взяли, знаний не хватило. Неужели вы сын Мирчи?

Офицер был страшно удивлен.

– Да, я сын Мирче, но теперь моя фамилия Боулеску. Так вы знали моего отца?

– Не только знал, но и дружил с ним много лет. Он всю жизнь трудился, что бы отдать сына в университет. На одесском «Привозе» он круглый год торговал молдавским вином. Его ни кто не обижал. Так вот, когда вы поступили в университет, он и заказал этот перстень Осику Кацу, но у него не хватало денег на камень, так вот, этот черный агат с маленьким осколком бриллианта подарил ему Осик. Осик не был богачом, но для своего друга он не поскупился. Осика расстреляли месяц назад в Дальнике и еще восемь тысяч евреев. Вот так вы отблагодарили Осика. Знал бы ваш папа, что вы творите, в гробу бы перевернулся.

– Эти слова деда Бурмаки сильно смутили офицера, а Бурмака продолжал.

– Не надо ходить в седьмую квартиру, что других квартир нет. И в наш двор этого гнусавого селить не надо. Шли бы вы отсюда.

Румын не послушал Бурмаку, а приказал Якуту отвести Гундоса в квартиру номер семь. У него был приказ, и он его исполнил. Об Иде Якут ни чего не знал и повел полицая в квартиру. Дед Бурмака ни чем уже помочь не мог. Ничего путного в его голову не пришло. Все, пропала Ида, подумал он, и помочь ему было не кому. Два солдата быстро бы ему прикладами объяснили, кто он такой. Слава Богу, с Гундосом не поднялись румынские солдаты, это дед Бурмака потом понял. Якут с Гундосом поднялись на второй этаж. Под половицей лежал ключ. Якут открыл дверь, и полицай вошел в квартиру. У Бурмаки чуть не остановилось сердце. Ровно через минуту Гундос, вышел из квартиры, закрыл дверь на ключ, а ключ положил к себе в карман. Полицай и румыны ушли. Дед Бурмака поднялся к квартире и позвал Иду. Тишина. Тогда дед постучал в дверь и снова позвал Иду. В ответ опять тишина. Бурмака ни как не мог понять, куда делась Ида. Может Женька ее перепрятала, подумал он и стал ждать соседей. Вечером все собрались, дождались и Женьку Бздун. Та сама не могла понять, куда делась Ида. Ночью она была в своей квартире. Когда пришел полицай все затаились. Дед Бурмака дал Лешке Нечаеву свой топор, если Гундос, поднимет шум, его решили укокошить, а там как Бог даст, но Иду румынам на расправу не отдадут. Гундос зашел в квартиру, и до утра было тихо. Утром он вынес помойное ведро, закрыл квартиру и ушел на службу. Судьба Иды покрылась мраком.

30. Миша Золтницкий.

Непонятный случай произошел и на Пишоновской улице. Знаменитый часовщик Одессы Миша Золотницкий на смерть в гетто идти не захотел. Все видели, как он зашел в свою квартиру, даже румыны. Теперь он жил не в своей шикарной квартире, которую он снимал до революции, а рядом, в полуподвале. Румыны взломали дверь и кинулись за Мишей. Через несколько минут они выскочили оттуда. Румыны скидывали с себя одежду, их загрызали голодные блохи. Кто-то глянул в помещение, в котором проживал Миша. Внизу стоял топчан, а на полу кишмя кишели крысы и мыши. Мишу больше ни кто не видел. Десятого апреля Миша вышел из своей квартиры, как ни в чем не бывало, даже, поправился не много. Где он был, и кто его кормил осталось неизвестным. В его квартиру заглядывали многие. Там стоял прекрасный диван, красного дерева до революционной работы. Стол и стулья, и все остальные атрибуты жизни. Даже патефон. Окончу про Мишу Золотницкого до конца, что бы больше не возвращаться к нему. Легенда Одессы. Он умер в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году в Еврейской больнице и от старости. В день смерти ему исполнилось девяносто семь лет. Мишу только похоронили, как в его полуподвал тут же хотели вселить новых жильцов. Ага, тут она к вам и пришла, так говорят в Одессе. Через минуту новые жильцы уже были на улице и снимали с себя одежду. Их грызли голодные остервеневшие блохи. В комнате стоял тюфяк на кирпичах, а рядом копошились крысы и мыши. Ровно год квартиру ни кто не заселял, пока её не отдали молодой паре. Только они согласились на Мишину квартиру. Была вызвана санитарная станция. Неделю травили животных. Победил человек. Из стены вырвали знаменитый Мишин сейф, вот тогда и поняли в чем загадка сейфа, он был залит бетоном. Попытались вытащить тюфяк, но он был неподъёмным. Когда его разрезали, в нем оказалось двадцать пять тысяч золотых монет и валюта всех стран мира. Нашли и Мишино убежище. За простым шифоньером оказался вход в сказочную пещеру с великолепной вентиляцией. При помощи зеркал там было и дневное освещение. Одесситов мало интересовало богатство Миши Золотницкого, все задавали другой вопрос. Для чего были собраны эти богатства, или для кого? У Миши ни когда не было, ни жены, ни детей. И еще один вопрос остался без ответа. Как Миша мог приручить крыс, мышей и блох?

До сорок третьего года в Одессе верховодили румыны, немцы были только в одесском порту, там у них была военно-морская база. В сорок третьем году румынскую администрацию сменила немецкая. В городе начались расстрелы, в том числе и мирных граждан. Изловили все одесское подполье, и так же расстреляли.

Девятого апреля сорок четвертого года одесситы, наконец, услышали артиллерийскую канонаду. Румыны сбежали раньше, а немцы семьдесят три дня Одессу не защищали, всего сутки продержались. Советская армия вошла в Одессу очень быстро, не все немцы и сбежать успели, кой кого одесситы взяли в плен. Гундос с винтовкой вбежал во двор, как будто за ним гнались. Взлетел на второй этаж и забежал в квартиру. Дверь закрылась, но через минуту открылась и вышла из квартиры Ида. Её сразу ни кто не узнал. Она была вся седая и выглядела на сто лет. Вопрос, куда делся Гундос, ей ни кто не задавал.

На Ближних Мельницах разгорелась своя история оккупации Одессы.

31. Пека и Бока.

Эти двое друзей жили на Ближних Мельницах. Так распорядилась судьба, что они родились в один год и тот же месяц, Пека был старше Боки ровно на одну неделю.

Пека получил свое прозвище от своей фамилии Пекарь. Его папа Абрам Исаакович, а Пека был Исаак Абрамович. Родители его не были пекарями. Абрам Исаакович держал лавку скобяных изделий, прямо напротив «Савицкого садика». Торговля шла достаточно успешно, грех было жаловаться на жизнь. Одним из поставщиков скобяного товара был кузнец Толик Бокатов, вот у него был сын Шурик, которого и звали Бока. Бокатовы с Пекарями не дружили, только деловые отношения, а вот Бока и Пека подружились сильно. Ребята были крепкие, в то время слабым жилось худо, обидеть могли. Пека всем верховодил на правах старшего, хотя Бока и был его сильнее. Всё-таки кузня давала преимущества. Бока с малолетства махал молотком, но Пека мешки так же таскал. Еще одно преимущество было у Пеки, у него иногда были наличные деньги. Детство их прошло на ставке у карьера, где они ловили карасиков, которых тут же жарили на костре и съедали. Когда стали чуть постарше, то уже ловили бычков на море. С бычками они поступали точно так же, жарили их на раскаленном листе железа вместе с мидиями. Если еще и был кусок хлеба, то друзья легко могли находиться на море до самой ночи. Вот когда они пошли учиться в разные учебные заведения, Бока в гимназию, а Пека в еврейскую школу, их смогли слегка разлучить. Теперь они могли видеться, только по вечерам, но это было не долго. Боку отец забрал из гимназии после третьего класса. Отец так и сказал, мол, тебе достаточно, считать и писать можешь, на этом хватит дурака валять, надо к делу тебя пристраивать. Бока стал помогать отцу в кузне. Пеку из школы забрали после пятого класса, и тому было достаточно, что бы работать в лавке. Но теперь появилась другая загвоздка в общении двух друзей. Как известно, у евреев выходной в субботу, а у православных в воскресенье, но и тут был найден выход. Они трудились всю неделю так, что получали два выходных. Летом в субботу с самого утра они уходили на дикий пляж «Дельфин» и оставались там до вечера воскресенья. Пека очень полюбил жареных бычков, которых они там ловили, но бычков он жареных полюбил на хорошем подсолнечном масле. Так что была куплена сковорода, и всегда был запас масла, которое они зарывали в песок вместе со сковородой, до следующих выходных. Бока достиг великолепных результатов в кузнечном деле. Многое он перенял у отца, но и сам многого достиг. Он мог из куска железа за час отковать великолепную розу, если ее правильно раскрасить краской, то видна была росинка на лепестке. Отличить розу от настоящей с метра было уже невозможно, так хорошо была выполнена работа. Пека не отставал от своего друга. В торговле он так поднаторел, что человек, пришедший в его лавку за десятком гвоздей, выходил из магазина с полной тачкой всякого скобяного товара. Друзей разлучила ненадолго революция. Бока, наслушавшись агитаторов, ушел воевать за советскую власть. Пека агитаторов не слушал и остался в Одессе. В девятнадцатом году израненный Бока вернулся в Одессу. Родители его умерли от тифа, а от кузни остались рожки да ножки. Пека от революции пострадал чуть меньше, торговать было не чем, но родители были все-таки живы. Мама Пеки все время пилила своего мужа, то есть папу Пеки. Папа Пеки все время облизывался, когда в доме служанка Маша мыла полы в квартире. Пека таки застукал своего папу на Маше, но маме ни чего не сказал, так как очень любил своего отца. От этого его мама не стала меньше пилить его папу. Пека понял одну главную истину, жениться в ближайшем будущем категорически противопоказано, тем более на девушке его лет, ибо его мама походила на старую ведьму, хотя в молодости и была красавицей. Пека решил жениться в лет сорок на восемнадцатилетней девушке из села, пусть, даже из бедной еврейской семьи. Если его жена и будет пилить в его старости, так хоть ночью будет приятнее с ней заниматься любовью. Этот баланс его полностью устраивал. Пеку пытались женить на довольно красивых девушках из хороших и богатых еврейских семей, но Пеку ни кто не интересовал. Отец его плюнул на это дело и, не дождавшись внуков, ушел в другой мир. Мама не задержалась сильно и ушла за папой через год. Вот так Пека и Бока осиротели. У Пеки была голова, магазин и деньги. У Боки были руки, раненое тело, но не было кузни. Вот так друзья организовали концессию. Пека отстроил Боке кузню, записав расходы в будущую прибыль, и стал торговать тем, что производит Бока. Дело пошло. Подковы и скобяной товар шел нарасхват. Но Пеке было этого мало. У Боки ж был талант, а его нужно было реализовать. У Пеки была еврейская голова, и это он первым в Одессе ввел в моду, на могиле любимой оставлять две выкованные Бокой розы. Тут дело пошло не сразу, ибо Пека за две розы хотел получить денег, как за сотню свежих роз в новогоднюю ночь. Торговля розами сдвинулась с места после похорон тещи Лазаря Конторовича. Пека таки уговорил Лазаря, предварительно скинув цену, но с условием, что Лазарь про это ни кому не расскажет. Лазарь так и не рассказал, во что ему обошлись эти розы. Мало того, Лазарь еще и прибавил цену. Он гордо и с высоко поднятой головой говорил соотечественникам.

– Я для любимой тещи ни чего не пожалел. Теперь у ее ног все время лежат две розы по сто рублей за штуку. Не надо ухмыляться и вертеть пальцем у своего виска, что вы думаете, я полный кретин. Я собираюсь жить еще сорок лет, не меньше. Вот и посчитайте, сколько вы цветов принесете на могилу своей тещи, теперь умножьте на стоимость цветов и вы поймете, что я еще остался в наваре. Цветы ж больше носить не надо.

И это таки подействовало. Теперь заказы посыпались как из рога изобилия. Бока с утра до вечера ковал, а Пека продавал. Кстати, Бока и Пека первыми в Советском Союзе ввели пятидневную рабочую неделю. В субботу Бока обедал у Пеки, где они выпивали две бутылки водки. В воскресенье Пека обедал у Боки, который к тому времени успел уже жениться и родить себе двух дочек, тут они выпивали три бутылки водки. Больше они ни когда не пили. К концу НЭПа Бока таки рассчитался за кузню с Пекой, которую забрали тут же. Бока естественно пожалел о содеянном, а Пека остался при своих. На следующий день, правда, и у Пеки отобрали магазин, это их сразу и помирило. Впервые друзья напились в рабочий день, но он у них был выходным. Теперь Бока трудился в кузне как простой кузнец и получал ставку, а Пека устроился инспектором охраны труда на одесскую игрушечную фабрику, в простонародье «Игрушка». Так как религия стала опиумом для народа, то теперь они встречались по воскресеньям, но почему-то только у Боки, так как Пека оставался бобылем. Держать прислугу при советах было нельзя, да, и денег на это у Пеки не было, во всяком случае, он так говорил. Жили и дружили, а жизнь шла своим чередом.